Текст книги "В опасности"

Автор книги: Ричард Хьюз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Хьюз Ричард
В опасности

Ричард Хьюз

В опасности

Роман

Перевод с английского В. Голышева

Уведомление

События этой повести я старался по мере сил держать в границах научно допустимого, в границах того, что случалось или могло случиться. Тем не менее это – вымышленная история, а не исторический труд, и ни в одном из персонажей я не пытался изобразить кого-либо из реальных людей.

Р. Х.

Начало

Глава I

Среди людей, с которыми меня сводила жизнь, одно из самых ярких впечатлений оставил некий мистер Рамсей Макдональд. Старший механик; дальний родственник, по его словам, мистера Джеймса Рамсея Макдональда, государственного деятеля. Он действительно очень напоминал своего "родственника" – и лицом, и усами; я был изумлен, когда увидел нашего премьер-министра в комбинезоне, с важным, сосредоточенным, решительным видом выползавшего из разобранной машины.

Ибо это было в 1924 году, при первом лейбористском правительстве, и увидел я мистера Макдональда на "Архимеде", одновинтовом паротурбоходе водоизмещением чуть больше 9000 тонн.

Это было отличное судно. Чисто грузовое (если вы согласитесь считать грузом мусульманских паломников, которых оно иногда перевозило). Владельцы его, одна из самых знаменитых бристольских компаний, располагали большим флотом; но они любили каждое судно и добивались от него максимума, как от своего ребенка, – глубокая, искренняя, эгоистичная любовь, а не просто сантименты. Они строили суда по собственным проектам. Держали их в безупречном порядке, избавляясь от всего устарелого и ненадежного. Никогда их не страховали. Если потеря – то их собственная, так же как прибыль. Поэтому с фанатической решимостью ограждались от малейшего риска – все, от президента компании до корабельного кота.

Осторожность не знала границ. Взять, например, штаги дымовой трубы на "Архимеде". Они могли выдержать натяжение в сотню тонн! Но откуда взяться такому натяжению на штаге? Ветер скоростью в 75 миль не оставит ни одного клочка парусины на паруснике; но даже такой ураган, считали конструкторы, навалится на трубу "Архимеда" с силой всего лишь десять-пятнадцать тонн. Труба (она состояла из внутренней и внешней, скрепленных скобами) была достаточно жестка, чтобы выдержать такую нагрузку самостоятельно, без растяжек. А когда ее закрепили штагами, она стала надежна, как Английский банк.

2

Кажется, я сказал уже, что мистер Макдональд был старшим механиком. Царем машинного отделения, котельного отделения и прилежащих территорий.

В сухопутной архитектуре нет ничего подобного машинному отделению. Это пространство колоссальной высоты – от днища до, можно сказать, самого верха судна. Огромное. Но, в отличие от большинства архитектурных пространств (за исключением, возможно, ада), входишь в него через маленькую дверку наверху.

Эта пустота заполнена разумно размещенными машинами: турбинами высокого и низкого давления, редуктором, конденсаторами, насосами и так далее. Но посетитель, конечно, не видит устройства этих машин – каждая прочно застегнута в стальной кожух с сотнями тяжелых стальных болтов вместо пуговиц. Их соединяют большие трубы разной толщины – иные холодные, из запотевшей ясной меди, иные в толстой белой одежде, сохраняющей тепло.

Вы видели на кусте в туманный день паучьи мостики между ветвями? Вот и в машинном отделении на разных уровнях тянутся металлические мостики и паутинные стальные лесенки, чтобы вы могли подобраться к любому месту этих громадных железных глыб; а над головой у вас краны и рельсы для перевозки инструментов и запасных частей – инструменты и части могут весить несколько тонн.

Отполированные стальные поручни – скользкие от масла и влаги. А воздух не такой, как свежий морской воздух наверху: он теплый и мягкий от пара (пар непременно где-нибудь просачивается), и в отделении стоит умеренно громкий шум механизмов.

