Текст книги "Рассказы. Часть 1 (ЛП)"

Автор книги: Рэмси Кэмпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Эй, эй! – Он резко развернулся в тесной прихожей и ухватился за створку. Слишком поздно. Посетители проникли в квартиру, громыхнув дверью о стену. Они казались еще более безликими, чем раньше. – Какого дьявола вы творите! – рявкнул Брайт.

Улыбки на миг ожили, словно пришельцы уже не раз слышали подобное.

– К дьяволу мы отношения не имеем, – сообщили высокие голоса, один чуть громче другого.

– И, надеемся, ты тоже, – добавил один, в то время как его спутник лишь задвигал губами.

Похоже, они не договорились, кто станет говорить, а кто закроет дверь. Тот, кто стоял ближе к петлям, двинул створку локтем, захлопнув ее и едва не прищемив своего спутника, который, неуклюже ввалившись в проем, притиснул товарища к дверям. А они забавные, подумал Брайт, так и быть, пусть поболтают. К тому же выглядят визитеры достаточно безобидно, по крайней мере до тех пор, пока они ничего не разбили.

– Много времени я вам уделить не могу, – предупредил он.

Они попытались протиснуться в гостиную одновременно. Затем в проем тяжело шагнул один, за ним, качнувшись, вошел другой, и они принялись разглядывать комнату. Возможно, пустота их глаз означала, что пришельцы сочли обстановку бедноватой: диван, заваленный мятой одеждой Брайта, моментальные снимки, сделанные им во Франции, Германии и Греции, фотопортрет его последней девушки, который она подарила ему, в отдельной рамке – копия газетной статьи, набранной им незадолго до сокращения, о том, какой будет жизнь через сто лет, когда продвинутые технологии позволят людям лучше контролировать собственную жизнь. Неодобрение гостей было обидным, но гораздо больше хозяина смутило то, как парочка выглядит при свете его люстры: серые с головы до пят, словно с них давно пора смести пыль.

– Кто вы? – требовательно спросил он. – Кто вы и откуда?

– Это не имеет значения.

– …чения, – согласился второй, и они закончили почти хором: – Мы лишь сосуды Слова.

– Тогда выкладывайте, – буркнул Брайт, не присаживаясь, чтобы и им не пришло в голову оккупировать стулья: бог знает, сколько они тогда проторчат здесь. – У меня еще куча дел, а время позднее.

Они повернулись к нему – всем телом, словно не умея иначе. И голос заговорившего, слетевший с застывших в улыбке губ, прозвучал еще напряженнее, чем прежде.

– Что ты называешь своей жизнью?

Разве у них есть причина чувствовать превосходство над ним? Серость, накрепко въевшаяся в их плоть, намекала отнюдь не на тяжкий труд, а скорее на абсолютное бездействие, да и в маленькой комнате пахло затхлостью.

– Я веду честную жизнь и не сетую на то, что пришлось уступить дорогу тем, кто умеет работать на новых машинах. Жить мне еще долго, и времени, чтобы все наладить, достаточно.

Пришельцы смотрели так, будто хотели заразить его своим безразличием, чтобы в этом безразличии он принял то, что они предлагают. Вид их растянутых улыбками лиц завораживал, так что потерявший чувство времени Брайт аж подскочил, когда один из гостей заговорил:

– Жизнь твоя пуста, пока ты не впустил его.

– А что, вас двоих недостаточно? Кого еще требуется впустить на сей раз?

Фигура слева сунула в карман комбинезона подрагивающую руку. На грубой ткани ниже пояса выпятился плоский прямоугольник, и на свет появилась видеокассета с фотографией какого-то священника на обложке.

– Мне не на чем ее посмотреть, – заявил Брайт.

Гости принялись медленно вращаться, озирая комнату.

Впрочем, описавшие полный круг улыбки остались неизменными. Парочка, должно быть, заметила, что его радио является также и магнитофоном, поскольку теперь тот, кто стоял по правую руку, протягивал хозяину уже аудиокассету.

– Послушай, пока не поздно, – провозгласили они в унисон.

– Как только выпадет минутка. – Брайт пообещал бы еще и не то, только бы избавиться от этих окостеневших улыбок и тошнотворной сладковатой вони.

