Текст книги "Китай. История страны"

Автор книги: Рейн Крюгер

Глава 2. Династия Шан (1523(?)-1027(?) гг. до н. э.)

Прежде чем мы начнем прослеживать судьбу Шан, следует отметить, что в то время в различных частях Китая появлялись другие, возможно, сравнимые по уровню, быстро развивавшиеся общества, и, несомненно, многие другие еще будут открыты в ходе дальнейших археологических раскопок. Хотя между всеми ними существовали сильные различия, в то же время у них было много общего. Однако мы сосредоточим свое внимание на хорошо задокументированной истории Шан, поскольку она представляет собой ту золотую нить, по которой ученые прослеживают ход развития китайской цивилизации.

Будучи оторванными от своих племенных земель на окраинах Ся, шанцы столетие или более переносили столицу с места на место, пока незадолго до 1400 года до н. э. их правитель Паньгэн не выбрал место для основания Великого города Шан. Этот город находился неподалеку от современного Аньяна, немного к северу от реки Хуанхэ, на полпути между ее восточным изгибом и морем, примерно в четырехстах милях к юго-западу от современного Пекина. Место, которое выбрал Паньгэн, с трех сторон было защищено рекой, а с четвертой стороны построили массивную стену с двойными воротами, увенчанными башней.

Акры плодородной лессовой почвы за пределами города орошались и интенсивно обрабатывались для получения урожая зерновых культур. Местные крестьяне вспахивали землю вручную, используя раздвоенные лопаты. Коровы, овцы и козы паслись на пастбищах; откармливаемые зерном собаки дополняли рацион шанцев, а волов и буйволов они содержали в качестве вьючных и упряжных животных.

Внутри городских стен росли дома для быстро увеличивающегося населения. Эти прямоугольные жилища сооружались на приподнятых платформах из утрамбованной земли, настолько твердых, что их не смогли размыть дожди трех тысячелетий; по краям платформ располагались парные столбы, на которые опирались легкие стропила, поддерживающие остроконечные крыши из обмазанных глиной циновок. Столбы были украшены резьбой, а комнаты разделяли ширмы. (Принцип остроконечной двускатной крыши на столбах и приподнятой над землей прямоугольной террасы многие века позднее используют и греки.) Для менее привилегированных горожан, а также для хранения продовольственных запасов сооружались похожие на улья строения из предыдущих эпох, погруженные в землю на глубину до семи футов. Самые крупные строения окружались стенами, которые образовывали внутренние дворики, как, например, стена вокруг комплекса зданий царского дворца, раскинувшихся на площади более шестнадцати акров: внутри богатые интерьеры, украшенные настенными росписями из красных, белых и черных узоров, тонкой резьбой, а также инкрустациями из перламутра и кабаньих клыков.

Возле дворца располагался квартал ремесленников, где местные мастера вылепляли, вырезали, выковывали, вытачивали и ткали бесчисленные артефакты. В многолюдных аллеях резчики по камню изготавливали мраморные браслеты, нефритовые кольца, статуэтки людей и животных, а также предметы повседневного обихода, такие как ножи и блюда, сохранявшие в себе отголоски каменного века. Резчики по кости, в том числе и черепашьему панцирю, выделывали самые разные предметы, от искусно вырезанных черпаков до булавок со скульптурными головками, часто отполированных до зеркального блеска. Среди кузнецов были мастера, изготавливавшие тонкие ювелирные изделия; резчики по раковинам выделывали украшения из перламутра, гребешки и заколки; были также мастера по нефриту и коже. Текстильщики и меховщики выкраивали и шили одежду с рукавами и пуговицами. Они стали родоначальниками шелковой индустрии, так описанной древним поэтом:

 
Тепло с собою несет весна,
Уж песня иволги вдали слышна.
Вот девушка вышла с корзинкой в руках,
По узкой тропинке идет она.
И все она ищет, где листья нежней;
Тутовника ветки пригрела теплынь…
В восьмую луну крепки тростники —
Мы режем тростник и камыш у реки.
Луна шелкопрядов – зеленый тут,
Мужчины тогда топоры берут —
Верхушки со старых срежет топор,
А с юных – зеленый убор сорвут!
Кричит балабан о седьмой луне.
В восьмую – за пряжу садиться жене.
Мы черные ткани и желтые ткем…[3]3
  Здесь и далее стихи из «Шицзин» в переводе А. Штукина.