Кочегарка (или котельное отделение), куда вы попадаете обычно через низ, через низенькую дверь на дне машинного отделения, – место совсем другое. Воздух здесь еще жарче, но сухой. И симметрии здесь больше, как в наземной архитектуре: ряд одинаковых топок, узких внизу и расширяющихся кверху, так что они сходятся над головой наподобие готических сводов в крипте (или стен комнаты во сне).

Перед вами, когда входите из машинного отделения, ряд как бы печных дверок, и в каждой – глазок, за которым видно яркое пламя. Когда смотришь в глазок на бушующий огонь, трудно поверить, что рождает его тонкая струйка нагретого мазута, бьющего из трубочки, способной уместиться в жилетном кармане! А сбоку от топочной дверцы подставка вроде той, куда ставят зонты. Только стоит в ней факел, длинный железный прут с навернутыми тряпками, погруженными в мазут. Чтобы снова зажечь топку (если она еще не остыла), надо лишь осторожно повернуть два крана – через один подается горячий мазут, а через другой под напором – воздух, – а затем китаец поджигает факел, сует его через дырку в камеру топки, и пары горячего мазута мгновенно превращаются в ревущее пламя.

Понятно, что здесь, в котельном отделении, вы находитесь прямо под дымовой трубой. Стальная лесенка ведет в пространство вокруг ее основания котельный кожух; а оттуда кочегар, если ему пришел черед подышать свежим воздухом, через дверь попадает прямо на палубу. Гость же, которому показывает свои владения мистер Макдональд, обычно возвращается в машинное отделение.

И там, за громадами топок и шумных механизмов, вы найдете тихую простую вещь, ради которой все это сделано: гладкую стальную колонну, лежащую в уютных прохладных подшипниках и вертящуюся, вертящуюся беззвучно, – гребной вал. По коридору, где нельзя выпрямиться во весь рост, длинный вал уходит к корме судна.

Вообразите дерево. Корни дерева, сложным образом пронизывающие землю, извлекают из нее разные необходимые вещества. Это питание соединяется в простой колонне ствола и выбрасывается вверх в бесчисленное множество листьев. Вот так же разнообразные силы, нагрузки, сопротивления множества механизмов соединяются в простом вращении этой горизонтальной колонны и по длине ее спокойно передаются в море, а там распускаются вдруг белой и стеклянно-зеленой кроной вихрей, упругих потоков, могучего бурления теснимой воды – попутной струи судна.

3

Все это принадлежало исключительно мистеру Макдональду – и, кроме того, еще кое-какие механизмы на судне. Например, рулевое устройство на корме. Это массивная машина: однако ее могучие силы, аккуратно движущие тяжелым рулем, приводит в действие маленькая рука китайца-рулевого на мостике, легко поворачивающая штурвал. Если штурвал на мостике по какой-то причине перестанет действовать, подсоединят запасной штурвал на корме. Но если выйдет из строя сама рулевая машина, тогда беда. Потому что вручную тяжелый руль не повернуть. Вся судовая команда не сдвинет его ни на дюйм.

Что еще рассказать вам, чтобы дать представление об "Архимеде"? Не стану говорить ни о великолепной его окраске, ни об изяществе его обводов: я хочу, чтобы вы узнали его не как влюбленный свою подругу, а скорее как студент-медик. (С влюбленностью пока подождем.)

Вот что еще. Корпус судна двойной, и пространство между двумя оболочками разделено на отсеки. Эти отсеки в стенах корабля называются цистернами. Они служат нескольким целям. Одни содержат топливо, мазут ("Архимед" работает на мазуте). Другие, если впустить в них морскую воду, действуют как балласт, регулирующий остойчивость судна. В-третьих – пресная вода. Доступ в эти резервуары – через люки, некоторые из них находятся в полу машинного отделения; кроме того, цистерны вентилируются (пары мазута взрывчаты) через те загнутые трубы, которые вы, возможно, замечали на прогулочной палубе лайнера, возле поручней. Промеривать эти цистерны каждую вахту и точно записывать глубину их содержимого – обязанность судового плотника.