Он открыл дверь в прихожую и отпрянул, пропуская спотыкающуюся парочку. Задержав дыхание, он подождал, пока незваные гости прошаркают к выходу, нащупают проем и перешагнут порог, и облегченно вздохнул, только когда дверь за ними захлопнулась.

Похоже, дезодоранты претили их вере. Брайт распахнул окно и высунулся в ночь за глотком свежего воздуха. Большая часть окон дома напротив оставалась темна, точно просочившаяся сквозь стены чернота затопила этажи. В это время можно было ожидать и побольше огней. Зато звучал не один приглушенный псалом – или, возможно, один, только разные его части. Интересно, где он мог видеть физиономию проповедника с кассеты?

Когда дым костра принялся царапать горло, Брайт закрыл окно, поставил гладильную доску и включил утюг. Он провозился с бельем около получаса, но так и не вспомнил, где читал об этом священнике. Ладно, пусть он сам напомнит о себе. Прихватив радио, Брайт уселся в кресло у окна.

Доставая кассету из пластмассовой коробочки, он поморщился, нечаянно уколовшись острым углом. Пришлось пососать большой палец и, прикусив зубами, вытащить застрявшую под кожей пластиковую занозу. После этого Брайт сунул кассету в магнитофон и нажал «пуск», стараясь не обращать внимания на боль. Послышалось шипение, щелчок микрофона, и потом – голос. «Я отец Лазарь. Я открою вам истину».

Голос лился легко, словно вещал профессиональный диск-жокей, и казался совершенно бесполым. Нет, он явно где-то слышал это имя – ладно, палец саднит уже меньше, авось само вспомнится.

– Если истина известна тебе, – продолжил голос, – разве не захотел бы ты помочь ближнему своему, поведав ему ее?

– Как знать, – буркнул Брайт, виня голос за царапину.

– И если ты только что сказал «нет», разве не значит это, что ты не знаешь правды?

– Хо-хо, очень умно, – фыркнул Брайт. Отсутствие боли стало неожиданно умиротворяющим: казалось, покой, в котором он так нуждался, пришел лишь для того, чтобы не мешать голосу проповедника достигать слуха. – Ладно, выкладывай, – пробормотал он.

– Христос – вот истина. Он был словом, кое невозможно опровергнуть, хотя его и заставили претерпеть все муки. Почему обошлись с ним так, если не боялись правды? Он был истиной во плоти, он был рожден не во грехе сладострастия, и сам никогда не предавался похоти, и нам остается лишь стать сосудами истины, дабы призвать его вернуться, пока еще не поздно.

Пока еще не поздно вспомнить, где же он все-таки видел этого священника, подумал Брайт, если, конечно, он не начнет клевать носом – вон, уже все тело оцепенело.

– Оглянись вокруг, – говорил меж тем голос, – и увидишь, что скоро станет слишком поздно. Оглянись – и увидишь мир продажный, мир развратный, мир равнодушный, мир, близящийся к концу.

Занятное предложение. Если оглянуться и обвести взглядом окрестности, увидишь замусоренные тротуары, по которым ночью никто не ходит, кроме наркоманов, грабителей и пьяных. Но где-то дела обстоят лучше, сказал себе Брайт, с трудом повернув затекшую шею и посмотрев на фотографию в рамке.

– Хочешь ли ты, чтобы мир постиг такой конец? – воскликнул проповедник. – Разве не правда то, что ты желал бы изменить что-то, но чувствуешь себя беспомощным? Поверь мне, ты можешь. Христос говорит – ты можешь! Он страдал ради истины, но мы предлагаем тебе избавление от боли и начало вечной жизни. Возрождение тела уже началось.

Только не моего тела, вяло подумал Брайт. Поцарапанная рука казалась тяжелой, как все туловище. Так что когда он вспомнил, что не выдернул вилку утюга из розетки, это не показалось уважительной причиной для того, чтобы хотя бы пошевелиться.

– В грядущем мире да не будем мы ни мужчинами, ни женщинами, – произнес нараспев голос. – Плоть освободится от похоти, заслоняющей от нас истину.

