Текст книги "Занимательные истории"

Автор книги: Рео Жедеон де Таллеман

Г-н де Нуайе и епископ Мандский

Фамилия сеньора де Нуайе была Сюбле. Он доводился родственником господам де Ламотт-Уданкурам, второй из этой семьи был епископом Мандским и пользовался потом расположением кардинала де Ришелье: он-то и представил Кардиналу г-на де Нуайе. Расскажу все, что знаю о епископе Мандском. Это был человек деятельный и гордый, который желал, чтобы обещанное ему всегда выполнялось. Однажды г-н Бутийе, ревновавший Епископа, не разрешил ему войти в спальню Кардинала, сказав (и это соответствовало истине), что ему приказано никого не впускать и он де сейчас доложит Его Высокопреосвященству о приходе епископа Мандского. Дверь была полуоткрыта, епископ Мандский толкает ее; г-н Бутийе падает, Епископ стремительно входит в альков; Кардинал лежит в постели. «Монсеньер, – говорит Епископ, – я нахожу весьма странным, что г-н Бутийе захлопывает дверь перед моим носом; я уверен, что вы не давали ему приказания обходиться со мною таким образом». Кардинал ничего не отвечает. Епископ Мандский отправляется к себе в Пикардию и более ни о чем не беспокоится. «Ежели они меня оставят здесь, – говорил он, – я буду только доволен». Кардинал не мог обойтись без Епископа и послал за ним; именно он и ведал всем снабжением при осаде Ла-Рошели[208]208
  Речь идет об осаде Ла-Рошели войсками Людовика XIII в 1628 г.


[Закрыть]. Умирая, – а умер он во время осады, – он завещал похоронить себя в городе, когда тот будет взят. Это он побудил Баррада уйти с должности Первого шталмейстера Малой конюшни, потребовав за уход в отставку сто тысяч экю. Королю не терпелось отдать эту должность Сен-Симону. Кардиналу хотелось помедлить с выплатой вышеозначенной суммы, и сделать так, чтобы со временем о ней позабыли. Епископ сказал ему: «Монсеньер, г-н де Баррада действовал, опираясь на данное мною слово, я скорее продам мои бенефиции, нежели нарушу свое обещание». Кардинал не смог противиться, и Баррада получил положенную сумму.

У г-на де Нуайе была настоящая лакейская душа. Монтрей, личный секретарь Герцогини Орлеанской, был секретарем и у покойной Мадам[209]209
  Мадам – титул жены брата короля.


[Закрыть], которая, будучи беременной, почиталась Королевой и возглавила при Дворе особую партию. Герцогиня выказывала Монтрею, в прошлом наставнику нынешнего Герцога де Гиза, свое доброе расположение. Однажды де Нуайе, который приходился Монтрею родственником, прогуливался вместе с ним. «А вы не боитесь, – спросил его смеясь. Монтрей, – что такая вот прогулка со мною может вам повредить?». Де Нуайе тотчас расстался с Монтреем и с тех пор ни разу не заговорил с ним до самой смерти Мадам. Правда, когда де Нуайе вошел в милость, он как-то вспомнил о Монтрее.

Этот невысокий человечек хотел все сделать сам и завидовал решительно всем. Он вредил всюду, где только мог, г-ну Демаре, который во многом знает толк и имеет склонность к архитектуре, ибо опасался, как бы Демаре чего-нибудь у него не отнял: ему немало хлопот доставляла его должность Суперинтенданта по строительным работам, а ему очень хотелось успеть закончить Лувр и позолотить галерею по всей длине так, как позолочен один из ее концов; именно он и приказал это сделать.

Его ханжество безобразно проявилось в том, что он сжег несколько весьма ценных полотен, изображавших обнаженных женщин и находившихся в Фонтенбло. При всем том он содержал надлежащим образом штат Королевского Двора. Он был смотрителем замка Фонтенбло. Маршал де Брезе, дабы вывести его из себя, вставлял всегда непристойности в письма, которые ему писал, вроде: «Идите вы на … с вашими … приказами!». – «И после таких мерзостей, – говорил маленький человек, – еще хотят, чтобы дела у Короля процветали!». Он ведал и Военным департаментом.