Но довольно о владениях мистера Макдональда. В его подчинении семь механиков, чья принадлежность к преисподней обозначена красным лоскутком на золоте рукава; а под ними – разумная и умелая команда китайцев-кочегаров и смазчиков. Остальное на судне – корпус, палубы и, самое главное, грузовые трюмы – принадлежало мистеру Бакстону, старшему (иначе – первому) помощнику капитана.

Любопытно, как мало интереса испытывают помощники капитана и механики (старой школы) к владениям друг друга. Не то чтобы они тактично избегали вступать на чужую территорию – они ее просто игнорируют. Механик должен приводить в действие определенные машины, но ему совершенно все равно, для чего их используют. Ему так же безразлично, куда они его привезут, как желудку человека безразлично, куда отнесут его ноги. Помощник капитана, со своей стороны, едва ли даже помнит, на теплоходе он или на пароходе (разница только в количестве грязи на палубах). Он не может объяснить устройство тех простых механизмов, которыми пользуется ежедневно. И в быту они разделены, как мальчики и девочки в британских школах.

Даже на "Архимеде", где старались их сблизить, это, в общем, не получалось. В опрятном, обшитом благородным красным деревом салоне они обедали за разными столами, и барьером между ними был стол практикантов. Каюты их тоже располагались отдельно. Даже китайцы-кочегары спали в одном конце судна, а китайцы – палубные матросы в другом!

Есть, конечно, такие места на судне, где границу провести трудно, – но и там она существует. Внутренность трубы, например, – хозяйство мистера Макдональда, а снаружи ее хозяин – мистер Бакстон. Паровым свистком ведал мистер Макдональд, а туманный горн находился в безраздельном владении мистера Бакстона. Эта последняя деталь – не такой пустяк, как может показаться. Дело в том, что у мистера Бакстона был ленивый лемур, "мадагаскарский кот", по кличке Томас, и днем он обыкновенно спал в туманном горне. Спал с полным правом, ибо знал, что горном распоряжается его хозяин. Это был его заповедник.

Маленький Томас спал весь день и даже ночью не проявлял особенной энергии. Ему нравился человеческий глаз, и он считал неправильным, что глаз закрывают. Когда он приходил в каюту к мистеру Бакстону, а тот спал, Томас тихонько вспрыгивал на койку и нетерпеливыми, но мягкими движениями длинных пальцев приподнимал спящему веки, так чтобы глазное яблоко полностью открылось. То же он проделывал ночью с другими помощниками капитана, если находил их (к своему огорчению) с закрытыми под каким бы то ни было предлогом глазами. Им, конечно, приходилось мириться с Томасом (если ночь была жаркая и невозможно было закрыть дверь): это был вопрос дисциплины. В английском обществе положение женщины определяется положением мужа; в море чин животного соответствует чину его хозяина. Оскорбить лемура старшего помощника – значит оскорбить старшего помощника.

А про механиков Томас отлично знал, что не смеет даже приблизиться к их жилью; зато и его никто не осмеливался тронуть в туманном горне.

4

В конце лета 1929 года (через пять лет после моего знакомства с мистером Макдональдом) "Архимед" взял разнообразный груз в нескольких портах на атлантическом побережье и отплыл на Дальний Восток. За размещение груза отвечал, разумеется, мистер Бакстон (помощник капитана должен думать о грузе больше, чем о волнах). В Нью-Йорке он сложил на дне мешки с воском. Кроме того, везли несколько тонн старых газет, из которых китайцы любят строить себе дома. Эти были размещены по большей части в твиндеке, то есть сверху, поскольку они сравнительно легкие. В Норфолке (Виргиния) взяли груз низкосортного табака, тоже для Китая, где из него наделают дешевых сигарет. Его тоже разместили в твиндеке.

