Текст книги "Занимательные истории"

Автор книги: Рео Жедеон де Таллеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

– Что до моих ублюдков, – отвечал он, – мой сын всегда сможет их высечь, ежели они станут валять дурака; а вот его-то уж никто не выпорет».

Я слышал, будто Король дважды собственноручно высек дофина: один раз, когда тот возымел отвращение к некоему придворному, да такое, что в угоду ему пришлось выстрелить в этого дворянина из незаряженного пистолета для виду, словно его убивают; в другой раз за то, что дофин размозжил головку воробью; и поскольку Королева-мать рассердилась, Король сказал ей: «Сударыня, молите бога, чтобы я еще пожил; если меня не станет, он будет дурно обращаться с вами».

Кое-кто подозревал что Королева-мать причастна к смерти Короля: потому-то, мол, никто не видел показаний Равайака. Достоверно известно, что Король, когда Кончини (впоследствии маршал д'Анкр) отправился навстречу ему в Монсо, сказал: «Умри я, этот человек погубит мое государство».

Рассказывали только, будто Равайак так объяснял свое поведение: он де, понимая, что Король затевает большую войну и государство от этого пострадает, решил оказать великую услугу отечеству, избавив его от государя, который не желает сохранить в стране мир и к тому же не является добрым католиком. (Те, кто хотел докопаться до причин смерти Короля, говорят, будто допрос Равайаку чинил президент Жанен в качестве государственного советника (он был председателем парламента в Гренобле) и Королева-мать избрала его как «своего человека». Говорили также, будто Коман упорствовала до самой смерти.)

У этого Равайака борода была рыжая, а волосы чуть-чуть золотистые. В общем-то он был бездельник, который обращал на себя внимание лишь тем, что одевался скорее на фламандский манер, нежели на французский. Сбоку у него вечно болталась шпага; нрава он был унылого, но как собеседник приятен.

Генрих IV, как я уже говорил, отличался живым умом и добросердечием. Приведу несколько примеров.

В Ларошели среди простонародия прошел слух про некоего свечного мастера; он, мол, что называется, «охулки на руку не положит»: так обычно говорят про тех, кто ловко умеет вести свои дела. Генрих, бывший в ту пору лишь королем Наваррским, послал кого-то среди ночи купить свечу. Мастер встал с постели и продал свечу. «Видите, – сказал наутро Король, – этот человек охулки на руку не кладет. Он не упустит случая заработать, а это – верное средство разбогатеть».

Какой-то представитель Третьего сословия, опустившись на колени, дабы обратиться к Королю с речью, наткнулся на острый камень, причинивший ему столь сильную боль, что он крикнул: «Ядрена вошь!». Король, рассмеявшись, сказал ему: «Отменно! Вот самое лучшее, что вы могли сказать. Не нужно никаких речей; вы только испортите начало».

Однажды прислуживавший ему за столом дворянин вместо того, чтобы выпить пробу вина, как обычно, из крышки кубка, замечтавшись, выпил содержимое кубка; Король только и сказал ему: «Вы бы хоть за мое здоровье выпили, тогда вас можно было бы еще оправдать».

Раз Королю сообщили, что герцог де Гиз[32]32
  Речь идет о Карле де Гизе, сыне Генриха I, герцога де Гиза, по прозвищу «Меченого». Гизы – боковая ветвь Лотарингского герцогского дома, получившая в 1333 г. во владение поместье Гиз и впоследствии разделившаяся на линии Гизов и Эльбефов. Гизы принадлежали к одному из наиболее знатных родов Франции и были связаны кровными узами с рядом владетельных домов феодальной Европы. Наиболее известные в XVI–XVII столетиях представители этого рода приведены в указателе имен.


[Закрыть], ныне покойный, любит г-жу де Верней; он на это и ухом не повел и лишь заметил: «Надо же оставить им хоть хлеба краюху да добрую шлюху: и без того у них много чего отняли».

Проезжая как-то через деревню, где ему пришлось остановиться, чтобы пообедать, Король велел позвать какого-нибудь местного жителя, который слыл первым острословом. Ему сказали, что есть де такой, по прозвищу Забавник. «Так ступайте за ним!». Когда крестьянин пришел, Король велел ему сесть напротив себя, по другую сторону стола, за которым обедал. «Как тебя звать?» – спрашивает Король. «Да меня, государь, Забавником кличут». – «А далеко ли от бабника до забавника?». – «Да меж ними, государь, только стол стоит», – отвечает крестьянин. «Черт подери! – рассмеялся Король. – Вот уж не думал найти в такой маленькой деревушке такого большого острослова».

