Текст книги "Замри, умри, воскресни!"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Недолгое путешествие

 (перевод Е. Петровой)

Решающих соображений было два: во-первых, она дожила до преклонных лет, а во-вторых, мистер Тэркелл обещал переправить ее к Всевышнему. Не зря же он приговаривал, поглаживая ее по руке:

– Миссис Беллоуз, моя ракета доставит нас в космос, а уж там мы с вами Его отыщем.

Вот такая наметилась перспектива. А ведь миссис Беллоуз всегда чуралась организованных групп. В прежние времена, стремясь осветить себе путь, чтобы сделать еще один робкий, неуверенный шаг вперед, она чиркала спички в темных закоулках и как-то забрела в дебри индуизма, туда, где над магическими шарами плавно скользили мечтательные, чуть подрагивающие ресницы мистиков. Расхаживала по луговым тропам вместе с индийскими философами-аскетами, которых привезли из дальних краев духовные дочери мадам Блаватской. Потом совершала паломничества в каменные джунгли Калифорнии, охотясь за провидцами-астрологами в их естественной среде обитания. Чтобы приобщиться к харизматическому ордену некой церкви, она даже отписала один из принадлежавших ей домов поразительной общине миссионеров, которые сулили своим адептам хрустальный огонь, золотой дым и возвращение домой по мановению великой и нежной десницы Бога.

Никто из духовных наставников, встреченных на этом пути, не смог поколебать веры миссис Беллоуз, хотя у нее на глазах кое-кого увозил в темноту полицейский фургон, а наутро их мрачные, лишенные романтического ореола лица уже смотрели с первых полос бульварных газетенок. Мир с ними не церемонился и старался упечь их за решетку, потому что они слишком много знали, – вот и весь сказ.

Но не далее как две недели назад, в Нью-Йорке, ей попалось на глаза рекламное объявление мистера Тэркелла:

ЛЕТИМ НА МАРС!

НЕДЕЛЯ ОТДЫХА В ПАНСИОНАТЕ «ТЭРКЕЛЛ» И НЕВЕРОЯТНОЕ КОСМИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ!

БУКЛЕТ «НАВСТРЕЧУ ВСЕВЫШНЕМУ» ВЫСЫЛАЕТСЯ БЕСПЛАТНО

СПЕЦИАЛЬНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ ДЛЯ ТУРИСТСКИХ ГРУПП

ОБРАТНЫЙ БИЛЕТ СО СКИДКОЙ

– Обратный билет, – мысленно повторила миссис Беллоуз. – Кто, интересно, захочет лететь обратно после встречи с Ним?

И она купила путевку, улетела на Марс и без приключений провела семь дней в пансионате, под сверкающим огнями лозунгом: «Ракетой Тэркелла – в небеса!». Всю неделю она плескалась под прозрачными струями, смывая все заботы со своего тщедушного тела, и теперь с волнением ожидала предстоящего полета на частной ракете мистера Тэркелла, которая пулей выстрелит в открытый космос и унесется за пределы Юпитера, Сатурна и Плутона. Ведь таким образом – кто бы усомнился? – человек становится все ближе и ближе к Богу. Чудо! Буквально кожей ощущаешь скорую встречу, правда ведь? Чувствуешь на себе Его дыхание, Его взгляд, Его присутствие, верно?

– Я готова, – говорила себе миссис Беллоуз. – Будто старая, дребезжащая кабина лифта – вот-вот устремлюсь вверх. Как только Господь нажмет на кнопку вызова.

Но теперь, на седьмой день пребывания в пансионате, когда она взбиралась по лестнице, ее начали обуревать сомнения.

– Начать с того, – говорила она в пустоту, – что этот Марс не очень-то похож на райские кущи, которыми меня поманили. Вместо комнаты – убогая келья, бассейн никуда не годен, да и какая вдова, сморщенная как гриб и тощая как скелет пойдет купаться? И вообще, весь пансионат пропах тушеной капустой и потными кроссовками!

Входная дверь, которую миссис Беллоуз распахнула и, от досады не придержав, тут же отпустила, с грохотом захлопнулась у нее за спиной.