Норфолк был последним портом погрузки, и там немного задержались. Никто, впрочем, на это не сетовал. Филадельфия, несмотря на вонь в доках, встретила их радушно – у многих здесь были приятели, – однако Норфолк даже ее превзошел в гостеприимстве. Капитан и первый помощник (таковы правила) не должны сходить на берег одновременно. Но в Норфолке было столько вечеринок, что оба смогли поразвлечься вволю. Даже мистер Макдональд, когда его удавалось сманить на гуляние, становился веселым – или, по крайней мере, слегка веселел.

Младшие посещали другие, более непринужденные вечеринки и открывали там для себя много нового. Мистер Уотчетт, например, уроженец трезвого торгового города Фейкенема в восточной Англии, однажды вечером встретился с ватагой девушек и парней, южан. Он сказал им, что прибыл из Норфолка в Англии, – и для знакомства этого оказалось достаточно. До этой минуты он в глаза их не видел, но они сразу стали относиться к нему с ласковым безразличием старых приятелей. Где-то он натанцевался с ними до упаду; потом они вдруг погрузились в машины и поехали в ночь. Горячий запах битумных дорог; очень высокие деревья, почти смыкавшиеся над головой; гомон лягушек и насекомых. Приехали к красивому дому колониальных времен и в комнате с вычурной мебелью, похожей на викторианскую и пахнувшей плесенью, стали угощать Дика Уотчетта кукурузным виски.

Все были очень воспитанные. Среди них находился мужчина постарше, бывший солдат. К вечернему костюму он надевал ногу с бронзовой позолотой поскольку, сказал он, простая рабочая нога, которую он носит днем, не идет к смокингу. Еще была в компании очень миленькая белокурая девушка с невинными глазами. Она только-только вступала в пору цветения, еще школьница. Она рассказала Дику, что происходит из необыкновенно аристократической семьи, с особым свойством крови, передающимся из поколения в поколение: укусившая их блоха сразу становится буйно помешанной. Эта особенность, между прочим, стала причиной их разорения. Ее отец из-за пустякового и легкомысленного пари свел с ума самых ценных исполнителей в блошином цирке; суд определил колоссальный ущерб, и, чтобы оплатить его, пришлось заложить семейную плантацию. По крайней мере, так она сказала Дику.

Так Дик Уотчетт впервые узнал, что в Америке, как и в Европе, есть древние аристократические фамилии, гордящиеся своей кровью.

Мужчина с позолоченной ногой все время пытался овладеть девушкой (которую звали Сюки). Она этим возмущалась, будучи такой же невинной на самом деле, как и с виду; поэтому она избрала Дика своим защитником и угнездилась у него в руках, как птичка. Дик не замечал, что она пьет гораздо больше чистого кукурузного виски, чем даже он. И больше, чем она сама привыкла, поскольку была совсем юной и в такой вечеринке участвовала первый раз; однако, начав, она забыла остановиться. Виски подавали в пятилитровых банках, хватало на всех.

Позже она поведала Дику, что у нее очень умный кот: сперва он наестся сыру, а потом дышит сыром в мышиные норы, приманивает сырным духом мышек. Глаза у нее дико блестели, а иногда, лежа на руке Дика, она вздрагивала всем телом. Дик не старался много говорить, но ему было приятно, что она близко. У него самого чуть кружилась голова; компания то приближалась, то снова отдалялась, и слушать ему было трудно. Сюки к тому времени, должно быть, выпила добрых пол-литра чистого контрабандного виски, а для девушки шестнадцати лет это много; постепенно виски ею завладело. Она вдруг вырвалась из рук Дика и вскочила на ноги. Глаза ее расширились еще больше и, кажется, ничего уже не видели, даже его. Девушка дернула лямки платья, еще какие-то два или три шнурка, и в следующий миг вся одежда, какая была на ней, спала. Несколько секунд она стояла совсем голая. Дик никогда не видел ничего подобного. Потом она без чувств упала на пол.