Когда он пожаловал цепь г-ну Ла-Вьевилю, отцу того самого де Ла-Вьевиля, который дважды был суперинтендантом[33]33
  Суперинтендант – во Франции XIII–XV вв. должностное лицо, стоявшее во главе управления той или иной областью государственных дел и наделенное широкими полномочиями. Суперинтендант финансов (или просто – суперинтендант) – главный управляющий королевской казной.


[Закрыть], тот, как это полагается, сказал ему: Domine, non sum dignum[34]34
  Государь, я недостоин (лат.).


[Закрыть]. «Я это знаю, – отвечал Король, – да меня племянник просил». Племянник этот был г-н де Невер, впоследствии герцог Мантуанский, у которого Ла-Вьевиль, незнатный дворянин, был дворецким. Ла-Вьевиль рассказывал об этом сам, опасаясь, быть может, как бы этого не сделал кто-нибудь другой, ибо был отнюдь не глуп и слыл любителем острых шуток.

Рассказывают, будто он посмеялся над неким удальцом, близким ко Двору, и этот удалец послал ему вызов на дуэль; тот, кто передал вызов Ла-Вьевилю, добавил, что поединок назначен назавтра, в шесть часов утра. «В шесть? – переспросил Ла-Вьевиль. – Да я и по собственным делам так рано не встаю, стану я подниматься с петухами ради вашего приятеля». Так посланец от него ни с чем и ушел. Ла-Вьевиль тотчас же отправился в Лувр и первым рассказал там обо всем; и, поскольку шутники были на его стороне, тот удалец остался в дураках.

Когда была наряжена Судебная палата для расследования деятельности чинов финансового ведомства[35]35
  Эта Судебная палата была создана в декабре 1607 г.


[Закрыть], Король заметил: «Эх! Те, кого будут обвинять, разлюбят меня».

Король вместе с г-ном де Бельгардом, маршалом де Роклором и другими часто обедал у Заме (Когда нотариус осведомился у Заме о его почетном звании, тот сказал ему: «Пишите: сеньор, владелец миллиона восьмисот тысяч экю».) и в других кабачках. Когда очередь дошла до Маршала, тот заявил Королю, что не знает, где его угощать, разве только в кабачке «Трех Мавров». Король отправился туда. У сотрапезников его был один паж на двоих, а у Короля свой собственный. «Потому что мой камер-паж, – сказал он, – никому не станет прислуживать, кроме меня». Этим пажом был г-н де Ракан, оставивший нам прекрасные стихи.

Жители Эрнесе, в Шампани, поднесли Королю вина, уверив его, что лучшего нет во всем королевстве и что они готовы подтвердить свои слова ad poenam libris. «Мне доводилось слышать: ad poenam libri»[36]36
  Строго по книге (лат.).


[Закрыть],– сказал Король. – «Не мудрено, государь, – отвечал тот, кто держал речь, – от нашего вина такие «S» порой выписываешь».

Однажды Король отправился к принцессе де Конде, вдове принца де Конде Горбатого; там он обнаружил лютню, на обратной стороне которой было начертано двустишие:

 
В разлуке с ним томлюсь душой:
Мечтаю об одном – о смерти.
 

Он добавил:

 
Вы тетушке моей не верьте:
У ней в мечтах весь род мужской.
 

Дама эта была весьма любвеобильна. Она происходила из рода Лонгвиль.

Незадолго до сдачи Парижа, в то время как Король мучился бессонницей, оттого что никак не мог решиться порвать со своею верою, Крийон сказал ему: «Право же, государь, просто смешно ломать себе голову над тем, принимать ли веру, которая принесет вам власть!». А ведь Крийон был добрый христианин – однажды, молясь перед распятием, он вдруг возгласил: «О господи! будь я в ту пору там, никогда бы тебя не распяли!». Мне сдается даже, он обнажил при этом оружие, подобно Хлодвигу[37]37
  Хлодвиг (465 или 466–511), из рода Меровингов, – с 481 г. король франков… Объединил под своим владычеством почти всю Галлию.


