Текст книги "Сфинксы XX века"
Автор книги: Рэм Петров
Жанр:
Биология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Питер Медавар
А в то же самое время, в начале тех же пятидесятых годов, английский исследователь профессор Питер Медавар вместе со своими молодыми сотрудниками занимался пересадкой кожи у телят. Особенно их интересовало, как приживает кожа у телят-близнецов, если ее пересаживать им друг от друга.
Не думайте после всего прочтенного, что с близнецами все ясно: если однояйцевые – кожа приживается, разнояйцевые – отторгается. Все сложнее.
Если близнецы идентичны, если они развились из одной яйцеклетки (однояйцевые близнецы), кожа всегда приживает. Если же они генетически не идентичны, из разных яйцеклеток (разнояйцевые), кожа друг от друга приживать не должна. Теоретически это так. На практике оказалось не так. Впрочем, все правильно, только сложно.
Оказалось, у некоторых явно неидентичных близнецов пересаженные кожные лоскуты приживали навсегда, как свои. Кожа любого другого теленка отторгалась.
Это наблюдение было сделано в 1951 году. Ясно, что удивительная терпимость иммунитета телят-близнецов к коже друг друга была следствием какого-то естественного процесса. Медавар вспомнил работы ученых, живущих в США и Австралии.
В 1945 году американский ученый из Калифорнии Рэй Оуэн обнаружил интересную вещь. При одновременном внутриутробном развитии сразу двух телят их кровообращение приходит в тесный контакт, и они обмениваются кровью. Оуэн доказал, что у родившихся телят-близнецов в крови циркулируют эритроциты друг друга.
Оуэн нашел то, что моделировал Гашек. Нашел на восемь лет раньше. Ему надо было бы проверить механизмы иммунитета этих телят по отношению друг к другу. И не в том дело, что Оуэн не догадался, видимо, время еще не пришло. Эти несколько лет еще нужны были ученому миру. И вот следующий шаг вперед.
А в 1949 году Бернет и Феннер опубликовали новую теорию иммунитета. С точки зрения этой теории стало понятным явление, подмеченное Оуэном. Бернет и Феннер высказали общее положение: если организм в период своего эмбрионального развития контактирует с какими-либо антигенами (в данном случае с тканями другого организма), то он должен стать иммунологически инертен к этим антигенам на всю жизнь. Это предсказание надо было проверить.
Что бы там ни думали авторы хитроумных экспериментов, во имя чего бы они ни делали свои эксперименты, жизнь, истина все ставит на свои места. Эксперимент Гашека и, главное, правильное объяснение его опытов не было возможным до всех этих работ. Не потому, что без них нельзя. А потому, что они постепенно, шаг за шагом подводили мировую исследовательскую мысль к этим работам. Иммунология взрослела. И линию подобных работ она не могла пройти. И в то же время блестящий опыт Гашека не может быть обойден и не может не учитываться во всех последующих работах и рассуждениях иммунологов.
В 1953 году профессор Лондонского университета Питер Медавар совместно со своими сотрудниками Рупертом Биллингхемом и Лесли Брентом опубликовали свои замечательные эксперименты. Цель этих экспериментов – воспроизведение редкого природного явления, описанного Оуэном. Моделированием этого явления можно проверить предсказание Бернета и Феннера.
Предположение: встреча зародыша с чужеродными клетками должна создать терпимость к соответствующим антигенам во взрослой жизни.
Объект эксперимента: чистолинейные мыши двух пород – серые СВА и белые А.
Эксперимент: искусственное введение зародышам СВА клеток от мышей А.
Ожидаемый результат: развитие у родившихся мышей СВА терпимости к клеткам и тканям породы А.
Я постараюсь по возможности точно изложить описание одного из экспериментов, опубликованное в журнале «Нэйче» («Природа») от 3 октября 1953 года. Это был эксперимент №73.
Взята самка СВА на 15—16-й день беременности. Под наркозом у мыши по средней линии был вскрыт живот. Матка с плодами была в пределах видимости и досягаемости для свободного манипулирования с ней. Сквозь ее растянутую стенку были видны зародыши-мышата. Тонкой иглой прокололи стенку матки и каждому эмбриону ввели по 10 миллиграммов клеточной взвеси, приготовленной из селезенки и почек мыши линии А. Эти клетки были жизнеспособными и теоретически должны были прижиться в эмбрионе. (Новое положение для нас. Еще об этом не упоминали: иммунитет у эмбриона, как и многое другое, не развит. У эмбрионов трансплантаты хорошо приживают, не отторгаются. Повторяю: у эмбриона нет иммунитета.) После этого живот был зашит.
Через четыре дня, в свой нормальный срок, мышь родила пять мышат. Выглядели они совершенно нормально.
Через восемь недель мыши, как им положено, стали взрослыми и весили по 21 грамму. Каждой из них пересадили лоскуты кожи от мышей линии А, ткань той же природы, той же антигенной структуры, что и клетки, введенные эмбрионам.
Через 11 дней обследовали состояние пересаженной кожи. Это не случайный срок. Предварительными опытами установлено: кожа мышей линии А, пересаженная мышам линии СВА, отторгается через 11 дней. У двух подопытных мышат трансплантаты погибли. У трех других пересаженная кожа «чувствовала» себя прекрасно. Она приросла, будто собственная ткань. Ее чуждое происхождение выдавал только цвет: на сером фоне шерсти мышей СВА ярко выделялся белый лоскут. Типичная для мышей А белая шерсть была нормальной густоты и жесткости.
