Текст книги "Белый (СИ)"

Автор книги: Ренат Корицин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Корицин Ренат Юрьевич
Белый

Благодарности: брату – за моральную поддержку и ценные замечания. П. С – без него ничего бы не было.

В доме так заведено: у каждого своё место.

Раз: Эйл Харрингтон

– Миссис Найт была похожа на высохший бонсай. День ото дня пиджаки её костюмов становились больше, а сигареты – толще её пальцев. По утрам я заходил в Вязаную комнату, и неважно, сколько было времени – пять часов или девять – миссис Найт всегда сидела за швейной машинкой. Она любила шить, красила губы морковной помадой и подпевала музыке, в которой не было слов. Её пироги пахли Рождеством даже летом...

– Достаточно, – говорит миссис Найт и открывает глаза. – Для начала, ни один надгробный камень не выдержит столько болтовни. Он просто рухнет замертво от скуки. Ну и ещё – цвет моей помады не морковный, а коралловый.

– Хорошо, – говорю я. – Исправлю на коралловый.

– Не надо. – Она тянется к столику за сигаретой. Сигарета тянется ей навстречу. Я жду, пока миссис Найт прикурит и сквозь густой дым вокруг рта скажет: – Мы сделаем ещё проще – напишем: "Жила".

Я делаю пометку в блокноте, который дремлет у меня на коленях. Он уже старый и часто засыпает в разгар важных записей.

– "Пози Найт", – читаю я потом. – Дальше идут даты рождения и смерти, а внизу большими буквами...

Миссис Найт снова меня перебивает.

– Никаких больших букв, – говорит она, резко выдохнув дым.

– Даже в начале? – спрашиваю я.

– Господи! – Миссис Найт не верит в Бога и часто обращается к нему всуе. Возможно, именно об этом следует написать на её надгробном камне. – Какой же ты бестолковый, мальчик. Заглавная буква всегда заглавная – жэ.

Она диктует мне по буквам всё слово и затем взмахивает рукой, будто выпускает из ладони птицу.

– Жила, как летала, – предлагаю я.

– Какая чушь, – отвечает миссис Найт. – Наипошлейшая чушь.

Она отворачивается и сбивает с сигареты пепел коротким щелчком ногтя. За это время я успеваю написать: "Жила", и ниже: "И не давала жить другим". Мне нравится смотреть на свой почерк: чернила в ручке делают его красивым.

Когда миссис Найт оборачивается, то тут же заглядывает в блокнот и говорит:

– Так могли бы сказать обо мне мои ученики, но они были настолько тупые, что не додумались бы.

Уже полгода миссис Найт готовится к своим похоронам. Я помогаю ей чем могу.

В четыре руки мы вырыли могилу и накрыли её досками, чтобы не залило дождём и не засыпало снегом. Затем сколотили самый простой гроб, который покрыли прозрачным лаком. Из двух толстых веток нашего кухонного дерева миссис Найт сделала крест и его никак не стала обрабатывать. Я думал, крест – это временно, ведь она попросила меня написать эпитафию. А сегодня вечером разгромила её в пух и прах, и теперь я понимаю, что никакого надгробного камня не будет и даже не планировалось. Это было всего лишь очередным домашним заданием, за которое мне всё равно не полагалась высокая оценка. Ведь миссис Найт их никогда и никому не ставила.

Костюмы для похорон она меняет каждый вечер, перед тем, как лечь спать, а по утрам сообщает мне этом. Я записываю в блокнот новый костюм и зачёркиваю предыдущий. У миссис Найт их много. Возможно, и в моём шкафу водилась приличная одежда, но я скорее всего не подготовился заранее к своим похоронам и поэтому умер, одетый как попало. В чёрных бриджах, белой рубашке с коротким рукавом, галстуке-бабочке и босой. Миссис Найт называет меня викторианским мальчиком. Мы часто смотрим фильмы о той эпохе, но пока я в них ни разу не видел, чтобы в те времена было принято умирать без обуви. А у миссис Найт только одна пара – чёрные лодочки, в которых она пришла в дом. Классика, и подходят к любому костюму и гробу.

С причёской тоже всё в порядке. Миссис Найт носит короткую стрижку и попросила только причесать волосы, чтобы не торчали в разные стороны. Я знаю, что она сама это делает всякий раз, как ложится вздремнуть. А вот с гримом пришлось нелегко. Губы у миссис Найт тонкие и широкие, неудобные для того, чтобы их красить. Она заставила меня тренироваться, и после нескольких испорченных тюбиков её морковно-коралловой помады я набил руку.