[Закрыть] и его дружине во время проповеди святого Реми. Тот же Крийон, когда его стали обучать танцам, в ответ на слова: «Склонитесь, отступите», – воскликнул: «Отнюдь! Крийон ни перед кем не склонялся и никогда не отступал». Можно ли вообразить себе более истинного гасконца? Будучи полковником Гвардейского полка, он отказался убить г-на де Гиза. Когда же г-н де Гиз младший, в бытность свою губернатором Прованса, вздумал поднять гарнизон Марселя по ложной тревоге и, явившись к Крийону, вскричал: «Враги напали на город!», – Крийон, не дрогнув, сказал: «Вперед! Умрем храбрецами!». Потом де Гиз признался ему, что пошел на хитрость, дабы посмотреть, правда ли Крийон никогда ничего не боится. «Молодой человек, – резко ответил ему Крийон, – окажись вы свидетелем малейшей моей слабости, я бы вас заколол».

Когда г-н дю Перрон, тогдашний епископ в Эвре, наставляя короля, заговорил о Чистилище, Генрих IV сказал ему: «Оставим это, не отбивайте хлеб у монахов».

Это мне напоминает того лекаря г-на де Креки, что прибыл в составе его посольства в Рим. Кто-то в Ватикане спросил этого лекаря, где папская кухня, на что он ответил со смехом: «В Чистилище». Его чуть было не привлекли к суду инквизиции, но, узнав, у кого он служит, не посмели.

В ту пору в Париж приехал Арлекин[38]38
  Речь идет об известном в начале XVII в. итальянском актере Тристане Мартинелли, который приезжал со своей труппой во Францию в царствование Генриха IV.


[Закрыть] со своей труппой; явившись на поклон к Королю, он, отличаясь необыкновенной бойкостью, выбрал время, когда Его Величество поднялся с трона, тотчас же уселся на его место и, обращаясь к Королю, как если бы тот был Арлекином, сказал: «Итак, Арлекин, вы прибыли сюда со своей труппой, дабы поразвлечь меня. Я очень рад; обещаю вам свое покровительство: назначаю вам такое-то содержание» и т. д. Король ни в чем ему не прекословил, но под конец сказал: «Ну, хватит! довольно вы играли мою роль, теперь дайте мне сыграть ее самому».

Попутно мне вспомнился один рассказ из английской жизни. Милорд Монтэгю был недостаточно вознагражден за свои услуги королем Иаковом; и вот однажды, когда некий шотландский дворянин, коему Король под разными предлогами отказывал в аудиенции, явился просить его о награде, Монтэгю сказал Королю: «Государь, на сей раз вам от него не уйти. Человек этот вас не знает, на мне ваш орден[39]39
  Имеется в виду Орден Подвязки – высший орден Британского королевства.


[Закрыть]; я притворюсь Королем, а вы станете позади меня». Шотландец излагает свое прошение; Монтэгю ему отвечает: «Вам не следует удивляться, что я ничего для вас не сделал, ведь я ничего не сделал еще и для Монтэгю, который оказал мне столько услуг». Король Иаков шутку понимает и потому говорит: «Отойдите-ка в сторонку, хватит вам играть».

Генрих IV отлично понимал, что разрушать старый Париж означало бы, как говорится, назло самому же себе нос откусить; и в этом он был мудрее своего предшественника[40]40
  Предшественником Генриха IV был Генрих III Валуа.


[Закрыть], который говаривал, что у Парижа слишком большая голова и ее нужно бы отрубить. Генрих IV пожелал все же, по понятным причинам, иметь какой-нибудь выход из города, дабы можно было покидать Париж незаметно; с этой целью он велел пристроить к Лувру галерею, которой в первоначальном плане не было, чтобы попадать через нее в Тюильри, вошедший в городскую ограду всего двадцать – двадцать пять лет назад. Г-н де Невер в это время строил для себя Неверский дворец. Генрих IV находил его чересчур пышным, чтобы выситься напротив Лувра, и однажды, беседуя с г-ном де Невером и указывая ему на это здание, сказал: «Племянник, я переселюсь к тебе, когда твой дом будет закончен». Упомянутые слова Короля, а быть может, и недостаток денежных средств привели к тому, что строить дом перестали.

Однажды, обнаружив у себя много седых волос, Король воскликнул: «Право же, я поседел от торжественных речей, что произносились в мою честь со дня моего восшествия на престол».

Г-жа де Бар имела право приглашать в Лувр проповедников, но распевать псалмы там не разрешалось. Однажды, когда ее очень долго ждали, д'Обиньи, зная, что она беседует с Королем, входит в ее покои. «Что случилось?» – спрашивает Его Величество. «Герцогиню, давно уже ждут, государь». – «Ну, что ж, – отвечает Король, – пусть себе попоют, ежели им скучно». Д'Обиньи, в восторге от того, что может подшутить над Королем, передает его слова собравшимся, а их довольно много, и все они начинают громко петь. «Что это?» – недоумевает Король. Ему объясняют. «Бог ты мой! – обращается он к сестре, – ступай же скорее туда, и пусть они немедленно замолчат».