Однажды Кардинал хотел вызвать нотариуса. «Этого не надобно, Монсеньер, – сказал де Нуайе, – я Королевский секретарь и сделаю все, что нужно». Как-то Кардинал случайно сломал хорошенькую тросточку, которую очень любил. Наш коротышка взял ее, починил и принес Его Высокопреосвященству. Говорят, что сам он не воровал, но позволял воровать нижестоящим. Овдовев, он дал обет вступить в Орден Иезуитов, но не был обязан носить рясу и жить иначе, чем миряне. Университету он напортил всем, что было в его силах. После себя он оставил простофилю сына. (Сын г-на де Нуайе, которого зовут Ла-Буассьер, ничуть не лишен ума; но это своего рода духовидец и скупердяй, который ведет уединенную жизнь и почти ничем не интересуется и ничем не озабочен. На него перевели участок земли Дангю, купленный его отцом, не обратившим достаточного внимания, заложена эта земля или нет; он потерял этот участок. В 1672 году он был еще жив.) Именно де Нуайе сообщил покойному Королю, что Кардинал хранит у Моруа пятьдесят тысяч экю. Его опала описана в «Мемуарах эпохи Регентства».

Сен-Прей

Это он, де Нуайе, был причиной смерти Сен-Прея, и Сен-Прей верно сказал: «Это ханжа, никогда он меня не простит». Сен-Прей намылил голову маленькому д'Обре, которого Нуайе поставил в Аррасе во главе финансового ведомства. Это не означает, что Сен-Прей не был вспыльчив, не походил на тирана; но он был порядочным человеком и много тратил. В процессе, опубликованном по его делу, хранится довольно нелепое письмо покойного Короля, вот оно: «Честный и благородный Сен-Прей, живите взятками, ощипывайте курицу тишком; поступайте, как поступают такие-то и такие-то, делайте то, что делают многие другие в своих провинциях; все для вас, в вашей области вы полный хозяин; рубите, режьте – вам все дозволено!».

Людовик Тринадцатый

Людовика Тринадцатого женили еще мальчиком.

Он пожелал послать кого-нибудь, кто мог бы доложить ему, как сложена Испанская инфанта. Он избрал для этого отца своего кучера, словно дело шло об осмотре лошадей.

Проявлять свои любовные чувства Король начал прежде всего к своему кучеру Сент-Амуру. Потом он почувствовал склонность к Арану, псарю. Великий приор Вандомский, командор де Сувре и Монпуйан-Ла-Форс, человек умный и мужественный, но некрасивый и рыжеватый (он погиб впоследствии, во время войны с гугенотами), были удалены один за другим Королевою-матерью. Наконец появился г-н де Люин.

Ножан Ботрю, капитан стражи Королевских дверей, никогда, собственно говоря, не ходил в фаворитах; но Король к нему благоволил до того, как кардинал де Ришелье стал первым министром (Ботрю сильно выиграл). О других мы будем говорить по мере того, как они станут появляться в нашем рассказе.

Покойный Король[210]210
  Покойный король – т. е. король Людовик XIII.


[Закрыть] был неглуп; но, как я уже однажды сказал, ум его имел склонность к злословию; говорил он с трудом, (Г-н д'Аламбон сильно заикался. Король, увидевший его в первый раз, обратился к нему, заикаясь, с каким-то вопросом. Тот, как вы можете себе представить, ответил ему таким же образом. Это неприятно поразило Короля, словно этот человек желал посмеяться над ним. Подумайте только, как это все выглядело правдоподобно! И ежели бы Короля не уверили, что этот дворянин – заика, Король, быть может, обошелся бы с ним дурно.) и поскольку в придачу он отличался робостью, то и держался, как правило, нерешительно. Он был хорошо сложен, довольно сносно танцевал в балетах, но почти всегда изображал смешных персонажей. Он прочно сидел в седле, мог при случае легко снести усталость и умел выстроить армию в боевой порядок.

Кардинал де Ришелье, который опасался, как бы Короля не прозвали Людовиком-Заикой, пришел в восторг, когда подвернулся случай назвать его Людовиком Справедливым. Произошло это, когда г-жа Гемадек, жена Фужерского губернатора[211]211
  Губернатор Фужера в Бретани, барон Тома де Гемадек, убивший барона де Неве (1616), получил от короля Людовика XIII отказ в помиловании. Он пытался завладеть Фужером, чтобы спастись там от преследования, но, вынужденный сдаться, был арестован и казнен в Париже 27 сентября 1617 г.


[Закрыть], с плачем и причитанием бросилась к ногам Короля; это его ничуть не тронуло, при всем том, что она была очень красивой. (Впоследствии Пон-де-Курле женился на дочери этой женщины. Это мать герцога Ришелье, ныне г-жа д'Оруа. Гемадеку отрубили голову: он взбунтовался глупейшим образом.) В Ларошели это прозвище закрепилось за Королем благодаря милостивому обращению с ларошельцами. Кто-то шутя добавил «аркебузир»[212]212
  Аркебузир – солдат, вооруженный аркебузой, старинным фитильным ружьем, применявшимся в XIV–XVI вв.


