Текст книги "Искатель. 1966. Выпуск №2"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Ольга Ларионова,Юрий Тарский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

ИСКАТЕЛЬ № 2 1966

II стр. обложки

Андрей ДОНАТОВ, Владимир ГОРИККЕР
КУРЬЕР КРЕМЛЯ
Киносценарий

Рисунки В. НЕМУХИНА и В. КОВЕНАЦКОГО

Стояла осень тысяча девятьсот восемнадцатого. Приближалась годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Буржуазные газеты всех мастей и оттенков, не переставая, твердили:

– Советы падут через несколько дней!

– Спасите Россию!

Что же происходит там? Весь мир задавал этот вопрос.

«Там» – это в далекой, непонятной стране, в стране, одетой в лохмотья, стиснувшей зубы, затянувшей пояс.

Газеты, газеты, газеты… Залы, кабинеты, трибуны…

В руках респектабельного оратора газетный лист превращается в бумажный ком:

– Задушить большевистского ублюдка в его колыбели!

Выползает телеграфная лента. Черточки, точки.

Морзянка отстукивает тревогу.

Темнеет громада эскадры.

Подтянутый офицер в английском хаки поднимает руку…

– Советы обречены!

…Разворачиваются стволы. Зловещие тени в предрассветном небе. Залп, другой… Горит деревня. Бегут люди.

Кричат газетчики:

– Большевики – грабители и убийцы!

…Раскрыты площадки бронепоезда. У орудий – иностранцы во френчах.

Черные дымы на поле ржи. Залп. Еще…

Газетчики вопят:

– Большевики – это хладнокровные убийцы! Профессиональные палачи!

…Из Хамовнической казармы тощие лошаденки вывозят походные кухни. Их окружают голодные дети. С кастрюлями, котелками, банками тянутся они к красноармейцам, получая горячее варево.

Сухой стрекот пишущей машинки.

«…Англо-французская и американская буржуазная пресса распространяет в миллионах и миллионах экземпляров ложь и клевету про Россию, лицемерно оправдывая свой грабительский поход против нее…» – диктует секретарь.

У окна стоит Михаил Маркович Бородин. Он поглядывает на пильщиков дров во дворе Кремля. – Брови сомкнуты. Губы сжаты. Бородин ставит на подоконник стакан с чаем, блюдце с ломтиком хлеба. Пристальный, сосредоточенный взгляд возвращается к машинистке.

В руках секретаря – листы, испещренные быстрым ленинским почерком. Секретарь продолжает диктовать:

– «…Негодяи, которые клевещут на рабочее правительство, дрожа от страха перед тем сочувствием, с которым относятся к нам рабочие «их» собственных стран!..»

В памяти Бородина возникают слова недавнего разговора с Владимиром Ильичем.

Бородин говорил:

– Там, в Америке… все о нас чудовищно извращено.

Голос Ильича, обычно энергичный, задорный, потускнел, интонации стали жесткими.

– Что же вы предлагаете?

– Я думаю так… письмо американским рабочим.

– А как доставить? Все пути перерезаны… Блокада… Подлый заговор…

– Я поеду. Попытаюсь прорваться.

– Так… – Ленинский голос умолк. Ильич задумался…

Секретарь кладет на стол рукопись. Машинистка вынимает из каретки последнюю страницу, раскладывает экземпляры.

– …Желаю вам, дорогой Михаил Маркович, успешно добраться. – Голос Ильича зазвенел, как обычно, стал озорным. – А там – нет сомнения – рабочие нам сочувствуют. Наше рукопожатие будет покрепче объятий буржуазии с господином Керенским!..

Секретарь подходит к Бородину, отдает ему законченную работу.

По брусчатке кремлевского двора, уверенно отбрасывая руки, проходит батальон красноармейцев.

Одно за другим мелькают за окном сосредоточенные усталые лица. Винтовки. Шинели. Обмотки.

По сходням вверх движутся крепкие, толстокожие, начищенные армейские ботинки, гладкие краги. Их много. Они идут деловито, бодро, пружинно. Новенькая, подтянутая форма.

Звуки и команды вырываются из плотного утреннего тумана, закутавшего, словно дымовая завеса, порт, огромный город. Звенят и грохочут, убираясь в клюзы, якорные цепи. Сипло и деловито гудит пароход. Через низкие черные дымы и клубящуюся завесь тумана медленно поворачивается силуэт Нью-Йорка.