Дик отставил свой стакан; в груди у него застучало от нового, более буйного опьянения. Она была красивой в одежде, но гораздо красивее так, в податливой позе, лежащая, как лужа; столько белой кожи; несчастное личико с закрытыми глазами, уже сморщенное в тоске подступающей тошноты. До Дика внезапно дошло, что в комнате никого не осталось; и так же внезапно он понял, что любит эту девушку больше, чем небо и землю. Испугавшись, что она простудится, он дрожащими руками закатал ее в каминный коврик, пристроил как мог удобнее на диване и, дрожа, вернулся на судно.

Несколько часов он не мог заснуть, не мог даже притушить яркий образ Сюки в ее пьяной невинности. Но в конце концов уснул, и в снах мелькало ее милое лицо и голое тело. Он проснулся от ощущения, что чьи-то тонкие пальцы силятся разлепить его тяжелые веки, и сквозь пелену сновидения на него уставились большие, тревожные, светящиеся глаза, в каком-нибудь дюйме от его глаз; но это не были глаза Сюки. В панике он ударил по электрическому выключателю.

Это был Томас с его мягкой шерсткой и большим хвостом; на неестественно длинных лапах он поскакал прочь, нервно складывая и поднимая уши.

*

На следующий вечер – накануне отплытия в Колон, к Панамскому каналу, капитан Эдвардес устроил прием на борту с танцами под патефон. Патефон принадлежал второму помощнику, мистеру Фостеру. Дамы были приятельницы капитана: по большей части родственницы агента компании или грузоотправителей. Приглашены они были по обязанности. Среди них не было ни молодых, ни красивых, и, не принадлежа к аристократии, в отличие от знакомых Дика, они держались строго и даже с несколько грубой чинностью. Сам капитан Эдвардес, мистер Бакстон и мистер Макдональд были веселы и игривы, как дети, и танцы продолжались допоздна – почти до половины двенадцатого.

Единственным, кто не участвовал в веселье, был мистер Рабб. Мистер Рабб не состоял в команде "Архимеда" и не значился в списке. Он был с "Декарта" – другого судна в философском флоте компании "Сэйдж лайн" – и перейти на него намеревался в Колоне.

Мистер Рабб был строгих христианских правил и танцы не одобрял ни в каком виде. И тем более считал это ошибкой старших, когда на их попечении находились восприимчивые юнцы. Не говоря уже о четырех практикантах, тут был, например, Дик Уотчетт. Танцы с дамами вполне могут возбудить в нем те самые страсти, спасением от которых Бог положил морскую жизнь. Внешне Уотчетт почти не проявлял возбуждения, держа в объятиях своих партнерш; но на самом деле это было бы против природы – и кому это лучше знать, чем мистеру Раббу? К тому же молодые – такие обманщики.

Впрочем, это не его дело; это даже не его судно. Но он надеялся, что капитан "Декарта" Теобальд окажется более серьезным человеком.

Дику Уотчетту нравился мистер Рабб – так же как всем младшим, которые с ним соприкасались. Практиканты его обожали. Он и в самом деле был привлекательным человеком – с решительным энергичным голосом, неиспорченным умом, любезный с младшими и бедными, – прекрасный тип англичанина.

Глава II

На другой день в четыре часа "Архимед" отплыл из Норфолка и по реке Элизабет спустился в пролив Хамптон-Роудс. Маяк на острове Крейни, подумал Дик Уотчетт, выглядел как французский шале на ходулях. Низменный и плоский берег желтел песчаными пляжами; пролив был оживлен: пароходы из Чесапикского залива, вереницы лихтеров.

В половине шестого, обогнув мыс Генри, высадили лоцмана.

Суда, следующие на юг, проходят близко к мысу – между ним и банкой. Странное это побережье – отсюда до мыса Гаттерас: плоская коса отделяет внутренние воды от океана; для такого большого континента граница довольно нерешительная. Все это время капитан Эдвардес вел судно вдоль берега. Но южнее мыса Гаттерас берег уходит к западу; поэтому в три часа ночи "Архимед" распрощался с Северной Америкой и взял курс на вест-индский остров Сан-Сальвадор.