Ну конечно, во всем виноват секс, мысленно хмыкнул Брайт, и в этот миг он вспомнил. «ЕВАНГЕЛИСТ – ВДОВЕЦ КОЛДУНЬИ ВУДУ» – гласил несколько месяцев назад заголовок таблоида. Священник отправился на Гаити, чтобы «обратить и спасти» народ своей жены, а она взяла и вернулась к своей старой вере, отказавшись отправиться домой с мужем. Разве газета не писала, что священник поклялся победить врагов их же методами? Да-да, он определенно заявил, что отныне нарекает себя Лазарем. Голос вроде бы стал громче, он гремел так, что динамик, должно быть, вибрировал.

– Слово Божье да заполнит твою пустоту. Ты двинешься вперед, дабы спасать ближних своих, и будешь вознагражден в Судный день. Человек создан, чтобы славить Господа, и так и было, пока женщина не соблазнила его в райском саду. Когда наш хвалебный хор донесется до небес, Спаситель вернется.

Брайт чувствовал себя опустошенным, потерявшимся. Если поддаться голосу, силы наверняка вернутся, так не доказывает ли это, что проповедник глаголет истину? Но, похоже, голос собирается вытеснить всю его жизнь и угнездиться на ее месте. Брайт смотрел на фотографию, вспоминая прощание на автобусной станции, последний поцелуй и касание ее ладони, свет фар, превративший почки на придорожных деревьях в изумруд праздничного фейерверка, когда автобус исчезал за перевалом, – и тут понял, что голос священника умолк.

Он уже решил, что перехитрил пленку, когда хор грянул псалом, преследовавший его весь день. Пустота внутри побуждала присоединиться, но нет, он не станет, пока силы окончательно не покинут его. Брайту удалось всосать нижнюю губу, прикусить ее и жевать, хотя боль совершенно не ощущалась. «Вдо-вец-ву-ду, – тянул он про себя, перебивая гнетущее повторение церковного гимна. – Вдо-вец-ву-ду». Он пытался держать псалом на расстоянии, хотя песнопение звучало оглушительно и прямо в мозгу, когда услышал посторонний звук. Открылась входная дверь.

Он не мог пошевелиться, не мог даже окликнуть вошедшего. Онемение, источником которого стал большой палец, разлилось по телу, приковав Брайта к креслу. Он слышал стук захлопнутой двери, слышал, как молчаливые пришельцы натыкаются на что-то в прихожей. На дюйм приоткрылась дверь в комнату, потом широко распахнулась – и в гостиную ввалились двое в комбинезонах.

Брайт понял, кто это, едва услышал скрип двери. Гимн на кассете, видимо, служил сигналом, сообщающим, что с жертвой покончено – что Брайт стал таким же, как они. В прошлый раз они испортили замок, вяло догадался он. Брайт казался неспособным чувствовать или реагировать, даже когда тот, кто был крупнее, склонился над ним, оттянув ему веко, – вероятно, чтобы убедиться, что глаза новообращенного пусты, и Брайт увидел вблизи растрескавшиеся уголки серых растянутых губ. На миг Брайт решил, что глаза гостя сейчас вывалятся из иссохших глазниц прямо на него, но позыва уклониться не возникло. Возможно, он узнавал в пришельце будущего себя – но разве хотя бы это не означало, что ему еще не конец?

Серая фигура завершила осмотр и сделала звук погромче. Наверное, слова должны были заполнить его голову, но Брайт по-прежнему мог выбирать, о чем думать. Он не настолько опустел, он привнес в мир свою частицу добра, он отступил, дав шанс кому-то другому. То, что привез святоша с Гаити, – чем бы это ни было, – умертвило тело Брайта, но не вполне справилось с его разумом. Неотрывно глядя на фотографию, он думал о том дне, когда они с ней отправились в горы. Брайт желал бы полностью отдаться эмоциям, но тут из кухни появился второй чужак, неся самый острый из имевшихся в хозяйстве ножей.