Человек, прячущийся в угольной яме корабля, пытается сохранить самообладание. Шляпа, толстый свитер, лицо – в черной едкой пыли…

Соседний отсек – огнедышащая кочегарка. Стучат машины.

С лязгом раскрывается дверца. На миг в угольную яму врывается свет и немного воздуха. Человек отступает в дальний угол, в темноту. Кочегары быстро набирают уголь. И опять захлопнута дверца…

Море. Шторм. Корабль словно падает в пропасть меж волнами.

Спрятавшийся человек будто проваливается в преисподнюю.

Сколько длится эта пытка?

Глоток воды из бутыли… Но вода – теплая и прогорклая – не утоляет жажду. Не хватает воздуха. Человек подползает к дверце машинного отделения.

Кочегары лопатами двигают по желобу уголь. Теперь человек почти не прячется. Он обессилел.

На кренящейся палубе скрипят и стонут грузы. Матросы и военные закрепляют зачехленные орудия, ящики, грузовики, аэропланы.

У дверцы угольной ямы ждет человек… Должны же открыть! Человек стучит. Но стук его тонет в гуле машин.

Человек подбирается к люку, ведущему в верхний отсек. Задыхаясь, пытается приоткрыть крышку. Еще попытка… Пролезает.

Перед ним крутая лестница. В отсеке тоже душно. Качка. Человек хватается за перекладины… Ему удается подползти к иллюминатору в коридоре. Поток света ударяет в глаза. Человек дотягивается до иллюминатора, откручивает винт. Струя ветра обдает его. Сильный крен. Под тяжестью тела распахивается дверь каюты. Человек теряет равновесие. Оседает на пол.

– Что такое?! – С дивана испуганно поднимается женщина.

– Воды…

– Боже мой!.. – Женщина подбегает с графином, пытается приподнять его голову. Но ей трудно подойти к лежащему в дверях.

– Где я? Кто вы?.. – Он жадно пьет.

– Вы русский?

Он всматривается в ее черты. Оглядывается.

– Что было? – Силится вспомнить.

– Вы говорили по-русски… – Пытается помочь ему подняться.

– Не надо… Я сам… – Он приподнялся, силы снова изменяют ему. Она подхватывает его, втаскивает в каюту, закрывает дверь. Внимательно смотрит на «гостя». Обтирает пот и угольную пыль с лица.

– Русский? – переспрашивает она. – На «Джорджии»? Из Америки? Каким образом?

– А вы? – Он уходит от ответа, выигрывая время.

– Пассажирка. А вы… из команды?

– Нет. На корабле, мадам, я «заяц».

– Любопытно.

Хозяйка каюты ловит взгляд его воспаленных глаз. На столе еда.

– «Заяц» хочет есть?.. – Она пытается помочь гостю. – Но у меня нет морковки… Вот… Есть бекон…

– Благодарю…

Принимается за еду.

– …Итак, должен отвечать… – Он собрался с мыслями. Разглядел свою спасительницу. Перед ним миловидная женщина. Движения ее ладны и ловки.

– Извольте. Возвращаюсь на родину, в Россию.

– Давно не были?

– Двадцать лет… Ну, что еще?.. Да!.. – Он пытается встать. – Инженер Леднев, Петр Иванович.

– Инженер? Сочувствуете революции, – полуутвердительно сказала она.

– А вы? – говорит он с усмешкой.

Она протянула руку. Леднев пожал ее. Ее ладонь становится черной от угольной пыли. Смеются. Идут к умывальнику.

– Не стесняйтесь, Петр Иванович. – Она оставляет его, задернув занавеску туалетной.

– Черт побери!.. Вода!.. – Леднев снимает фуфайку, моется, фыркает. – А как величать вас?

– Мария Алексеевна… Шапорина…

– Однофамилица генерала?

– Дочь.

– Ого, вот как!

– Что вас удивляет?

Перед Щапориной совсем другой человек. Глаза повеселели. Но усы и борода подчеркивают еще бледное лицо.

– Леднев из угольной ямы и… Мария Шапорина… Шокинг…

– Примета времени. Все смешалось… особенно у нас на родине.

– И все-таки вы едете?

Шапорина помолчала.

– Да, еду… Отец тяжело ранен… Часть семьи осталась в Штатах…

Деликатный стук в дверь. Леднев отпрянул в сторону, скрылся за занавеской. Шапорина оглядывает каюту. Открывает. Стюард заметает в совок угольную грязь, оставшуюся у двери каюты.

– Извините, мадам… можно убрать?

– Позже.

Леднев прислушивается.

