Текст книги "Замри, умри, воскресни!"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Если я прикинусь убитым, сэр, сколько времени мне так лежать, пока не будет команды, сэр?

Кто растолкует офицеру, что Джонни, мол, шутит, сэр, просто у него такой юмор, ха-ха, а вообще он совсем не дебил. «Кто теперь будет это делать?» – думал Смит.

К ним кто-то приближался. Даже сквозь отупляющую боль и грохот боя Смит распознал неуклюжие, тяжелые шаги Мелтера.

Голос Мелтера доносился из сгущающейся тьмы:

– А, это ты, Джонни. Кто тут валяется? Ага… – Мелтер заржал; Джонни тоже посмеялся, за компанию.

«Ох, Джонни, как же ты можешь смеяться? Если бы ты только знал, парень…»

– Так-так. Смит, собственной персоной. Убит?

Джонни с увлечением пояснил:

– Нет, что ты, просто прикинулся раненым.

– Прикинулся? – повторил Мелтер.

Смит не мог его видеть, зато хорошо расслышал коварные нотки в его тоне.

– Прикинулся, значит? Делает вид, что ранен. Вот как. Хм. Смит с усилием открыл глаза, но не сумел произнести ни слова; он только моргал, следя за Мелтером. Мелтер сплюнул на землю.

– Можешь говорить, Смит? Нет? Ладно. – Мелтер быстро огляделся по сторонам, удовлетворенно кивнул и взял Джонни за плечо. – Иди сюда, Джонни. Хочу задать тебе пару вопросов.

– Валяй, рядовой Мелтер.

Мелтер похлопал Джонни по руке, жарко блеснув глазами.

– Я слышал, ты лихой парень, умеешь уходить от пуль.

– Так точно. Лучше всех в армии. У Смита тоже получается. Он, конечно, малость тормозит, но я его научу.

Мелтер спросил:

– А меня научишь, Джонни?

Джонни ответил:

– А ты разве не умеешь?

– Я? – удивился Мелтер. – Ну, как бы это сказать… Может, и умею… немного. Но не так, как ты, Джонни. Ты здорово поднаторел в этом деле. Как… как ты это делаешь?

Джонни на минутку задумался, а Смит попытался что-то сказать или крикнуть, хотел выдавить из себя какие-то звуки, хотя бы подползти, но у него не было сил. Он слышал Джонни словно издалека.

– Сам не знаю. Вот, допустим, ребята играют в «полицейские и воры», а кто-то один заартачился. Ему говоришь: «Ба-бах, ты убит», а он не падает! Вся штука в том, чтобы первым крикнуть: «Ба-бах, ты убит!» Тогда другой должен падать.

– О-о-о. – Мелтер смотрел на него, как на психа. – Будь добр, повтори-ка еще разок.

Джонни повторил, а Смит про себя рассмеялся, несмотря на адскую боль. Мелтер решил, что его дурачат, и Джонни повторил все сначала.

– Не пудри мне мозги! – нетерпеливо огрызнулся Мелтер. – Я же вижу, ты недоговариваешь! Сам-то носишься и скачешь, как лось, и ничто тебя не берет.

– Я уворачиваюсь, – объяснил Джонни.

Смит засмеялся еще больше. Старые шутки всегда самые лучшие. Тут боль скрутила ему живот и уже не отпускала.

Физиономию Мелтера прорезала гримаса презрительного недоверия.

– Хорошо, умник, если ты такой ловкий… отойди-ка на сотню футов, а я в тебя постреляю.

Джонни улыбнулся:

– Согласен. Почему бы и нет?

И он двинулся вперед, оставив Мелтера на прежнем месте. В сотне шагов Джонни остановился, высокий и светловолосый, чертовски свежий и чистый, как деревенское масло.

Смит шевелил пальцами, исходя беззвучным криком: «Джонни, не делай этого, Джонни! Боже милостивый, ради всего святого, порази Мелтера громом и молнией!»

Они находились в какой-то ложбине среди холмов, на маленьком пятачке, вдали от посторонних глаз. Мелтер спрятался за толстый ствол оливы, чтобы замаскировать свои движения, и небрежно вскинул винтовку.

Любовно погладив приклад, он аккуратно поймал Джонни в прицел и начал неспешно и все так же ласково спускать курок.

«Куда же все подевались? – терзался Смит. – Ах, черт!»

Мелтер выстрелил.

