Текст книги "Х20"

Автор книги: Ричард Бирд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

День
19

Второй класс, места для курящих. Это началось на вокзале Сен-Лазар и продолжалось до самого Гамбурга. Поезд обрел свой голос, и только и делал, что бормотал “сигареты чух-чух, сигареты чух-чух”.

Наискосок от меня сидела девушка в черном платье и в темных черепаховых очках. Она положила мягкую желтую пачку “Эрнте 33” на столик рядом с книжкой на фламандском – каким-нибудь романом, наверное. Во время чтения она иногда постукивала по зубам тонкой металлической зажигалкой, но я старался не обращать на нее внимания, потому что важно было только, чтобы прошло некоторое время и ничто не дошло до меня. Я посмотрел в окно, затем на параллельные рельсы, жидкой ртутью сверкающие на солнце.

Она закурила. Табак. Дым. Мне показалось, что я где-то видел ее раньше. Затягивается, выдыхает, в моем окне отражаются ее прозрачные губы и кончики пальцев. Она курила, так что, если бы мы поцеловались, не заметила бы, что на вкус я – как пепельница.

Сигареты чух-чух, сигареты чух-чух, а за окном мелькают телеграфные столбы.

Утром я упаковал свои пожитки в единственный чемодан и без всяких маршрутов отправился покупать билет на поезд до Гамбурга. По дороге на вокзал в ярком утреннем свете, заливавшем город, Люси Хинтон была повсюду, прикуривала курила тушила свои сигареты, сидела стояла преклоняла колени у реки, засоряла тротуары раздавленными окурками, убивала прохожих. Откуда мне было знать, что именно эта девушка станет лекалом для всех девушек, которых я когда-либо встречу? Надо было быть повнимательнее. Надо было выкурить ту сигарету.

Отражается в окне на фоне летящей зелени, поправляет темные очки, постукивает по зубам, курит, переворачивает страницу, время от времени покашливает.

Конечно, поскольку на какой-никакой выбор я еще способен, я могу сойти с поезда на любой станции до Гамбурга. Могу прийти в себя в отдаленном санатории (“пожалуйста, не курите”), а потом вернуться освеженным и с нетронутыми легкими в Париж, а оттуда, возможно, в Англию. Могу найти Люси Хинтон и оценить шансы жить с ней долго и счастливо.

Кончиком языка трогает верхнюю губу. Я могу стрельнуть у нее сигарету.

Я понял, что, видимо, простил Джулиана. Я представил, как он расхаживает по лаборатории взад-вперед между горящими бунзеновскими горелками и пенящимися пробирками вне себя от гипотетической невозможности найти своего мистера Икс. Уверен, он меня узнает. Я доверял его письмам и трудностям, которые он на себя взвалил, и хотел верить, что это делает его моим другом. Он писал так часто, что я не верил в пари между ним и Люси. На самом деле Люси действительно любила меня, это правда. Она бросила меня, потому что я не сдержал обещания выкурить сигарету. Это исключительно моя вина, и я должен умереть.

Ерзает на сиденье, устраивает свои косточки. Какой я кретин, что такое подумал. Ее косточки не шли ни в какое сравнение с косточками Люси. И с косточками Джинни. Позвоночник Джинни изгибался перед моей дверью, Джинни рыдала. Я кретин и должен умереть. Именно поэтому накануне ночью я выкурил затхлую “Бьюкэнен Сенчури”, некогда принадлежавшую моему доброму другу Джулиану Карру.

Джинни сдалась, в последний раз стукнула кулачками в дверь и ушла домой. Я лежал на кровати с незажженной сигаретой во рту и упаковкой спичек в руке. Пялился на стену. Глубоко задумался о сердечной боли Джинни, не имевшей ничего общего с сигаретами. Исследовал собственную жестокость. Наконец без особых сложностей решил, что и впрямь должен умереть.