Они не заставят Брайта страдать – уверяла пленка. На пришельцах ведь не видно ран. Или увечья скрыты одеждой? «В грядущем мире да не будем мы ни мужчинами, ни женщинами». Наконец-то Брайт догадался, отчего гости казались бесполыми. Он попытался отпрянуть, когда тот, кто регулировал громкость, взял утюг.

Чужак не сразу нашел ручку и сперва ухватился за раскаленную подошву. Брайт увидел, как пергаментная кожа на пальцах сворачивается, точно обуглившаяся бумага, но пришелец как будто ничего не заметил. Перехватив утюг половчее свободной рукой, он ждал, когда его спутник, тяжело шагая, подойдет к Брайту. Лезвие ножа сверкало.

– Пой, это поможет, – произнес тип с ножом.

И хотя Брайт никогда не был особенно религиозен, никто еще не молился истовее, чем он в эту секунду. Он молил Всевышнего о том, чтобы, когда первый из зомби доберется до него, он чувствовал так же мало, как и они.

Перевод: В. Двинина

Сошествие

Блайт уже дошлепал до кабины, когда сообразил, что надо было послать деньги. За рядом кабинок еще одна фаланга участников марша, кое-кто с надетыми на себя плакатами – а на некоторых мало что было надето, кроме них – шла к тоннелю под рекой. Конверт в карман засунуть не удалось – а телефон он никогда дома не оставлял, – судя по скорости колонны, уходившей в тоннель, закрытый для транспорта по случаю годовщины, времени вполне хватило бы, пока он дойдет до полукруглой цементной пасти, ярко белеющей под июльским солнцем. Пока он открывал телефон и настукивал на кнопках номер, его соседи с двух сторон пустились в бег на месте, а сосед слева сопровождал эти действия низким и гулким пыхтением. Телефон дал пять гудков, и Блайт услышал собственный голос:

– Вэлери Мейсон и Стив Блайт. Чем бы мы сейчас ни были заняты, но к телефону подойти не можем. Поэтому, пожалуйста, оставьте свое имя, номер телефона, дату и время, и когда мы вам перезвоним, то расскажем, чем занимались…

Запись была сделана меньше полугода назад, но и она, и хихиканье Вэлери в конце уже поистерлись от постоянного воспроизведения. Когда гудок, четыре раза заикнувшись, прозвучал длинно и оборвался, Блайт заговорил:

– Вэл? Это я, Вэлери. Я уже вот-вот войду в тоннель. Прости, что мы с тобой слегка поцапались, но я в общем рад, что ты не пошла. Ты была права, я должен был выслать ей алименты, а потом возражать. Пусть бы они объясняли это в суде, а не я. Ты в темной комнате? Выйди и узнай, кто это, ладно? Если ты меня слышишь, ответь. Будь справедливой.

Еще целая стая пробежала в этот момент между кабинами, ближайший сосед слева воспользовался случаем издать триумфальный трубный звук, и тут же продавец билетов объявил: «Жертвуем на борьбу со СПИДом!» Блайт повернул голову вместе с телефоном, делая женщине сзади знак проходить, потому что если он прекратил бы разговор на две секунды, автоответчик перестал бы записывать, но служитель в кабинке впереди высунул голову, расплющенную сверху широкой кепкой:

– Давайте быстро-быстро! За вами еще тысячи!

Женщина побежала, подбадривая Блайта, размахивая обоими туго набитыми мешками своего красного комбинезона.

– Двигайся, красавчик! Оставь в покое свои акции и бумаги!

Ее спутница, которая, видно, по ошибке натянула на себя футболку с карлика, включилась в гонку, и ее обильный живот замотался вверх-вниз так энергично, что движение остального тела стало незаметным.

– Засунь это обратно себе в штаны, а то тебя инфаркт хватит!

Зато от их голосов автоответчик продолжил запись.

– Не клади трубку, если ты там, Вэл. Надеюсь, ты скажешь мне, что это так, – говорил Блайт, извлекая двумя пальцами пятерку из другого кармана брюк. – Я сейчас пройду через кабинку.

Служитель недовольно поморщился, и Блайт тяжело задышал в телефон, выбирая, кому из благотворительных организаций отдать плату за вход.

– Вы уверены, что вы в хорошей форме для марша? – спросил чиновник.