[Закрыть], и стали говорить: Людовик, «Справедливый аркебузир». Однажды, спустя уже много времени, Ножан, играя с Королем не то в мяч, не то в волан, крикнул ему: «Бейте, Государь!». Король промахнулся. «О! – воскликнул Ножан, – вот уж взаправду Людовик Справедливый». Король не рассердился.

Он был немного жесток, как и большинство замкнутых и малодушных людей, ибо правитель наш доблестью не отличался, хотя и желал прослыть отважным. При осаде Монтобана[213]213
  Осада Монтобана, одного из оплотов кальвинистов, войсками Людовика XIII происходила в 1621–1622 гг.


[Закрыть] он безучастно взирал на тех гугенотов, которых Бофор[214]214
  Бофор, один из военачальников герцога де Рогана, обезглавленный по приговору Тулузского суда в 1628 г.


[Закрыть] велел оставить в городе; большинство из них были тяжело ранены и лежали во рвах замка Королевской резиденции (рвы эти были сухие, и раненых снесли туда, как в наиболее надежное место); Король так ни разу и не распорядился напоить их. Несчастных пожирали мухи.

Долгое время он развлекался тем, что передразнивал гримасы умирающих. Узнав, что граф де Ларош-Гийон (Это был человек, который умел забавно говорить.) находится при смерти, Король послал к нему дворянина, дабы справиться, как он себя чувствует. «Скажите Королю, – ответил граф, – что он сможет поразвлечься довольно скоро. Ждать вам почти не придется: я вот-вот начну свои гримасы. Не раз помогал я ему передразнивать других, нынче настает мой черед». Когда Сен-Map был осужден, Король сказал: «Хотел бы я посмотреть, как он гримасничает сейчас на эшафоте».

Иной раз он довольно разумно рассуждал в Совете и даже, казалось, одерживал верх над Кардиналом. Быть может, тот незаметно для него нарочно доставлял ему это маленькое удовольствие. Короля погубило безделье. Некоторое время у власти стоял Пизьё, затем Ла-Вьевиль, Суперинтендант Финансов, который стал чем-то вроде министра еще до того, как наступило всемогущество Ришелье, и чуть было не взбесил решительно всех. Ему нравилось выводить из терпения дам, которые приходили к нему на прием. Когда у него просили денег, он протягивал руки вперед, словно для плавания, приговаривая: «Плыву, плыву, дна-то уже под ногами нет». Скапен[215]215
  Скапен – комический персонаж, подобно Арлекину и Доктору, известен во Франции с эпохи Людовика XIII. Здесь под именем Скапена Таллеман упоминает, по-видимому, о каком-то итальянском актере, не называя его по имени.


[Закрыть] пришел к нему однажды, не помню уж с какою просьбой; стоило ему появиться, как Ла-Вьевиль начинает паясничать. Скапен смотрит на него и наконец говорит: «Вы, сударь, все моим ремеслом занимаетесь, займитесь-ка теперь своим». Король, заставив Ла-Вьевиля поесть моченого сена, дабы уподобить его лошади, назавтра вверяет ему Суперинтендантство финансов. Кто из них, по-вашему, больше заслужил есть сено? Когда, наконец, маршал Орнано добровольно сел в Бастилию, дабы оправдаться в том, в чем, по его словам, он обвинялся, пошел слух, что причиной тому – Ла-Вьевиль. Слуги Месье[216]216
  Месье – титул брата короля.


[Закрыть] вывели из себя своего хозяина, который ругался до тех пор, пока Ла-Вьевиль не был уволен в отставку; случилось это в Сен-Жермене; и в самый день его отъезда поварята, как говорят, устроили ему ужасающий кошачий концерт, дабы выставить его за дверь. Возмущенный разнузданным поведением Мулинье и Жюстиса, двух музыкантов придворной Капеллы, которые служили ему недостаточно ревностно, Король наполовину урезал им жалованье. Марэ, шут Короля, придумал, как им поступить, дабы вернуть себе утраченное. Они отправились вместе с ним на вечернюю аудиенцию Короля и станцевали там шуточный танец полуодетыми: тот, кто был в куртке, не надел штанов. «Что это значит?» – спросил Король. «Это, значит, Государь, – ответили они, – что люди, которые получают лишь половину жалованья, и одеваются лишь наполовину». Король засмеялся и вернул им свою милость.