Ещё есть прочие атрибуты похорон. Их так называет миссис Найт. Это – музыка, вино и погода. О погоде нужно позаботиться в первую очередь – она должна быть солнечной и безветренной. А с музыкой миссис Найт определилась сразу – "Лунная соната" Бетховена. Поначалу я решил, что это такая же классика, как её чёрные туфли: в фильмах часто играет на похоронах "Лунная соната". Но миссис Найт выбрала её по другой причине.

– Ещё в молодости я фантазировала о том, как меня хоронят под Лунную сонату. Знаешь, под неё рыдать удобнее всего. И вот я представляла, как все мои недруги и завистники давятся слезами и утайкой стирают их платком, чтобы никто, упаси Бог, не решил, будто они скорбят по мне, – объяснила она.

И, наконец, вино, обязательно красное. Миссис Найт каждый вечер выпивает бутылку, а с утра ставит под крест новую. Крест висит у входной двери и не возражает. Один раз, будто бы в шутку, я предложил повесить его на саму дверь, как рождественский венок. Миссис Найт ничего не ответила и ушла в свою комнату. Я подумал, что она обиделась. Такое вполне могло случиться: я не всегда понимаю, нравится миссис Найт то, что я говорю, или наоборот. Она может рассмеяться, а потом вдруг назвать меня бестолковым или бессовестным. Или молчать, нахмурившись, с минуту, а затем похвалить меня. Или вообще – нахмуриться, помолчать и упрекнуть. А в тот раз спустя какое-то время миссис Найт вышла из комнаты с рождественским венком. Она сделала его из веток нашего кухонного дерева и листьев лимона, который растёт на подоконнике. Повесила венок на дверь и сказала мне: «Приколешь к кресту, когда я умру». Я так и не понял, по-хорошему её вдохновил или назло себе.

Больше всего миссис Найт волнует, кто будет ухаживать за домом после её смерти. Миссис Найт нужен наследник, и она ищет его в газетах с объявлениями о работе. Садовники, горничные, сиделки, повара – любой, кто хочет работать в «приличном доме», может подойти. Миссис Найт надевает очки, кладёт рядом с пепельницей пачку сигарет, берёт карандаш – и вычёркивает неугодных одного за другим. Карандаш старается, чтобы линии были ровные и жирные. Я сижу на диване и слушаю комментарии миссис Найт в адрес претендентов. Например:

"Этот заискивает. Вот подхалим".

"Этот, очевидно, проспал все уроки: делает ошибки на каждом шагу".

"У этого – предложения, как у Рапунцель волосы: проще повеситься, чем добраться до сути".

"Этот слишком самоуверен, с такими запросами он никогда не найдёт хорошую работу".

"А этот сам не знает, чего хочет, дурак безнадёжный".

Бывает, попадаются объявления, которые нравятся миссис Найт. Тогда она щёлкает пальцами, требуя телефон, звонит и назначает собеседования в кафе "Подорожник". Это самое ближнее к дому кафе и находится оно очень далеко. На встречи миссис Найт надевает свой самый строгий костюм, чёрную шляпу с самыми широкими полями и солнцезащитные очки с самыми чёрными и огромными стёклами. Она опасается, что её может узнать кто-то из бывших знакомых, если они, конечно, забредут в такую глушь.

Когда миссис Найт возвращается с собеседований, она громко топает у порога каблуками своих лодочек, чтобы я вышел её встретить. Потом она сдёргивает с лица чёрные-огромные очки и что-нибудь говорит. Например:

– Заики нам точно не нужны.

– В животе ребёнок, а в голове пусто, даже ветра нет.

– Курит чаще меня.

Однажды она приходит и произносит только имя:

– Эйл Харрингтон!

Я не понимаю, что не так. С именем или с фамилией. Возможно, проблема в сочетании имени и фамилии? Так зовут какую-то кинозвезду? Оказывается, не так то, что какая-то Эйл Харрингтон понравилась миссис Найт.

– Почти круглая сирота, – говорит она. – Мать пару месяцев назад скончалась после тяжёлой болезни, а отец давно их бросил, подонок. Младший брат – абсолютнейший недотёпа. А она сама, хоть и не красавица – знаешь, конопатая вся, как загаженные насекомыми книги, – но не дура. На первый взгляд. Порядок любит, поэтому, сказала, и хочет работать горничной. Это же то, что мы искали!