Поэтому я зажег спичку, но не в сложенных лодочкой ладонях и не как Хамфри Богарт. Посмотрел, как язычок пламени ползет к пальцам. Я мог найти оправдание. Мог свалить все на дядю Грегори и его мощное обаяние, впечатлившее мой юный ум притягательностью жизни, полной приключений, трудностей и табака. Или на основании единственного кое-как подслушанного разговора считать, что дядя Грегори тайно был моим настоящим отцом, это кровосмешение напортачило в моих генах и оттого я не способен к доброте. Или можно все свалить на родителей, на их отказ купить мне шикарный скейт, или приличный магнитофон, или самокат с моторчиком, – на родителей, не давших мне никакого повода бунтовать, кроме их добропорядочности.

Пальцы обожгло. Я бросил спичку на пол и подождал. Ничего не загорелось.

Я зажег вторую спичку и посмотрел, как она горит. Я сам виноват – я думал, что прибыл в Париж свободным человеком. Я считал, что я центр вселенной, что моя судьба – спасать прекрасных женщин и жить вечно. Будь у меня удача, время и подмога в виде денег дяди Грегори, я бы доковылял до всего, чего хотел, просто ковыляя вперед. Разочарование было неизбежно.

Я бросил вторую спичку. Пожара не случилось.

Моя мать всегда была права. Всегда чего-то не хватает, я должен научиться принимать разочарование, как и все. Я ничем от них не отличаюсь, и не стоило мне смеяться над ее восклицательными знаками. Она ставила их, потому что говорила важные вещи и учила нерадивого ученика. Она всего лишь хотела, чтобы я обратил внимание, но я этого не сделал. Я должен умереть.

Я зажег третью спичку и поднес ее к кончику сигареты. Подумал о дяде Грегори в Аделаиде, обезьянах в исследовательских лабораториях и ковбоях в пустыне с кислородом в переметных сумах. Подумал о 20 % всех смертей в Англии, болезни Бюргера, бензопирене, коронарном склерозе, неэффективности фильтров и обо всех угрожающих заголовках, что присылала мать. Я выискивал любое надежное доказательство того, что сигарета Джулиана убьет меня наверняка.

Я закурил и глубоко затянулся: вкус был мерзостный, и я не сомневался, что он смертелен. Я опять затянулся, хотя каждый раз подносить сигарету к губам было все равно что держать в руках блевотину. Я докурил, но остался жив. Я бросил окурок на пол. Ничего не загорелось.

Ничего не произошло. Я выкурил сигарету Джулиана, и она не оказалась смертельной. Лишь большое разочарование, как и все остальное, как меня предостерегала мать. Сигарета Джулиана не содержала никакого специального послания, никакой особенной морали, а моя жизнь была не более хрупкой, чем любая другая. Я не был центром вселенной, все предсказуемо, обычно, неинтересно.

Девушка в поезде, никак не пострадавшая от уже выкуренных сигарет, закурила еще одну. Поправила очки на носу.

Конечно, сигарета меня не убила. С чего бы моей смерти оказаться необычнее моей жизни? Я должен вырасти, причем быстро, отчасти из-за этого я не почистил зубы. Хотел сохранить вкус табака во рту. Он напоминал, что мне не суждено жить вечно.

Отныне я намеревался заменить все свои героические и бесполезные желания простым и легко удовлетворяемым желанием покурить. Все неповторимое и возвышенное покинуло меня, и вместо этого я дам себе смехотворное задание, которое будет все определять наперед. Я приму неизбежность однообразных дней, посвятив себя сигаретам и прочим требованиям Джулиана. Это не то будущее, которое я себе намечал, но я предпочитал его жизни, в которой я стану заново переживать чужие разочарования.

Я все как следует обдумал. Каждая сигарета неминуемо будет напоминать мне о Люси и Джинни, но это даже хорошо. Это будет мое бесконечное наказание, оно заставит меня вспоминать и страдать, как я того и заслуживаю. Поскольку я буду курить, мне придется найти новый способ показать матери, что я ее люблю, хотя явно не любовь толкала меня умереть раньше нее. По крайней мере, я на это надеялся. Ни для кого не секрет, что сигареты нанесут большой вред моему здоровью.