Как-то, застав свою сестру, будущую г-жу де Бар, в задумчивой позе, Король спросил ее: «С чего это, сестрица, вы вздумали грустить? Нам по всему подобало бы воздать хвалу господу богу: дела у нас идут как нельзя лучше». – «У вас-то да, – отвечает она, – у вас все очень мило, а вот у меня милого нет как нет»[41]41
  Эти слова герцогини де Бар относятся к ее двоюродному брату Шарлю де Бурбону, графу Суассонскому, которого она любила, но, будучи протестанткой, не. могла стать его женой. Впоследствии она вышла замуж за Генриха Лотарингского, герцога де Бара.


[Закрыть].

Однажды она велела поставить балет, в котором каждая фигура изображала букву имени Короля. «Ну как, Ваше Величество, – спросила она потом, – вы заметили, что все эти фигуры составляют буквы вашего имени?». – «Ах, сестрица, – отвечал Король, – либо вы плохо пишете, либо мы не умеем читать: никто не заметил того, о чем вы говорите».

В тот день, когда Генрих IV вступил в Париж, он отправился к своей тетке де Монпансье и попросил подать ему варенья. «Не иначе, – сказала она, – как вы спрашиваете его ради насмешки. Думаете, небось, что оно у меня все вышло». – «Да нет, – отвечал Король, – я попросту есть хочу». Она велела принести горшок абрикосового варенья и, положивши Королю, хотела, как полагалось, отведать первая. Король остановил ее и сказал: «Опомнитесь, тетушка!». – «Как? – воскликнула она, – мало я, по-вашему, натворила? Неужто вы меня не подозреваете?». – «Да ничуть не подозреваю, тетушка». – «А! – отозвалась она, – придется, видно, мне стать вашей служанкой!». И в самом деле, с тех пор она преданно служила ему.

При всей храбрости Короля говорят, будто стоило сказать ему: «Враги идут!», – как с ним приключалась медвежья болезнь и он, желая обратить это в шутку, объявлял: «Пойду-ка, постараюсь хорошенько для них!».

Рассказывают, будто в битве при Фонтэн-Франсэз[42]42
  Сражение при Фонтэн-Франсэз было выиграно Генрихом IV 6 июня 1595 г. Эта победа довершила разгром сторонников Лиги.


[Закрыть] ему было несколько досадно видеть перед собою все того же Шапель-оз-Юрсена, впоследствии маркиза де Тренеля.

По натуре своей он был вороват и не мог не взять того, что попадалось ему под руку, но взятое возвращал. Он говаривал, что, не будь он Королем, его бы повесили.

Что до его внешности, представительностью он не отличался. Г-жа де Симье, которая привыкла видеть Генриха III, увидев Генриха IV, сказала: «Я видела Короля, но не видела Его Величества».

В Фонтенбло остался заметный след доброты этого Государя. В одном из садов можно увидеть дом, который как бы уходит в глубь сада и образует выступ. Частный владелец так и не пожелал продать этот дом Королю; и, хотя Король готов был дать за дом гораздо больше, чем он того стоил, принуждать владельца к продаже силою ему не хотелось.

Когда Король видел какой-нибудь обветшалый дом, он говорил: «Это, должно быть, принадлежит мне или церкви».

Маршал де Бирон младший

Этот Маршал был прирожденным воином: участвуя еще совсем молодым в осаде Руана[43]43
  Руан сдался Генриху IV после восьмимесячной осады в 1593 г.


[Закрыть], он по какому-то поводу сказал отцу, что, ежели бы ему дали небольшой отряд людей, которого он добивается, он взялся бы уничтожить большую часть вражеского войска. «Ты прав, – ответил ему маршал, его отец, – для меня это так же ясно, как и для тебя; но надо еще снискать себе уважение. На что мы будем годны, когда война кончится?».

Бирон младший был нагл и почти не считался с людьми. Он говаривал, что все эти принцы – …, годные лишь на то, чтобы их утопить, и что не будь его, Маршала, Королю бы не миновать тернового венца. Маршал был падок на похвалы, Король же хвалил только самого себя, а потому никогда слова не сказал о храбрости де Бирона, что выводило последнего из терпения. Он, впрочем, всегда полагал, что его заслуги вознаграждены недостаточно. Мы читаем, однако, что Генрих IV, посылая маршала де Бирона к королеве Елизавете, называет его в письме к ней «самым смелым пособником своих побед», да и после смерти Маршала Король достаточно доказал, как он его ценил: когда мать покойного Принца[44]44
  Имеется в виду Анри II, принц де Конде.