– Подходим к Бергену. Через полчаса осмотр кают.

– Спасибо… – Шапорина закрывает дверь.

– Сойду в Бергене, – твердо говорит Леднев.

Шапорина понимает, что оставаться ему здесь долее невозможно.

– А у меня пересадка в Копенгагене. В Бергене у вас есть кто-нибудь?

– Ни души.

– Странный!.. Ну вот, если захотите – русское консульство… – Быстро пишет в книжечке, вырывает страницу, отдает Ледневу. – Консул – друг отца. Мне он не очень по душе. Ну, да бог с ним!..

Леднев обескуражен вниманием, предупредительностью, но слова признательности сейчас нелепы.

– Доведется ли встретиться… – она не столько спрашивает, сколько выражает надежду на какую-то далекую возможность. – Знаете что… вот вам еще адреса. – Снова пишет. – Это уже дома… Ну!.. Ни пуха ни пера…

Короткие, низкие гудки.

«Джорджия» входит в порт.

Чистые утренние улицы Бергена. Леднев идет так, словно он ходит по ним ежедневно. Только взгляд исподлобья фиксирует названия улиц, номера домов. Остановился. На медной доске «Русское консульство» – двуглавый орел. Корона над орлом подскоблена. У подъезда снуют люди, много военных. Группа англичан:

– Уходим?..

– Да, завтра.

– Жаль. Что нас ждет в России?

– Нда-а… Здесь нам было неплохо.

Офицер поправляет фуражку, глядя в медную доску, как в зеркало. Входит в консульство. Леднев смотрит вслед. Идет за ним.

– Все? – Русский консул генерал Гетманов уперся злыми глазами в полковника Докутовича.

– Так точно, Пал Васильич. Однако…

– Ну, что еще?

– Настроение англичан несколько… Ну, вы же знаете, они не любят поспешности.

– Плевал я на их настроение! – взорвался Гетманов. – Два-три хлюпика связались с бабьем…

– Союзники, ваше высокопревосходительство…

– Отправка завтра. После полудня. Извольте обеспечить оркестр и все, как полагается.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство…

Леднев в приемной около офицера – секретаря консула. Увидев Докутовича, секретарь говорит Ледневу:

– Обратитесь к господину полковнику.

Полковник оглядел выразительную фигуру Леднева.

– Что у вас?

– Я должен уехать в Россию.

Полковник взглянул еще раз.

– Я от генерала Шапорина, – добавил Леднев.

– Пропустите…

– Старик Шапорин… какая жалость! Ранен… – Консул генерал Гетманов расстроен. – Превосходный человек… Что сделали с Россией… Шомполами бы всю эту сволочь!.. – Лицо генерала мрачнеет. – Ну, ничего… Раздавим!.. Вы старика-то сами знали?

– Что я больше всего запомнил… так это… как он катал меня… – Леднев приостановился: попал или не попал?

– Конь знаменитый был… – вдруг подхватил Гетманов. Он подошел к столу, откинул салфетку. На подносе – дымящийся обед. Наливает рюмку.

– …Ахалтекинец… Вся Москва любовалась… – Для Леднева наливает в стакан. – Присаживайся, – переходит на отеческий тон.

– Я не голоден.

– За возвращение.

– С удовольствием.

– Вернешься на родину. С оружием в руках. Вместе с союзниками. За Россию!

– За Россию.

Пьют.

– Сейчас получишь документы, деньги, форму… И – в Архангельск… – Консул подходит к карте. Расцвеченная флажками, она рисует положение на русских фронтах. Леднев впился в карту глазами. Гетманов проводит пальцем линию и останавливается, словно пытаясь вдавить в стену точку, обозначающую город.

– Отправка завтра, тебе повезло. – Звонит в колокольчик.

– А денег сколько? – неожиданно спрашивает Леднев.

– Что?

– Платить сколько будете?

– Ну, знаешь!..

Леднев показывает: вид-то, мол, каков… Консул поморщился и напомнил:

– А форма?

– А-а! – Леднев широко улыбнулся.

Отрывисто, почти резко консул говорит вошедшему секретарю:

– К полковнику Докутовичу. Оформляйте… – Генерал удовлетворен. Поглядел вслед. – Да, двадцать крон – дополнительно.

– Благодарствую…

Следуя за секретарем, Леднев попал в коридорный муравейник. Посетителей много, в основном офицеры. Разноязыкий говор. Возгласы. Шумно.

– Господа… Господа… Господа… – секретарь разрезает ладонью разношерстное скопище.