Девушка в черном платье полированными ногтями барабанила по лакированной столешнице, привлекая мое внимание к единственной “Эрнте 33”, которую она немного подкатила ко мне. Ее брови изгибались над черепаховой оправой темных очков. Я могу взять сигарету. Могу завязать разговор. Могу узнать, откуда она приехала, чем занимается и что у нас общего помимо курения. Я отвернулся. Ее отражение повело плечами и продолжило чтение.

Я намеревался подавить свои привязанности и от всего отдалиться. Я буду безразличен к погоде и времени дня, буду невосприимчив к любым ощущениям, кроме ежечасных колебаний тяги и удовлетворения, что приносят сигареты. Конечно, внешний мир и дальше станет передавать мне информацию, но у меня исчезнет желание ее получать. Вместо этого я представлял, как выживаю без радости и печали, без прошлого и будущего, просто, самоочевидно, точно набухающая на кране капелька воды, точно крыса. Я не буду ничего просить, ничего принимать, не буду никого обманывать. И все это в обмен на выкуривание определенного количества сигарет каждый божий день.

Постепенно моя жизнь лишится всякой деятельности за исключением этой обязательной рутины. Она будет свободна от трудностей и беспорядка, жизнь без шероховатостей и шаткости. Я не буду ничего замышлять, не раздражаться. Стану существовать без желаний, негодования и отвращения. Час за часом, сигарета за сигаретой, день за днем будет начинаться нечто, не имеющее конца: моя перечеркнутая жизнь.

Путь от Парижа до Гамбурга прерывался лишь остановками, где я так и не выходил, а на заднем плане – сигаретами и тому подобным.

Клуб самоубийц ломился от посетителей. Здесь присутствовали все постоянные члены, а также Эмми, Джейми и масса ученых и техников из Центра. Я обнес их подносом с бутербродами, старательно избегая Джулиана Карра, представлявшего “Бьюкэнен” и выражавшего соболезнования от лица компании. Еще он посматривал на Джейми, который пытался убедить секретаршу Центра миссис Кавендиш, что снимок легких Тео, если встать поближе и скосить глаза, на самом деле является скрытым трехмерным изображением краснокожего индейского вождя. За ними Уолтер спорил с Эмми. Он отказывался передавать бутерброды.

– Я на глазах дряхлею, – возмущался он.

Ланди Фут уламывал людей с чайными чашками попробовать капельку хереса, а Джулиан Карр теперь смотрел на меня поверх головы Джейми.

Откуда ни возьмись появился совершенно здоровый Тео. Он улыбался во всю ширь закрытого рта, отвоевывал себе местечко и выплясывал замысловатую джигу, состоявшую из аккуратных скачков и частых прыжков.

– Тео, – сказал я, – прекрати немедленно.

– Почему?

– Ради бога, это же твои собственные похороны.

– Вот именно, – сказал он, перемещаясь влево, прыгая вправо. – Это лучший способ пообщаться с людьми внизу.

И часа не прошло, как мы вернулись с дневной службы в крематории, а я уже выкурил 27 сигарет. Я целый день не ел, и у меня сильно кружилась голова.

Теперь Тео стоял рядом со мной. Хотя он был всего лишь галлюцинацией, вызванной избытком никотина, я не хотел грубить.

– Ну, – сказал я, – как там на небесах?

– Не жалуюсь.

– Боженька курит?

– Я что-то не заметил. Осторожно, – сказал он. – К нам приближается бяка.

– Грегори.

– Джулиан.

– Мои глубочайшие соболезнования от лица “Бьюкэнен”.

– Бутерброд?

– Я не мог не заметить, – сказал Джулиан.

– Знаю, – сказал я, – много сыра и мало ветчины.

– Что ты, кажется, слишком много куришь.

– Такой день, – сказал я. – Это помогает мне держаться.