Во время путешествия в Лион в небольшом городке Турнюсе (между Шалоном и Маконом) настоятель монастыря Францисканцев[217]217
  Францисканцы – один из католических монашеских нищенствующих орденов, основанный в начале XIII в. в Италии Франциском Ассизским.


[Закрыть] хотел уверить Королеву-мать[218]218
  Королева-мать – т. е. Мария Медичи, мать Людовика XIII.


[Закрыть], что Король, бывший здесь проездом, заставил заговорить немую наложением руки, словно желая исцелить ее от золотухи[219]219
  Французские короли якобы обладали даром исцелять от золотухи наложением руки.


[Закрыть]; Королеве указали эту девицу. Монах утверждал, что сам при сем присутствовал, а ему вторил весь город. По этому случаю отец Суфран устроил крестный ход с песнопениями. Королева берет монаха с собой и, догнав Короля, говорит ему, что он должен возблагодарить бога за ниспосланную ему милость совершить через него столь великое чудо. Король отвечает, что ему непонятно, о чем идет речь, а францисканец говорит: «Взгляните, как скромен наш добрый Государь!». В конце концов Король заявил, что все это надувательство, и хотел было послать солдат, чтобы наказать обманщиков.

В ту пору он любил уже г-жу д'Отфор, которая была всего лишь фрейлиной Королевы. Подружки говорили ей: «Милочка, тебе ничего не перепадет: Король наш – праведник».

Г-жа де Ла-Флотт, вдова одного из господ дю Белле, обремененная детьми и заботами, вызвалась, хотя эта должность была и ниже ее достоинства, стать наставницей фрейлин Королевы-матери и добилась этого благодаря своей назойливости. Дочку своей дочери, как только той исполнилось двенадцать лет, она отослала Королеве-матери: эта девочка и стала г-жой д'Отфор. Она была красива. Король влюбился в нее, а Королева его приревновала, на что он не обращал никакого внимания. Молодая девушка, подумывая о замужестве, а может быть – желая дать Королю повод для беспокойства, стала принимать кое-какие знаки внимания от других. Неделю он был с нею очень хорош; следующую неделю он ее уже почти ненавидел. Когда Королеву-мать арестовали в Компьене[220]220
  Королева-мать, Мария Медичи, была арестована по приказу кардинале Ришелье 23 февраля 1631 г. в Компьене. В июле того же года бежала. До конца дней она прожила в изгнании. Умерла в Кельне в 1642 г.


[Закрыть], г-жу де Ла-Флотт сделали статс-дамой вместо г-жи дю Фаржн, а ее внучка получила право на потомственное занятие должности своей бабки.

Не помню уж, во время какой поездки Король отправился на танцы в небольшом городе; в конце бала девушка, по имени Катен Го, встала на стул, дабы вынуть из деревянного шандала огарок свечи, но не стеариновой, а сальной. Король заявил, что она это сделала так изящно, что он в нее влюбился. Уезжая, он велел дать ей десять тысяч экю за ее добродетель.

Король увлекся затем девицей де Лафайетт. Королева и г-жа д'Отфор стакнулись против нее и с той поры действовали заодно. Король вернулся к г-же д'Отфор, Кардинал велел ее прогнать; это, однако, не нарушило ее союза с Королевой.

Однажды г-жа д'Отфор держала в руке какую-то записку. Король хотел прочесть ее, она не давала. Наконец он решил отнять записку; г-жа д'Отфор, которая его хорошо знала, спрятала листок на груди и сказала: «Ежели хотите, возьмите записку отсюда». И знаете, что сделал Король? Взял каминные щипцы, боясь дотронуться рукою до ее груди.

Когда покойный Король начинал увиваться вокруг девицы, он говорил: «Отбросьте дурные мысли». С замужними женщинами он не церемонился. Однажды он придумал мотив, который ему очень нравился, и послал за Буаробером, чтобы тот написал слова. Буаробер сочинил куплеты, посвященные любви Короля к г-же д'Отфор. Король сказал: «Стихи подходят, но только надобно выкинуть слово «вожделею», ибо я вовсе не «вожделею»». Кардинал заметил: «Эге, Буа, да вы в почете: Король посылает за вами». Буаробер рассказал, в чем деле. «О! знаете, что надо сделать? Возьмем-ка список мушкетеров». В списке значились имена беарнцев, земляков Тревиля, да все такие, от которых язык сломаешь; пользуясь ими, Буаробер написал куплеты, и Король нашел их замечательными.