Блайт представил себе, как его из-за плохого здоровья снимают с марша, а ведь это самый быстрый путь домой.

– Лучше, чем вы, который весь день сидит в этой будке, – сказал он не так беззаботно, как собирался, и сунул пятерку через прилавок. – «Семьи в нужде».

Служитель записал сумму и получателя с медлительностью, которая говорила, что он все еще сомневается, пропускать ли Блайта, и Блайт задышал тяжелее. Когда служитель оторвал почти целый билет от рулона и шлепнул его на прилавок, Блайт ощутил облегчение, но служитель остановил его прощальной стрелой:

– Эта ерунда заткнется, как только вы войдете в тоннель.

Телефон работал всюду, куда только Блайт его ни брал, – в этом продавец не обманул. Как бы там ни было, а он был все еще в двухстах ярдах от входа в тоннель, куда распорядители с мегафонами направляли толпу.

– Просто надо было купить билет, Вэл. Слушай, у тебя полно времени, чтобы послать чек, почти час. Только перезвони мне, как только ты это услышишь, чтобы я знал, ладно? В смысле чтобы я знал, что ты услышала. Это если ты не снимешь трубку, пока я не повешу свою, а я надеюсь, что ты снимешь, то есть ответишь, потому-то я и продолжаю гудеть. Должен тебе сказать, что конверт у меня в синем парадном костюме, а не в офисном, не в том, на котором написано, что мы выполняем для вас специальные бухгалтерские заказы, так отчего бы вам не объединить все свои бухгалтерские счета. Ты меня в самом деле не слышишь? Но ты же дома, нет?

Он увлекся своими мыслями и потому не заметил, что речь сильно сказалась на его темпе бега, пока качающаяся над головой дуга входа в тоннель вдруг не остановилась. Его зацепили чьи-то голые плечи, а из мегафонов стали подгонять.

– Прошу вас продолжать движение, – треснул один мегафон, и его коллега поддержал его:

– До дальнего выхода уже остановки нет.

Какая-то дальняя пожилая пара заколебалась, посовещалась и вернулась к кабинкам, но у Блайта такой возможности не было.

– Это вам, с телефоном! – рявкнул третий мегафон.

– Да уж понимаю, что мне. Никого больше с телефоном я тут не вижу.

Это Блайт сказал, чтобы позабавить соседей, никто из которых ожидаемой реакции не выразил. Такое точно было не в первый раз, хотя это стало реже с тех пор, как он встретился с Вэл и стал некоторые слова держать про себя.

– Я уже начинаю марш. Прошу тебя, я серьезно, пожалуйста, позвони мне, как только услышишь, ладно? Все, бегу. Если не услышу ответа от тебя через пятнадцать минут, позвоню снова, – сказал он и оказался в тоннеле.

Мрак тоннеля был сплошной прохладой, в которой тело никак не могло решить, стоит ли ему задрожать, учитывая все тепло, которое сейчас тут выделялось. По крайней мере Блайт немножко остыл – настолько, что мог оглядеться и составить список окружающих предметов, как он всегда делал, когда попадал в незнакомую обстановку, хотя этот тоннель он проезжал по нескольку раз в неделю уже почти двадцать лет. Сейчас на двухрядной дороге помещались пять человек в ряд более или менее с удобствами, если не считать жара от тел. На высоте шести футов с каждой стороны были огорожены мостки для рабочих, но лестниц к ним Блайт не заметил. В двадцати футах над головой сходился арочный свод, куда были встроены светильники в ярд длиной. Несомненно, их можно было сосчитать, если бы он хотел определить, сколько уже пройдено и сколько еще остается, но сейчас несколько сот качающихся голов, очень медленно двигающихся к первому повороту, обозначали перспективу вполне отчетливо. Если не считать не совсем синхронного стука подошв по бетону и эха от него, в тоннеле было тихо, только доносились отзвуки мегафонов от входа и иногда чей-нибудь шумный вздох.