– Мимо! – послышался незлобивый крик Джонни.

Он был цел и невредим. Мелтер выругался и опять прицелился, на сей раз еще медленнее давя на курок. Он целился в сердце, и Смит закричал, казалось, еще истошнее, но с его губ не слетело ни звука. Мелтер облизнулся и выстрелил.

– Снова мимо! – сообщил Джонни.

Мелтер сделал еще четыре выстрела, более быстрых, более точных; он побагровел от злости и бессилия, глаза налились яростью, руки затряслись. Но при каждом звуке выстрела, разрывавшем теплый послеполуденный воздух, Джонни то прыгал через веревочку, то нырял в калитку, то сгибал выставленный локоть, то бил по мячу, то приплясывал. А винтовка Мелтера дымилась впустую. Он вогнал в магазин еще несколько патронов. Теперь его лицо стало мертвенно-белым, колени подкашивались.

Джонни подбежал к нему.

Мелтер испуганно прошептал:

– Господи прости, как это у тебя получается?

– Я же тебе объяснил.

Мелтер долго молчал.

– Как считаешь, я смогу научиться?

– Все могут, было бы желание.

– Научи меня. Научи, Джонни. Я не хочу умирать. Ненавижу эту проклятую войну. Научи меня, Джонни. Научи, и я буду тебе другом.

Джонни пожал плечами:

– Ты делай, как я говорил, вот и все.

Мелтер вяло произнес:

– Ну вот, опять шутишь.

– Нет, что ты!

– А по-моему, шутишь, – повторил Мелтер, задыхаясь от бешенства. Он положил винтовку на землю, обдумывая новый подход, и наконец принял решение.

– Послушай-ка, умник, чтоб ты знал. – Он судорожно взмахнул рукой. – Те люди, мимо которых ты проходил на поле боя, они не притворялись, нет, они и в самом деле были убиты, окончательно и бесповоротно! Это мертвецы, ясно тебе? Мертвецы! Они не прикидываются, не дурачатся, не шутят – это покойники, жмурики, холодные трупы! – Он словно кулаками вколачивал эти слова в Джонни, он хлестал ими воздух, превращая ясный день в зимнюю стужу. – Трупы!

Смит внутренне содрогнулся.

«Джонни, не слушай его! Не давай себя в обиду, Джонни! Продолжай верить, что этот мир не так уж плох. Оставайся в неведении, живи без оглядки. Не пускай в душу страх, Джонни! Это тебя погубит!»

Джонни вопрошающе посмотрел на Мелтера:

– О чем ты толкуешь?

– О смерти! – исступленно заорал тот. – Вот о чем я толкую! О смерти. Ты можешь умереть, Смит может умереть, я могу умереть от пуль. Гангрена, гниение, смерть! Ты обманываешь сам себя. Не будь сосунком, идиот! Стань взрослым, пока не поздно!

Джонни долго стоял без движения, а потом начал раскачиваться, и его большие, по-крестьянски узловатые руки заходили из стороны в сторону, как маятники.

– Неправда. Все ты врешь, – упрямо повторял он.

– Пули убивают, это же война!

– Все ты врешь, – твердил Джонни.

– Ты можешь подохнуть, и Смит тоже. Вон, Смит уже умирает. Чуешь кровь? Откуда, по-твоему, так смердит – думаешь, на войне бражку гонят? Это запах смерти и трупов!

Джонни растерянно огляделся вокруг.

– Нет, ни за что не поверю. – Он прикусил губу и закрыл глаза. – Тебе веры нет. Ты – гад, ты злой, ты…

– За тобой ходит смерть, Джонни, смерть!

Тут Джонни заплакал, как младенец, брошенный в безлюдной пустыне. А Смит вывихнул себе плечо, пытаясь подняться. Джонни плакал, и большому миру был внове этот жалобный звук.

Мелтер подтолкнул потрясенного Джонни в сторону линии фронта.

– Давай. Беги туда и умри, Джонни. Беги туда и получи по заслугам: твое сердце пригвоздят к стене – получится кровавая медаль!

«Не ходи, Джонни! – Крик Смита утонул в жутком месиве его внутренностей, неслышный, бесполезный и беспомощный крик. – Не ходи, парень. Оставайся здесь, не слушай этого гада! Не уходи далеко, Джонни-малыш!»