Погода была отличная, ясная. Небо и море – синие, редкие облака белые и кудрявые. Хотя стояла поздняя осень, казалось, что снова пришло лето. Как только пересекли Гольфстрим, сильное солнце южных широт, выпроставшись из облаков и тумана, одолело позднюю осень. "Архимед" был один в море, суша снова забыта – самое радостное время на судне.

Вернее – один, не считая дельфинов. Нос судна взрезал фиолетовое стекло и разваливал на два бугра сверкающей пены; а в глубине стекла танцевали дельфины, и ничего красивее в жизни я не видел. С дюжину, громадные, гораздо длинней человека: спины оливковые, а бока и животы светлые, с зеленым блеском; тела их – воплощенная скорость. Острый нос и выпуклый лоб легко прошивали воду, и она снова смыкалась за пружинистым хвостом, как будто ее ничто и не потревожило.

Чаще они танцевали парами, носясь перед форштевнем из стороны в сторону, словно пара конькобежцев; потом менялись местами – один проплывал сверху, другой снизу; потом поворачивались вверх животами, блеснув серебристой зеленью в глубине; поднимались на поверхность, так что спинной плавник резал воздух, вздымая белый султан; выпрыгивали из воды – могучие русалки, которым не лежится от радости, – переворачивались в воздухе, по двое, по трое, а то и вчетвером, впятером. Или двое вдруг отваливали и расставались с судном; откуда ни возьмись, появлялись двое других и присоединялись к изумительным водным играм.

Первое время Сюки пылала в сознании Дика, озаряя каждый его уголок, но за эти два дня она отдалилась и уменьшилась, как вход в тоннель; сияние ее стало неземным, ярче света дня, но очень далеким, маленьким и ясным. Теперь же, когда он смотрел на дельфинов, этот ласковый свет как будто снова разлился в его сознании, затопил темные места, а потом потускнел, окрасив все приятной грустью.

И в эту ночь он увидел опять нечто очень красивое – редкое явление (которое увидишь скорее в китайских морях): фосфоресцирующий участок в океане и отсвет от него в небе. Когда подошли к нему, вся вода искрилась как звезды, и все, что двигалось в ней, одето было холодным пламенем. А из глубины какая-то рыба слала вспышки, как маяк.

Это было редкое и великолепное зрелище, но тронуло его не так, как голые дельфины.

2

До Сан-Сальвадора шли четыре дня.

Маленький оазис лета остался позади: он сменился серой зыбью с юго-востока и свежим ветром; погода была пасмурная, иногда ливни. Ожидать по-настоящему плохой погоды оснований не было: сезон ураганов закончился по крайней мере две недели назад, и волна была не той длинной и маслянистой, какая предвещает тропический шторм, и тучи не выглядели зловещими. Бодрящая погода, только и всего.

На судне снова воцарился твердый порядок. За едой с капитаном никто не заговаривал первым. Сам по себе капитан Эдвардес не был человеком суровым или хотя бы внушающим почтение – должность его была такой.

Капитан Эдвардес не обладал природной величавостью, свойственной многим морякам. Он был мал ростом, вида несколько херувимского, хотя и черноволос. Глаза блестели, но блеск этот говорил скорее о возбужденности, чем о силе; видно было, что человек он по натуре приветливый и помехой ему только должность. Он был уроженцем Кармартеншира, и уроженцу Норфолка Дикe Уотчеттe, почитать валлийца было трудновато. А вот мистер Бакстон, первый помощник, был его земляком: Дик предпочел бы служить под его началом.

