Текст книги "Ночь огня"

Автор книги: Решад Гюнтекин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она несколько раз сглотнула, собираясь сказать колкость, а потом, опустив голову, начала спускаться вниз, ни на кого не глядя.

Если бы этим все закончилось, инцидент был бы исчерпан. Но на середине лестницы Стематула молниеносно обернулась и увидела, как Рина копирует ее движения.

Тут я испугался. Стематула могла проявить характер и поднять страшный крик. Но она не стала этого делать. Поднявшись на несколько ступеней, она подбоченилась и медленно, выговаривая каждое слово, сказала Рине что^го по-гречески. Затем, уняв свое раздражение, она с радостным и довольным выражением на лице вприпрыжку спустилась по лестнице.

Девушки невольно закрыли лица руками. Я понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, поэтому предпочел уйти в свою комнату и запереть дверь.

Через некоторое время я услышал чей-то плач. Я приоткрыл дверь и увидел Рину. Она уронила голову на стол, закрылась руками и содрогалась от рыданий. Еленица, склонившись, гладила ее волосы и лоб и что-то тихонько говорила.

Необходимо было вмешаться. Я подошел к девушкам и спросил:

– Что случилось, Рина?

Еленица говорила по-турецки хуже всех, но после небольшого колебания произнесла:

– То, что Стематула сказала, очень плохо, очень стыдно. Стематула плохая девушка...

Похоже, дело принимало серьезный оборот. Я понял, что надо разрешать ситуацию, и приказал:

– Ну-ка, Еленица... сходи вниз... и позови Стематулу...

Еленица страшно испугалась и принялась умолять:

– Не надо, Кемаль-бей... Вы хотите что-то сказать Стематуле... А она когда сердится... так страшно кричит... Прошу вас, Кемаль-бей...

Но я настаивал:

– Не бойся, Еленица... Я ничего дурного ей скажу... Приведи ее непременно...

Мои слова придали Еленице уверенности. Она спустилась вниз, вызвала Стематулу во двор, и они начали что-то тихо обсуждать.

Рина все еще плакала навзрыд. Я подошел к ней.

– Ну что ты как ребенок, Рина! – сказал я. – Неприлично себя так вести. Ты дразнила Стематулу... а она тебе ответила. Я не понял, что она сказала, но, очевидно, что-то непристойное... А ну-ка, подними голову...

Я склонился над ней, как до меня Еленица. Но когда я коснулся ее волос, между нами словно прошел электрический разряд. Меня охватил жар, какой бывает при сильном гневе, я схватил Рину за уши, силой приподнял ее голову и развернул ее лицо к себе.

Нужные слова не приходили в голову.

– Взрослая девушка, считай невеста,.. Тебе не стыдно?

Я почти кричал.

Ее лицо было заплаканным, губы распухли, глаза заплыли, на лбу обозначились две красных полосы от стыка столешниц, уши горели. Она не сопротивлялась, не^вырывалась, только вытирала нос платком.

Продолжая говорить что-то не связанное с причиной гнева, вроде «Если будешь так плакать, никто не возьмет тебя в жены и любить не будет», я взял полотенце и принялся грубо вытирать ей лицо.

Со двора слышались приглушенные, взволнованные голоса Стематулы и Еленицы, которые перебивали друг друга. Они вряд ли поняли, что происходит у нас с Риной.

Она немного успокоилась и уже не нуждалась в утешении, но не убирала мои ладони от своих щек.

– Я лучше пойду, Кемаль-бей, – сказала она.

– Я не стану удерживать тебя силой. Иди, если хочешь... Но это неправильно.

Рина непокорно откинула голову и приникла к моей груди, почти что упав в мои объятия.

Полагаю, нет, просто уверен: в тот день мы обязательно наломали бы дров. Но тут послышались шаги Стематулы и Еленицы, которые наконец-то пришли к согласию. Я быстро отпустил Рину, отступил на несколько шагов и с серьезным выражением лица остановился в ожидании.

Стематула была расстроена и казалась напуганной. Вероятно, она ожидала от меня упреков и боялась, что ее прогонят.