Вид собравшихся в зале женщин поверг ее в изумление. Так бывает в балагане, где устроен зеркальный лабиринт, до бесконечности умножающий твой собственный облик: мучнисто-бледное лицо, руки – словно куриные лапки, на запястьях болтаются браслеты. Навстречу плыли ее двойники. Она протянула руку, но перед ней оказалось не зеркало – это была незнакомая дама, которая пожала ей пальцы со словами:

– Мы ждем мистера Тэркелла. Т-с-с!

– Ах, – прошелестело по залу.

Раскрылся плюшевый занавес.

Возникший на сцене мистер Тэркелл обвел публику взглядом своих египетских глаз. Но при этом в его безмятежности сквозило что-то клоунское. Вот сейчас он прокричит: «Всем привет!» – и покажет номер с пушистыми собачками, которые будут прыгать через его спину и сложенные обручем руки. А потом, пританцовывая и сверкая ослепительной улыбкой в тридцать две фортепьянных клавиши, удалится со сцены в сопровождении своих четвероногих подопечных, чтобы исчезнуть за кулисами.

У миссис Беллоуз в тайниках сознания, которые она всегда старалась держать на замке, всколыхнулась неприятная мысль, что появление мистера Тэркелла впору сопровождать ударами дешевого китайского гонга. Его большие черные глаза были неправдоподобно влажными: одна из старушек даже пошутила, будто сама видела, как перед ними роились комары, словно у бочек с дождевой водой в летнюю жару. А от его тщательно отутюженного костюма веяло запахом театрального нафталина и паров каллиопы.

Но с той же непоколебимой убежденностью, с какой миссис Беллоуз встречала все превратности своей изменчивой судьбы, она отбросила сомнения и зашептала:

– На сей раз все без обмана. Все сбудется. Ракета, надо понимать, уже готова к старту?

Мистер Тэркелл поклонился. Его улыбка напоминала маску античного комедианта. Пожилые дамы заглянули в зияющую прорезь рта, но увидели только первозданный хаос.

Не успел мистер Тэркелл начать свое выступление, как миссис Беллоуз почувствовала: он тщательно отбирает слова, будто смазывая их маслом, чтобы лучше скользили. Ее сердце сжалось в кулачок, фарфоровые зубы заскрежетали.

– Друзья, – произнес мистер Тэркелл, и у всех присутствующих разом екнуло сердце.

– О, только не это! – раньше времени вырвалось у миссис Беллоуз.

Дурная весть мчалась прямо на нее черной громадой, а сама она, словно привязанная к рельсам, не могла шевельнуться, слыша перестук колес и угрожающий свисток паровоза.

– У нас возникла маленькая заминка, – объявил мистер Тэркелл.

В следующее мгновение он, по всей видимости, собирался выкрикнуть, а может, и выкрикнул, как скоморох: «Дамочки, прошу садиться!», поскольку вскочившие со своих мест путешественницы ринулись к нему, трепеща от негодования.

– Придется чуть-чуть подождать. – Мистер Тэркелл успокаивающим жестом поднял руки.

– Что значит «чуть-чуть»?

– Всего лишь неделю.

– Неделю?!

– Совершенно верно. У вас есть возможность провести в пансионате еще одну смену, понимаете? Пустяковая задержка ни на что не влияет. В конце концов, вы ждали всю свою жизнь. Остались считанные дни.

«По двадцать долларов за каждый», – язвительно отметила про себя миссис Беллоуз.

– А в чем причина? – выкрикнула одна из женщин.

– Небольшая формальность, – ответил мистер Тэркелл.

– Но ракета в порядке?

– Ну-у-у, в общем, да.

– Я здесь торчу целый месяц, – пожаловалась другая старушка. – И каждую неделю полет откладывается!

– Это правда, – подтвердили все.

– Дамы, дамы, – урезонивал мистер Тэркелл с безмятежной улыбкой.

– Требуем предъявить ракету! – зазвенел голос миссис Беллоуз, которая выступила вперед, грозя кулачком, похожим на игрушечный молоток.