[Закрыть]
 

Хотя в квартале ремесленников изготавливались по большей части предметы повседневного обихода, такие как рукоятки для оружия и инструментов, лодки и колесницы, многие из них были настоящими произведениями искусства. Например, гончары, выделывавшие серую или красновато-коричневую посуду для бытовых нужд, также лепили тонкие, похожие на белый неглазурованный фарфор изделия для торжественных ритуалов и церемоний, а еще различные статуэтки и модели, варьирующиеся от гротескных до изящных. На самом деле, некоторые работы шанских мастеров стоят в одном ряду с лучшими произведениями искусства их современников, представляющих критскую, египетскую и вавилонскую цивилизации. Это справедливо, например, в отношении превосходных мраморных скульптур, которые были преимущественно черными, а также более массивными, чем все достижения их последователей – целые быки, превосходящие размером натуральную величину, и драконы с рогами более чем в один фут, кажущиеся неестественными и поэтому несколько чуждыми для западных глаз. Но величайшим достижением шанцев была бронза.

Хотя из бронзы отливались оружие, инструменты и украшения, ввиду недостатка металла большая его часть шла на изготовление ритуальных сосудов для религиозных церемоний. О самых лучших из них выдающийся китаист X. Крил написал, что это почти несомненно самые прекрасные вещи подобного рода в мире; вероятно, это даже самые изысканные предметы, которые человек когда-либо создавал из металла, независимо от времени или места.

Их отличительной чертой является сложное переплетение рельефных линий, некоторые выступают над поверхностью более чем на четверть дюйма, образуя регулярные узоры, а также изображения реальных и вымышленных существ, из которых наиболее характерным является то, что принято называть головой чудовища Таоте – геометрически представленная маска животного, разделенная на две части, каждая из которых формирует очертания других животных, так что, например, ухо может быть телом дракона, которое, в свою очередь, образует часть птицы. Среди сосудов были и чаши для жертвенного вина высотою один фут, и контейнеры на трех ногах, один из которых, предназначавшийся для церемониальных возлияний, назывался чжуи, возможно, в честь птицы, чьи крики, как считалось, означают «Умеренность! Умеренность! Достаточно! Достаточно!»

Шанские мастера, изготавливавшие предметы из бронзы, придумали мехи, чтобы с их помощью поддерживать жар в печах на нужном уровне, когда плавили медь (восемьдесят три процента) и олово (семнадцать процентов). Будущие изделия сначала лепили из воска, который затем покрывали тонкими слоями жидкой глины, точно повторявшей самые тонкие фрагменты узора. Когда слой глины становился достаточно толстым для того, чтобы выдержать обжиг, воск растапливали и выливали наружу, после чего в получившуюся форму заливали расплавленную бронзу. Когда металл остывал, глиняную форму раскалывали и извлекали из нее бронзовое изделие, готовое к полировке и иногда раскрашиванию узора. Как ни просто звучит, технически этот метод до сих пор не превзойден, даже со всеми достижениями XXI века.

Один специалист по древнему искусству столь невысокого мнения о китайской бронзе, что, по его собственным словам, скорее украсил бы свой дом старой кухонной плитой. На самом деле, чтобы оценить эти произведения искусства по достоинству, жителям Запада требуется выработать в себе особый вкус. Как писал Крил: «Только постепенно приходишь к пониманию, что эти животные и узоры, которые кажутся нам гротескными, имеют вполне определенное значение… По мере того как человек видит больше и узоры становятся ему знакомыми, он начинает ценить непревзойденное мастерство создателей этих шедевров».

Маска Таоте. Узор эпохи Шан-Инь

Высокая стоимость бронзовых сосудов делала их надежным капиталовложением в условиях, когда основной формой товарообмена являлся бартер. Раковины каури, в связках по десять штук, служили в качестве примитивной валюты, но их единственным источником было устье Хуанхэ, расположенное в пятистах милях к востоку. В результате при обмене чаще использовались такие товары, как зерно и шелк, но поскольку общины по большей части все еще были самодостаточными, торговля между ними едва началась.