Спотыкаясь и всхлипывая, Джонни побрел в ту сторону, откуда доносилось резкое стаккато пулеметных очередей, вперемешку с жалобным воем артиллерийских снарядов. Безвольно повисшей рукой он придерживал винтовку, приклад которой волочился по гальке, скрипящей раскатами каменного смеха.

Мелтер как безумный злорадно смотрел ему вслед.

Потом он поднял винтовку и зашагал на восток, а там поднялся по другому склону и скрылся из виду.

Смит так и остался лежать; его сознание постепенно слабело, мысли туманились, а Джонни шел все дальше и дальше. Ах, если бы можно было крикнуть: «Берегись, Джонни!»

Снаряд разорвался прямо у него над головой. Джонни без звука упал на землю и застыл, не шевеля своими диковинными конечностями.

«Джонни!»

«Ты утратил веру? Джонни, вставай!»

«Ты ведь не умер, Джонни?»

Смита поглотила милосердная темнота.

Скальпели поднимались и опускались, как маленькие острые гильотины, срезая смерть и гниение, обезглавливая страдание, удаляя железные обломки боли. Извлеченная из раны Смита пуля была выброшена; маленькая, темная, она звякнула в металлическом лотке. Доктора исполняли торопливую пантомиму, то наклоняясь, то кружа у стола. Смит свободно вздохнул.

Напротив, в тускло освещенном конце полевого госпиталя, на другом операционном столе лежало тело Джонни. Врачи склонились над ним в пытливых исканиях, совершая стерильное таинство.

– Джонни? – У Смита прорезался голос.

– Тебе нельзя волноваться, – предупредил врач, шевеля губами под белой маской. – Это твой приятель?

– Да. Как он там?

– Неважно. Ранение в голову. Шансы – пятьдесят на пятьдесят.

Манипуляции близились к концу: стежки, тампоны, бинты – вот и все. Смит следил, как рана исчезает под белой марлей, а затем перевел взгляд на сгрудившихся толпой медиков.

– Позвольте, я ему помогу, прошу вас!

– Ну, не сейчас, рядовой…

– Я знаю, знаю этого парня. Я знаю его. Он со странностями. Если я помогу сохранить ему жизнь, вы позволите?

Над хирургической маской сверкнул сердитый взгляд, и сердце Смита замедлило ход. Доктор сощурился:

– Я не могу рисковать. Каким образом ты собираешься мне помочь?

– Подвезите меня к нему. Говорю же: я могу помочь. Мы с ним закадычные друзья, и я не дам ему умереть. Черта с два!

Врачи посовещались.

Они перенесли Смита на каталку, и двое санитаров переправили его в другой конец палатки, где хирурги колдовали над Джонни, побрив его наголо, чтобы обнажить рану. Можно было подумать, он спит и видит страшный сон. Его лицо исказилось тревогой, изумлением и отчаянным страхом.

Один из хирургов тяжело вздохнул.

– Не сдавайтесь, док. – Смит тронул его за локоть. – Ради бога, не сдавайтесь! – И, обращаясь к Джонни: – Джонни-малыш. Послушай. Послушай меня. Забудь все, что наговорил тебе Мелтер, забудь все, что он болтал… Ты слышишь? Он набит дерьмом по самые уши!

Лицо Джонни по-прежнему оставалось возбужденным, меняясь, как потревоженная гладь воды. Смит набрал воздуха и заговорил снова:

– Джонни, ты играй себе, как раньше. Увертывайся. Ты в этом деле дока, Джонни. Этого у тебя не отнять. Такому нельзя научиться или научить других; это дается от природы. А Мелтер забил тебе голову идеями, которые, возможно, годятся для таких, как он сам, как я и все прочие, но тебе они ни к чему.

Один из хирургов сделал нетерпеливый жест рукой, затянутой в резиновую перчатку.

Смит обратился к нему:

– Повреждения серьезные, док?

– Давление на череп, на мозг. Может наступить временная потеря памяти.

– Он будет помнить момент ранения?

– Трудно сказать. Вероятно, нет.

Смита насильно удерживали на каталке.

– Все хорошо! Отлично, – быстро и доверительно зашептал он в ухо Джонни. – Послушай, браток. Вспомни, как ты играл мальчишкой, и не думай о том, что было сегодня. Представь, как бежишь оврагами через ручьи, как пускаешь камешки по воде, как уворачиваешься от выстрелов и хохочешь, Джонни!

У Джонни в глубинах сознания брезжили именно такие мысли.