[Закрыть] объявила, что желает отправиться в Брюссель ради Спинолы, прозванного ею фламандским Бироном, от которого она ждала столь же преданной любви, какой была любовь Бирона французского, Король не мог перенести подобного сравнения и сказал, что весьма неуважительно по отношению к Маршалу ставить его на одну доску с этим торговцем.

Бирон был отнюдь не невежда. Рассказывают, что Генрих IV, будучи во Френе, близ Mo, попросил объяснить ему греческий стих, который можно было увидеть в галерее. Несколько докладчиков Государственного Совета, которые, на свою беду, при сем присутствовали, сделали вид, будто не слышат слов Его Величества; Маршал, проходя мимо, объяснил, что сей стих означает, и поспешно скрылся: так ему было стыдно, что он знает больше, нежели судейские, ибо, чтобы приноровиться к веку, надлежало скорее прослыть грубым неучем, нежели человеком, обладающим познаниями в изящной словесности. В сражении при Арке[45]45
  Генрих IV одержал победу над католической армией при Арке 21 сентября 1589 г.


[Закрыть] пастор д'Амур стал призывать бога с величайшим рвением и страстной верой: «Господи, вот они, – причитал он, – приди, явись! Они уже повержены, бог предает их в наши руки», и т. д. «Как тут не сказать, – заметил Маршал, – что господу богу приходится повиноваться этим чертовым попам!».

Он был довольно милостив к своим слугам. Его управитель Сарро, отец советника и писателя, давно уже настоятельно просил его уменьшить штат прислуги и принес ему однажды список тех слуг, которые были для него бесполезны. «Вот, стало быть, те, – сказал Маршал, прочитав список, – без которых, по-вашему, я прекрасно могу обойтись, по надобно бы знать, обойдутся ли они без меня». И ни одного из них не прогнал.

Господин де Бельгард и многое о Генрихе Третьем

Люди, которые, подобно г-ну де Ракану, хорошо знали г-на де Бельгарда, говорят, что насчет него ходили слухи, и все неверные: во-первых, будто он трус, во-вторых, будто он весьма обходителен, и в-третьих, будто он очень щедр. Правда, он не искал опасности, но мужества отнюдь лишен не был; в дальнейшем мы увидим тому доказательства. Он отличался приятной манерой держаться, был хорошо сложен и весьма охотно смеялся. При первом знакомстве он нравился; но, за вычетом кое-каких любезностей, которые выходили у него довольно мило, все, что он говорил, ровным счетом ничего не значило. Слуги его вечно ходили оборванными, и, если только не предстоял какой-нибудь пышный выезд или нечто подобное, он не тратил и ломаного гроша; но в торжественных случаях тщеславие его вылезало наружу. В седле он красавцем отнюдь не выглядел, разве что в боевых доспехах, ибо они заставляли его держаться прямее; он был статен и силен и прекрасно умел носить оружие.

Одной знатной даме из Оверни, сестре г-жи де Сенетерр, из рода де Ла-Шатр, вздумалось во что бы то ни стало добиться благосклонности г-на де Бельгарда, о коем она была наслышана, и однажды, когда он проезжал неподалеку от тех мест, где она жила, дама эта пригласила его остановиться у себя в доме. Он заехал к ней; она прихорошилась как только могла. Он провел с ней ночь и наутро уехал. Через тридцать лет они снова встретились в Париже; г-жа де Сенетерр ужас как изменилась; он поверить не мог, что это она, и опасался, как бы люди не усомнились в том, что эта женщина когда-то была совсем не дурна собою. Излишне упоминать, что красивая внешность Бельгарда весьма помогла ему преуспеть, снискав внимание Генриха III. Известно, как ответил один из тогдашних придворных, когда его попрекнули, что он не продвигается при Дворе, как Бельгард: «Эка невидаль! – сказал он. – Ему о продвижении и думать не надобно: его достаточно подталкивают сзади». У Бельгарда был красивый голос, и он хорошо пел, но основным занятием своим пение так и не сделал, забросив его довольно рано.