Лучшие бронзовые изделия в Великом городе Шан хоронили вместе с мертвыми, особенно теми из них, кто принадлежал к царской семье. Огромное кладбище расположено в одной миле к северу от города. Тела заворачивались в циновки, и то, что человек брал с собою в загробную жизнь, зависело от его социального статуса: если простолюдина мог сопровождать простой топор или несколько гончарных изделий, то захоронение правителя часто представляло собой настоящую сокровищницу, наполненную прекрасной белой керамикой, огромными мраморными скульптурами, бронзовыми сосудами высотою в два фута и сотнями шлемов.

Чтобы вместить все предметы, предназначавшиеся для царских похорон, шанцы выкапывали огромную яму, способную полностью поглотить современный пятиэтажный дом на тридцать квартир. На дне ямы, к которому вела лестница по периметру, они строили павильон высотою десять футов со стенами, украшенными прекрасными росписями и резьбой. В эту гробницу помещалось тело усопшего вместе со всеми его богатствами – а также сотнями тел принесенных в жертву царских жен и домочадцев. Затем всю яму заполняли слоями плотно утрамбованной земли.

Людей также приносили в жертву и на многих других религиозных церемониях, поскольку большая часть мира тогда, как и позднее (например, греки и римляне), верила в то, что жертва умиротворяет богов. Шанцы обезглавливали своих жертв и обычно хоронили их группами по десять или в количестве, кратном десяти, – в одном месте найдено три сотни убитых; следовательно, они уже имели некоторые представления о десятичной системе. В жертву приносились рабы или военнопленные, часто захваченные экспедициями, отправленными именно с этой конкретной целью.

Умиротворяемые боги по своей сути были духами гор, рек, ветров, облаков, молний, небесных тел, а самые важные из них – духами земли, дающей урожай. Они не имели никакого отношения к морали, будучи ни плохими ни хорошими; для их умиротворения не требовалось ничего, кроме жертвоприношений. Некоторые люди верили в верховного бога, который через женского духа земли дал рождение всем животным и растениям; другие ставили его в один ряд с другими богами. Звавшийся Шан-ди, или Верховный владыка, он сохранился в истории и был ошибочно принят жителями Запада за восточную версию их собственного Бога. Если он «родился» как обожествленная версия древнего правителя племени шан, то своим появлением он перебросил мост между богами природы и равными им по положению душами мертвых. В то время как китайские философы и художники, впрочем, как и простые крестьяне, никогда не прекращали диалога с природой, веря в то, что гармония между человеком и природой является ключом к всеобщему благосостоянию, практика поклонения предкам продержалась до прошлого века. Об этом сэр Леонард Вулли писал: «Простая вера шанцев в то, что человек живет после смерти, становясь источником руководства и защиты для своих потомков, а также достойным объектом поклонения, удовлетворяла их естественную потребность и оказала самое большое влияние на формирование идеала китайской цивилизации».

Появление Шан-ди и Иеговы на противоположных концах Азии было совпадением. Во времена первых шанских правителей Авраам скитался со своей семьей по безлюдным местам, куда не распространялась власть Лунного бога и других божеств их родной шумерской религии, поскольку там не было храмов, где божествам можно было бы поклоняться. Поэтому Авраам был вынужден поклоняться единственному богу, который всюду их сопровождал, а именно, своему семейному богу. Впоследствии семейный бог Авраама, Исаака и Иакова вырос в значимости до всемогущего Иеговы. Хотя он не был обожествленным предком, каковым, вероятно, являлся Шан-ди, и приобрел внушающий трепет статус, отсутствующий у последнего, связь между семьей и божеством позволяет также подметить любопытную связь между Востоком и Западом.