Где-то пищал комар, бесконечно долго пищал и описывал круги. Где-то гремели выстрелы. Наконец кто-то сообщил:

– Дыхание стабилизируется.

Еще кто-то произнес:

– Сердечный ритм восстанавливается.

Смит продолжал говорить: той частицей себя, что не испытывала боли, что позволяла голосовым связкам выразить надежду и тревогу, а мозгу – сохранить страх. Грохот войны становился все ближе и ближе, но это всего лишь стучала в ушах кровь, подталкиваемая сердцем. Прошло полчаса. Джонни слушал, как слушает школяр бесконечно-терпеливого учителя. Слушал, и боль отступала, и выражение испуга стиралось с его лица, и возвращалась былая уверенность, юность и твердость, а с ними – спокойное осознание убежденности.

Хирург стянул тугие резиновые перчатки.

– Он выкарабкается.

Смит готов был запеть.

– Спасибо, док. Спасибо.

Врач поинтересовался:

– Вы все из сорок пятого взвода? И ты, и Куайр, и тот парень, Мелтер, кажется?

– Да. А что с Мелтером?

– Темное дело, что-то очень странное. Бежал прямо на прорыв под шквалом пулеметного огня немцев. Когда мчался с холма, кричал что-то вроде того, что он снова мальчишка… – Хирург поскреб подбородок. – Мы вынесли его тело – в нем было полсотни пуль.

Смит сглотнул и, откидываясь на каталку, почувствовал, как его прошиб пот. Леденяще холодный, лихорадочный пот.

– Вот тебе и Мелтер. Это он по недомыслию. Слишком рано повзрослел, как и все мы. Он не знал, как оставаться мальчишкой – таким как ты, Джонни. Потому-то ему не повезло. Я… отдаю ему должное: он хотя бы сделал попытку, этот дурень. Ведь Джонни Куайр такой – один.

– Ты бредишь, – заметил хирург. – Прими-ка успокоительное.

Смит покачал головой.

– Как насчет отправки домой? Мы с Джонни выдержим такой путь, при наших ранениях?

Хирург улыбнулся под маской:

– А куда вы денетесь? Оба вернетесь в Америку.

– Теперь, похоже, вы и сами бредите! – Смит, соблюдая осторожность, издал ликующий вопль. Он повернулся, чтобы кинуть заботливый взгляд на Джонни, который спал все так же мирно и спокойно и видел сны.

Потом Смит сказал:

– Ты слышал, Джонни? Мы поедем домой! Ты и я! Домой!

А Джонни ответил тихим голосом:

– Мама? Ой, мама.

Смит взял Джонни за руку.

– Порядок, – обратился он к врачам. – Итак, отныне я – мама. У вас сигары не найдется?

Подмена

(перевод Е. Петровой)

 К восьми часам она приготовила длинные сигареты, достала хрустальные бокалы, опустила зеленую бутылку в серебряное ведерко с мелко наколотым льдом. Огляделась: картины висят ровно, пепельницы расставлены, как полагается. Тогда она взбила диванную подушку, отступила назад и прищурилась. А после заспешила в ванную и вернулась с пузырьком стрихнина, который предстояло засунуть под газеты на журнальном столике. Молоток и тонкий нож для колки льда уже лежали в нужных местах.

Она была во всеоружии.

Словно проведав об этом, тут же задребезжал телефон. В трубке прозвучало:

– Я уже поднимаюсь.

Он звонил из лифта, бесшумно плывущего по железной глотке здания, а сам тем временем приглаживал аккуратно подстриженные тонкие усы, поправлял белый летний пиджак и черный галстук. Сейчас он проведет рукой по светлым, чуть седеющим волосам – импозантный пятидесятилетний мужчина в прекрасной форме, сохранивший живость характера и охоту наносить визиты красивым женщинам слегка за тридцать, знающий толк в вине и прочих удовольствиях.

– Предатель – шепнула она у двери за миг до того, как послышался негромкий стук.

– Добрый вечер, Марта, – сказал он. – Так и будешь разглядывать меня с порога? – Она коснулась губами его щеки. – Это называется поцелуй? – В его голубых глазах мелькнуло недоумение. – Ну-ка. – Он показал ей пример.