Не было человека более чистоплотного; столь же чистоплотным он был даже в выборе слов …

Однажды, когда последний кардинал де Гиз, архиепископ Реймский, приехал весь в завитках (Он умер, перестав причесываться.) на обед к г-ну де Бельгарду, паж Ивранд шепнул на ухо г-ну Главному (так называли г-на де Бельгарда) следующее четверостишие:

 
Есть слух, что в давние года
Скромней прелаты наши жили:
Молились, и пажи тогда
Подстилкою им не служили.
 

Как-то, когда г-на де Бельгарда ждали в Нанси, куда он должен был отправиться от имени Короля, некий государственный советник герцога Лотарингского возвращался из небольшой поездки в девять часов вечера. Он подъезжает к городским воротам, дабы посмотреть, откроют ли ему, и говорит: «Едет г-н Ле-Гран»[46]46
  Французское слово Le Grand (в данном случае фамилия советника) как имя нарицательное означает «Великий», «Главный». Как уже упоминалось выше, Главный шталмейстер Короля назывался сокращенно Monsieur le Grand, т. е. Господин Главный, отсюда и путаница.


[Закрыть]. Его принимают за г-на де Бельгарда. Раздаются звуки барабанов и труб, появляется множество факелов; люди спрашивают: «Где же господин Главный?». – «Вот он», – отвечают слуги. Ему передают приглашение Герцога пожаловать во дворец. Советник отправляется туда, весьма удивленный такими почестями, ибо знает, что в этот час никому ворот не открывают. Герцог спрашивает его: «Где же господин Главный?». – «Да это я, монсеньер. Меня зовут Ле Гран». – «Вы самый главный дурак», – сказал ему Герцог и вышел, сильно разгневанный оплошностью своей челяди.

Несмотря на большую чистоплотность г-на де Бельгарда, о которой мы уже говорили, у него лет с тридцати пяти стало течь из носу; со временем сие недомогание усилилось. Это весьма коробило покойного короля Людовика XIII, который, однако, не отваживался сказать что-либо Бельгарду, ибо тот пользовался известным уважением. Король велел г-ну де Бассомпьеру побеседовать с ним. Но г-н де Бассомпьер отговорился. «Государь, – сказал он, – в первый же раз, как появится г-н де Бельгард, прикажите всем высморкаться». Король так и сделал, но г-н де Бельгард догадался, кто дал такой совет, и сказал Королю: «Да, верно, Ваше Величество, я страдаю постоянным насморком, но вы отлично можете с ним примириться, коли миритесь с ногами г-на де Бассомпьера». А от ног г-на де Бассомпьера весьма попахивало. Постарались, чтобы размолвка эта дальше не пошла.

Я приведу здесь то, что герцог Ангулемский[47]47
  Герцог Ангулемский – Шарль де Валуа, побочный сын Карла IX и Марии Туше.


[Закрыть], бастард французский, говорит о Бельгарде в своих Мемуарах, касаясь битвы при Арке[48]48
  Генрих IV одержал победу над католической армией при Арке 21 сентября 1589 г.


[Закрыть]: «Среди тех, кто особливо доказал свою доблесть, надобно упомянуть г-на де Бельгарда, Главного шталмейстера, коего храбрость сочеталась с такою скромностью и расположением к столь любезной беседе, что не было никого другого, кто бы являл большую твердость в бою и большую учтивость при Дворе. Он завидел всадника, разукрашенного перьями, каковой предложил обменяться с ним пистолетным выстрелом ради любви к дамам; а коль скоро г-н де Бельгард был их первым любимцем, он посчитал, что вызов касается его; и вот, без промедления, он устремляется на породистом испанском коне по кличке «Фрегуз» и нападает на сего всадника столь же ловко, сколь и отважно; всадник выстрелил издалека в г-на де Бельгарда и промахнулся; тот же, настигнув врага, перебил ему левую руку, так что всадник, обратив тыл, стал искать спасения в бегстве, примкнув к первому попавшемуся своему эскадрону».

Чтобы еще раз повторить, что г-н де Бельгард был отнюдь не лишен мужества, укажем на достойное его поведение в бою при Фонтэн-Франсэз[49]49
  Сражение при Фонтэн-Франсэз было выиграно Генрихом IV 6 июня 1595 г. Эта победа довершила разгром сторонников Лиги.


[Закрыть] и под Ларошелью[50]50
  Речь идет об осаде Ларошели войсками Людовика XIII в 1628 г.


[Закрыть]. Его приставили к Месье[51]51
  Месье – титул брата короля.