Две женщины, которые окликнули Блайта у кабин, ушли вперед, разнообразно колыхаясь. «Может быть, когда-то они были стройны, как была стройна его жена Лидия», – подумалось ему. Но от человека, за которого она выходила замуж, тоже не очень много осталось, а что осталось, было похоронено под всеми слоями той личности, которой он стал. Эти две женщины, их освещенная лампами избыточная плоть, резкий запах духов и виляющие ягодицы, обернутые в атлас, напомнили ему слишком много такого, что лучше бы не вспоминать, и лучше бы отстать от них еще на несколько человек, но слишком сильное давление ощущал он за спиной. Это давление заставляло подстроиться по темпу, и он уже вошел в ритм, когда в штанах запиликало.

На него обратилось больше взглядов, чем он был готов встретить, и он почувствовал, что должен сказать: «Это у меня телефон» и повторить эти слова еще раз. Вот тебе и замечание продавца билетов, что телефон в тоннеле работать не будет. Блайт вытащил его из кармана, не сбиваясь с шага, и прижал его к уху, раскрыв на ходу.

– Привет, милая! Спасибо, что ты…

– Легче на поворотах, Стивен. Это уже давно на меня не действует.

– А! – Он запнулся, и пришлось подумать, какую ногу сейчас тащить вперед. – Лидия. Мои извинения. Моя ошибка. Я думал…

– С меня хватило твоих ошибок, когда мы были вместе, и твоих извинений тоже, и того, чего ты думал.

– Очень емкое высказывание. Ты звонишь, чтобы поделиться со мной чем-то еще, или это все?

– Я не позволю тебе разговаривать со мной таким тоном, особенно сейчас.

– Тогда не позволяй, – сказал Блайт, помня, как забавляли ее когда-то подобные ответы. – Если у тебя есть что сказать, выкладывай. Я жду звонка.

– Опять за свои старые фокусы? Она хоть куда-нибудь отпускает тебя без этой штуки? Ты где, в пабе, как всегда, и пытаешься успокоиться?

– Я абсолютно спокоен. Спокойней не бывает, – сказал Блайт, будто это могло снять действие, которое она всегда на него оказывала. – И могу тебе сказать, что я на благотворительном марше.

Это крики насмешливого ободрения прозвучали у него за спиной? Конечно, они были адресованы не ему, потому что кричавшим было так же мало до этого дела, как и Лидии, которая сказала:

– Для тебя дома такого не начиналось никогда? Это еще не выяснила твоя женщина мечты?

Он мог бы поиздеваться над ее обычными ошибками в построении фразы, не будь более важных вопросов.

– Я так понимаю, что ты ей уже звонила?

– Нет и не имею желания. Пусть радуется тебе и всем радостям, которые от тебя бывают, но сочувствия моего она не услышит. Мне не надо с ней говорить, чтобы знать, где тебя найти.

– Ну так ты ведь ошиблась? И раз уж мы заговорили о Вэлери, может быть, ты и твой друг-поверенный должны понять, что она зарабатывает куда меньше него теперь, когда он стал партнером в своей фирме.

– Аккуратнее, юноша!

Это сказала та из женщин, у которой бедра пошире. Он чуть не наступил ей на пятки – его агрессия сказалась в ширине шага.

– Прошу прощения, – сказал он и, не успев подумать, добавил: – Лидди, это не тебе.

– Не смей снова меня так называть! С кем это ты говорил о его фирме? Так вот почему я не получила в этом месяце свой чек, да? Так вот что я тебе скажу от его имени. Если чек не будет отправлен со штемпелем сегодняшней даты, ты попадешь в тюрьму за неуплату, и это обещаем тебе мы оба.

– Ну, это же в первый…

Растущая ярость уже унесла ее прочь, оставив его с жужжанием в ухе и горячим пластиком, липнущим к щеке. Он отключил линию, обходя плавный поворот, где показались тысячи колышущихся голов и плеч, трусящих вниз по склону к точке примерно в миле отсюда, где они, теснясь все плотнее, начинали ползти вверх. Иногда в этой средней точке стоял туман от выхлопных газов, но сейчас сбитая толпа смотрелась вполне четко, если не считать легкого колебания, вызванного поднимающимся теплом: в потоке духов не было слышно ни следа бензина. Он прижал ногтем кнопки на трубке и обтер пот со лба тыльной стороной руки – капельки зафлюоресцировали на светящихся кнопках. Домашний телефон ответил гудком, и тут какой-то мужской голос громко произнес:

– Все они одинаковые, пидоры с игрушками. Выкинуть бы их всех в одну помойку.