Мистер Тэркелл озирался, как миссионер среди престарелых каннибалов.

– В данный момент… – начал он.

– Именно так, в данный момент! – воскликнула миссис Беллоуз.

– Боюсь, что… – попытался продолжить мистер Тэркелл.

– Вот и я боюсь! – вскричала она. – Потому мы и требуем, чтобы нам предъявили космический корабль!

– Постойте, постойте, миссис… – Он щелкнул пальцами, не сумев припомнить ее имя.

– Беллоуз! – подсказала она.

Сейчас из нее, как из колбы, с шипением вырывался пар, скопившийся за долгие годы. Щеки пылали румянцем. С воплем, похожим на протяжный заводской гудок, она бросилась к мистеру Тэркеллу и вцепилась в него чуть ли не зубами, как бешеная болонка, готовая держать его мертвой хваткой до победного конца. Другие старушки последовали ее примеру и бросились на хозяина, как бросается свора охотничьих собак на своего псаря: совсем недавно он их гладил по шерстке, и они льнули к его ногам, но теперь вокруг него сомкнулось кольцо, и челюсти уже дергали за рукава, да так, что его взгляд вмиг утратил египетскую невозмутимость.

– Сюда! – прокричала миссис Беллоуз, входя в роль мадам Лафарж. – Через черный ход! Ведь мы до сих пор не видели ракету! Нам день за днем заговаривали зубы, тянули время, давайте же посмотрим своими глазами!

– Нет, нет, милые дамы! – метался по сцене мистер Тэркелл.

Но толпа, лавиной хлынувшая к черному ходу, подхватила бедного мистера Тэркелла, перенесла его в ангар, а оттуда стремительно перетекла в заброшенный спортивный зал.

– Вот она, – произнес чей-то голос. – Ракета!

Наступила невыносимая, гнетущая тишина.

Действительно, там стояла ракета.

Взглянув на нее, миссис Беллоуз невольно опустила руки, терзавшие ворот мистера Тэркелла.

Космический корабль больше напоминал отслуживший медный котел. На его поверхности виднелись тысячи выпуклостей, вмятин, ржавых труб и забитых грязью выходных отверстий. Запыленные иллюминаторы смотрели подслеповатыми собачьими глазами.

По толпе пронесся тихий стон.

– Это и есть космический корабль «Слава Всевышнему»? ужаснулась миссис Беллоуз.

Потупившись, мистер Тэркелл кивнул.

– Ради которого мы выложили по тысяче долларов и отправились за тридевять земель, на Марс, чтобы затем погрузиться на борт вместе с вами и лететь на поиски Господа? – воскликнула миссис Беллоуз. – Да этому корыту одна дорога – в утиль! Это же груда металлолома!

«Груда металлолома», – шепотом вторили остальные, впадая в полуобморочное состояние.

– Держите его!

Мистер Тэркелл попытался спастись бегством, но не сумел вырваться из плотного кольца живых капканов числом в несколько сотен – и сник.

Вокруг, как слепые мыши, кишели люди. Всеобщая сумятица, сопровождаемая рыданиями, длилась минут пять: все подходили и старались дотронуться до ракеты, до этой помятой кастрюли, ржавой посудины, предназначенной для детей Божьих.

– Что ж, – подытожила миссис Беллоуз, стоя в покосившемся проеме лицом к толпе, – нас, кажется, оставили с носом. У меня лично не хватит денег, чтобы вернуться домой, на Землю, а гордость не позволит мне обращаться в официальные инстанции с жалобой на этого прохиндея, который выманил у нас все сбережения. Не знаю, согласитесь вы со мной или нет, но я, например, оказалась здесь потому, что мне стукнуло восемьдесят пять, кто-то другой – потому, что дотянул до восьмидесяти девяти, а третий – потому, что перевалил за семьдесят восемь. То есть все мы ковыляем к вековому рубежу, и на Земле нас ничто не удерживает, да и на Марсе, наверно, тоже. Всем нам наскучило коптить небо и вязать салфеточки – иначе нас бы сюда не занесло. Поэтому я предлагаю простое решение – пойти на риск.