Закрыв глаза, она думала: разве не то же самое повторялось неделю, месяц, год назад? Откуда у меня эти подозрения? Какая-то мелочь. Сущий пустяк, даже не выразить словами. Что-то в нем изменилось – неуловимо, но бесповоротно. От этой бесповоротной, решительной перемены она потеряла сон. Вскакивала с постели в три часа ночи, чтобы успеть до утра слетать на вертолете в сторону побережья, где без перерыва крутили кино, проецируя изображение прямо на облака неподалеку от Станции, причем фильмы были старые, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года: неисчерпаемые, как воспоминания о прошлом, они брезжили в океанской дымке над темной водой, а голоса актеров плыли по волнам прилива, словно голоса богов. Вот уже два месяца ее не отпускала усталость.

– Не чувствую отклика. – Он отстранил ее от себя и окинул критическим взглядом. – Ты чем-то расстроена, Марта?

– Ничем, – ответила она.

А про себя подумала: всем. И добавила: тобой. Где ты сейчас, Леонард? С кем танцуешь весь вечер, с кем пьешь вино в апартаментах на другом конце города, с кем любезничаешь? Ты определенно не здесь, в этой квартире тебя нет и не было, и мне не составит труда это доказать.

– Что я вижу? – изумился он, глядя под ноги. – Молоток? Собираешься вешать картины, Марта?

– Нет, – засмеялась она, – собираюсь тебя убить.

– Вот оно что, – улыбнулся он. – Придется тебя задобрить. – И протянул ей бархатный футляр, в котором лежала нитка жемчуга.

– Ах, Леонард! – Дрожащими руками застегнув ожерелье на шее, она обернулась к нему. – Ты меня балуешь.

– Пустяки, – бросил он.

В такие минуты она почти забывала о своих подозрениях. Между ними все осталось по-прежнему, разве не так? Разве он к ней охладел? Конечно нет. Он по-прежнему внимателен, ласков и щедр. Каждый раз дарит ей украшения – то на палец, то на запястье. Почему же с недавних пор ей с ним так одиноко? Почему она не ощущает его присутствия? Кажется, все началось с газетной фотографии. Пару месяцев назад, семнадцатого апреля, его сфотографировали с Алисой Саммерс в заведении под названием «Клуб». Снимок попался ей на глаза только месяц спустя; тогда она ему сказала:

– Леонард, ты не рассказывал, что семнадцатого апреля водил в «Клуб» Алису Саммерс.

– Не рассказывал? Ну, да, было такое.

– Насколько я помню, тот вечер ты провел со мной.

– Что-то здесь не сходится. Мы с тобой обычно ужинаем, а потом до утра пьем вино под симфоническую музыку.

– Ошибки быть не может, Леонард: семнадцатого апреля ты приходил ко мне.

– Боюсь, ты захмелела, дорогая. Не ведешь ли ты дневник?

– Я уже не в том возрасте.

– То-то и оно. Нет дневника – нет и точных записей. Значит, я приходил к тебе либо накануне, либо следующим вечером. Хватит об этом, Марта, выпей вина.

Но это ее не убедило. В ту ночь ей не спалось: чем больше она раздумывала, тем сильнее укреплялась в мысли, что вечер и ночь семнадцатого апреля он провел с ней. Но так не бывает. Не мог же он одновременно находиться в двух местах.

Теперь они оба уставились на лежащий под ногами молоток. Марта подняла его с пола и положила на журнальный столик.

– Поцелуй меня, – неожиданно для себя самой выговорила она, потому что именно сейчас ей нестерпимо захотелось во всем разобраться.

Он уклонился:

– Для начала – немного вина.

– Нет, – заупрямилась она и сама бросилась его целовать.

Так и есть. Вот оно, различие. Совсем незначительное изменение. О таком никому не поведаешь, даже не опишешь словами. Бессмысленно растолковывать слепому, как выглядит радуга. Как бы то ни было, его поцелуй приобрел неуловимо иной вкус. Поцелуй мистера Леонарда Хилла стал другим. Не сказать, что он решительно отличался от прежнего, но все же перемена была налицо, и у нее в подсознании закрутились какие-то шестеренки. Что мог бы показать химический анализ влаги, взятой с его губ? Нехватку каких-то бактерий? А сами губы сделались не то мягче, не то жестче. Что-то безотчетно изменилось.

– Теперь, так и быть, – вино, – сказала она, откупоривая бутылку и наполняя его бокал до краев. – Ой, будь добр, сходи на кухню за подставками.