Шанцы верили в то, что дыхание человека является его духом (на латыни spiritus = дыхание), который поднимается к небу, когда человек умирает, а затем овладевает неведомыми силами, способными укреплять или разрушать семейное благополучие. В случае с духом царя от него зависело благосостояние всей нации. Если дух не умиротворять жертвоприношениями, он будет вечно блуждать голодным в мрачном чистилище: чтобы избавить его от такой ужасной судьбы и позаботиться о собственном семейном благополучии, потомки должны приносить ему жертвы и в то же время постараться самим родить детей, которые будут делать то же самое для них. Преданность семейным ценностям и почитание старших, сопутствовавшие поклонению предкам, издревле были основными факторами социальной жизни китайцев.

Потребность приносить пищу в жертву духам была логичной, поскольку, хотя дух человека отделялся от тела в момент смерти, тем не менее он по сути оставался в мире, о чем живущие узнавали, видя его в своих снах. Дух забирал только сущность еды, которая, таким образом, оставалась пригодной для употребления теми, кто совершал жертвоприношение: практическое соглашение, не слишком далекое от христианского вероисповедания. Духам царей требовались более существенные подношения – например, триста коров и сотня овец; кроме пищи, жертвоприношения могли включать ценные предметы, такие как яшма, колесницы и даже табуны лошадей вместе с искусной упряжью. Жертвоприношения часто сопровождались возлияниями, которые в значительной мере повышали важность зерновых культур, использовавшихся при производстве пива.

Верования шанцев и практика жертвоприношений широко варьировались. Службу могли отправлять как жрецы или шаманы, так и глава семьи, в то время как сам правитель Великого города Шан мог обращаться к богам в храме предков, который представлял собой высокое здание длиною около девяноста футов, построенное при помощи рабочих слонов. Общение с богами было не для невежд. Прежде всего требовалась грамотность: человек писал свое послание, а затем сжигал его, чтобы сожженные слова могли подняться к небу. Обращаясь к духу предка, его уважительно избегали называть по имени, вместо этого упоминая свою степень родства с ним и день недели, в который он умер: Дедушка Вторник, Тетушка Пятница. У духа можно было спросить совета о жертвоприношении, выразить свою благодарность или обратиться к нему с вопросами, от самых тривиальных («Будет ли следующая неделя для меня счастливой?» – ответ определял дальнейшую деятельность) до тех, которые связаны с серьезными проблемами военной стратегии.

Для получения ответа применялся метод гадания на костях, практиковавшийся с древних времен. Фрагмент кости – чаще всего шанцы использовали панцирь черепахи около фута в поперечнике – полировался до зеркального блеска после того, как животное торжественно смазывали кровью вола и приносили в жертву. Затем в кости выдалбливалось небольшое овальное углубление, к внутренней стороне которого прижималось раскаленное металлическое острие: это приводило к появлению узора из трещин, интерпретировавшихся предсказателем. Часто на кости, для регистрации события, выцарапывался поставленный вопрос, после чего кость сдавалась в архив, где она могла храниться поразительно долгое время: западные ученые сомневались в том, что шанская цивилизация когда-либо существовала за пределами легенды, пока в XIX веке крестьяне не начали выкапывать из земли эти гадательные кости.

Пиктографические знаки на гадательных костях эпохи Шан-Инь

Тот факт, что точная дата могла иметь важнейшее значение для предсказаний оракулов, стал одной из причин появления календаря. Возможно, он возник еще при династии Ся; как бы то ни было, шанцы совершенно определенно имели свой календарь, причем очень точный. На основании астрономических наблюдений они подсчитали, что продолжительность лунного месяца составляет 29,5305106 суток (современные астрономы называют цифру 29,530585), лунного года – 354 суток, а в солнечном году насчитывается 365,25 дней. Год у них начинался весной (но первый месяц перемещался, чтобы отметить начало нового правления) и состоял из двенадцати месяцев по двадцать девять или тридцать дней. На протяжении цикла из девятнадцати солнечных лет для согласования движения солнца со сменой лунных фаз шанцы добавляли семь дополнительных месяцев, которые беспокоили их не больше, чем нас – високосные годы. Приведение в соответствие лунных и солнечных лет всегда представляло собой сложную проблему, и шанцам удалось ее решить на тысячу лет раньше греков. Короче говоря, шанский календарь был составлен с научной точностью, с которой, по словам Вулли, «не могли соперничать ни Вавилон, ни Египет».