Совершенно не было у Блайта причины принимать это на свой счет.

– Возьми трубку, Вэл, – тихо бормотал он. – Я же говорил, что перезвоню. И пятнадцать минут уже почти прошло. Что бы ты ни делала, ты этого уже не делаешь. Отзовись, это твой любимый.

Но снова ему ответил собственный голос, разматывая то же сообщение, за которым хихикнула Вэлери, и Блайт ощутил, что в данных обстоятельствах ему этот смешок приходится слышать слишком часто.

– Тебя в самом деле нет дома? Только что мне позвонила Лидия и шумела насчет своих алиментов. Сказала, что если они не будут отправлены сегодня, то ее любовник-адвокат засадит меня за решетку. Боюсь, что технически он может это сделать, так что если ты можешь, абсолютно точно, я знаю, что должен был сам, но если ты можешь это для меня сделать, для нас обоих, загляни за угол и брось ты этот дурацкий конверт в ящик, мать его!

Последнее слово прозвучало громче всего, и три ряда перед ним оглянулись. Из всех обернувшихся только женщина в футболке, кончавшейся где-то наполовину выше ватерлинии, проявила какую-то заботу:

– Что-нибудь случилось, друг?

– Нет, нет… все в порядке.

И он так взмахнул свободной рукой, что с нее полетели капельки пота. Он хотел отмахнуться от собственного смущения, а не от ее интереса, но она поджала губы в свирепой гримасе и повернулась к нему фундаментальной кормой. У него не было времени подумать, не обиделась ли она, хотя она мощными ягодицами ясно выразила, что да – точно так, как это делала Лидия. В конце концов продавец билетов оказался прав. Тоннель изолировал Блайта, и в наушнике звучал только слабый отдаленный стон.

Но это могло быть лишь временное нарушение связи. Блайт нажал кнопку повтора вызова так, что она вдавилась в палец, и попытался пропустить людей вперед, но не совсем незнакомый голос напомнил:

– Не стой! Там, сзади, есть люди, не такие проворные, как некоторые.

– Когда ты будешь в возрасте моего папаши, может, тогда ты не так будешь любить останавливаться и ускоряться.

А это мог быть ненавистник механических игрушек, хотя оба говоривших, кажется, посвящали много времени и, наверное, тренажеров для разработки мышц не только ниже уровня плеч. Блайт резко дернул головой, чуть не выронив трубку, которая все повторяла в ухе свою ослабевшую ноту.

– Не обращайте на меня внимания, просто обойдите. Обойдите – и все, ладно?

– Спрячь эту чертову штуку и давай делай то, зачем мы все сюда пришли, – сказал грубиян постарше. – Неохота, чтобы пришлось тебя нести. А то нас раздавят, если не будем держать темп.

– Да не обращайте вы на меня внимания! Не беспокойтесь!

– Мы беспокоимся о тех, кому ты мешаешь и задерживаешь.

– Так что до финиша мы – твои тренеры, – сказал квадратный юноша.

– Тогда придется мне держаться с вами в ногу, – промямлил Блайт, когда эти самые ноги согнулись в позыве идти дальше.

Телефон все еще звонил, а потом отозвался его голосом.

– Вэлери Мейсон и Стив Блайт, – сказал он, и Блайту этого уже было достаточно.

На него вдруг обрушился весь жар тоннеля. Голова стала расплываться, пока не собралась в опасно хрупкую версию себя самой, обжигаемая запахом, который точно не был запахом выхлопных газов, несмотря на туман, в который спускались далекие участники марша. Ему надо было вернуться назад, за ту точку, где прервалась связь на предыдущем звонке. Он отодрал прилипшую трубку от лица и развернулся – и увидел массу плоти, заполнявшую всю ширину поворота. И слышно было, как в невидимую отсюда пасть тоннеля топочут еще и еще люди, подгоняемые щелчками мегафонов, как бичами. Эта масса наплывала на него бесчисленной массой голов, и на каждом лице, на котором ему удавалось остановить глаза, читалась готовность сокрушить его под ноги, если он не будет двигаться. Проложить себе путь назад было возможно не более, чем через бетонную стену, но и не надо. Как только попадется лестница, он сможет вернуться по мосткам.