– Точно, – отвечаю я. – Никто не хватится, а брата-недотёпу, если что, закопаем в саду.

– Господи, как тебе нестыдно говорит такое!

Миссис Найт глядит на меня с осуждением, затем идёт к себе в комнату. Кажется, я слышу, как она тихо посмеивается над моей шуткой.

***

– Мы ждём горничную, а не королеву, – говорит миссис Найт утром следующего дня.

– Королеве бы понравилось, – говорю я.

Полы везде начищены до скрипа, а воздух пропах пирогами со смородиной, которые миссис Найт пекла полночи.

– Скройся, мальчик, – миссис Найт машет рукой. – Твой выход нескоро.

И я ухожу в Деревянную комнату, но в кладовку не лезу. Когда миссис Найт провожает Эйл Харрингтон на кухню, и дверь за ними закрывается, я тихонько возвращаюсь, чтобы увидеть всё своими глазами в замочную скважину.

Эта девчонка, ещё один живой человек, она переступила порог, и дом теперь её не отпустит.

Эйл и правда конопатая, от ногтей до корней волос. Волосы у неё завязаны, как мешок с картошкой, и цветом – как мешок с картошкой. Огромная тёмно-синяя рубашка висит на острых плечах, а туфли вообще мужские и тоже огромные. Миссис Найт привела Эйл сначала на кухню, потому что кухня самая нестранная. Кроме дерева, которое проросло внутрь. Эйл его сразу замечает.

– Это... – говорит она и смолкает. Только приподнимает руку, показывая на стену. Та в глубоких и мелких трещинах по краям ствола.

Миссис Найт достаёт очки из внутреннего кармана пиджака, прикладывает их к глазам и чуть щурится.

– Их всё время становится больше, я не успеваю следить, – говорит она. Потом убирает очки и кивает на стул: – Садись, милая. Пей чай, ешь пирог, пока всё не остыло.

Она готовилась к приходу Эйл, нервничала. Но сейчас говорит с ней свысока и как будто упрекает в том, что чай и пирог могут остыть – вообще в принципе. Эйл делает попытку вежливо отказаться, но миссис Найт ей этого не позволяет.

– Не говори, что неголодна! – говорит она страшным учительским голосом, и Эйл сдаётся.

– Хорошо, я съем немного пирога, спасибо.

Наверняка она съела бы и немного мышьяка, лишь бы миссис Найт перестала так смотреть.

Все вещи притворились мёртвыми, как собака, которой дали команду «Умри!». Эйл садится на край стула и задвигает под него ноги, будто вдруг застеснялась своих больших мужских ботинок. Мне они нравятся.

Эйл ест пирог, а миссис Найт въедливо разглядывает её неопрятные волосы и одежду. Мне хочется быть там, на кухне, и переглядываться с миссис Найт, и переглядываться с Эйл, чтобы у неё вспотели ладони, и, может быть, она подавилась бы пирогом.

Доев, Эйл благодарит и отодвигает от себя тарелку. Но миссис Найт взмахивает деревянной лопаткой, словно тесаком, и предлагает ещё кусочек. Эйл снова ест пирог, а миссис Найт скрещивает пальцы на краю стола и начинает рассказывать о доме.

– Всего здесь три комнаты. У каждой есть имя.

– Как в отеле? – спрашивает Эйл.

– Это не отель, девочка.

– Я понимаю. Но, знаете, в некоторых отелях комнатам дают названия, такие забавные порой...

– Самую дальнюю зовут Газетная, – говорит миссис Найт.

– Там вместо обоев газеты, что ли? – с улыбкой спрашивает Эйл.

Миссис Найт строго глядит на неё, и Эйл перестаёт улыбаться.

– Не только, – говорит миссис Найт. – Потолок, стены и пол обклеены газетами. Не пытайся их прочитать. Вряд ли ты знаешь этот язык, его даже я не знаю. Далее, мебель и шторы также сделаны из газет. Книги обёрнуты газетами, цветочные горшки обёрнуты газетами, ручки, карандаши, часы – всё обёрнуто газетами. Надеюсь, ты понимаешь, что главный враг этой комнаты – вода?

Эйл молчит, но она должна ответить: миссис Найт ждёт этого.