Стоило ему выйти, как она высыпала ему в вино стрихнин. Вернувшись с подставками, он принял у нее из рук свой бокал:

– За нас.

«Боже, – пронеслось у нее в голове, – а вдруг я ошибаюсь? Вдруг это действительно он? Вдруг у меня паранойя, помутнение рассудка, а я и не догадываюсь?»

– За нас. – Она тоже подняла бокал.

По обыкновению, он выпил залпом.

– Господи! – Его передернуло. – Ну и отрава! Откуда это у тебя?

– Из «Модести».

– Больше никогда такого не покупай. Давай-ка я закажу по телефону что-нибудь получше.

– Подожди, у меня в холодильнике кое-что припасено.

Когда она вернулась в комнату с другой бутылкой, он как ни в чем не бывало сидел на диване, бодрый и оживленный.

– Отлично выглядишь, – сказала она.

– И чувствую себя отлично. А ты похорошела! Кажется, я люблю тебя еще сильней, чем прежде!

Она ждала, что он вот-вот завалится на бок и остановит на ней остекленевший взгляд мертвеца.

– Продегустируем, – сказал он, вытаскивая пробку.

Вина хватило на час. Все это время он без устали забавлял Марту смешными историями, держа ее за руку и перемежая рассказы нежными поцелуями. Наконец, глядя ей прямо в глаза, он проговорил:

– Ты совсем притихла, Марта. Значит, все-таки расстроена?

– Вовсе нет.

На прошлой неделе в новостях показали сюжет, который, собственно, и внушил ей тревогу, а потом подсказал план действий; тот же сюжет объяснял, почему ей одиноко в его присутствии. Речь тогда шла о марионетках. О компании «Марионетт Инкорпорейтед». На самом деле такой компании, разумеется, не существовало. Просто поползли странные слухи. Полиция начала расследование.

Искали больших механических кукол, которые выпускались в условиях строгой секретности, дублировали внешность конкретного человека и двигались безо всяких веревочек. Поговаривали, на черном рынке стоимость такой марионетки достигала десяти тысяч долларов. С заказчика якобы снимали мерку и делали ему двойника. Кому осточертели светские мероприятия, тот мог просто заказать свою точную копию, способную пить, есть, обмениваться рукопожатиями и болтать за столом хоть с миссис Райнхарт, сидящей по правую руку, хоть с мистером Симмонсом, сидящим по левую руку, хоть с мисс Гленнер, сидящей напротив.

Подумать только: можно оградить себя от надоевших политических дискуссий! Можно не ходить на идиотские спектакли. Можно осадить любого зануду, не говоря ему худого слова. Наконец, можно на время забыть свою драгоценную возлюбленную, не разрывая отношений. И рекламный слоган придумать нетрудно. «Она не узнает». Или так: «Не признавайся даже лучшим друзьям». Или вот так: «Ходит, ест и пьет, хандрит, даже "мама" говорит».

От этих мыслей у нее едва не случилась истерика. Конечно, существование таких марионеток еще не доказано. Просто-напросто очередной слух, но чувствительную натуру это приводит в ужас.

– Снова витаешь в облаках, – заметил он, выводя ее из задумчивости. – Чем занята твоя прелестная головка?

Она посмотрела на него в упор. Какой ужас: в любую минуту он может забиться в судорогах и умереть. Как горько она будет раскаиваться за свою ревность.

Тут у нее невольно вырвалось:

– Твои губы... у них странный привкус.

– Вот так раз, – протянул он. – По-твоему, нужно с этим что-то делать?

– Это началось не сегодня.

Впервые на его лице отразилось беспокойство.

– Неужели? Прости. Я посоветуюсь с врачом.

– Ничего страшного в этом нет.

Ее охватил озноб, сердце застучало сильнее. Так и есть: его губы. Неужели химия достигла таких высот, что позволяет анализировать и в точности воспроизводить вкус? Трудно в это поверить. Вкусовые ощущения индивидуальны. Она ощущает вкус так, а кто-то другой – иначе. Тайное стало явным. Ее терпение лопнуло. Подойдя к дивану, она нагнулась и вытащила из-за подушки пистолет.

– Что я вижу? – Он вытаращил глаза и рассмеялся. – Да у тебя пистолет! Ну и спектакль!

– Со мной такие номера не проходят, – бросила она.

– Какие еще номера? – холодно переспросил он, стиснул зубы и заморгал.