Она вытянула руку и коснулась изъеденного ржавчиной корпуса:

– Ракета теперь наша. Полет нами оплачен. И мы его совершим!

Слушательницы зашевелились и, привстав на цыпочки, раскрыли рты от изумления.

Мистер Тэркелл пустил слезу. Это у него получилось легко и весьма убедительно.

– Мы поднимемся на борт корабля, – продолжала миссис Беллоуз, не обращая на него внимания, – и отправимся туда, куда собирались.

Осушив слезы и для приличия выдержав паузу, мистер Тэркелл признался:

– Это с самого начала была афера. В космических полетах я полный профан. И вообще: Всевышнего там нет. Я солгал. Понятия не имею, где Он обитает, и при всем желании не смог бы Его найти. Только слабоумные могли поверить мне на слово.

– Верно, – ответила миссис Беллоуз, – мы и есть скопище слабоумных. Так оно и есть. Но винить нас нельзя, потому что нам очень много лет, а идея была красивая, самая расчудесная на свете. Нет, мы себя не обманывали, не надеялись приблизиться к Нему и прямом смысле слова. Мы просто лелеяли светлую, безумную, не отступную мечту всех стариков, хотя и знали, что она несбыточна. Итак, кто хочет лететь – прошу за мной, на корабль!

– Стойте! – воскликнул мистер Тэркелл. – У вас даже пилота нет. Да и корабль давно прогнил!

– Вот вы, – сказала миссис Беллоуз, – вы и будете нашим пилотом.

Она скрылась внутри, а через мгновение за ней устремились остальные. Мистера Тэркелла, отчаянно молотившего руками, кое-как втащили через лацпорт, который тут же был наглухо задраен. Галдящая толпа насильно усадила несчастного в кресло пилота и пристегнула ремнями. На каждую убеленную сединами голову был водружен защитный шлем, соединенный с кислородным баллоном, – на случай разгерметизации. Наконец настал тот момент, когда миссис Беллоуз, остановившись за спиной мистера Тэркелла, объявила:

– Мы готовы, сэр.

Он не ответил. Только обвел пассажирок умоляющим взглядом своих больших влажных черных глаз, но миссис Беллоуз отрицательно покачала головой и указала ему на пульт управления.

– Стартуем, – обреченно согласился мистер Тэркелл и дернул на себя какой-то рычаг.

Все попадали на пол. Ракета огненным залпом выстрелила вперед и оторвалась от поверхности Марса с таким грохотом, какой могла бы произвести целая кухня, сброшенная в шахту лифта вместе со всеми кастрюлями, чайниками и сковородками, с кипящим и бурлящим варевом, – оторвалась, дохнув запахами жженой резины, серы и ладана, полыхнув желтым пламенем и оставив далеко внизу красную полосу. Старушки обнялись и затянули псалмы, и только миссис Беллоуз возвышалась среди вздыхающего, перепуганного, дрожащего корабля.

– Давайте прямиком в космос, мистер Тэркелл.

– Мы долго не протянем, – уныло возразил он. – То бишь корабль долго не протянет. С минуты на минуту…

Так оно и вышло.

Корабль разлетелся на куски.

Миссис Беллоуз бросало из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Она слышала душераздирающие крики и видела перед собой в рассеянном свете мелькание человеческих тел вперемешку с металлическими обломками.

– Помогите, помогите! – где-то далеко орал в небольшой радиопередатчик мистер Тэркелл.

Корабль рассыпался на миллионы частиц, а старушки, все скопом, летели вперед с прежней скоростью.

Что до мистера Тэркелла, его, вероятно, по каким-то законам динамики отбросило в другую сторону: миссис Беллоуз видела, как он удаляется в полном одиночестве, испуская вопль за воплем.

«Попутного ветра, мистер Тэркелл», – сказала про себя миссис Беллоуз.

Она-то знала, куда он летит. Он летел туда, где можно хорошенько, ну, просто на славу испечься, свариться и поджариться.

Мистер Тэркелл падал вниз, прямо на Солнце.

«И нам попутного ветра, – подумала миссис Беллоуз, – летим все дальше, дальше и дальше».