Их письменность требует краткого пояснения. В Месопотамии, где впервые появилась письменность, шумерский язык состоял преимущественно из односложных слов. Пиктограммы для двух или более слогов можно было соединять, образуя другое, при необходимости абстрактное слово. Для обозначения слов, которые нельзя изобразить при помощи символов, использовались ребусы, составленные из омонимов. Вводя новые, все более тонкие значения, шумеры постепенно стилизовали свои пиктограммы в клинописный алфавит и получили завершенную систему. В I тысячелетии до н. э., путем постоянного сокращения знаков, финикийцы превратили клинопись в алфавитную систему, благодаря которой сегодня те, кто пишет по-английски, обладают почти безграничными возможностями для выражения собственных мыслей при помощи всего двадцати шести букв.

Китайцы, также говорящие на односложном языке и начавшие с пиктограмм, следовали примерно тому же самому пути, но в итоге так и не пришли к алфавиту. Вместо того чтобы составлять свои слова из двадцати шести букв, они записывают каждое слово при помощи отдельного иероглифа. Таким образом, в современном китайском языке насчитывается более 70 000 иероглифов, из которых около 7500 находятся в повседневном использовании, – все они эволюционировали из 2500 иероглифов, бывших в употреблении у шанцев.

То, как последние их использовали, может быть проиллюстрировано на примере предложения, процитированного Крилом: «Слуга видит, как птицы приближаются со стороны восточного леса и собираются над домом». «Слуга» изображался символом восточного глаза, что являлось сокращением для «головы», поскольку пленных определяли как «такое-то количество голов», а пленные часто становились рабами и затем слугами; глагол «видеть» записывался при помощи изображения человека, над которым доминирует глаз, смотрящий налево; далее следовало изображение различных злаков, чье название звучало как слово «приближаются»; рисунок птицы (множественное число подразумевал общий смысл предложения) был достаточно понятным; «со стороны» соответствовало изображение носа, что, по всей видимости, объясняется привычкой китайцев показывать на свой нос, когда они имеют в виду себя; круг, символизирующий солнце, над линией, соответствующей горизонту, и на фоне дерева означал «восток»; два дерева с корнями соответствовали слову «лес»; для слова «собираются» использовалось изображение птицы на дереве, что являлось упрощением для большого количества птиц, собравшихся вместе; местоимение «над» изображалось при помощи короткой линии над длинной, а та же самая короткая линия, расположенная ниже длинной, означала «под»; наконец, завершал предложение силуэт дома. Возможно, самой некорректной из всех пиктограмм было изображение двух женщин, означающее «ссора».

С течением времени простые пиктограммы наподобие описанных выше становились все более стилизованными, так что красивый беглый китайский почерк содержит в себе лишь дальние отголоски своего происхождения; хотя каллиграфия напрямую связана с письмом, она всегда считалась искусством, родственным живописи. Кисть постепенно стала использоваться в качестве основного инструмента для письма, возможно на шелке и совершенно точно – на деревянных или бамбуковых дощечках, которые для получения книги сшивались вместе, образуя некое подобие миниатюрного штакетника. Кроме надписей на гадательных костях, из шанской литературы ничего не сохранилось, и мы можем судить о ней лишь по отголоскам, звучащим в поэтических произведениях следующей династии. Что касается писцов, то здесь единственную подсказку нам могут предложить только соревнования лучников-аристократов, при проведении которых самым смышленым слугам поручали вести счет, бросая в чашу бамбуковые бирки. Возможно, именно они стали первыми гадателями на костях, а затем писцами – основателями уникального класса китайских ученых, о котором мы поговорим позднее.

Эти соревнования лучников являлись как разновидностью активного отдыха, сопровождавшегося обильными возлияниями, так и военной тренировкой, крайне важной для выживания царства. Лук был самым мощным оружием в китайском арсенале и оставался таковым на протяжении многих веков, вплоть до появления пушек. Грациозно изогнутый, как лук Купидона, и известный нам как изогнутый татарский лук, он имел силу натяжения тетивы сто шестьдесят футов, стрелял оперенными стрелами из бамбука и по своей поражающей способности превосходил английский длинный лук, появившийся тремя тысячелетиями позднее.