[Закрыть], впоследствии герцогу Орлеанскому, дабы подавать советы этому Принцу, когда тот отправился испытывать свою удаль под Ларошель; г-ну де Бельгарду было приказано прежде всего воспрепятствовать боевым схваткам. Из Ларошели вышел отряд, г-н де Бельгард находился от него довольно далеко; пятьдесят молодых дворян устремляются на этих людей; те расступаются и охватывают их с флангов. Г-н де Бельгард, без доспехов, спешит на выручку, приводит своих людей в порядок и ведет назад. Отступая, он видит, что четыре ларошельца окружили какого-то кавалериста. Он вместе с ним вступает в бой, вдвоем против четверых, и выручает всадника.

Что до любовных увлечений г-на де Бельгарда, мне кажется, страсть к королеве Анне Австрийской была его последней любовью. Он то и дело повторял: «Ах, я умираю!». Рассказывают, будто однажды, когда он спросил королеву, как бы она поступила с тем, кто заговорил бы с ней о любви, она ответила: «Я бы его убила». – «Ах, умираю!» – воскликнул он. И, однако, Королева отнюдь не убила Бекингема, который оттеснил нашего героя, царедворца Генриха III. Вуатюр написал по этому поводу следующее стихотворение:

 
Сверкнув звездой падучей,
Роже (Бельгарда звали Роже) разбился в пух,
И ныне ходит слух —
Его де с Луврской кручи,
Попав нежданно в случай,
Заморский сбил петух.
 

Однажды дю Мутье, художник, о котором речь впереди, застал г-на де Бельгарда в самом дурном настроении: он одевался и никак не мог найти желтой ленты в коробке, которую велел себе принести. «Вот они, всех цветов! – воскликнул он. – Нет только той, какая мне нужна сегодня. Ну не несчастный ли я человек? Никогда не могу найти то, что мне надобно». Г-жа де Рамбуйе, которой рассказали об этом случае, заметила, что, судя по всему, Бельгарду это передалось от Генриха III, о котором г-н Берто, поэт, состоявший в ту пору королевским чтецом, а впоследствии епископ Сейский, говорил примерно то же самое. «Однажды, после полудня, – рассказывал он, – Генрих III лежал у себя на постели, с довольно грустным видом рассматривая изображение Богоматери в Часослове, переплет которого ему не нравился; а были другие Часословы, куда ему хотелось бы это изображение поместить. «Берто, – обратился он ко мне, – как бы нам переклеить эту Богоматерь в другой Часослов? Вырежи ее!». Я трепеща взял ножницы и мысленно призвал на помощь всю свою ловкость и уменье; однако, в двух-трех местах все же получилось неровно. «Ах! – воскликнул Король, – бедная моя картинка! Этот увалень мне ее испортил! Экий нескладный! И кто только мне его прислал?»». Чего он тут с досады не наговорил! Появляется г-н де Жуайез. Король пеняет ему на Берто: Берто ни на что не годен, его утопить мало. «И тут как раз, – добавляет г-н Берто, – прибывает посланник. – «До чего же несносен этот посланник! – воскликнул Король. – Вечно он некстати! Все же дайте мне мою мантию». И он проследовал в аудиенц-зал. Вы бы сказали, что это какой-то бог: столько в нем было величия. Отсюда можно заключить, что государь сей был по природе своей слаб и изнежен, но в определенных случаях умел себя превозмочь. Он был щедр и шел на траты всегда охотно». Все тот же Берто явился к нему как-то на прием; но хотя, на его собственный взгляд, он был разодет весьма пышно, Король сокрушенно сказал: «Берто, ну как вы одеты? Сколь велико ваше содержание?». – «Такое-то, государь». – «Я вам его удвою, но извольте одеваться лучше».

По пути на Сен-Жерменскую ярмарку Генрих III заметил спящего юношу; в ту пору в одном из приходов освободилась довольно выгодная должность настоятеля и многие лица наперерыв добивались ее. «Я хочу отдать ее этому мальчику, – сказал Король, – пусть хвалится, что счастье ему во сне привалило». Юношу звали Бенуаз; (От него пошли парижские Бенуазы.) Король привязался к нему и назначил секретарем своего кабинета. На Бенуазе лежала обязанность держать всегда наготове отточенные перья, ибо Король писал довольно часто. Однажды, дабы попробовать, хорошо ли пишет перо, Бенуаз вывел наверху чистого листа: «Хранителю моей казны…». Король обнаружил этот лист и дописал: «Настоящим уплатите Бенуазу, моему секретарю, сумму в три тысячи экю» – и подписал. Бенуаз нашел это распоряжение и получил деньги.