Да и второй помощник, мистер Фостер, солидный северянин, он тоже производил впечатление умелого моряка. Но если бы непредубежденный физиономист окинул взглядом салон, ища, на кого можно положиться без колебаний, он почти наверняка выбрал бы невысокого худого девонширца, сверхштатного мистера Рабба: крепким подбородком, твердым взглядом ярких голубых глаз он напоминал моряка скорее военного, чем служащего в торговом флоте.

Одна была неприятная черточка у мистера Рабба: ногти, скусанные чуть не до мяса.

Огни Сан-Сальвадора показались в два часа ночи. "Архимед" прошел в двадцати милях к западу от острова, между ним и Рам-Ки – два его белых утеса показались уже на рассвете. Теперь они плыли среди островов, не приближаясь к ним; вскоре после завтрака замаячила на траверзе голубая башня Бёрд-Рока. Погода по-прежнему стояла дождливая, с умеренным ветром и волнением, и до четырех часов дня, когда над горизонтом встала высокая башня Касл-Айленда, они ничего не видели.

Дик впервые попал в Вест-Индию и огорчался, что совсем не видит этих безмятежных островов – лишь изредка какой-нибудь маяк да смутное пятно над морем за пеленой дождя.

В девять вечера миновали мыс Майси, восточную оконечность Кубы, и вошли в широкий пролив между Кубой и Гаити, прозванный Наветренным проливом. Самого низменного мыса не разглядеть было в темноте, но на фоне более светлого неба смутно виднелись ярусы гор Пуриал.

В пять утра, на рассвете, прошли восточнее острова Навасса: голая известковая губка между Ямайкой и Гаити. Это была последняя суша, которую им предстояло увидеть до Колона, у входа в Панамский канал (где мистер Рабб пересядет на свое судно). Их ожидал короткий переход по пустынному Карибскому морю, переход примерно в сорок восемь часов.

Весь этот день дул крепкий северо-восточный ветер, и черное море было неспокойно. Но что значит бурное море и крепкий ветер для такого прекрасного современного судна, как "Архимед"? Возможность показать свои хорошие качества, не больше; нарушить расслабляющую монотонность жизни на борту. Ветер свистел в тросах, брызги обдавали палубу на носу, иногда осыпая неблагоразумного китайца, пытавшегося перейти кокпит в своей бумажной робе. А Дик Уотчетт на мостике мог почувствовать себя мореходом и расстаться с печальной мыслью, что жизнь моряка нынче – это зубрежка перед экзаменом да подсчет провианта.

К вечеру сделался сильный шторм. Ничего худшего ожидать не приходилось – сезон ураганов закончился. Море разгулялось, "Архимед" испытывал килевую качку и валился с боку на бок; будь на борту пассажиры, они лежали бы безмолвно и неопрятно в каютах или в шезлонгах на палубе, с бледным видом, или же (немногие из них) очень быстро расхаживали бы взад-вперед по палубе, приветствуя друг друга мужественными улыбками, как хворые викинги.

Но пассажиров на "Архимеде" не было, даже паломников; единственным страдальцем был Томас, и страдал он приватно и смирно внутри туманного горна.

Причина ветра стала ясна, когда получили по радио сводку погоды. В нескольких сотнях миль к востоку находился центр "тропического возмущения" – другими словами, область низкого давления, окруженная циркулярной системой штормов, которые в более ранее время года могли бы достигнуть ураганной силы.

Но в сводке говорилось, что возмущение это малой интенсивности, незначительное по площади и сдвигается к западу очень медленно. За последние пятьдесят лет не было зарегистрировано в ноябре ни одного значительного урагана: депрессии всегда заполняются, и ветер стихает. А сейчас была уже середина ноября. Тем не менее, поскольку девизом компании "Сейдж лайн" была осторожность, капитан Эдвардес, вместо того чтобы следовать прямо на юг, взял курс чуть западнее – береженого Бог бережет. И урагана не ожидалось, и "Архимеду" ураган был нипочем, но, как ни мал риск, долг судоводителя – сделать его еще меньше.