Точно так же охота, которая по-прежнему обеспечивала шанцев значительной частью потребляемой ими пищи, предоставляла хорошую возможность для отработки военных маневров. Самыми примечательными участниками таких маневров были боевые колесницы (как и на Среднем Востоке, начиная примерно с 1600 г. до н. э.). Колесницы имели два колеса со спицами и запрягались парой, а позднее четверкой лошадей. Повозка и упряжь были покрыты превосходными бронзовыми украшениями. Экипаж колесницы состоял из возничего, лучника и копьеносца, вооруженного восьмифутовым копьем, так что, когда колесницы выстраивались в ряд, враг видел перед собой лес копий. Их можно представить себе в действии под яркими лучами солнца: блестящий металл, красные наколенники и золотистые туфли колесничих, лучники с наперстками и наручниками, стреляющие в унисон под звук барабанов, передающих команды аристократов в бронзовых шлемах с плюмажами, свешивающимися ниже шеи.

Кроме луков и копий, в армии использовалась праща, а в рукопашном бою – боевой топор и кинжал с клинком, развернутым под прямым углом к рукоятке. В среднем экспедиционном отряде численностью около пяти тысяч человек большую часть войска составляли пехотинцы, набранные из крестьян, которые на время военных действий прекращали работу. Также присутствовал и некоторый процент рабов, но шанцы выделялись в древнем мире тем, что их общество не было полностью рабовладельческим.

На самом деле их общий жизненный уклад свидетельствовал о строгом моральном кодексе и социальной просвещенности. Например, женщины пользовались уважением: они не работали в поле, а приносили туда еду своим мужчинам; умершим царицам, как и царям, совершались жертвоприношения; цари редко имели больше одной или двух жен; и слуги жили вполне сносно – они часто занимали ответственные посты и направлялись посланниками в другие племена, поскольку царь не всегда мог полагаться на своих родственников, которых ему не позволяло наказывать семейное табу.

Эти пользовавшиеся доверием слуги постепенно эволюционировали в министров; но управление по-прежнему было достаточно простым делом, и его главная цель состояла в сохранении целостности царства. Царь осуществлял управление при помощи системы феодальных уделов. Всего при династии Шан существовало четыре ранга знати – бо, цзы, хоу и нань, – которые в привычных для нас понятиях имели следующую иерархию. В столице государь жаловал поместья рыцарям (нань), за ее пределами баронам (цзы); еще дальше графам (бо), а на границах – маркизам (хоу), и каждый из вассалов получал право управлять своим уделом, неся службу сюзерену. Пока тюрко-монгольские кочевники из далеких северных степей не начали свои набеги, которые будут потрясать Китай в последующие эпохи, они представляли собою отдаленную угрозу и даже служили источником новых идей – они могли познакомить шанцев с колесницей, коневодством, шаманской магией и поклонением звездам. Но на всей территории обширного субконтинента растущие амбиции и экономическая необходимость приводили к появлению как региональных сил, так и городов-государств на различных стадиях развития, которые представляли постоянную угрозу для Шан.

Осуществление царем прямого контроля было ограничено тем коротким расстоянием, которое могли преодолеть его колесницы, не разрывая линий коммуникаций, или природными преградами. Таким образом, ему приходилось во многом полагаться на вассалов, связанных торжественными договорами, при заключении которых каждая из сторон смачивала губы кровью принесенного в жертву животного, чье тело затем сжигалось вместе с копией договора, чтобы навлечь гнев духов на того, кто осмелится его нарушить. Кроме того, выдающиеся достижения шанской цивилизации и ее военная мощь означали, что духи предков шанского царя обеспечивали его подданных всеобщим превосходством. Он также использовал дипломатические методы, например осыпая щедрыми подарками (изделия из бронзы, связки каури, лакированные луки) победоносных военачальников и преданных вассалов и организуя выгодные браки. Набор армии основывался на системе «колодезных полей».