Леднев, как губка, впитывает каждую реплику, каждый взгляд.

– Завтра уходим!

– Да, слава те господи, наконец-то…

Группа офицеров:

– Царя расстреляли… Не пощадили…

– Теперь, слышали, за наше сословие принялись… Каждого третьего – к стенке…

– Эх, Русь-матушка, темна…

Другая группа:

– А князь был такой рассеянный, что в кровать положил ее платье…

– Ну-ну, – собеседник заинтересован до крайности.

– …А мадемуазель перевесил через стул.

Хохочут.

Секретарь бросает Ледневу:

– Подождите.

Скрывается в дверях.

Леднев оперся о перила балюстрады.

Невдалеке снова слышит русскую речь:

– Читал сегодня эту газетенку?.. Господа социалисты стараются…

Леднев насторожился.

– Я по-норвежски ни гугу.

– Тебе повезло. Тут такое про нашего «их высокопревосходительство»!..

– Теперь все равно!

– Да! – Мнет газету, уходя, кидает в угол.

Леднев неторопливо оглядывается. Поднимает газету, расправляет… Читает название – «Арбейдер бладет».

– Ваша работа?

Газета – на столе редактора.

Мадсен – крепкий, с размеренными движениями. Прищурившись, пристально разглядывает визитера. Перед ним – унтер-офицер в английской форме. Это Леднев.

– Предположим, – неторопливо отвечает редактор.

– Вы… – посетитель глядит в газету, – Мадсен?

– Возможно.

– Моя фамилия Леднев. Я русский. – Он деловито и спокойно садится.

– Понимаю. Белогвардеец.

– Представьте, наоборот…

Мадсен заинтересован. Отложил гранки.

– …Пробираюсь на родину, – продолжает Леднев. – Пробыл в Штатах много лет. Сегодня на рассвете покинул угольную яму «Джорджии».

– Тоже возможно, – замечает Мадсен.

– Не верите…

В кабинете появился сотрудник.

– Потом… – кивнул ему редактор. Он выжидающе смотрит на Леднева.

– Итак… – посетитель переходит к главному. – Форму на меня надели (посмотрел на часы) полчаса назад… Отправка транспортов в Архангельск – завтра в два часа дня…

Мадсен привстал.

– Минуточку, это не все… справка, – Леднев положил на стол бумагу. – Выдана унтер-офицеру, – встает, щелкает каблуками, точь-в-точь как офицеры в консульстве, – седьмого полка дивизии патриотов правительства севера России…

Мадсен кричит:

– Андрес!.. Бьерн!.. Эрлинг!..

Быстро входят в кабинет сотрудники редакции.

Мадсен показывает на Леднева:

– Слушайте внимательно!

Леднев понимает: Мадсен уже союзник.

– Продолжайте, – подмигивает редактор.

– Направление на сборный пункт. – Новая бумага ложится на стол. – Выдано в русском консульстве… – снова смотрит на часы, – два часа сорок минут назад…

– Андрес, Эрлинг, – Мадсен высоко поднимает документы, – это же факты!

– Еще не все… – перебивает Леднев. – Деньги. Семьдесят – каждому «патриоту», двадцать – за милые воспоминания о лошадке генерала Шапорина.

Газетчики окружают Леднева. Редактор трясет ему руку.

– Его фамилия Леднев. Он русский. Восторги потом! Андрес, позаботьтесь о билете. – Поворачивается к Ледневу: – Поедете в Стокгольм. Только в Швеции есть представительство РСФСР… А это все, – кидает на стол бумаги, – немедленно в номер…

– …Вы, шеф полиции, не можете оградить нас! Вы срываете отправку войск!.. – генерал Гетманов не в силах сдержать себя.

Шеф полиции Бергена у телефона. Он абсолютно вежлив.

– Господин консул, меры принимаются. Сейчас меня соединяют со столицей…

Телефонист у аппарата:

– Осло…

Министр внутренних дел диктует:

– Газетку закройте. Наш сотрудник выезжает…

Министра прерывает телефонный звонок.

– Одну минутку… – говорит он телеграфисту, берет трубку телефона.

– Алло! Да, коллега!

Министр иностранных дел:

– Министерство иностранных дел на запрос в стортинге завтра ответит, что в Бергене русское консульство… не существует…

– То есть как?.. Не понял!..

– Нет правительства, нет и консульства, не так ли?