– Ты меня обманывал. Тебя здесь не было по меньшей мере полтора месяца.

– Да что ты говоришь? А где же я был?

– Ты был с Алисой Саммерс, ни минуты не сомневаюсь. Готова поспорить, ты и сейчас с ней.

– Разве такое возможно? – спросил он.

– Не имею чести знать Алису Саммерс, в глаза ее не видела, но могу позвонить ей домой прямо сейчас.

– Давай, звони.

– И позвоню. – Она направилась к телефону.

Ее дрожащие пальцы набрали номер справочного бюро. В ожидании ответа она не спускала глаз с Леонарда, а он изучал ее с видом врача, заметившего типичные симптомы болезни.

– У тебя пошатнулось здоровье, – сказал он. – Марта, солнышко...

– Сидеть!

– Марта, дорогая моя, – прижавшись спиной к диванной подушке, он усмехнулся, – откуда у тебя такие мысли?

– Читала кое-что о марионетках.

– Эту ересь? Мне за тебя стыдно, Марта. Полная чушь от начала до конца. Я специально наводил справки!

– Что?!

– А как же иначе? – Он был явно доволен собой.– У меня масса светских обязанностей, а моя бывшая жена, как тебе известно, вернувшись из Индии, не отпускала меня ни на шаг, вот я и подумал: хорошо бы для отвода глаз обзавестись двойником, чтобы пустить жену по ложному следу и в то же время не оставлять ее одну. Вот было бы славно, правда? Оказалось, это все враки. Я так и остался в единственном экземпляре. А теперь отойди от телефона, давай выпьем вина.

Она не спускала с него глаз. Поверив ему, уже почти повесила трубку, но тут до ее сознания дошло слово «вино». Стряхнув оцепенение, она сказала:

– Постой-ка. Ты же не можешь со мной разговаривать! Я подсыпала тебе в вино яду – столько, что хватило бы на шестерых. А тебе хоть бы что. Это говорит само за себя, правда?

– Ни о чем это не говорит. Разве что об ошибке аптекаря, который снял с полки не тот пузырек. Жаль тебя разочаровывать, но я чувствую себя великолепно. Будь умницей, перестань терзать телефон.

Она все еще сжимала в руке телефонную трубку. Оттуда донеслось:

– Нужный вам номер: АБ – двенадцать – двести сорок девять.

– Хочу удостовериться, – сказала она ему.

– Ради бога. – Он пожал плечами. – Коль скоро мне нет доверия, больше я сюда не приду. А вам, милостивая госпожа, требуется хороший психиатр. Если еще не поздно.

– Я хочу удостовериться, – повторила она. – Алло, коммутатор? Будьте добры, соедините меня с номером АБ – двенадцать – двести сорок девять.

– Марта, прекрати. – Он сделал последнюю попытку, даже протянул руку, но не двинулся с места.

На другом конце провода раздались длинные гудки. Наконец кто-то ответил. С минуту Марта прислушивалась, а потом бросила трубку.

Глядя ей в глаза, Леонард спросил:

– Ну, как? Довольна?

– Вполне, – процедила она и подняла пистолет.

– Нет! – Он вскочил с кресла.

– В трубке был твой голос, – сообщила она. – Ты был с ней!

– Да ты рехнулась! – снова закричал он. – Боже мой, это ошибка, там был кто-то другой, ты переутомилась, тебе мерещится!

Пистолет выстрелил раз, другой, третий.

Он рухнул как подкошенный.

Подбежав, она склонилась над ним. Ей стало страшно; она содрогнулась от рыданий. Ее поразило, что Леонард упал к ее ногам. Она-то воображала, что марионетка, целая и невредимая, останется стоять и только посмеется.

– Я ошиблась. Сошла с ума. Это Леонард Хилл, погибший от моей руки.

Он лежал с закрытыми глазами; губы едва заметно шевелились:

– Марта, почему тебе не жилось одной, ах, Марта!

– Я вызову врача, – прошептала она.

– Нет-нет-нет! – Его вдруг разобрал смех. – Тебе нужно кое-что осмыслить. Что же ты наделала? Впрочем, это я дал маху, просто не подумал.

Пистолет выпал из ее разжатых пальцев.

– Я... – Он давился смехом. – Я здесь не показывался... целый год!

– Что?

– Целый год, двенадцать месяцев! Вот так-то, Марта, двенадцать месяцев!

– Ложь!