Это была система распределения земли. На широких равнинах северного Китая уделы были квадратными по форме, и их границы отмечали земляные валы и деревья. Внутри квадратные наделы были разделены на девять «колодцев», или участков, площадью до двадцати акров. Восемь из них принадлежали отдельным семьям, а девятый, урожай с которого шел местному господину, возделывали совместно. При администрировании четыре колодца составляли «город», четыре города – округ, четыре округа – район, а четыре района – область. Каждый округ и район должны были поставлять сюзерену определенное количество колесниц, лошадей, скота и вооруженных людей. (Меры веса и длины также были основаны на единицах, кратных четырем. Так, например, шестнадцать унций составляли катти – меру веса, равную 1,3 английского фунта, – которая используется до сегодняшнего дня, хотя при следующей династии вошла в употребление десятичная система.)

Престол в династии Шан передавался от брата к брату или к сыну в том случае, если братьев не оставалось. Правление тринадцатого царя, Чжоу Синя, начавшееся незадолго до 1100 года до н. э., традиция описывает слишком живыми и яркими красками для того, чтобы эти картины соответствовали истине, но тем не менее в их достоверность верили бесчисленные поколения. Она изображает могущественного человека с проницательным взглядом и острым слухом, умного и красноречивого, но в то же время жестокого и развратного. Однажды в ответ на увещевания своего старшего родственника, человека честного и прямого, который видел, что Чжоу погряз в разврате и забыл о справедливости, он воскликнул: «Говорят, ты мудрец. А я слышал, что в сердце мудреца семь отверстий. Посмотрим, так ли это!» С этими словами он приказал слугам убить своего родственника и предъявить ему сердце убитого. Традиция также повествует о том, что он потакал порочным пристрастиям своей любимой наложницы Дацзи: выполняя ее каприз, он повелел в одном из парков наполнить пруд вином и развесить на деревьях куски мяса, после чего заставил обнаженных мужчин и женщин гоняться друг за другом.

В это время в бассейне реки Вэй жил вождь племени, которого его люди называли Вэнь-ван, «Просвещенный владыка». Это было племя чжоу – племя, заставляющее вспомнить о современниках-греках, в ту пору потрошивших Эгейскую цивилизацию, греках, чей первоначальный варварский облик, как и в случае с чжоу, не содержал никаких намеков на последующий интеллектуальный расцвет.

Столица племени чжоу стояла возле современного города Сиань, там, где сегодня раскинулись пшеничные поля, в трехстах милях через реки и горы от Великого города Шан. Это племя силой установило власть над остальными племенами, обитавшими в долине реки Вэй. «Просвещенный владыка», сын шанской принцессы, которая была выдана за его отца для укрепления вассалитета, продолжил завоевания и в конце концов обратил свой взор на далекие дворцы и сокровищницы самого царства Шан. Не испугавшись больших расстояний, природных преград и мощной шанской армии, он спланировал кампанию. Однако Вэнь-ван умер до того, как сумел осуществить задуманное, завещав сделать это своему сыну. Его сын, У-ван, или «Воинственный владыка», потратил девять лет на подготовку армии и формирование союза племен, поклявшихся в верности. Первая попытка переправиться через Хуанхэ была сорвана, но двумя годами позже, около 1050 года до н. э., У-ван нанес удар, когда силы шанского правителя были ослаблены волнениями на востоке. Историческая традиция рассказывает о том, что 50-тысячное войско У-вана вступило в сражение с 700-тысячной шанской армией, что кажется значительно менее вероятным, чем факт падения династии Шан после однодневной решающей битвы.

Чжоу Синь бежал с поля боя; у себя во дворце он облачился в роскошное платье, украшенное драгоценными камнями, затем бросился в свой любимый павильон и поджег его вместе с собой. Среди драгоценностей, украшавших платье Чжоу Синя, было пять чудесных нефритов «небесная мудрость», благодаря которым его тело не сгорело полностью. После смерти тирана в огне две его главные наложницы, в том числе и Дацзи, повесились в саду. Когда У-ван вошел в столицу, он выпустил три стрелы в обожженный труп, отрубил всем троим головы и насадил их на древки своих знамен.

Грубые вожди, помогавшие ему осуществить этот дерзкий план, стремились поживиться добычей и поскорее вернуться в свои крепости. Но У-ван их остановил. Отныне, объявил он, будет всеобщее повиновение его правлению, от «углов морей и восхода солнца».