Еще одна волна жара, от которой исходила угроза быть опрокинутым людским приливом, окатила его и заставила пристроиться за ритмично качающимися женщинами. В поле зрения не было видно ни одной лестницы к мосткам, но то, что он никогда их не видел, когда здесь проезжал, не означало, что этих лестниц вообще нет – просто они не видны из-за фокусов перспективы. Он прищурил глаза, пока не почувствовал, как веки елозят по глазным яблокам и голова не стала ныть сильнее, чем ноги. Нажав кнопку повторения вызова, Блайт поднял телефон над головой – а вдруг удастся поймать связь, но телефон в доме не успел еще издать второго звонка, как техника в руке у Блайта сдохла, будто задохнувшись от жары или захлебнувшись в потной ладони. Когда он опускал его мимо лица к груди, какой-то телефон запиликал впереди в тоннеле.

– Гадская порода, – проворчал старику него за спиной, но Блайту было все равно, что он сказал. Примерно в трехстах ярдах от него над волосами женщины такой же светлой, как Лидия, торчала антенна. Очевидно, того, что мешало связи, на ее участке тоннеля не было. Он видел, как покачивается антенна в процессе разговора, пока женщина прошла еще сто ярдов. Топая к той точке, где она начинала разговор, Блайт стал считать прямоугольники освещения на потолке; некоторые из них, казалось, стали неустойчивыми от жары. Ему оставалось меньше половины пути, как бы ни давила его вниз насыщенная жара. Наверное, это в глазах стало мигать: светильников было меньше, чем казалось. Не надо было ждать этой точки тоннеля: надо было только проверить, что Вэлери услышала его послание. Он щелкнул кнопкой и прильнул ухом к телефону. Гудок только успел предложить ему набрать номер, как связь прервалась.

Нельзя паниковать. Он еще не дошел туда, где телефоны работают – вот и все. И дальше, стараясь не обращать внимания на вяжущий туман жары от тел, пахнущий все больше как выхлопные газы, напоминая себе, что надо держаться темпа толпы, хотя от пары идущих по бокам все время казалось, что в глазах двоится. Теперь он был уже там, где у той женщины телефон работал, под двумя неработающими светильниками, между которыми третий горел так ярко, будто украл сияние у них обоих. И все три уходили назад, сменяясь такими же, когда он снова ударил по кнопке, до синяков вдавил ухо в трубку, отдернул наушник и прочистил, держа другой рукой, чтобы он не выскользнул из потной кнопки, сломал ноготь о кнопку, снова вдавил трубку в ухо…

И снова гудок набора номера коротко вякнул, будто издеваясь.

Не может быть, чтобы дело было в телефоне. У женщины телефон работал, а у него – последняя модель. Оставалось только думать, что препятствие движется, а значит, это толпа мешает ему действовать. Если его сменщик у Лидии вытащит его в суд, он потеряет свое дело – и наверняка доверие многих клиентов, которые не поймут, что об их делах он заботится аккуратнее, чем о своих, а если он попадет в тюрьму… Он сдавил телефон двумя руками, потому что пластик и его руки увеличивали скользкость друг друга, и пытался не дать себе представить, как пробивается сквозь толпу. Нет, есть еще мостки, и когда он найдет подъем на какой-нибудь из них, имеет смысл направиться к дальнему концу тоннеля. Он шел вперед, каждый шаг с тупой болью, обходившей его горячее размякшее тело, окутанное слишком толстым слоем размокшего материала, болью искавшей ответа в гулкой пустой голове, когда телефон зазвонил.

Он был так заглушен хваткой обеих рук, что Блайт не сразу понял, что это его телефон звонит. Игнорируя стоны мускулистой пары, он вдавил кнопку и прижал мокрый пластик к щеке.

– Стив Блайт. Не можете ли вы побыстрее? Я не знаю, когда он отключится опять.