– Ты понимаешь? – переспрашивает миссис Найт.

– Да, ладно, – Эйл кивает, спохватившись. – Никакой воды. Значит, там можно только пылесосить.

– Пылесосить нельзя нигде, – говорит миссис Найт. – В доме нет пылесоса. Если ты собираешься работать горничной, ты должна знать, что пылесос только разводит грязь. Ты будешь подметать каждую комнату и мыть полы в Деревянной и Вязаной.

– Какие интересные названия. – Эйл отпивает чай, как могла бы хлебнуть коньяка для храбрости, и спрашивает: – Позвольте угадать? В Деревянной комнате всё сделано из дерева, даже ковёр и постельное бельё?

Миссис Найт не оценивает её остроумие. Я вижу, что она нервничает, и, скорее всего, сильно хочет курить. Но сигареты остались в Вязаной комнате, а меня вообще как будто бы нет, так что принести я их не могу.

– В Деревянной комнате, – говорит она размеренно, – деревянное всё, кроме того, что не может быть деревянным. Так же, как в Газетной комнате и в Вязаной, постельное бельё льняное, а цветы живые и нуждаются в том, чтобы их поливали.

– И в Газетной комнате тоже? – спрашивает Эйл. – Я так поняла, воду туда вообще нельзя приносить.

– Господи! В Газетной комнате нельзя делать влажную уборку. Но, если у тебя нет проблем с руками, ты можешь принести туда лейку с водой, чтобы полить цветы.

Эйл краснеет, и взгляд у неё становится обиженный и грубый. Миссис Найт словно не замечает этого и продолжает тем же поучительным тоном:

– Будь внимательна, когда убираешься в Деревянной комнате. Полы и мебель там не покрыты лаком, смотри, чтобы на занозить себе руки. Лучше используй перчатки. Но, если вдруг поранишься, перекись водорода и спирт в аптечке, вот здесь на полке, – она взмахивает рукой в сторону шкафа. – В Вязаной комнате тоже нельзя перебарщивать с водой. И почаще проветривай её. Следи, чтобы воздух не перегревался, иначе шерсть сядет.

Эйл кивает. Она всё ещё красная и сердитая, и давно позабыла о своём пироге.

– В любом случае, – говорит миссис Найт, – я буду следить за тобой. Что ж, а теперь время экскурсии.

Она накрывает пирог салфеткой и встаёт из-за стола. Эйл за её спиной корчит рожу. Я, пригнувшись, на цыпочках бегу в Деревянную комнату.

Сначала миссис Найт показывает Эйл Газетную комнату, так что я не вылезаю из кладовки. Эта комната самая маленькая и смотреть там особо не на что. Миссис Найт напоминает о враге-воде и демонстрирует, как правильно открывать дверь: чуть приподнять ручку, нажать плечом, плавно потянуть на себя, а затем резко толкнуть. Эйл приходится повторить и только после этого они идут в Деревянную комнату. Я прошу дверь кладовки исчезнуть и прижимаюсь глазом к замочной скважине, которая снаружи теперь простой сучок.

– Кровать из продуктовых ящиков? – спрашивает Эйл, приподняв край покрывала. Ей явно не нравится кровать, а миссис Найт не нравится её тон.

– Ящики прочно скреплены друг с другом, – отвечает миссис Найт. – Только неуклюжая корова сможет разломать их.

Я тихонько даю пять дверной ручке. Вешалка за моей спиной шикает. Я оглядываюсь и шикаю на неё в ответ. А, когда снова заглядываю в замочную скважину, натыкаюсь глазом на острый ноготь миссис Найт.

– Все эти вещи, – говорит Эйл, – полки, горшки, ножки стола и вот эти штуки, в которые засунуты свечи, – всё это такое необыкновенное.

Я слышу, как у неё перехватило дыхание, кажется, ей уже всё нравится, но я не могу увидеть её лицо, потому что миссис Найт заслонила обзор.

– Я сделала их сама, – отвечает она довольно сухо. Ещё сердится за кровать.

– Правда?

– Ничего удивительного. Я старая, и у меня уйма свободного времени.

– Ну я бы точно не додумалась сделать стул из обычного пня!

– Это самое простое, – говорит миссис Найт. – Когда ты идёшь по лесу и чувствуешь, что устал, ты же первым делом станешь искать пенёк, чтобы присесть и перевести дух.