Движения почти не чувствовалось, но миссис Беллоуз знала, что несется со скоростью пятидесяти тысяч миль в час, и так будет продолжаться целую вечность, до тех пор, пока…

Попутчицы качались рядом с ней, но каждая плыла по своей траектории. Кислорода оставалось на считанные минуты, но все равно глаза смотрели вперед, куда влекло движение.

«Куда же еще? – размышляла миссис Беллоуз. – Дальше и дальше в космос. Все дальше и дальше, а кругом темно, как в огромном храме, и звезды горят, будто свечи; пропади пропадом и мистер Тэркелл, и его аферы, и этот корабль – мы летим прямо к Богу».

И там – ну, там, куда падала миссис Беллоуз, летя дальше и дальше, – она почти разглядела очертания, которые двигались навстречу – очертания золотой десницы Божьей, простертой к ней, чтобы принять ее и успокоить, как испуганного воробышка.

– Меня зовут миссис Амелия Беллоуз, – негромко представилась она самым светским тоном. – Я с планеты Земля.

Дикий разврат в городишке Голуэй

(перевод Е. Петровой)

Нас занесло на самую оконечность Ирландии, в Голуэй, куда неприветливые просторы Атлантики то и дело шлют пелену дождей и дыхание холода, а потом опять пелену дождей. Ложишься спать в тоске, просыпаешься среди ночи, потому что явственно слышишь чей-то плач, может, даже свой собственный, а проведешь ладонью по лицу – сухо. Поглядишь в окно, перевернешься на другой бок, а от тоски уже невмоготу – остается только шарить по простыням, чтобы нащупать влажный сон и еще раз попытаться натянуть его на голову.

Так вот, занесло нас туда, где кругом одни серые камни с зеленой бородой, то бишь в Голуэй, скалистый городишко, снизу отсыревший от моря, а сверху – от дождя; в компании с нашим кинорежиссером я прозябал там целый месяц, работая над сценарием фильма, который, по жестокой иронии судьбы, предстояло снимать под ласковым, желтым солнцем Мексики ближе к январю. В сценарии присутствовали разъяренные быки, пряные тропические цветы и жгучие взоры; я тыкал окоченевшими пальцами в клавиши пишущей машинки, сидя в неуютном гостиничном номере, а в окно диким зверем билось ненастье. Еда, которую там подавали, мало чем отличалась от тюремной баланды.

На тридцать первый вечер, ровно в семь – стук в дверь. Через порог нервно шагнул мой режиссер.

– Валим отсюда к чертовой матери – найдем, где в Ирландии можно оттянуться; больше нет сил слушать этот проклятый дождь, – выпалил он на одном дыхании.

– Разве идет дождь? – переспросил я, засунув пальцы в рот, чтобы растопить ледышки. – Здесь, под крышей, такая канонада, что меня уже контузило; я и думать забыл, что сверху еще и поливает!

– Каких-то четыре недели – и уже заговорил как ирландец, – заметил режиссер.

– Подай мою глиняную трубку, – сказал я.

И мы выбежали из гостиницы.

– Куда? – спросил я.

– К Гиберу Финну, в паб.

И мы припустили по мощеной улице, которая слегка покачивалась в темноте, как лодка на черных волнах, потому что от пьяной пляски фонарей нам под ноги падали дрожащие, летучие, неверные тени.

Наконец, мокрые от пота и дождя, с лоснящимися лицами, мы ворвались в паб; там висел густой теплый дух, как в овчарне, потому что возле стойки сгрудилась толпа, утрамбованная не хуже компостной кучи. Гибер Финн сыпал прибаутками и вспенивал напитки.

– Гибер Финн! – прокричал режиссер. – Мы хотим окунуться в ночной разврат!

– Будет вам ночной разврат, – посулил Гибер Финн, и в ту же минуту добрый глоток ирландского виски начал выжигать кружевные узоры у нас в желудках, озаряя жизнь новым светом.

У меня изо рта вырвалось пламя.

– Для начала сойдет, – бросил я.