С серьезностью судьи, готового обвинить обеих, я приступил к делу:

Как вам не стыдно... Взрослые барышни, а дуетесь друг на друга, точно дети... Одна дразнит другую, та отвечает обидными словами... Я не понял, что сказала Стематула, но по всему ясно, какое-то оскорбление, гадость... Такая нелепая ссора, я даже не знаю, что сказать. Мне жаль вас.

Я и правда не знал, что сказать. Конференция началась успешно, но завершить ее никак не удавалось.

– Обе ждите меня здесь, – сказал я приказным тоном и быстро удалился в свою комнату.

Перерывая шкаф в поисках необходимого, я то и дело прислушивался к тому, что происходит снаружи. Но из прихожей не доносилось ни звука. Девушки, вероятно, со страхом и любопытством ждали моего решения.

Придав лицу серьезное, но все же гораздо более приятное выражение, я вновь открыл дверь, держа в руках несколько безделушек.

– Все три, подойдите-ка к этому столу. Что вы стоите, словно не понимаете?

Опустив глаза, девушки подошли к столу. Я положил по шелковому платку перед Риной и Стематулой, а перед Еленицей поставил бутылочку с одеколоном.

– Это подарки в честь вашего примирения. Возьмите их и немедленно помиритесь, чтобы я видел...

Движущей силой нищего церковного квартала была страсть к вещам. Ничего притягательнее этого для них не существовало. Все, вплоть до ребятишек, играющих на улице, тряслись над своим добром, даже самой ненужной мелочью, вроде грошового перочинного ножа из Албании или жестяной банки. Иногда в квартале происходили ссоры и драки, а главной причиной этого почти всегда становилось имущество.

Порой из какой-нибудь лачуги доносились похоронные вопли и стоны.

Через некоторое время становилось известно, что какая-нибудь из девушек, что по вечерам прогуливаются рука об руку на площади, вскоре отправится в село или окажется навеки заперта в жалкой лачуге или лавчонке. А все потому, что бедняжку обманули: она польстилась на такое богатство, как три аршина ткани или туфли с блестящими пряжками.

По наивности я полагал, что нашел гениальный способ примирения. Общая стоимость этих вещей не превышала одного блестящего меджидие, но для трех бедных девушек они имели историческую ценность.

Рина и Стематула сложат свои шелковые платки и запрут их в глубине сундуков, чтобы достать лишь по случаю большого христианского праздника или в день свадьбы.

Еленица много месяцев, а может, и лет будет расходовать одеколон по капельке, а потом обернет бутылочку из искусственного хрусталя лентами и поставит у зеркала, как украшение.

Стематула и Рина продолжали хмуриться, но краем глаза внимательно разглядывали вещицы на столе.

Я топнул ногой, словно наследный принц, который не желает уступать одалискам-черкешенкам:

– Ну же, чего вы ждете?

Девушки, опасаясь, что я заберу подарки, сделали движение вперед, но, поняв, что такого намерения у меня нет, вернулись на прежние места.

Еленица начинала сердиться. В случае-, если примирение не состоится, она оказывалась в самом невыгодном положении. Приятным, убеждающим голосом она обратилась к подругам по-гречески.

Рина исподтишка глядела в зеркало тетушки Варвары, поправляла волосы и мятый воротник платья. Ее лицо постепенно смягчалось.

Но Стематула с животным упрямством продолжала смотреть прямо перед собой, блистая черными глазами из-под насупленных бровей. Стало ясно, что примирение невозможно. Грубо схватив Стематулу и Рину за руки, я пододвинул их Друг к другу и приказал:

– Смотрите, последний раз говорю. Или вы помиритесь, или обе уходите, и больше я с вами и словом не обмолвлюсь.

Тут Еленица перешла к более энергичным действиям:

– Ну давайте... стыдно, очень стыдно. Кемаль-бей просит.

Спорщицы, опустив голову, недовольно протянули друг другу руки.

– Не пойдет, очень холодно вы это делаете, – сказал я со смехом, – обнимитесь и поцелуйтесь.

Я проворно подтолкнул девушек друг к другу, и теперь они стояли голова к голове, точно пара бодающихся баранов.

Стематула с видом мятежника извернулась и обнажила зубы, точно собираясь укусить. Рина ударилась острым носом о щеку подруги и вдруг, скосив глаз в мою сторону, поцеловала Стематулу в губы.