– Конечно, я понимаю, – сказал он. – Но, может, тебе стоит немного сбавить обороты, самую малость?

– Спасибо, Джулиан. Ты хороший человек.

– Возможно, сейчас для этого не лучшее время, – сказал он и оглянулся. – Но твой новый контракт уже готов.

– Потом, – сказал я и пошел предлагать бутерброды медику-исследователю, которого знал по Центру.

Я закурил еще одну сигарету. Голова закружилась, и я уселся в кресло у стены.

– Он только об одном и думает, – сказал Тео. Он устраивался поудобнее на подлокотнике рядом с любимой пепельницей Уолтера. – Ему не понравится, если ты бросишь.

Я чуть не поперхнулся дымом:

– Я не собираюсь бросать.

– Как скажешь.

– Я за сегодня уже выкурил столько, сколько никогда за день не курил. Это не значит, что я собираюсь бросить.

– Закури еще одну, – сказал Тео. – А то я что-то рассеиваюсь.

Я закурил еще одну. Теперь у него появился загар. Тео был в белом халате, а на плече его сидел Бананас и смотрел на мою сигарету зелеными глазищами.

– По-моему, со мной все в порядке, – сказал я.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что прохожу полный медицинский осмотр дважды в неделю.

– А, тогда все ясно, – сказал Тео.

– О чем ты?

– Думаешь, – сказал он, – если бы у тебя что-то было, тебе бы об этом сказали?

– Грегори!

Это была Эмми – она протягивала мне чашку чая. Она хотела знать, все ли со мной в порядке. “Все хорошо”, – сказал я, хотя мог умирать от рака легких и сердечных заболеваний, а мне бы, разумеется, ничего не сказали. Я почувствовал тупую боль в груди рядом с сердцем. Не раскисай, парень.

– Эмми, – сказал я, слегка запаниковав, – у тебя бывает ощущение, что Тео до сих пор среди нас?

– Конечно, – сказала она, – постоянно.

Она хотела сообщить мне, что Джулиан Карр затеял спор с доктором Хеккетом по поводу римлян, и я пообещал ей их утихомирить. Я взял стакан хереса у Ланди Фута и отыскал Джулиана, угрожающе нависшего над доктором Хеккетом.

– Его второе имя – Бомбаст, – сказал я, поправляя их и увлекая Джулиана за собой.

Он сказал:

– Что это за игры у тебя? Пока ты сидел в углу, ты выкурил минимум три сигареты. Я видел.

– Это скорбь, – сказал я, – и нервы. Прости, Джулиан. Это больше не повторится.

Я оставил его на попечение Эмми, поскольку хотел кое-что уладить с Тео, и, надеюсь, в никотиновой дымке вечера достаточно убедительно изображал нормального человека. Я раздавал бутерброды, клал сахар в чай, подносил зажигалку к незажженным сигаретам. Если я не всегда понимал ход разговора, то лишь потому, что концентрировался на Тео, а чтобы он сохранял четкость, мне приходилось постоянно держать зажженную сигарету либо в пальцах, либо во рту.

– Я не бросаю, – сказал я ему. – Тогда Джулиан меня и на пушечный выстрел не подпустит к однодневным международным соревнованиям.

– Ты на них все равно никогда не ходишь.

– Никакой оперы. Никаких мотоциклов. Я потеряю источник дохода.

– Это всего лишь деньги.

– Практические последствия немыслимы.

– Непредсказуемы.

– Неописуемы, – сказал я. – Даже и думать об этом не хочу.

Но Тео настаивал, что я не могу жить дальше в уединении. Надо двигаться вперед. Внимательно слушая, я курил “Кармен” одну за другой, но его голос все не унимался. Брось курить, говорил он, познакомься с новыми людьми, и все шло хорошо, пока я не закурил 37-ю сигарету за день, которая оказалась лишней. Мне стало нехорошо, и хотя Тео еще говорил, я вышел наружу подышать. Я стоял у подъезда и глубоко вдыхал – казалось, это помогало. Я уже собрался прогуляться к воротам и обратно, когда Джулиан положил руку мне на плечо.