Мы выпили еще и стали прислушиваться к дружескому трепу и довольно похабным – как нам показалось – анекдотам: не так-то просто разобрать местный выговор, а когда языки заплетаются от спиртного, эта задача становится вдвое труднее. Но мы понимали, где надо смеяться, потому что завсегдатаи, выслушав очередной анекдот, хлопали себя по коленям, после чего, не особо разбираясь, принимались за нас. Они от души охаживали себя по ляжкам, а потом их ладони обрушивались нам на плечи, а кулаки – под ребра.

У нас перехватывало дух, но мы делали вид, что это от смеха, и только жмурились. По щекам текли слезы, но не от веселья, а от обжигающих глотков спиртного. Стиснутые, как робкие цветки меж страниц отдающего плесенью фолианта, мы с режиссером безропотно ждали, когда же произойдет нечто из ряда вон выходящее.

Наконец терпение у режиссера лопнуло.

– Гибер Финн, – позвал он, перекрывая рокот голосов, – разгул идет неплохо, но мы хотим оттянуться по полной программе: задать такого жару, какого еще не знала Ирландия!

Тут Гибер Финн сорвал с себя фартук, втиснул мясницкие плечи в твидовый пиджак, в прыжке набросил плащ, нахлобучил кепку с ворсом и подтолкнул нас к дверям.

– Приглядите тут, пока я не вернусь, – бросил он своим помощникам. – Мне нужно отвести этих джентльменов туда, где они предадутся настоящему разврату. Им невдомек, что их ожидает!

Распахнув двери, он высунул голову на улицу. Ветер обрушил на него тонну ледяной воды. Сочтя это достаточной поддержкой своему красноречию, Гибер Финн даже не стал вытирать физиономию – он лишь громогласно протрубил:

– Вперед! Прошу! На выход!

– Не совершаем ли мы ошибку? – Когда до-до дела, мне стало не по себе.

– Да ты что? – закричал режиссер. – Может, у тебя есть идея получше? Предпочитаешь морозить кости в своей ночлежке? Вымучивать последний эпизод, который у тебя сегодня получился курам на смех?

– Нет-нет, – пробормотал я, натягивая на уши кепку.

На улицу я вышел первым. В голове крутилась одна мысль: у меня жена и трое очаровательных, хотя и шумных ребятишек, так какого черта мне понадобилось за восемь тысяч миль от них, в этой богом забытой дыре? Во что я впутываюсь?

Потом, уподобившись Ахаву, я подумал: опять этот промозглый чулан, все та же койка, сбившиеся бледно-холодные простыни, окно, которое умывается слезами, как нечистая совесть, – и так всю ночь. У меня вырвался стон. Рванув дверцу автомобиля, принадлежавшего Гиберу Финну, я втиснул внутрь сначала одну ногу, затем другую, и мы покатились по городу, как мяч в кегельбане.

Сидевший за рулем Гибер Финн не умолкал ни на минуту, то веселясь, то изображая рассудительного короля Лира.

– Дикий разврат, говоришь? У вас будет такая ночь, о какой вы и не мечтали, – приговаривал он. – Кто не знает Ирландию, тот ни в жизнь не догадается, какие здесь есть тайные возможности!

– Я подозревал, что у вас должна быть Какая-то отдушина, – прокричал я.

Спидометр добрался до пятидесяти миль в час. По правую сторону от нас мелькали каменные стены; по левую сторону от нас мелькали каменные стены. Темное небо, все без остатка, обрушивалось ливнем на темную землю.

– Скажете тоже: «отдушина»! – фыркнул Гибер Финн. – Если об этом пронюхает церковь... благо, она ничего не знает! А может, и знает, только виду не подает, думает: пусть себе живут, букашки несчастные!

– Куда?.. Зачем?..

– Сейчас увидите! – только и ответил Гибер Финн.

На спидометре уже было шестьдесят. У меня нутро превратилось в каменную кладку, почище каменных стен, что мелькали справа и слева.

«Интересно, у этой машины есть тормоза?» – пришло мне на ум.

Смерть в автокатастрофе на ирландской дороге, вообразил я: прежде чем случайный прохожий найдет наши бренные останки, их размоет дождем, а к утру они уже впитаются в почву. Да и что такое смерть? Все лучше, чем гостиничная баланда.