Его любовные увлечения были престранными: из чувств влюбленного он взял одну ревность. С г-жой д'Отфор (Король сделал ее статс-дамой по праву преемственности; она получила несколько дарственных грамот.) он беседовал о лошадях, собаках, птицах и о других подобных предметах. Но к д'Эгийи-Вассе он ее ревновал; пришлось его убеждать, что последний доводится красавице родственником. Король захотел проверить это у д'Озье; д'Озье знал, в чем дело, и подтвердил все, что требовалось. Этот г-н д'Эгийи был человеком весьма тонкого обращения; (Его звали красавцем д'Эгийи.) он долго выказывал свою любовь к Королеве с помощью, поклонов, а этого для Королевы уже достаточно; Кардинал удалил его, потому что сей молодой человек ничего не боялся. Он пренебрежительно относился к генерал-инспектору артиллерии, ухаживая у него под носом за г-жой де Шале. Это был человек хладнокровный: он командовал галерой и, проявив чудеса храбрости в бою близ Генуи, который дан был после рождения Дофина и где он выразил свое неодобрение г-ну Пон-де-Курле, не желавшему атаковать неприятеля, получил мушкетную пулю в лицо, совершенно его обезобразившую. Жить он не захотел и перевязать себя не позволил.

У Королевы, судя по «Дневнику» Кардинала, был выкидыш из-за того, что ей поставили горчичник. До того, как она забеременела Людовиком XIV, Король спал с ней очень редко. Это называлось «класть подушку», ибо обычно Королева себе ее не клала. Когда Королю сообщили, что Королева беременна, он сказал: «Должно быть, это еще с той ночи». Из-за каждого пустяка он принимал подкрепляющее, и ему часто пускали кровь; это никак не улучшало его здоровья. Я забыл сказать, что лейб-медик Короля Эруар написал о нем несколько томов – его историю со дня рождения до осады Ла-Рошели[221]221
  Речь идет об осаде Ла-Рошели войсками Людовика XIII в 1628 г.


[Закрыть], – где только и читаешь, в котором часу Король пробудился, позавтракал, плюнул, ходил по малой и большой нужде и т. д. (Маре говорил Королю: «В вашем ремесле есть две вещи, к которым я никак не мог бы привыкнуть». – «Что же это?» – «Есть одному, а … в компании».)

В начале царствования Король был довольно жизнерадостен и недурно развлекался с г-ном де Бассомпьером…

Порою Король говорил довольно забавные вещи. Сын Себастьена Заме, погибший при Монтобане в чине бригадного генерала (в те времена это был высокий чин), держал при себе Лаверня (ставшего впоследствии воспитателем герцога де Брезе), который интересовался архитектурой и кое-что в ней понимал. Этот Заме был человеком весьма степенным и всегда отвешивал чинные поклоны. Король говорил, что когда Заме отвешивает свои поклоны, ему так и кажется, будто позади стоит Лавернь и измеряет их своим аршином. Это он написал песенку:

 
Посейте семячко кокетства,
И пышно рогачи взойдут.
 

Баррада

Король страстно любил молодого Баррада; его обвиняли, будто он предавался с ним всяческим мерзостям. Баррада был хорошо сложен. Итальянцы говорили: La bugerra ha passato i monti, passera ancora il concilio[222]222
  Итальянский грех одолел горы, одолеет их и (Тридентский) Собор (ит.). – Смысл этого выражения в том, что Франция, вопреки всем усилиям реакционного католического духовенства, отказалась следовать решениям Тридентского собора (Италия, 1545 г.), жестоко осудившего реформатскую ересь, и так и не ввела у себя инквизиции. Здесь шутливо утверждается, что ревностные католики Италии имеют, мол, все основания надеяться на распространение во Франции «итальянского благочестия», поскольку там получил широкое распространение «итальянский грех» (т. е. гомосексуализм), весьма обычный порок в XVI–XVII в. при французском дворе, проникший якобы тоже из Италии.


[Закрыть].

Преследуя финансистов, Королева-мать была особенно беспощадна к Бомарше из-за его зятя, маршала де Витраи. Чтобы спасти его, задумали сосватать дочь другого его зятя, м-ль де Ла-Вьевиль, за Баррада, дав за нею восемьсот тысяч ливров. Короля это весьма порадовало. «Но, – сказал он, – уж надобно тогда дать круглую сумму, пусть будет миллион». Баррада рассказал об этом какому-то болтуну; кардинал де Ришелье, который не хотел, чтобы Ла-Вьевиль получил поддержку, и, быть может, желая угодить Королеве-матери, сказал Королю: «Государь, все это прекрасно, но Бомарше предложил мне (это была ложь) миллион за должность Королевского казначея, которая стоит вдвое больше». Это взбесило Витри и Ла-Вьевиля; сватовство расстроилось. К тому же Бомарше был повешен заочно[223]223
  Т. е. было повешено его изображение.