Он развернул меня лицом к себе, а затем выбил пачку “Кармен” у меня из руки. Едва она упала на землю, он на нее наступил. Затем наступил еще раз и растер подошвой, хотя внутри оставалось еще три сигареты, включая и ту, что я всегда приберегал напоследок, перевернув на удачу вверх ногами. Джулиан сказал:

– 20 сигарет в день. Ты знаешь правила.

– Извини, – сказал я. – Мне надо сесть.

– Что насчет контракта?

– Порядок, – сказал я. – Я его подмахну.

Меня еще пошатывало. Тео и Бананас маячили за спиной Джулиана, а я смотрел на них, и в моем мозгу звучало единственное слово. Совет. Тео прошептал через плечо Джулиана: “Не бойся”.

– Хорошо, – сказал я Джулиану. – Я его подмахну. Но не здесь.

Джулиан отвел меня в дом и подождал, пока я вызову такси. Он и бровью не повел, когда я сказал ему, что мы едем в трущобы. Он хотел одного – чтобы я подписал его контракт, поэтому молчал, пока мы ехали в такси, шли через пустырь, поднимались на лифте, и заговорил, лишь когда я открыл дверь квартиры номер сорок семь.

– Какая сырость, – сказал он.

Квартира знакомо воняла затхлым табаком и пылью, и я попросил Джулиана устраиваться поудобнее в комнате, которая раньше была клиникой. Он смахнул пыль с кресла Тео и уселся за стол. Я сел в кресло для пациентов. Он достал конверт из кармана пиджака и положил передо мной.

– Давай больше не будем тратить время, – сказал он. – Здесь смердит.

Он протянул мне ручку, а я достал контракт из конверта. Прочитал несколько строчек. Заметил, что держу ручку как сигарету.

– А, понимаю, – сказал Джулиан. – Делаешь вид, будто сомневаешься, чтобы я как следует понервничал.

– Ты всегда говорил, что я могу бросить, когда захочу.

– Разумеется. Но ты в такой степени мистер Икс, что тебе никогда не придет в голову бросить. Это просто не вяжется с твоим характером.

– Как-то глупо, а? Я могу схлопотать рак легких.

– А можешь и не схлопотать. К тому же в Гамбурге ты сказал, что хочешь умереть. Я думал, все дело в этом.

– Было, – сказал я. – Но потом я встретил Тео.

Я больше его не видел, но знал, что он с нами. Я чувствовал, как он подзуживает меня продолжать. Я сказал Джулиану:

– Ты ведь знал, что он одолел ВТМ?

– Откуда? Все его растения погибли в огне.

– А как насчет того, что ты украл?

– Оно погибло, – сказал Джулиан и глазом не моргнув, хотя мы оба знали, что устойчивый табак практически неуничтожим. – Контракт, Грегори.

– Зачем ты спалил лабораторию?

Взгляд Джулиана опустел. Он достал пачку “Сенчури”. Выбрал сигарету и закурил, надолго задержал дым в легких, словно этого достаточно, чтобы не отвечать.

– Ты в это время был со мной, – сказал он, окружая дымом каждое слово. – В моем доме. Пил мое пиво.

– Джулиан, ты носишь пиджак и галстук. Ты отдаешь приказы. Вот что ты делаешь.

– Зачем мне поджигать лабораторию Тео? В ней были растения, из которых, может, получилась бы безопасная сигарета.

– Я тебе не верю. К тому же откуда тебе знать? Табак надо проверять, а проверки займут вечность и все равно ничего не подтвердят, как это уже случилось.

– Думаешь, это сделал я?

– Это был способ заполучить табак Тео. Тео был прав. Ты не хотел перемен. Ты узнал о его открытии и испугался, что он этот табак продаст.

– Уверяю тебя, – сказал Джулиан. – Я ничего об этом не знал.