– А можно еще быстрее? – спросил я.

– Запросто. – Гибер Финн разогнался до семидесяти.

– Ну вот, так будет хорошо, – с трудом выдавил я, пытаясь угадать, что нас ждет.

И вообще: что творится за вечно плачущими серыми стенами Ирландии? Есть ли вероятность что под хлюпающей жижей, под кремнистой породой, в стылой пучине бытия тлеет уголек, который еще можно раздуть, чтобы пробудились к жизни вулканы, а потоки дождя закипели, превращаясь в пар?

Есть ли вероятность, что в багдадском гареме, где каждая опочивальня переливается и блестит шелками с бахромой, самые умопомрачительные наложницы не имеют ни единого украшения? С такой же вероятностью в здешних непросыхающих краях можно встретить ренуаровских женщин с теплой персиковой кожей, ярких, как светильники, к которым тянешь руки, чтобы отогреть ладони. Мы проехали какую-то церковь. Не то Проехали женский монастырь. Не то. Проехав деревню, по-стариковски сгорбленную под соломенными крышами. Не то. Каменные стены слева. Каменные стены справа. Не то. Хотя...

Я покосился на Гибера Финна. Он вполне мог бы выключить фары и освещать нам дорогу немигающим, пронзительным сиянием своих устремленных вперед глаз.

Жена моя, заговорил я про себя, дети мои, простите мне эту ночь, даже если я сотворю какую-нибудь гадость, ибо здесь – Ирландия, ливень, несусветное время суток и захолустье под названием Голуэй, куда мертвецы приходят умирать.

Взвизгнули тормоза. Но еще добрых девяносто ярдов нас несло вперед; я чудом не расквасил нос о лобовое стекло. Гибер Финн выбрался из машины.

– Мы на месте. – Его голос утопал в дождевой лавине.

Я посмотрел налево. Каменные стены. Посмотрел направо. Каменные стены.

– Куда мы приехали? – прокричал я.

– Что значит «куда»? – Он загадочно ткнул пальцем в темноту. – Вот сюда.

В стене обнаружилась дырка – невысокая, но широко распахнутая дверца.

Мы с режиссером направились туда вслед за ним. В потемках удалось разглядеть другие машины и множество велосипедов. Кругом – ни огонька. Тайный притон, решил я; да, это настоящее гнездо разврата – при такой-то секретности. Что я здесь забыл? Кепку пришлось надвинуть еще глубже. По шее ползли струйки дождя.

Протиснувшись в дыру, мы растерялись, но Гибер Финн подхватил нас за локти.

– А теперь, – хрипло прошептал он, – замрите. Ждать осталось совсем немного. Вот, глотните пока для поднятия духа.

Фляжка больно стукнула меня по пальцам. Я влил в себя порцию огня и выпустил пар из котла.

– А дождичек бодрит, – выговорил я.

– Умом тронулся, – буркнул Гибер Финн и тоже глотнул – вслед за режиссером, маячившим во мраке, как тень среди теней.

Я украдкой огляделся. У меня создалось впечатление, будто нас посреди ночи выбросило в море, где на бурлящих волнах покачиваются люди-лодки. По двое, по трое, низко опустив головы и что-то бормоча, перед нами кишело не менее сотни человек.

Атмосфера была какая-то нездоровая. «Боже милостивый, куда мы попали?» – молча вопрошал я, изнемогая от любопытства.

– Гибер Финн?.. – окликнул режиссер.

– Погодите, – шепнул Гибер Финн. – Вот-вот начнется!

Чего я ожидал? Наверно, думал: сейчас будет зрелище, как в старом фильме, когда на паруснике вдруг откидываются безобидные с виду переборки кают, а там – пушки, которые станут палить по врагу. Или же фермерский дом раскроется, словно коробка из-под крупы, а там – ракетная установка, которая выпустит снаряд, чтобы уничтожить Париж с расстояния в пятьсот миль.