[Закрыть] во дворе Судебной палаты; он оставил огромные богатства. Ему принадлежали остров Эгийон, неподалеку от Ларошели, и шесть кораблей, кои он посылал в Индию. Он старался всех убедить, что источник его богатства в торговле.

Я слышал от г-на Баррада, человека отнюдь не богатого, что кардинал де Ришелье и покойная Королева-мать сильно затуманили мозги покойному Королю. Они использовали подставных лиц, которые приносили письма, направленные против самых знатных придворных. Королева-мать писала Королю: «Ваша жена любезничает с г-ном Монморанси, с Бекингемом, с таким-то и таким-то». Духовники, будучи подкуплены, говорили ему все то, что им приказывали. Баррада был по природе грубоват; он вскоре подал повод к кривотолкам на свой счет. Король не желал, чтобы он женился, а Баррада, влюбленный в красавицу Крессиа, фрейлину Королевы, хотел во что бы то ни стало обручиться с нею. Кардинал воспользовался возмущением Короля, чтобы избавиться от его любимца. И вот Баррада сослали в собственное поместье. Его место занял Сен-Симон. (Король привязался к Сен-Симону, как говорили, потому, что этот юноша постоянно доставлял ему новости, связанные с охотой, а также потому, что он не слишком горячил лошадей и, трубя в рог, не напускал туда слюны. Вот в чем следует искать причины его преуспеяния.)

Сен-Симон

Он был камер-пажом, так же как и Баррада; но он и поныне остается человеком ничуть не привлекательным, который к тому же прескверно сложен. Этот фаворит продержался дольше, чем его предшественник, и опередил на два-три года Господина Главного; он разбогател, стал герцогом, пэром и членом Высшей Судебной палаты. Кардинал и на этот раз воспользовался неудовольствием Короля, ибо не хотел, чтобы эти любимчики пускали слишком глубокие корни.

После этого г-н де Шавиньи, которому Баррада не поклонился, уж не помню где, из-за того, что тот позволил себе при встрече с ним какую-то неучтивость, старается его устранить. Баррада посылают приказ отправиться в отдаленную провинцию. Король сказал: «Я его знаю, меня он ослушается». Пристав, который явился к Баррада, узнав, что тот желает изложить свой ответ королю лично, предпочел получить его в письменном виде, и Кардинал сказал, что пристав поступил благоразумно; но он выбранил г-на де Шавиньи, заявив ему: «Вы этого хотели, г-н де Шавиньи, вы этого хотели, сами и расхлебывайте». Дело так ничем и не кончилось, и во время осады Корби[224]224
  В 1636 г. испанцы, перейдя границу Пикардии, оставленную французами незащищенной, почти без потерь заняли города Ла-Капель, Катле и Корби.


[Закрыть] Баррада, получив разрешение на Королевскую аудиенцию, предложил графу Суассонскому арестовать Кардинала, для чего просил пятьсот всадников: он де отправится в сопровождении своих друзей и близких и станет ждать Кардинала в горном проходе, с голубой лентой через плечо и жезлом капитана Гвардии; увидев человека, которого Король все еще любит, Кардинал непременно удивится, растеряется, и тогда его можно будет отвезти куда угодно; Король, сказал он, рассержен угрозою набегов со стороны испанцев, нехваткою самого необходимого, и можно не сомневаться, что он ненавидит Кардинала. «Я поговорю об этом с Месье», – сказал граф Суассонский, «Ваша Светлость, – ответил Баррада, – я не желаю иметь дело с Месье». Все это открылось. Баррада получил приказ удалиться в Авиньон и повиновался.