Ссора завершилась примирением. Прижимая обеими руками бутылочку одеколона к груди, Еленица таинственно спросила у меня то, что было для нее крайне важно:

– Они поссорились, помирились? Но я, за что одеколон?

Еленица не обладала исключительными чертами Марьянти и была крупнее всех подруг, при этом ее лицо сохранило детские черты. Она всему радовалась. А когда смеялась, что происходило довольно часто, на ее подбородке появлялась ямочка, маленькие глазки влажно блестели, словно капля света, затерявшаяся между круглыми щеками и слегка припухшими веками.

Я тронул ямочку на ее подбородке мизинцем и ответил:

– Ты очень poli omorfo peyda [25]25
  Ты очень красивый ребенок (греч.).


[Закрыть]... Ты никогда ни с кем не ссоришься... – и вприпрыжку сбежал вниз по лестнице.

На кухне тетушка Варвара раздувала огонь в жаровне.

– Мерзкая Стематула, ты что, в ад провалилась? – сказала она, стоя ко мне спиной, и добавила совершенно непристойное ругательство.

Повернувшись, она увидела меня, удивилась и страшно смутилась. Хорошо, что тетушка не держала в руках сковородку, иначе она бы ее выронила.

Несчастная старая дева много месяцев не могла забыть, как опозорилась. Всякий раз, когда мы болтали наедине, стоило мне улыбнуться, она тут же замолкала, полагая, что я вспомнил о том происшествии. Затем отводила глаза, а на ее клоунском носу проступало красное пятнышко.

VII

На первый взгляд прием действительно проводился в честь каймакама, священника и старосты. Но на самом деле они, подобно делегации почетных поручителей на благотворительном балу, становились лишь необходимыми элементами. Когда молодой холостяк приглашает в свой дом толпу девушек, а власти закрывают на это глаза, возмущение жителей квартала неминуемо. Но если на праздник прибывают высочайшие представители органов управления, церкви и квартальных властей, вопросов можно избежать. Под этим предлогом мы имели возможность захлопнуть двери перед носом толпы, сбежавшейся к порогу, и без страха веселиться всю ночь.

Гости и слова бы не сказали, увидев, что среди нас есть несколько девушек. Более того, прислуживать каймакаму, главному священнику и старосте у накрытого стола было их прямой обязанностью.

Барышни в новых платьях разоделись так, словно шли на свадьбу. Каждая повязала по фартуку в оборках. Они порхали вокруг стола с блюдами, подносами и графинами, словно мотыльки.

Во главе восседал каймакам, по правую руку от него мы посадили священника, а по левую – квартального старосту.

Все трое надели выходные костюмы. Каймакам был в сюртуке, квартальный староста – в бесформенном шерстяном пиджаке с закрытым воротом, похожем на мундир военного. На его груди красовался серебряный орден Меджидие [26]26
  Орден Меджидие (Меджиди) был выпущен по приказу султана Абдульмеджита в 1851 году, имел пять градаций и вручался за военные заслуги и важные деяния в религиозной сфере (Примеч. пер.).


[Закрыть]. На груди главного священника болтался крест, отделанный бирюзой и изумрудами, огромный, словно колокольчик на шее у верблюда.

Вот только перед самым началом торжества тетушка Варвара устроила совершенно неуместную сцену, чем испортила нам настроение, правда, ненадолго.

По праву хозяйки дома старая дева поочередно приветствовала гостей фразой «добро пожаловать», нашла поэтичные слова благодарности для каждого, а затем покрыла лицо черным тюлевым платком и зарыдала. Мы удивленно переглядывались, не понимая, в чем причина этих внезапных слез.

Стематула и Марьянти под руки отвели тетушку к умывальнику, помогли ей умыться, прикрыв накрахмаленный воротничок ее платья салфеткой, чтобы он не намок.

Через некоторое время старая дева, глядя спокойно и смущенно, вернулась к столу. Чтобы не пачкать тюлевый платочек, она вынула из кармана юбки другой и, утерев нос, поведала причину внезапного кризиса:

– Если бы Кегам был жив, он сейчас находился бы среди нас. Тридцать лет назад моя мать намеревалась устроить пир по случаю нашей свадьбы, но он умер. Тогда мы жили в достатке, трех овец специально откармливали ягодами и листьями винограда, чтобы угостить бедняков. Великий Аллах не сжалился над Кегамом, хотя тот был так молод. Но он должен был пожалеть бедняков церковного квартала.