– Остроумно… – улыбнулся министр внутренних дел. Вешает трубку. Озадачен. Подыскивает формулировку. Наконец диктует: – Отправка войск – ночью. Консульство закрыть немедленно…

У трапа – шеф полиции. К нему обращается генерал Гетманов:

– А этого мерзавца уже нашли?

– Выбыл в Швецию…

Гетманов едва сдерживается.

Ночь. Порт. Мокрый снег. Свистки маневрового паровоза. Топот множества ног. Изредка вспыхивают прожекторы, выхватывая картины посадки войск на корабль. Механизм международного заговора в действии. Движутся войска. Слышны команды. Вооруженные англичане, белогвардейцы. Цепочкой поднимаются на корабль. Состав русского консульства во главе с генералом Гетмановым также приготовился к погрузке.

Стокгольм. Миссия РСФСР.

– …А вот и последняя ласточка… – Вацлав Вацлавович Воровский поднял газету к самым глазам. Утро, но в кабинете сумрачно и включена настольная лампа. – «С русской миссией в Бергене покончено…»

– Так… – заинтересовался Бородин.

– Нет! – воскликнул Воровский. – Дальше еще интереснее… «Пора и господину Воровскому…» – изображает поклон, – «большевистскому агенту, красному агитатору, убраться из Стокгольма…» Ну как?.. – Воровский отрывается от газеты, весело глядит на собеседника.

Воровский утомлен, но смех искорками вспыхивает за стеклами пенсне. Глядя на него, не сразу догадаешься, как нелегко ему здесь, в Стокгольме. Он первый полпред Советов за рубежом. Интеллигент, мягкий, воспитанный, углубленный, он из ленинской гвардии: подтянут, сосредоточен, пружинист. Бородин раздумывает над тем, что прочитал Воровский.

– Да уж, действительно, все в одну кучу!

– Хитро придумано, теперь жди сюрпризов. – Воровский озабочен. Подошел к окну. Из окна видно: около полпредства пристроились смутные личности. Они выделяются среди прохожих.

Воровский подзывает Бородина.

– Боюсь, из Стокгольма вам не выбраться! А с письмом Ильича надо спешить…

– Невероятно! Год революции! А мир полностью дезинформирован.

– Вот что. Попробуем отправить вас из Копенгагена.

– Это мысль. Еду сегодня.

– Подождите. А ведь я приготовил сюрприз.

Из ванной комнаты квартиры Воровского выходит Леднев. Он неузнаваем. Борода и усы исчезли. Перед ним Бородин. Леднев останавливается, пораженный неожиданной встречей.

– Майкл, хэлло!

– Хэлло, Питер! Мистер Леднев!..

Не Леднев, а Мравин… – уточняет супруга Воровского.

– Мравин… Странно! Забыл! А ведь это моя настоящая фамилия…

Бородин и Мравин хохочут, обнимают друг друга.

– Мы ведь с ним еще в пятом… – крякнул Бородин.

– В Риге… А сейчас – в Москву. Наконец-то!

Комната наполнилась возгласами, смехом, шумом.

Ночь.

Спокойно течет в каналах вода. Ничем не нарушается зеркальная поверхность. Тишина.

В воде повторяются, отражаясь, здания, корабли, лес мачт, паруса.

На безлюдной площади Петр Леднев-Мравин выделывает движения какого-то невообразимого танца. Прыгает на парапет, идет, балансируя, широко расставив руки.

Далекий свисток.

Бородин замечает одинокую фигуру полицейского. Петр преображается. Спрыгивает на мостовую.

Теперь они – ночные гулены. Слегка приподняв котелки, провожают почтительными взглядами молчаливого стража порядка. И снова идут по улицам.

Тишину нарушает цоканье копыт.

Ночной марш эскадрона. У направляющих на штыках флажки. Армейские лошади тянут гаубицы. Кавалькада двигается в сопровождении жандармских патрулей.

– Тихий ночной Стокгольм… – в голосе Бородина сарказм.

– И так всюду… – не отрывается от проезжающих Петр.

– В том-то и дело…

По мосту проходит кавалерия.

– Стой! – Трое конных жандармов подъезжают к Бородину и Петру. – Документы!..

Оба вынимают паспорта. Руки в перчатках неловко открывают кожаные обложки.

Недоумение.

Жандарм, перегнувшись, возвращает паспорта.

Почувствовав свободу, лошадь, переступая, закружилась на месте. Шандарм натягивает поводья. Подняв морду, лошадь скалится, косит глазом, пытаясь избавиться от всадника. Жандарм бьет ее. Лошадь вздымается. Все мгновенно мешается. Рассыпается строй. Ряды спутаны.