Усердие, которое прилагали к тому, чтобы позабавить Короля охотой, немало способствовало пробуждению в нем жестокости. (Однажды, когда Король, танцевал уж не помню какой балет, посвященный «Охоте на дроздов», которую он нежно любил и которую назвал «Дроздовочкой», некто г-н де Бурдонне, знавший г-на Годо, впоследствии епископа Грасского, ибо его земли лежат по соседству с Дре, откуда родом этот прелат, написал последнему письмо: «Милостивый государь, зная, что вы изящно сочиняете стихи, очень прошу вас написать оные к балету Короля, коим я имею честь заниматься, и почаще упоминать в сих куплетах слово «Дроздовочка», весьма любимое Его Величеством». Г-н Годо и по сю пору трудится над этими стихами.) Однако охота далеко не заполняла весь его досуг, и у него оставалось еще достаточно времени, чтобы томиться от скуки. Почти невозможно перечислить все те ремесла, которым он обучился, помимо тех, что касаются охоты: он умел делать кожаные штанины, силки, сети, аркебузы, чеканить монету; герцог Ангулемский говаривал ему в шутку: «Государь, отпущение грехов всегда с вами». Король был хорошим кондитером, хорошим садовником. Он выращивал зеленый горошек, который посылал потом продавать на рынке. Говорят, будто Монторон купил его по весьма дорогой цене, ибо горошек был самый ранний. Тот же Монторон скупил, дабы угодить Кардиналу, все его рюэльское вино, и Ришелье в восторге говорил: «Я продал свое вино по сто ливров за бочку».

Король стал учиться, шпиговать. Можно было наблюдать, как является конюший Жорж с отличными шпиговальными иглами и прекрасными кусками филейной части телятины. Как-то раз, не помню уж кто сказал, что Его Величество шпигует. «Его Величество» и «шпигует» – не правда ли, эти слова замечательно подходят одно к другому!

Чуть было не запамятовал еще одно из ремесел Короля: он отлично брил – и однажды сбрил всем своим офицерам бороды, оставив маленький клочок волос под нижней губою. (С той поры те, кто еще не достиг слишком пожилого возраста, бреют бороду и оставляют только усы.) На это была написана песенка:

 
О борода моя, о горе!
Кто сбрил тебя, сказать изволь?
Людовик, наш король:
Он бросил вкруг себя орлиный взор
И весь обезбородил двор.
Лафорс, а ну-ка покажитесь:
Сбрить бороду вам тоже след.
Нет, государь, о нет!
Солдаты ваши, точно от огня,
Сбегут от безбородого меня.
Оставим клинышек-бородку
Кузену Ришелье, друзья,
Нам сбрить ее никак нельзя:
Где, к черту, смельчака такого я возьму,
Что с бритвой подойдет к нему?
 

Король сочинял музыку и неплохо в ней разбирался. (Он написал мелодию к рондо на смерть Кардинала:

 
Ну вот, он умер, он от нас убрался, и т. д.
 

Сочинил это рондо Мирон, чиновник Счетной палаты.) Занимался немного и живописью. Словом, как сказано в его эпитафии:

 
Какой отменный вышел бы слуга
Из этого негожего монарха!
 

Его последним ремеслом было изготовление оконных рам совместно с г-ном де Нуайе. Все же в нем находили и некое достоинство, свойственное царственной особе, ежели таким достоинством можно считать притворство. Накануне того дня, когда Король арестовал герцога Вандомского и его брата, он был с ними крайне ласков, и на другой день спросил г-на де Лианкура: «Могли бы вы это предположить?», – на что г-н де Лианкур ответил: «Нет, Государь, вы слишком хорошо сыграли свою роль». Король дал понять, что такой ответ не слишком ему приятен; тем не менее казалось, будто он хочет, чтобы его похвалили за умелое притворство.

Однажды он сделал нечто такое, чего никогда бы не допустил его брат. Плесси-Безансон представил ему какой-то отчет; и, поскольку это был человек весьма увлеченный тем, что делает, он раскладывал свои ведомости на столе королевского кабинета, надев по рассеянности свою шляпу. Король ни слова ему не говорит. Закончив отчет, Плесси-Безансон начинает повсюду искать свою шляпу, и тогда король говорит ему: «Она давно у вас на голове». – Герцог Орлеанский однажды предложил подушку придворному, когда тот по рассеянности уселся в зале, по которой его Королевское Высочество прогуливался.

Король не желал, чтобы его камер-лакеи были дворянами; он говорил, что хочет иметь право их бить, а бить дворянина считал невозможным, ибо боялся навлечь на себя нарекания. Должно быть, поэтому он не признавал Беренгена за дворянина.

Я уже упоминал, что Король по природе своей любил позлословить; он говорил: «Я думаю, что такой-то и такой-то весьма довольны моим указом о дуэлях»[225]225
  Имеется в виду указ о запрещении дуэлей, подписанный Людовиком XIII в 1626 г. по настоянию кардинала Ришелье.