За ночь шторм должен был выдохнуться, а следующей ночью они прибудут в Колон. Поздним вечером легкий подъем барометра решительно подтвердил, что вскоре шторм должен остаться позади.

Но нет – в шесть утра барометр снова стал падать, и ветер очень усилился. Уходить от непогоды на запад было уже неразумно: там подстерегали рифы, а избегать рифов еще важнее, чем избегать бури. Колон был уже не очень далеко, а сводки оттуда обещали гостю слабый ветер и ясную погоду. Так что курс теперь лежал прямо на юг, дабы уйти от маленькой области возмущения, которую они, со всей очевидностью, зацепили.

В восемь часов утра мистер Бакстон решил обойти судно, дабы привести все в порядок и все закрепить – на случай если их немного потреплет. Обычная предосторожность, ничего больше: на таком судне, как "Архимед", не прибегают к особым мерам – вроде установки протекторов люка, – необходимым на меньших, уязвимых посудинах.

Но оказалось, что его опередил мистер Рабб – он уже за всем проследил по собственной инициативе. Тем не менее мистер Бакстон проверил все сам не потому, что не доверял мистеру Раббу, но ответственность все же лежала на нем, первом помощнике капитана. Улучшений никаких не потребовалось: можно было только восхищаться дотошностью и умелостью проделанной работы. Хороший моряк, подумал он – и неожиданно для самого себя добавил: хотя странный фрукт.

Пока мистер Бакстон занимался конкретными делами, капитан Эдвардес напряженно решал заковыристую задачу. Ибо теперь он должен был рассчитать, в соответствии с определенными метеорологическими правилами, как поведет себя возмущенная атмосфера.

Ушли в прошлое дни Конрадова "Тайфуна" – дни, когда ураган набрасывался на мореходов, как кошка на мышь. Прежде всего, мыши теперь лучше знали анатомию кошки – законы, управляющие ее движением, – и вдобавок кошке повязали колокольчик.

К началу века метеорологическая наука сильно шагнула вперед. Пути штормов долгое время изучались, были нанесены на карты, и выяснилось, что они удивительно постоянны. Теперь каждого моряка учили, какими путями обычно движутся вест-индские ураганы и где находятся невидимые препятствия, отклоняющие эти пути к северу. Таким образом, он, как правило, мог совсем избежать урагана. Если же он оказывался на краю возмущенной зоны, то имелись дополнительные правила, с помощью которых он мог рассчитать, наблюдая за барометром и изменениями направления ветра, где расположен в данный момент центр вихря и, следовательно, находится ли судно в том квадранте, где ураган его засосет, или в том, откуда его выбросит, – то есть в какую сторону надо уходить. Ибо как стремительно вращающийся волчок лишь еле ползет по полу детской, так и вся система перемещается не очень быстро, хотя скорость ураганного ветра огромна. За час она редко проходит больше двадцати миль – когда ураган в разгаре, – а иногда всего две-три.

И все же ураган, до сих пор случается, застигает суда. Какой-нибудь тихоходный парусник или нагруженный пароход; либо необычное поведение шторма толкнуло капитана на неверный шаг, либо он слишком поздно узнал об опасности и не успел уйти. Но теперь, с появлением радио, даже такое маловероятно. Теперь, когда возникает ураган, все суда поблизости следят за ним и телеграфируют на береговую станцию. И чтобы он больше не нападал врасплох, метеоролог на берегу наблюдает, словно воочию, за всеми перемещениями урагана и изменениями его силы: малейшее отклонение от прогнозируемых пути и скорости немедленно регистрируется, и эти новости дважды в день передаются на суда.

Вот что я имел в виду, говоря, что кошке повязали колокольчик. Дважды в день вы слышите его звон. Вы слышите приближение урагана, когда он еще далеко.

В наши дни от урагана чаще страдают закрепленные предметы, например банановые деревья, не корабли. Корабли (которые могут бежать) безопаснее в этих широтах, чем правительственные учреждения (они не могут).