Поднявшуюся морду лошади Петр крепким движением ловит за поводья. Натягивает. Пригибает. Лошадь стоит дрожа, всхрапывает, прядет ушами. Взметнулась рука жандарма. Сейчас ударит… Не Петра ли?..

Петр крепче зажал лошадиную морду и, ласково похлопывая по ней, по храпу, тихо успокаивает:

– Но, но, но… Балуй!.. Но, но…

Рука замирает.

Обтекает группу эскадрон.

Посреди моста, широко расставив ноги, стоит Петр. Пальто расстегнуто. Он порывисто дышит. Одной рукой держит в поводу лошадь, другой продолжает оглаживать ее.

Со всех сторон объезжают его всадники. Оглядываются.

Петр отпустил поводья… Так и остается он стоять посреди моста.

Затихает перестук копыт.

Бородин подходит к Петру.

– Ну что?..

– Домой хочу!..

– Петр Иванович, дорогой!.. – Воровский в упор глядит на Петра. – В Россию сейчас вам ехать не придется…

Петр опешил.

Воровский ищет необходимые слова.

– Надо вернуться в Штаты. Это необходимо!

– Что?!

– Я вас понимаю… Не просто понимаю – разделяю ваши чувства. Но поговорим по-мужски. Вы и Бородин – два человека, которые могут добраться с письмом Ильича. Это объективное положение. А люди должны, наконец, узнать правду о нашей революции.

– Петр, поймите, даже вы знали мало. – Бородин тоже взволнован.

– Верно… Но…

– Подумайте… – Воровский поднялся, показал Бородину: пошли…

Петр рванулся за Воровским. Остановился. Постоял. Машинально листает журнал… Швырнул на пианино. Дрогнули струны. Вырвался из гнезда маятник метронома, стал отстукивать, словно удары сердца.

Глядит на Петра Бородин.

Глядит Петр… Метроном, ноты, клавиатура.

Врывается стук пароходных машин. Слышны шаги патруля, цокот копыт, тяжелый топот солдатских ботинок.

Петр резко распахивает окно. На рейде – крейсер, как хищник, растянувшийся на воде. Петру становится мучительно, до физической боли ясно: дорога домой будет еще длиннее… Петр не находит внутреннего равновесия, чувствует себя разбитым.

Воровский, Бородин, Мравин в купе поезда. Доносятся беспокойные вокзальные шумы.

– Присядем на дорогу… – Воровский снимает шляпу, расстегивает пальто.

Сели на диваны, помолчали. Поднялись.

– …До свидания! Михаил Маркович… – Воровский крепко жмет ему руку. – Петр Иванович… – задерживает руку, говорит подчеркнуто, напоминая, – господин Леднев…

Воровский выходит на платформу.

Поезд трогается. Удаляется фигура Воровского. Последний напутственный жест.

Человек с крысиной физиономией бесшумно входит в купе и бесшумно усаживается. Смотрит. Разглядывает. Беззастенчиво. Перед ним – двое. Безукоризненно одетые господа.

– Будем знакомиться?.. – голос у «крысиного» шершавый, как наждак.

Молчание.

– Что же вы молчите… То-ва-рищи?

Двое смотрят друг на друга. Недоуменно.

– Мистер что-то хотел сказать?.. – спрашивает Петр.

– А-а! Американцы! – Новый пассажир скорчил мину. – И провожал вас не господин Воровский, а президент Штатов Вудро Вильсон!..

«Крысиная физиономия» издала скрипучий смех.

«Господа» подхватывают.

Смеются все. По-разному.

Стрелки. Стыки. Мосты. Стучат колеса. Проносятся станции. Мелькают реки, леса…

Двое по-прежнему сидят напротив одного. Двое читают иллюстрированный журнал и расписание.

Один смотрит на них остренькими глазками, не отрываясь.

Бородин, слегка подвинувшись, показывает страницу, проводит пальцем по строке. Петр чуть наклоняется, читает: Линчепинг… стоянка 7 минут…

– Йес.

Поезд замедляет ход. Здание вокзала, надпись: Линчепинг. Удар колокола: прибытие.

Двое поднимаются, берут саквояжи и трости.

– Гуд бай!

Выходят на платформу.

«Крысиная физиономия» – за ними.

Двое выходят на привокзальную площадь. Видят несколько пролеток. Петр направляется к одной из них. Человечек тут же резво взбирается в другую пролетку. Но Бородин останавливает Петра, достает из жилета часы, смотрит: рано, не следует спешить!..