[Закрыть]. Обнародовав этот указ, он сам же потешался над теми, кто не дерется на поединках. Он чем-то напоминал надутого поместного дворянина, который полагает для себя позором, ежели в его дом взойдет судейский пристав; однажды он едва не приказал избить пристава, который по долгу службы явился во двор замка Фонтенбло для взыскания долга без конфискации имущества. Но какой-то Государственный советник, (То был покойный Президент суда Ле-Байель, сказавший: «Надобно проверить. Это по приказу Короля? – спрашивает он. – Прежде всего, ежели это по приказу короля Испании, то надобно наказать дерзкого».) при сем присутствовавший, сказал Королю: «Государь, надо бы узнать, по чьему распоряжению он это делает». Приносят бумаги пристава. «Э, Государь, – говорят, – да он явился от имени Короля, и люди эти – полномочные представители вашего правосудия». В Испании король Филипп II повелел, чтобы судебные приставы входили в дома грандов, и с тех пор им всюду стали оказывать почтение.

Все знают, что король был скуп во всем. Мезре поднес ему том своей «Истории Франции». Королю приглянулось лицо аббата Сюже, он втихомолку срисовал его и не подумав как-то вознаградить автора книги. (После смерти Кардинала он упразднил пенсии литераторам, говоря: «Нас это больше не касается».)

После смерти Кардинала г-н де Шомбер сказал Королю, что Корнель собирается посвятить ему трагедию «Полиевкт». Это напугало Короля, потому что за «Цинну» Монторон подарил Корнелю двести пистолей. «Да не стоит», – говорит он Шомберу. «О Государь, – отвечает Шомбер, – он это делает не из корысти». – «Ну, если так, хорошо, – говорит Его Величество, – мне это доставит удовольствие». Трагедия вышла с посвящением Королеве, ибо Король к тому времени умер.

Однажды в Сен-Жермене он пожелал проверить расходы на стол своего Двора. Он вычеркнул молочный суп из меню генеральши Коке, которая ела его каждое утро. Правда, она и без того была толстой, как свинья. (Король обнаружил в ведомости бисквиты, которые подавались накануне г-ну де Ла-Врийеру. Как раз в эту минуту г-н де Ла-Врийер вошел в комнату. Король резко заметил ему: «Как я погляжу, Ла-Врийер, вы большой охотник до бисквитов».) Зато проявил большую щедрость, когда, прочтя в перечне блюд «Горшочек желе для такого-то», в ту пору больного, он сказал: «Пусть бы он обошелся мне в шесть горшочков, только бы не умирал». (Однажды, когда Ножан вошел в его спальню, Король сказал: «О, как я рад вас видеть: а я-то думал, что вы сосланы».) Он вычеркнул три пары туфель из гардеробной ведомости; а когда маркиз де Рамбуйе, Обергардеробмейстер, спросил Короля, как он прикажет поступить с двадцатью пистолями, оставшимися после покупки лошадей для спальной повозки, тот ответил: «Отдайте их такому-то мушкетеру, я ему задолжал. Прежде всего надо платить свои долги». Он отнял у придворных сокольничих право покупать мясные обрезки, которые те по дешевке приобретали у кухонных конюших, и велел кормить ими своих соколов, никак не возмещая кухонных конюших.

Он не был добр. Как-то в Пикардии он увидел скошенный, хотя еще совсем зеленый овес и кучку крестьян, глядевших на эту беду; но вместо того чтобы посетовать Королю на его Шеволежеров[226]226
  Шеволежеры – рота легкой конницы, входившая в состав личного эскорта короля.


[Закрыть], которые совершили сей подвиг, крестьяне пали перед ним ниц, восхваляя его. «Мне очень досадно, – сказал Король, – что вам нанесен такой ущерб». – «Да ничего, Государь, – отвечали они, – ведь все ваше, лишь бы вы здравствовали, нам и того довольно». – «Вот добрый народ!» – сказал Король, обращаясь к своей свите. Но он ничего не дал крестьянам и даже не подумал облегчить им подати.

Одно из наиболее явных проявлений щедрости, которую Король позволил себе в жизни, произошло, думается мне, в Лотарингии. Как-то в одной деревне, где народ до последней войны привык жить в достатке, крестьянин, у которого он обедал, пришел в такое восхищение при виде капустного супа с куропаткой, что, заглядевшись на это блюдо, дошел до комнаты, где обедал Король. «Какой прекрасный суп», – сказал Король. «Так думает и ваш хозяин, Государь, – ответил дворецкий, – он с этого супа не сводит глаз». – «Право? – спросил Король, – так пусть же он его съест». Он велел закрыть миску и отдать суп крестьянину.