Гости сидели со скучающим видом и уклончиво бормотали скороговоркой: «Что делать, все в руках Аллаха. Всем нам предстоит умереть» – и желали закончить разговор как можно скорее. Но тетушка не понимала общих настроений и неподобающим образом продолжала рассказывать, как увидела возлюбленного в гробу.

Собравшиеся впали в уныние. Покойный Кегам стал нежданным гостем на вечере и решил загубить застолье и испортить всем настроение.

К счастью, отец Хрисантос оказался большим профессионалом во всем, что касается похорон. Он встал, и невидимый, но преисполненный неземной гармонии голос с вершины его грузного тела произнес небольшую проповедь:

– На все воля Господа. Не следует беспокоить мертвых в могилах. Если мы упоминаем умерших не в молитве и не в дни поминовения, мы заставляем их кости гореть, словно в адском пламени.

Проповедь произвела впечатление не только на тетушку Варвару, но и на всех нас, так что волосы встали дыбом. Я видел, как Марьянти, которая стояла за пределами светового пятна вокруг стола, крестится в темноте, а лицо остроносой Рины от волнения вытягивается все сильнее.

Каймакам понял, что за махинацию проворачивает священник, и вставил пару значительных реплик:

– А наша религия полностью запрещает траур. Ведь это есть «сомнение в воле Аллаха».

После таких слов тетушка Варвара совершенно растерялась и была повержена.

Каймакаму и отцу Хрисантосу быстро удалось вернуть веселье за стол. Каймакам пил ракы, священник – вино, а старый больной староста не имел возможности присоединиться к ним и довольствовался мятной водой, бокал с которой он поднимал и опускал, вторя остальным.

Лефтер-эфенди примешивал к мятной воде немного обычной, чтобы создать некоторую мутность цвета, присущую ракы. Тетушка Варвара, в хозяйстве которой, как в аптеке, было все, предложила:

– У меня есть анис, Лефтер-эфенди, я могу растолочь его ложкой и принести, хотите? Мятная вода будет больше похожа на ракы...

Квартальный староста поначалу обрадовался, посчитав, что нашел новый способ утешения для тех, кто отказался от ракы. Но, отпив пару глотков мятной воды с анисом, он с отвращением поставил бокал на стол и испуганно сказал:

– Сегодня я уж выпью бокал настоящей ракы за всех присутствующих. Не умру же я от одного бокала... Но прошу вас, мадам не должна знать.

Тетушка Варвара обрадовалась, что староста дал повод для шантажа.

– Как можно, – заверила она, – я буду держать рот на замке. И, погрозив девушкам пальцем, она добавила: – Если вы разболтаете мадам Ангелики или кому-то еще, что Лефтер-эфенди пил ракы, я вам рты разорву, до самых ушей.

Ближе к середине трапезы каймакам, указывая на девушек, произнес:

– Ой-ой! Барышни из-за нас не только устали, но еще и остались голодными.

Я немедленно ухватился за такую возможность и начал осуществлять план, который разработал два дня назад:

– Да, меня это тоже огорчает. Хорошо, если они поедят где-нибудь в уголке.

Тетушка Варвара посчитала, что это противоречит этикету, и возразила:

– Как можно, гости ведь не закончили есть! Что, у них в глотках петухи запели? Слава богу; на кухне полно еды. Будет время – поедят.

Но оказалось, что все сидящие за столом поддерживают меня. В конце концов, девушки тоже были гостями этого дома.

Когда старая дева увидела, что в кухонные дела вмешиваются, а хитроумные планы рассыпаются в прах, ее охватил ужас, и она вскочила с места.

Но наша встречная хитрость уже начала осуществляться.

Тетушка Варвара с изумлением увидела, как из дверей появились друг за другом два маленьких столика, и девушки проследовали с ними в противоположный конец сада, подальше от фонаря. Через несколько минут столы застелили белой скатертью, на них появились тарелки, а вокруг выстроились стулья, принесенные из дальнего угла двора.