– Но пень в доме!.. Я как будто попала в сказку.

– Здесь действительно как в сказке, дорогая.

Эйл понравился дом, а она начинает нравиться миссис Найт. Я хочу увидеть этот момент. Я щёлкаю пальцами по замочной скважине, но миссис Найт откашливается, чтобы заглушить меня, и плотнее встаёт к стене. Эйл просит ещё раз показать Газетную комнату, и они уходят. Теперь мне не на что смотреть, я только слушаю, как Эйл восхищается вещами, и угадываю, какими именно.

– Он такой огромный!

Аппликация на всю стену у окна. Фламинго, собранный из фрагментов разных газет.

– Ого, и правда показывает правильно.

Газетный компас.

– Неужели прямо точь-в-точь?

Копия дома, сложенная из одного газетного листа.

– Там внутри как будто тоже газета.

Подушка. Наволочку миссис Найт сшила из льняной ткани с газетным принтом. Внутри никакая не газета, а обычный гусиный пух.

Потом они идут в Вязаную комнату. По голосу миссис Найт я понимаю, что она уже устала. Отвечает через раз и простыми «да-нет». В доме немного темнеет, хотя сейчас всего полдень, и за окнами – ясно. Я сажусь на корточки, обхватываю пальцами колени. От этого я не становлюсь меньше, не становлюсь живее или мертвее. Эйл нужно уйти, а она всё восхищается и восхищается абажурами, салфетками, чехлами для кресел – всем, что попадается на глаза. В ней столько жизни. А голос миссис Найт совсем ослаб, он почти не достаёт до Деревянной комнаты.

Наконец они прощаются. Замок во входной двери уже начал ржаветь. Я выбегаю из кладовки, из комнаты, бегу через коридор и перехватываю пальцы миссис Найт, сам поворачиваю ключ трижды налево.

– Ты портишь мне всё представление о смерти, – говорит миссис Найт. – Проклятый викторианский мальчик.

Она смотрит на свою руку, которую я сжимаю в кулаке.

– Скажи. Давай. Я разрешаю, это не эпитафия. Что ты думаешь?

Я отпускаю её руку и иду в Деревянную комнату. Миссис Найт говорит мне в спину:

– Ты пересмотрел фильмов.

Я думаю о том, что её пальцы похожи на сухие ветки, и что я сломаю их, и что я живее её, а я ведь мёртвый.

***

Миссис Найт никогда не пропускает вечерний чай и в пять часов зовёт меня колокольчиком.

– Ей понравился наш дом, – говорит она, когда я вхожу в Вязаную комнату. – Этой противной девчонке понравился наш чёртов дом!

Миссис Найт вскакивает с кресла, хватает меня за руки, и мы прыгаем. Взад и вперёд, в разные стороны, между столом и диваном, вдоль шкафа, до двери и обратно. А стол и диван, и шкаф, и бокалы с рюмками, и подушки, и свечи, и книги подпрыгивают вместе с нами. Потом миссис Найт отталкивает меня и заваливается в кресло, раскидывает руки. Я стою и жду, пока она отдышится.

– Налей мне ещё, – говорит она, щёлкнув пальцами.

На столике у её кресла уже початая бутылка вина. Я подхожу и наливаю в бокал до краёв, как миссис Найт любит, и подаю ей.

– За дом. За милый дом, мальчик!

Она привстаёт, касается пальцами бокала и отпивает из моей руки. Я знаю, чем это кончится. Миссис Найт умрёт. В фильмах всегда так. Миссис Найт пришла в дом шесть лет назад, разбитая, но живая. А этим вечером она расслабилась и пьёт из моих рук, потому что завтра должна прийти Эйл. И послезавтра, и через неделю. Ещё, может быть, год, думаю я.

– Я никогда не болею с похмелья, – часто говорит миссис Найт.

Я не знаю, что такое похмелье, и не знаю, что такое быть пьяным. Этим вечером миссис Найт меняет одну за другой пластинки в патефоне. Она танцует. Со мной, без меня и снова со мной. В комнате накурено, морковная помада на губах миссис Найт становится бледнее, а на кромке бокала – ярче. В четверть пятого утра миссис Найт садится в кресло с прямой как доска спиной и ставит пальцы на стол, будто на клавиши пианино. Она играет отрывок из похоронного марша и говорит:

– Если бы Шопен назвал его свадебным маршем, никто не считал бы его грустным.