– Ты пригласил меня к себе, чтобы я дома не болтался.

– Кто тебе сказал?

– Затем ты уничтожил лабораторию, чтобы защитить “Бьюкэнен”. На самом деле Тео давным-давно одолел ВТМ, но он знал, что так и произойдет. Он никому ничего не сказал, потому что знал: кто-нибудь вроде тебя придет и все уничтожит.

Джулиан посмотрел на свою пачку “Сенчури”. Подтолкнул ее ко мне.

– Давай решим это как взрослые люди, – сказал он.

Джулиан уже довольно давно наступил на мои “Кармен”. Я достал из пачки одну “Сенчури”. Осторожно повертел ее в руках и прочитал надпись над фильтром. Положил обратно в пачку вверх ногами и толкнул обратно через стол.

– На удачу, – сказал я.

Он достал перевернутую сигарету и закурил ее.

– Но только если сохранишь ее до конца.

– Перестань валять дурака, Грегори. Чем тебе еще заняться в жизни?

– Чем угодно. Я могу купить мотоцикл. Могу отправиться в Нью-Йорк.

– На какие шиши?

– Где я, поскольку не курю, не буду парией.

– Да, очень хорошо, Грегори, но эта шутка скучновата даже для тебя. Как и то, что сперва ты приволок меня в эту сырость. А теперь подпиши контракт. Ты знаешь, что в нем написано.

Еще десять лет уединения и опасной иллюзии, что я неуязвим, что я ничего не предлагаю внешнему миру и недоступен за пеленой сигаретного дыма. Только теперь я понял, что отказаться невозможно. Невозможно жить полностью отрешенным и нелюбопытным, потому что мир постоянно предлагает сорвать с него маску и не может иначе. Пора перестать быть статистикой и доказать, что я имею не только общественное значение.

Я бросил Джулиану ключ от квартиры.

– Оставь себе, – сказал я. – В качестве компенсации за дни, которые остались от первого контракта.

Джулиан вздохнул. Я видел, что ему жаль меня.

– Помнишь обезьян? – сказал он. – Знаешь, их никогда не отпускают на волю. Их не отсылают обратно в джунгли, выдав каждой первой запас “Кармен”, а каждой тысячной – печатную машинку, чтоб они на пенсии накатали “Гамлета”.

– Когда-то я уважал тебя, Джулиан. Можешь в это поверить?

– Мы убиваем их, Грегори. После окончания опытов мы их всех убиваем, а затем очень внимательно смотрим, что сигареты сделали с ними внутри.

– Ты мне угрожаешь?

– Конечно, нет.

– Ты изменился, Джулиан.

– Я квалифицированный врач.

– Ты похож на прежнего себя с пониженным содержанием смол.

– У меня первая степень. Я добиваюсь своего.

– С фильтром.

– Все, что у тебя есть, ты получил благодаря мне.

– И без никотина.

Джулиан встал и наклонился над столом, опираясь на растопыренные пальцы.

– Ну так подписывай этот чертов контракт, – сказал он.

– Нет.

Он бросился на меня через стол. Я увернулся, встал и открыл дверь в приемную. Я почти дошел до двери в коридор, когда он сказал:

– Люси Хинтон. – Я замер. Обернулся. Джулиан не двинулся. – Она переспала с тобой на спор.

Я открыл дверь и вышел. Двинулся к лифту.

– Люси Хинтон! – отчетливо выкрикнул он, его голос несся от стола через приемную, следом за мной по коридору. – Я с ней трахался. Я все время с ней трахался!

Я добрался до лифта. За дверями возникла женщина со спящим младенцем, завернутым в анорак. Во рту у женщины торчал окурок. Она вышла в коридор.

– Три недели! – верещал Джулиан. – Даю тебе три недели максимум!

Двери лифта с содроганием закрылись, отрезав голос Джулиана. Рано или поздно он неизбежно заметит очередь перед квартирой. Он знает, что делать. Он же врач.