Альбер де Гонди, впоследствии маршал и герцог де Рец, был первым камер-юнкером при Карле IX; когда на престол взошел Генрих III, он, будучи тонким придворным, сразу уразумел, что его принудят отказаться от этой должности, ибо она создана для людей, способных нравиться, и не подходит тому, кто неприятен лицом. И вот он является к Королю и подает ему прошение об отставке. Король назначил на эту должность г-на де Жуайеза, а на следующий день послал грамоту на герцогский титул г-же де Рец с любезной припиской, «что она из слишком хорошей семьи, чтобы не быть причисленной к рангу, к коему причислены менее знатные, нежели она». И это было гораздо более учтиво, чем ежели бы Король послал грамоту ее мужу. Г-жа де Рец была вдовой сына адмирала д'Аннебо. Ее мать, г-жа де Дампьер из рода де Вивон, (Дочь же была из рода Клермон-Таллар де Тоннер.) не сумев помешать дочери выйти замуж за г-на Реца, прокляла ее. Г-жа Дампьер была в свое время фрейлиной королевы Елизаветы[52]52
  Г-жа де Дампьер (мать) была фрейлиной королевы Луизы, жены Генриха III, а не королевы Елизаветы.


[Закрыть]. Рассказывают об одном весьма мудром ее поступке. Она сделала одну из своих племянниц фрейлиной королевы Луизы и, заметив в одно прекрасное утро, что Король больно уж ласков с молодой девушкой, посадила ее в карету и отправила к отцу. Король не посмел ничего сказать. Даму эту весьма почитали, и все питали к ней уважение.

Г-жа де Рец, невзирая на материнское проклятье, имела множество детей. Маркиз де Белиль, ее старший сын, женился на девице из рода Лонгвиль, которая отличалась красотой и приятным сложением; она пожелала отомстить за смерть мужа, убитого в Мон-Сен-Мишеле[53]53
  Губернатор Фужера Венсан Делоне умер в 1596 г.; герцог де Меркер отдал его пост маркизу де Белилю, обещав ему и должность коменданта крепости Мон-Сен-Мишель, если он сумеет добиться ее сдачи. При попытке овладеть крепостью маркиз де Белиль был убит.


[Закрыть], а потом постриглась в монахини, став настоятельницей в Фонтевро, а затем основательницей общины Кальвэр. Она ввела там новые реформы и умерла в святости…

Г-н де Бельгард велел учинить на своем надгробии надпись, что имел честь состоять в числе друзей покойного Графа[54]54
  Имеется в виду Луи де Бурбон, граф Суассонский, унаследовавший от отца должность первого гофмаршала Франции, т. е. главы всего дворцового штата короля. С юных лет участвовал во многих придворных интригах. После неудачного заговора, куда его вовлек Гастон Орлеанский (1636), бежал в Седан, переметнулся на сторону имперцев и погиб в бою 6 июля 1641 г. при Марфе с французскими войсками маршала Шатийона, потерпевшими поражение.


[Закрыть].

Кардинал де Ришелье сослал г-на де Бельгарда в Сен-Фаржо, где он пробыл лет восемь или девять. Покойный Принц[55]55
  Имеется в виду Анри II, принц де Конде.


[Закрыть], управлявший Бургундией, пожелал приобрести поместье Серр, которое г-н де Бельгард купил у г-жи де Меркер, дабы сделать из него герцогство, и дал ему свое имя[56]56
  Произошло это в 1620 г.


[Закрыть]. Покупка была совершена так, чтобы земля перешла к брату г-на де Бельгарда, г-ну де Терму, и его сыновьям, которые были тогда еще живы. Г-н де Терм умер первым, оставив после себя единственную дочь, которую г-н де Бельгард выдал за г-на де Монтеспана (ныне г-на де Бельгарда) сына своей сестры. Итак, покойный Принц купил поместье Бельгарда, а г-н де Бельгард приобрел Шуази, в Орлеанском лесу, родовую землю семьи Лопиталь, и дал ей название Бельгард. Именно на этом основании нынешний г-н де Бельгард, сын его сестры, носящий фамилию Гондрен (поначалу Монтеспан), претендует на герцогский титул. У него детей нет, но у его братьев, маркизов д'Антен и Терм-Пардайан, они есть. Правда, умом эти отпрыски не отличаются. Архиепископ Санский тоже его брат.

При нас г-н де Бельгард вновь появился при Дворе после смерти кардинала де Ришелье и носил траур по этому правителю, который не переносил его насморка. Вскоре после этого, правда, г-н де Бельгард умер.