Стоят.

Шпик напряженно вертится на сиденье.

Пора. Двое усаживаются.

Пролетка шпика трогается.

Теперь и Бородин дает команду извозчику.

Лишь только шпик въезжает в улицу, второй экипаж круто сворачивает и катит по площади, направляясь снова к вокзалу.

«Крысиный» теряет подопечных из виду, суетится. Его пролетка, разворачиваясь, перегораживает движение в узкой улице. Махнув рукой, шпик соскакивает и бегом устремляется через площадь.

Удары станционного колокола: отправление.

Двое спокойно входят в купе.

Поезд трогается.

Шпик выбегает на платформу.

Поезд уже далеко.

За окнами вагона – крупные буквы: Копенгаген.

Из купе выходят Бородин и Петр – два рабочих парня, один в блузе, другой в свободном, мятом костюме.

Они спешат смешаться с толпой.

В Копенгагенском порту – послевоенное оживление. О прошедшем говорят полуразрушенные пакгаузы, ржавые корпуса судов, застрявших у отдельных причалов. Но порт ежедневно принимает корабли. В основном с Запада. Отправляет в основном – на Восток. Пассажирские и торговые линии еще законсервированы. Война окончилась, но идут военные грузы. Бородин и Петр стоят около огромного океанского судна под американским флагом.

– Матросы… – Бородин обращается к спустившемуся по сходням шкиперу. – Отличные ребята, можем пригодиться…

– Шутники, – усмехается шкипер. – Вас тут на сто посудин… – кивнул в сторону платформ, стоящих на железнодорожной ветке. На них греются в лучах блеклого солнца безработные.

– Нас всего двое, – говорит Петр.

– Много!

– А если один?..

– Спросите на «Хелиг Олафе»…

С платформы язвят:

– Идите, идите!.. Там требуется капитан.

На причале – воинская часть. Перед строем прохаживаются офицеры.

Раздаются команды:

– Становись!.. Напра-во!..

Солдатская масса растягивается серой гусеницей. Безработные курят, смотрят на солдат.

– Сопляки еще.

– Жалко!..

– На корм.

– Червячкам и рыбам…

Петр и Бородин среди безработных.

– Да, время против нас, – глядит на отправку Бородин.

– Сегодня – англичане, вчера – американцы, и все туда… – цедит кто-то.

– А нам – туда… – Петр показывает в другую сторону.

– Не выйдет у вас, ребята…

– Почему?

– Платить надо. Шипингмайстеру.

– Неужели?! И много? – вырвалось у обоих.

– …Задаток получите, принесете!.. – коротко рубит здоровяк шипинг, шагая по причалу.

Бородин и Петр почти бегут рядом.

– Как, весь?

– А вы что думали! Капитану отдаю… половину…

– Когда устроите?

– Не знаю… Придется подождать…

– Нам бы поскорее!

Петр и Бородин в конторе профсоюза.

За широким окном – железнодорожные подъезды к порту, дымы, нескончаемое движение.

– Но при чем наш профсоюз? – респектабельный, спокойный, рассудительный босс полон недоумения.

– Он же болел, мы сошли на берег, а вы – матросский профсоюз…

– Каких матросов?.. Датских. – Гладкими руками респектабельный берется за книгу записей. – Какого числа пришли?

– Второго.

– Корабль?

– «Сан-Франциско».

Сверяется по книге:

– Верно… В какой больнице?

Петр и Бородин переглядываются.

– Да тут, недалеко…

– Недалеко… – Босс переводит взгляд с одного на другого. Раздумчиво цокает языком. – Це-це-це… Цу-цу-цу-цу… бесполезное дело, ребята…

Грязная, жирная, крутящаяся воронками вода. Тяжело вытягивается из нее толстый канат.

Скрежещут лебедки, гнусаво гудят пароходы, свистит маневровый паровоз. Крики, команды, шум порта.

Опускается трап. На палубе уже сгрудились люди. Они расталкивают друг друга, кричат, размахивают руками.

Толпа белоэмигрантов напирает. Здесь же пожитки, тюки, баулы, ящики. Пестрые, растрепанные люди скатываются с палубы такого же грязного, дымного грузо-пассажирского парохода.

Падает с борта корзина, кружится в воде между бортом и причалом. Истошный визг стоит над местом разгрузки.

Зажатая между двумя рядами солдат с винтовками, толпа медленно сползает с трапа.