Потом она смотрит на свои руки, на то, как пальцы перекрашиваются снова в телесный цвет из чёрно-белого.

– Разве они так делали раньше? – спрашивает миссис Найт и прижимает ладони к лицу.

Она сама позволила клавишам нарисоваться прямо на её пальцах, а не на столе, как и мне, и всему дому позволила думать, что её можно обнять.

– Ладно, сегодня можно, – говорит она. – Всё-таки это необычный день. Праздник! – И она вскидывает руки, отворачивает ладони от себя и играет по воздуху что-то весёлое из Моцарта. – У нас же праздник, мальчик! Праздник! – Она втыкает пальцы в воздух и кричит: – Такое бывает раз в жизни! Как рождение и смерть! Я не оставила тебя, дорогой мой! Ты будешь жить! Мой дорогой, будешь жить! Тебе ведь она тоже понравилась, скажи!

Её пальцы становятся разноцветными, как радуга, и она ещё яростней начинает колотить ими по воздуху. Это уже не Моцарт, какая-то незнакомая мне мелодия, сумасшедшая – если бы миссис Найт придумала её прямо сейчас. А дом целует её руки летними цветами, и солнцем гладит её волосы, и морем дует ей в лицо. Вот так дому понравилась Эйл Харрингтон.

– Вдохни, когда делаешь глоток. Твоё шампанское пахнет мёдом?

– Как пахнет мёд?

...

– Поймай пчелу и слижи с её лапок пыльцу.

– Она ужалит меня.

– Вот и прекрасно, тебя когда - нибудь жалила пчела?

– Не знаю.

– А знаешь, что с ней будет после того, как она тебя ужалит?

– Она умрёт. Вы мне говорили...

– Ну раз ты веришь всему, что я говорю, то прямо сейчас я говорю: она тебя не ужалит.

***

Утром миссис Найт стоит в прихожей, как дворецкий. Звонок в дверь раздаётся ровно без четверти восемь. Я прячусь в шкафу.

– Мне нравится твоя пунктуальность, – говорит миссис Найт Эйл.

– Я никогда не опаздываю, – отвечает та.

– А я никогда не болею с похмелья.

Миссис Найт смеётся, Эйл молчит. В шкафу нет замочной скважины, поэтому я могу их только слушать. Шелестит бумага, и я понимаю, что миссис Найт даёт Эйл листок с указаниями.

– Тут всё так подробно, – говорит Эйл.

– Разумеется, – отвечает миссис Найт.

Наступает тишина. Наверное, Эйл читает список. Вдруг миссис Найт ахает.

– Вам плохо? – встревоженно спрашивает Эйл.

Я прижимаюсь к двери вплотную.

– Вино, – говорит миссис Найт, и в дверь шкафа что-то ударяется. – Тут должна стоять бутылка вина.

– По Фэн-шуй? – спрашивает Эйл.

– Господи! Какой ещё Фэн-шуй? Каждый вечер я выпиваю бутылку вина, а утром ставлю новую. Сегодня забыла! Это вино, которым ты должна меня помянуть, когда я умру.

Снова наступает тишина. Я бы пальцем просверлил замочную скважину, чтобы увидеть сейчас лицо Эйл.

– Я думала, это особенность интерьера, – говорит она слабым голосом. – Ну... как всё в доме... такое странное. Извините.

– Спустись в погреб и принеси бутылку, – говорит миссис Найт.

– А где погреб?

– Господи!

После этого слышатся суматошные шаги. Я приоткрываю дверцу шкафа, и миссис Найт сразу суёт в щель руку, хватает меня за галстук-бабочку и проворачивает его по часовой стрелке.

– Я забыл, – говорю я.

– Безнадёжный мальчишка! Ладно я: старая алкоголичка, а ты! Ты мёртвый, так какого чёрта?

Она быстро вынимает руку из шкафа и задвигает дверцу назад.

– Спасибо, милая. Поставь под крест и считай, что ты посвящена.

– Во что? – спрашивает Эйл.

Судя по голосу, она что-то подозревает. Но едва ли то, что мы от неё скрываем.

– В традиции этого дома, – отвечает миссис Найт.

– Ответьте, – говорит Эйл ноющим голосом, – у вас рак, вы скоро умрёте, а я снова останусь без работы?

– Дорогая...

– Нет, скажите мне честно! Не надо меня жалеть.