– Ага, теперь сама не веришь, да? Что же так изменилось в считанные секунды? Думаешь, я – Леонард Хилл? Как бы не так!

– Значит, это был ты? Только что, в доме Алисы Саммерс?

– Я? Еще не хватало! С Алисой я познакомился год назад, как только бросил тебя.

– Ты меня бросил?

– Да, бросил, бросил, бросил! – Он захлебывался от смеха, катаясь по полу. – Я измучен жизнью, Марта. У меня слабое сердце. Эти гонки с препятствиями даром не проходят. Однако мне хотелось разнообразия. И я стал ухлестывать за Алисой, но она мне надоела. Завел роман с Элен Кингсли – ты, наверно, ее помнишь. Она мне тоже наскучила. Потом была Энн Монтгомери. И опять меня хватило ненадолго. Ах, Марта, у меня по меньшей мере шесть клонов, заводных притворщиков, которые отбывают повинность в разных концах города, ублажая шестерых дамочек. А знаешь ли ты, чем я на самом деле сейчас занимаюсь? Я, собственной персоной? Впервые за тридцать лет пришел домой пораньше и лег в свою постель, чтобы почитать любимую книжку – «Опыты» Монтеня, выпить стакан горячего шоколадного молока и ровно в десять выключить свет. Вот уже час я беспробудно сплю сном младенца и собираюсь проспать до утра, чтобы встать отдохнувшим и свободным.

– Замолчи! – взвизгнула она.

– Должен тебе кое в чем признаться, – сказал он. – Твои пули перебили мне пару связок, теперь я не могу встать. Но если приедут врачи, они в любом случае меня здесь не застанут. Я не лишен недостатков. Близок к совершенству, но все же не лишен недостатков. Ах, Марта, не хотелось мне тебя обижать. Поверь. Я только хотел, чтобы ты была счастлива. Потому-то и обставил свой уход с такой тщательностью. Отдал полторы тысячи за свою копию, безупречную во всех отношениях. Но всегда остается некий предел погрешности. В моем случае подвела слюна. Досадная неточность. Она-то тебя и насторожила. И все равно, знай: я тебя любил.

Она еле держалась на ногах, чувствуя, что теряет рассудок. Нужно было заткнуть ему рот.

– А когда я понял, что те, другие, тоже меня любят, – шептал он, глядя в потолок широко раскрытыми глазами, – пришлось одарить клонами и остальных. Бедняжки, они так нежно ко мне относятся. Только ничего им не говори, ладно, Марта? Пообещай не выдавать меня. Я состарился и очень устал; все, что мне нужно, – это покой, хорошая книга, стакан молока и здоровый сон. Ты ведь не станешь об этом трезвонить?

– Весь этот год, целый год я была одна, одна каждый вечер. – От этой мысли она похолодела. – Моим возлюбленным оказался механический чурбан! Я любила пустое место! А ведь за это время можно было найти нормального человека!

– Я могу по-прежнему тебя любить, Марта.

– О господи! – вскричала она, хватаясь за молоток.

– Не смей, Марта!

Сначала она расколола череп, потом стала наносить удары по грудине, по дергающимся рукам и ногам. Долго била размягчившуюся голову, и наконец внутри блеснула сталь, лопнули провода, а на комнату обрушилась лавина медных гаек и каких-то мелких деталей.

– Я тебя люблю, – твердили мужские губы.

Она ударила по ним молотком, да так, что язык вывалился изо рта. По ковру покатились стеклянные глазные яблоки. Она колотила бесполезный металл, пока не расплющила его на полу, как игрушечный поезд. И без умолку хохотала.

На кухне нашлось несколько картонных коробок. Она погрузила в них шестеренки, обрывки проволоки и металлический мусор, а сверху заклеила. Через десять минут уже прибыл вызванный по телефону рассыльный.

– Доставишь эти коробки мистеру Леонарду Хиллу: Элм-стрит, дом семнадцать, – приказала она и сунула ему чаевые. – Прямо сейчас, немедленно. Разбуди его и скажи: сюрприз от Марты.

– Сюрприз от Марты, – повторил парнишка.

Заперев за ним дверь, она опустилась на диван, повертела в руках пистолет и прислушалась. С лестничной площадки доносился удаляющийся грохот перетаскиваемых коробок: лязг металлических обломков, побрякивание шестеренок и скрежет проводов.

Это было последнее, что она слышала в своей жизни.