Значит, так, думал я: камни сейчас расступятся, стены рухнут, сверху полыхнут розовые огни, и залп чудовищной пушки принесет сюда дюжину, нет, десять дюжин жемчужно-румяных девушек, да не каких-нибудь ирландских коротышек, а гибких, как француженки: они посыплются на нас сверху и попадут прямо в воздетые руки благодарной толпы. Вот это будет дар небес!

Тут вспыхнул свет. Я заморгал.

Потому что мне открылось нечестивое зрелище. Под холодными струями оно предстало предо мною во всей полноте.

Итак, вспыхнул свет. Кишение усилилось, люди подались в одну сторону, увлекая туда же и нас.

Из небольшого ящика, установленного в дальнем конце этого каменного мешка, выскочил механический заяц. За ним с лаем понеслась восьмерка собак, выпущенных в круг. От толпы не исходило ни крика, ни шепота. Только медленно поворачивались головы.

Освещенный круг заливало дождем. Твидовые кепки и ненадежные суконные пиджаки промокли до нитки. Дождевые капли задерживались в густых бровях и свисали с тонких носов. Струи Дождя молотили по нахохлившимся плечам. Я тупо смотрел перед собой. Заяц бежал. Бежали собаки. На финише заяц сиганул в свою электрическую нору. Собаки с лаем сбились в кучу. Свет погас.

В потемках я повернулся лицом к режиссеру, зная, что он повернется ко мне. Благодарение небу, что в тот вечер лил дождь, было темно и Гибер Финн не видел наши лица.

– Не зевайте, – закричал он. – Делайте ставки!

Часов около десяти мы возвращались в Голуэй на той же скорости. Дождь не прекращался, ветер не утихал. Когда мы подрулили к моей гостинице, вздымая фонтаны брызг, дорога текла рекой, вознамерившись размыть камни.

– Ну, вот, – сказал Гибер Финн, глядя не на нас, а на лобовое стекло, где метались обессилевшие щетки. – Таким путем.

Мы с режиссером сделали ставки на пять забегов и лишились двух, если не трех фунтов. У Гибера Финна был огорченный вид.

– Я-то в солидном выигрыше, – сказал он, – причем кое-что поставил от вашего имени. В последнем забеге, Господь свидетель, поставил за нас всех и выиграл. Давайте-ка я с вами рассчитаюсь.

– Нет, Гибер Финн, спасибо, не надо, – промямлил я застывшими губами.

Схватив мою руку, он сунул в нее два шиллинга. Я не сопротивлялся.

– Так-то лучше, – сказал он.

В вестибюле гостиницы режиссер выжал на пол свою шляпу, поднял на меня глаза и произнес:

– Вот тебе и разврат по-ирландски.

– Дикий ночной разврат, – подтвердил я.

Он ушел.

Мне до смерти не хотелось подниматься к себе в номер. Я битый час сидел в промозглой читальной комнате, а потом воспользовался привилегией постояльца: потребовал у сонного портье стакан и бутылку.

В полном одиночестве я слушал дождь, дождь, колотивший по холодной гостиничной крыше, и предвидел, что меня, как Ахава, ждет наверху гробовое ложе и барабанная дробь непогоды.

Я вспоминал о единственном клочке тепла в этой гостинице, во всем городе, в целой республике Эйре: это был вставленный в мою пишущую машинку сценарий, вобравший в себя мексиканское солнце, горячий тихоокеанский ветер, спелые плоды папайи, желтые лимоны, раскаленный песок и страстных кареглазых женщин.

И еще я вспоминал, как темно было на городской окраине, как вспыхнул свет и побежал механический заяц, и за ним – собаки, как заяц сиганул в ящик, свет погас, а дождь так и лил на отсыревшие плечи и мокрые кепки, стекал по носам и просачивался под твид.

Взбираясь по лестнице, я посмотрел в запотевшее окно. Под фонарем проезжал велосипедист. Он был в стельку пьян – велосипед бросало зигзагами из стороны в сторону. А этот ездок, не разбирая дороги, кое-как давил на педали и вскоре скрылся в ненастной тьме. Я проводил его взглядом.

И пошел умирать к себе в номер.