Эйл начинает рыдать. Я вспоминаю, что недавно у неё умерла мать, которая тяжело болела. Миссис Найт всегда плачет на таких моментах в кино. Я прислушиваюсь. Сейчас она не плачет и не ищет по карманам носовой платок, чтобы дать его Эйл. Я чуть-чуть отодвигаю дверцу, всё равно в таких рыданиях невозможно что-то услышать. Миссис Найт смотрит на Эйл круглыми глазами. Абсолютно сухими глазами. Она не знает, что делать с Эйл. Все её "дорогая-милая" ничего не стоят. Перед ней взахлёб рыдает девчонка, и она не знает, как её успокоить. И от растерянности не может сама заплакать, потому что это же не кино.

Я шепчу:

– Обнимите её.

Миссис Найт переводит взгляд на меня. Так она, наверное, уничтожала тех своих учеников, которые разговаривали во время урока.

– Обнимите, – говорю я.

И миссис Найт обнимает. Эйл от этого рыдает сильнее, трясётся вся, шмыгает носом. Она где-то на полторы головы выше миссис Найт, но так съёжилась, что кажется и меньше, и старше. Миссис Найт хлопает её по плечу.

– Может, чаю? – спрашивает она.

– Спирта, – шепчу я. – И перекиси водорода.

Миссис Найт слегка отводит руку в сторону и изображает пальцами ножницы.

– Отрежу, – говорит она одними губами.

Через полчаса и две чашки чая Эйл успокаивается. Я остаюсь в шкафу. Истерика – это живо, да, но мне не нравится. Миссис Найт пытается скормить Эйл вчерашний пирог. Эйл отнекивается. И это всё, что они говорят друг другу. Потом Эйл принимается извиняться, а миссис Найт говорит, что хочет вздремнуть и уходит в свою комнату. Я высовываюсь из шкафа. У двери миссис Найт прикладывает палец к губам, чтобы дом вёл себя тихо.

Пока Эйл убирается в Газетной и Деревянной комнатах, я всё так же сижу в шкафу. Только когда она уходит в ванную сменить воду, я вылезаю и перебегаю в кладовку. Вообще-то я хочу везде подглядывать за Эйл. Всё-таки она – будущая хозяйка дома, и мне предстоит жить с ней долгие годы. А вдруг она ковыряется в носу и вытирает пальцы о покрывала и углы стола? Или открывает все ящики подряд и суёт туда свой любопытный нос. Или только притворяется, что наводит порядок, а сама валяется на кровати и читает дамские романы. Из фильмов я понял, что люди настоящие только тогда, когда остаются наедине с собой. И, пока Эйл не знает о моём существовании, я могу увидеть её реальную.

В коридоре Эйл начинает что-то напевать. Мелодия мне незнакома. Хотя, возможно, я не могу узнать её, потому что у Эйл нет слуха. И я вдруг думаю, что, когда умрёт миссис Найт, некому будет играть на пианино. Мне нравится, как она играет. Как-то она пыталась и меня научить, но ничего не вышло: я люблю слушать, а самому играть скучно. Миссис Найт на это ответила, что я ленивый и противный мальчишка, и я уже не вырасту, не исправлюсь. Безнадёжный. И тогда она заставила меня выучить хотя бы имена композиторов и названия произведений, которые играла сама. Из этого тоже мало что получилось, и я сказал, что миссис Найт – плохой учитель. После этого она не разговаривала со мной два с половиной дня. А потом к вечеру испекла пирог с рыбой, и мне пришлось извиниться, потому что я не мог сидеть в кладовке, когда на кухне так вкусно пахло.

Эйл заходит в комнату. Она закончила с уборкой везде, кроме Вязаной комнаты. На часах полдень. Часы врут, на самом деле сейчас только десять утра. Миссис Найт шесть лет справлялась без горничной, и дом в идеальном состоянии, так что Эйл не перетрудилась. Я выглядываю в замочную скважину. Эйл садится на скамейку под окном и рассматривает вышивку на подушке – чёрные ёлки, а над ними парят птицы. Количество птиц всегда меняется, сейчас их девять. После истерики веки и нос Эйл припухли, но лицо выглядит свежим, не знаю, как сказать, обновлённым. Как будто слёзы – что-то вроде очищающей маски. Миссис Найт пользуется такой, и, когда смывает её, кожа словно садится, как ткань от стирки, и лицо кажется моложе.