Продолжая ломать комедию, я посмотрел на фонарь над головой:

– В той части сада темно... Барышни не увидят, что едят... Перенесите столы поближе, в эту сторону...

Столы вновь поднялись в воздух и медленно продвинулись в нашем направлении. Я все еще смотрел вверх, оценивая степень освещения.

– Ничего не вышло... Все равно темно... Еще немного... и еще... – говорил я.

Тут, слава Аллаху, подал голос каймакам:

– Дети, хватит, что уж теперь... соедините столы.

И под новые крики тетушки Варвары столы причалили друг к другу.

Я сидел на стыке столов. Девушки суетливо перебегали с места на место, словно играли в капмаджа [27]27
  Капмаджа – детская игра, в которой играющие перебегают из одного угла в другой, стараясь не быть схваченными (Примеч. пер.).


[Закрыть], и поэтому Стематуле удалось сесть рядом со мной.

Поначалу она посчитала, что ловко обошла всех подруг, получив такую привилегию – сидеть со мной плечом к плечу, и от радости кипела, как самовар. Но вскоре, увидев, что Рина расположилась напротив и тянется ко мне своим острым личиком, Стематула поняла ошибку в своем расчете и очень расстроилась. Мы сидели бок о бок и видели друг друга, только когда поворачивали голов, чтобы перекинуться словом-другим. Между тем Рина находилась прямо напротив меня, под фонарем, свет которого скрывал веснушки и неровности ее лица. Оно отливало волшебным блеском, а ее глаза смотрели прямо в мои.

Бедная Стематула чего только не делала, чтобы заставить меня обратить на нее внимание. Иногда она даже осмеливалась схватить меня за руку, заставляя обернуться в ее сторону. Но принужденное общение длилось не более полуминуты, затем я отворачивался к старшим, сидящим во главе стола, и вновь поворачивался к тем, кто находился напротив.

Тетушка Варвара догадалась, что все эти манипуляции я совершил, чтобы пригласить девушек к столу. Она не сердилась, только многозначительно улыбалась, словно говоря: «Оказывается, вот ты какой!», качала головой и грозила мне пальцем, когда наши взгляды пересекались.

Рина захотела мне что-то рассказать и, словно не желая, чтобы ее слышали старшие, наклонилась вперед.

Стематула не выдержала:

– Осторожнее, Рина, у тебя такой длинный нос... Еще попадешь им прямо в рот Кемаль-бею... – Ее голос звучал как свист, нервно и агрессивно.

Рина не рассердилась. Она лишь высунула язык и прошлась им по губам и зубам, словно облизываясь, а затем подняла глаза к фонарю и пожала плечами:

– Что поделаешь... На то была воля Аллаха.

Я испугался, что прямо за столом вспыхнет новая ссора, поэтому насупил брови и осадил Стематулу:

– В чем дело?

Бедняжка сразу затаилась, как котенок, которому щелкнули по носу, и больше не произнесла ни слова.

* * *

Чтобы скрасить вечер, мы собирались взять у соседей старенький граммофон. Тетушка Варвара воспротивилась, сказав, что это будет неуважительно по отношению к главному священнику, однако мы предложили ей компромисс. В соседнем доме жила бедная прачка по имени мадам Ангелики. Граммофон решили поставить в ее саду, за оградой, чтобы старая дама иногда меняла пластинки.

Как назло, в тот вечер старик, муж прачки, заболел и слег с высокой температурой. Тем не менее несчастная женщина не отходила от двери и заводила граммофон, стоило нам легонько постучать по ограде, – из большого уважения к остаткам еды, которые мы обещали принести ей за услугу.

Думая об отце Хрисантосе, мы исключили было музыку из программы, но, как ни странно, он обрадовался ей больше всех.

Мадам Ангелики не умела читать, поэтому ставила пластинки как попало, в случайном порядке, так что следом за турецкой песней-мани звучала греческая газель, а ее сменяла хороводная мелодия касап.

Внезапно отец Хрисантос изъявил желание еще раз послушать одну турецкую песню. И, что самое необычное, даже продекламировал первый куплет, нараспев, будто читая молитву, и назвал имя композитора: Хаджи Ариф-бей.

Я немедленно вскочил с места.