– В карантин… В карантин… В карантин… – раздается голос, усиленный рупором.

Другой, скандируя, повторяет:

– В таможню… В таможню… В таможню…

Ползет в узком проходе между солдатами пестрая толпа.

Дама в сбившейся шляпке:

– Свободная Европа!..

Интеллигент в пенсне:

– А вы думали, мадам, едете в свое имение…

Офицер:

– В карантин – прелестно! Лишь бы не к большевикам в лапы!..

За товарным вагоном – Бородин и Петр. Им все хорошо видно.

Бородин прищурился, жестко оценивает:

– Соотечественнички…

– В голове не умещается!..

– Слушайте, Петр… – Бородин замечает, что его товарищ, силясь что-то разглядеть, не слушает его.

Пытаясь прорваться через цепь солдат, высокий человек старается привлечь к себе внимание людей, стоящих группой в стороне. Наконец его замечают. Солдаты расступаются, пропуская высокого и даму.

– Это Шапорина. Я рассказывал. Может быть, нам улыбнется фортуна, – торопливо говорит Петр и, быстро нагнувшись, пробирается под вагоном.

Оказавшись по ту сторону линии, Петр ловко поднимает чемоданы. Перешагивая через рельсы, шпалы, обходя угольные кучи, группа выбирается к автомобилю.

Укладывают вещи. Петр старается оказаться близ Шапориной. Наконец это ему удается. Она поднимает глаза и на мгновение застывает. Узнает не сразу: лицо знакомое, но бороды нет…

– Вы?.. Здесь?.. Что случилось?!

– Удивлены?

– Еще бы!..

– Я – не меньше!..

Высокий человек наклоняется к шоферу:

– Гостиница «Савой».

– Прощайте, – Шапорина улыбнулась. Одними глазами.

Петр глядит вслед. Сосредоточенно. И весело.

В центре Копенгагена выставка цветов. Осенний базар. Из оркестровой раковины льется вальс.

Навстречу Петру по дорожке между шпалерами цветов идет Шапорина, стройная, в широкополой шляпе с вуалью. Лицо – «мурильевское»: выразительные глаза, добрая улыбка.

– Как это мило, – улыбается Шапорина. – Лучшего места не придумаешь… Тогда получилось неловко. Извините! Но вы!.. Право, я могла бы вас и не узнать…

– Обстоятельства… Да и я не сразу решился подойти…

– Понимаю, – улыбнулась, – это был случайный спутник…

Музыка внезапно прерывается. На сцене перед оркестром – молодой человек.

– Победительницей нашей выставки цветов признана юная фру Амстед.

Появляется героиня праздника с огромным букетом.

За столиками аплодируют.

– Прошу!..

Оркестр грянул польку. Девушка спускается с эстрады. За ней – директор выставки. У него – большая хрустальная ладья в серебре. Девушка проходит между столиками. Посетители получают гвоздики невиданных размеров. Взамен каждый бросает в ладью какой-нибудь сувенир: булавку из галстука, кольцо, деньги, цепочку и даже часы. Ваза почти полна.

– Господа! – сопровождает эту сцену тенорок молодого человека на эстраде. – Датчане любят цветы и юность. Поможем нашей очаровательной малютке развивать свое дарование и цветоводство…

Посетители за столиком:

– Маленькое уточнение: ее папа – банкир и владелец цветочных магазинов.

– Сдобненький вырастил цветок.

– За этот бутончик я отдал бы все эти гвоздики…

– Похоронила отца… Решила уехать… – Шапорина посмотрела в глаза Петру.

– Но куда?

– Сейчас в Америку…

Чуть не вскрикнув, сдержал себя Петр.

– Там тетка. Все-таки пристанище…

Вновь на полутакте обрывается музыка. Почти восторженно тенорок объявляет:

– Господа! А теперь выполним нашу гуманную миссию. Пожертвуем несчастным голодающим детям России.

Снова по дорожкам скользит директор выставки с подносом.

– Решиться на такое… – Петр взглянул на Марию Алексеевну.

– Звучит иронически… Просто нет дома, нет ничего. А после смерти отца я не могу остаться…

– Значит, надолго?..

– Пережду это страшное время. Там хоть нет голода…

На подносе – жалкая кучка монет. Директор приближается к эстраде.

Из-за столика, расположенного близ раковины, вырастает импозантная фигура банкира Амстеда. Он останавливает директора выставки и, взяв с небрежным видом несколько монет, просеивает их между пальцами.