Эта комната уже стала комнатой Эйл. Она выбрала Эйл сразу, как та вошла сюда вчера. В доме так заведено: у каждого своё место. Мёртвым его нужно меньше, чем живым, поэтому я живу в кладовке.

Эйл вздыхает и трёт глаза. Я думаю, что она снова собирается плакать, и отодвигаюсь от замочной скважины. Какое-то время в комнате тихо. Дом прислушивается к Эйл, а она, может быть, прислушивается к дому. Потом Эйл вдруг говорит:

– Я работаю горничной. Фентон смеётся надо мной, говорит, я только на это и гожусь. А ты бы что сказала? Вчера я думала, что мне наконец повезло. Работать на одинокую старушку, которая так хорошо платит... Но она умирает, – Эйл шмыгает носом, молчит немного, а затем продолжает звенящим голосом: – Представляешь, мам? У неё в прихожей на стене висит крест! Я сейчас убиралась и всё ждала, когда наткнусь на гроб. Смерть будто преследует меня. Я так боюсь за Фентона...

Это она говорит совсем тихо и как будто через силу. Я снова выглядываю в замочную скважину. Край пледа на скамейке подползает к колену Эйл. Подползает очень медленно, но я знал, что дом примется утешать Эйл, поэтому сразу замечаю. Эйл поднимает взгляд к потолку и промокает пальцами ресницы. В кино девчонки всегда так делают, когда стараются не зарыдать. Плед уже почти добрался до неё. Раз, два, три. Эйл часто моргает, кладёт руку на колено, а край пледа юркает под неё, как мышь. И Эйл сжимает его, словно чью-то ладонь. Миссис Найт сшила этот плед из остатков ткани, и он как будто перенял от наволочек, пододеяльников и штор черты их характеров. Он мягкий, всегда тёплый и пахнет солнечным светом и ветром.

***

– Крайне неприятный инцидент, – говорит миссис Найт вечером. – Никакого воспитания у девчонки, так разреветься...

Она моет ягоды, которые я принёс из сада, и собирается печь пирог.

– Вы могли ей сказать, что не умираете, – говорю я.

– Но я умру.

– Но не умираете.

– Я могу умереть через секунду. – Миссис Найт высыпает ягоды в дуршлаг и застывает. – Или ещё через секунду.

Она стоит так ещё немного и возвращается к ягодам. Я слежу за её руками. Как она берёт клубнику, малину, ежевику и отрывает от них чашелистики. Я думаю: когда она умрёт, через несколько лет я не вспомню её лица и цвета глаз, даже голоса, но не смогу забыть её руки. Сухие, тонкие и крепкие.

– Снова придумываешь эпитафию? – спрашивает миссис Найт, глянув на меня.

– Увлёкся немного, – отвечаю я.

– Зациклился.

– Ещё бы, последние полгода мы говорим только о ваших похоронах.

– Нет, милый, ты зациклен не на моей смерти – вообще на смерти.

– Наверное, потому, что я мёртвый.

Миссис Найт выключает воду, стряхивает руки над раковиной и присаживается ко мне за стол. От неё пахнет ягодами, так ярко, словно духами. Наш сад слишком живой, в два раза живее других садов. Деревья и растения сами по себе живые, и дом переоживляет их. Но на людей он так не действует, иначе миссис Найт была бы бессмертной. Людям он даёт здоровье, и они умирают от старости.

Миссис Найт пристально смотрит на меня и сразу замечает, когда мне в голову приходит мысль – озарение. Возможно, в моих глазах что-то меняется, возможно, они даже становятся чуточку живыми. Миссис Найт хмурится, и в её глазах я вижу тревогу.

– Знаешь, мальчик, – говорит она, – я долго тебя боялась. Я, конечно, хорошо скрывала это, и я не тряслась по ночам под одеялом и не жгла свет до рассвета. Потому что боялась тебя, как боятся страшную картину: стараются реже смотреть на неё или вовсе обходить стороной. Но с первой секунды, как тебя увидела, я поняла, что ты не опасен для меня. А сейчас я чувствую угрозу, которая от тебя исходит. И не нужно ломать голову, чтобы догадаться, что у тебя на уме. Почему бы не убить меня за воротами дома? А потом вернуть назад, чтобы дом меня оживил, как тебя, и я не смогла бы уйти отсюда никогда.