– Мадам Ангелики не сможет прочесть, что написано на пластинках! Если позволите, мы принесем граммофон сюда, – сказал я и в сопровождении девушек направился к забору.

Переносить граммофон поверх ограды было опасно. Но мы решили, что обходить по улице долго, поэтому я выдернул одну гнилую доску и переправил граммофон вместе с пластинками через дыру в заборе.

В начале вечера, когда обсуждались серьезные темы, главный священник показался мне Демосфеном, теперь же он часто перегибал палку, комичным и даже почти явным образом все больше напоминая Аристофана.

Лефтер-эфенди производил впечатление человека больного, простодушного и потерявшего интерес к жизни. Казалось, что он обитает в каком-то другом измерении. Тетушка Варвара была тысячу раз права в своих опасениях. Не существовало незнакомых ему людей, неизвестных для него земель и не услышанных им сплетен о государственном строе. Но, что самое удивительное, его безжалостный сарказм выражался тщательно подобранными словами, и ничто в его речи не вызывало подозрений каймакама и священника. Критику высокопоставленных лиц он всегда начинал молитвой и хвалебными речами.

* * *

Кто знает, который был час. А сюрпризы тетушки Варвары все не кончались.

Время от времени она исчезала на пару минут, чтобы затем появиться с очередной тарелкой или подносом в руках. Когда она возвращалась к столу, священник безнадежно разводил руками.

– Ах, госпожа... Ах, госпожа... Что же вы не сказали, я бы оставил место для этого блюда, – то и дело причитал он.

Однако, слегка принюхавшись и детально разглядев содержимое тарелки, словно красивую картину, он опять вдохновлялся.

Тетушка Варвара под предлогом званого вечера накрепко заперла входные двери и окна, чтобы толпа, собравшаяся у порога, не могла проникнуть внутрь. Тем не менее несколько детей, привлеченных запахом еды, перепрыгнули через забор запущенного соседского сада и принялись разглядывать нас из-за ограды. Я давно заметил это, но ничего не говорил, опасаясь, что тетушка Варвара поднимет шум.

Я часто видел на улице маленького мальчика по имени Сими. Он был сирота, питался отбросами, подобно уличным собакам, и ночевал в лачужке около церкви, крохотной, как конура.

От девушек я узнал, что люди квартала до прошлого года помогали Сими и пускали его спать в свои дворы. Но после того как мальчик начал подворовывать, все испугались. Теперь в него бросали камни и палки, едва завидев у открытой двери.

В ту ночь среди детей на задворках сада находился и Сими. Но в отличие от друзей он не довольствовался дырой в доске, через которую можно было смотреть. Припав лицом к земле, он прополз под забором и просунул голову внутрь. Теперь пыльный пучок его растрепанных волос торчал из куста дикого цикория.

Каким-то образом тетушка Варвара все же заметила детей и, схватив кочергу, накинулась на них. Все быстро сбежали. Но бедный Сими не смог уберечь свою голову и заверещал, как крыса, которой прищемило нос мышеловкой.

Я вскочил, намереваясь во что бы то ни стало впустить ребенка внутрь и накормить где-нибудь в уголке. Но было уже поздно: тетушка Варвара сполна угостила несчастного Сими, и он с воплями убежал.

* * *

В общем, вечер удался на славу. Вот только, когда подали кофе, священник Хрисантос начал клевать носом. То и дело он уносился в мир возвышенно-духовных видений, улыбаясь во сне долме и сладостям, которые приготовила тетушка Варвара.

Лефтер-эфенди тоже вел себя странно. Он не спал, а, наоборот, таращил глаза и сидел очень прямо и неподвижно. Только его грудь порой поднималась с таким звуком, словно он плакал. Что касается каймакама, он собрал девушек вокруг себя и, судя по всему, заигрывал с ними (пусть это будет на его совести!). Я еще не достиг того возраста, когда знаешь, как взрослый мужчина может перешучиваться со знакомыми барышнями, не выходя при этом за рамки приличия. Поэтому я счел шутки каймакама чисто отеческими и ничего плохого не подумал.

Да, прием прошел очень весело. Если бы в последний момент Лефтер-эфенди не упал в обморок и не перепугал нас, веселья, наверное, было бы еще больше.