Через 50 дней одной из этих трех мышей снова пересадили кожу той же линии А. С этого дня она стала носителем двух чужеродных лоскутов кожи.
...Открыто нечто новое, ранее неизвестное науке. Открыто явление, противоположное иммунитету.
Контакт взрослого животного с антигенами приводит к стимуляции иммунитета. Иммунитет, возникший в результате искусственной стимуляции, издавна называется «активно приобретенным иммунитетом». Если же первая встреча организма с антигенами, в частности с чужеродными клетками, происходит в эмбриональный период, возникает противоположный эффект – его иммунитет к этим антигенам выключается на всю жизнь. Это явление, аналогичное активно приобретенному иммунитету, но с обратным знаком, Питер Медавар назвал активно приобретенной толерантностью, то есть терпимостью.
Так в 1953 году Милан Гашек в Чехословакии, а Питер Медавар в Англии, независимо друг от друга и не зная друг друга, описали новое иммунологическое явление. И конечно, каждый узнал из журналов о работах другого.
– В то же время, когда были опубликованы мои работы, – рассказывал мне Гашек, – вышла и статья Медавара. Я увидел в ней подтверждение своих результатов и сразу же попытался его методом внутри-эмбриональных инъекций вызвать у цыплят и мышей толерантность. Медавар, в свою очередь, повторил нашу методику.
– Когда же вы познакомились?
– Впервые мы встретились на эмбриологическом съезде в Брюсселе в 1955 году, где мы познакомились лично и поделились опытом.
Так поступают настоящие ученые. Радость познания, радость удивления на первом месте. Не доказывают друг другу, кто на сколько часов или дней додумался до чего-то раньше другого. Они радостно повторяют опыты далекого товарища по оружию. Они радостно и искренне жмут руки друг другу при первой возможности.
Иммунитет наизнанку
«Толерантность представляет собой следствие банкротства центрального механизма иммунологического ответа».
Питер Медавар
Перевернутый ребенок
В истории иммунологии, как и в любой истории, существуют даты, которые отмечают принципиальные моменты ее развития. Они подобны вехам, указывающим начало нового пути, нового направления в науке.
Три основные даты определили три периода в истории иммунологии.
Первый начался в 1881 году – после открытий Пастера родилась научная иммунология как учение о невосприимчивости к инфекционным болезням.
В 1898 году ученики Мечникова бельгиец Борде и русский исследователь Чистович установили, что иммунологические закономерности распространяются не только на бактерии, но и на клетки или белки животного происхождения, которые также являются антигенами. С этого момента возникло и развивается второе направление – неинфекционная иммунология, в недрах которой зародилось учение о несовместимости тканей при пересадках.
1953 год ознаменовался открытием принципиально нового явления, обратного иммунитету. Этот антиконтра-иммунитет родил способ преодоления несовместимости тканей и дал возможность создать сфинксов XX века. О них-то я сейчас и собираюсь рассказать.
Все в свое время
В обиходе жизнь и развитие каждого человека и животного принято исчислять с момента рождения до смерти. В биологии индивидуальная жизнь и развитие исчисляются с момента зарождения. Иначе говоря, с момента слияния мужской и женской половых клеток, в результате которого возникает клетка, называемая зиготой. С нее и начинается жизнь и развитие нового организма, биологического индивидуума.
Первый период – до рождения – называется эмбриональным. Второй – постэмбриональным. Эмбрион развивается в результате деления зиготы на 2, потом на 4, 8, 16 и т.д. клеток. Клетки начинают дифференцироваться и размножаться с разной скоростью. Происходит закладка отдельных тканей и все большее и большее совершенствование зародыша. В процессе этого совершенствования до рождения и после него начинается и заканчивается формирование всех органов и развитие всех необходимых функций.
Возникновение органов и их функций происходит не вдруг, не сразу, а в определенные периоды эмбрионального или постэмбрионального развития.
У человека, например, печень формируется к 5-й неделе жизни эмбриона. Окостенение скелета начинается с 3-го месяца. Мышцы формируются на 4-м месяце внутриутробной жизни. Кровообращение за счет работы сердца начинается с конца 3-й недели. Снабжение кислородом за счет дыхания и работы собственных, а не материнских легких – лишь с момента рождения. Первые условные рефлексы возникают через 10—20 дней после рождения. Зубы появляются со второго полугодия жизни. Половое созревание происходит только к 14—18 годам.
Все в свое время!
Остается уточнить, когда приходит время солдат армии иммунитета, когда возникает у них способность вырабатывать свое главное целенаправленное оружие – антитела. Мельком было уже упомянуто об этом. Пришло время сказать поподробнее. Все в свое время.
Этот вопрос был решен экспериментально на мышах, крысах, кроликах, курах, утках, индюках и других животных. Эмбрионам во все этапы их развития вводили шприцем разные антигены – чужеродные сыворотки, клетки, микробные вакцины. Эти опыты особенно удобно производить на птицах: не нужно оперировать беременную самку. Достаточно проколоть скорлупу и оболочки яйца с развивающимся зародышем. Во всех опытах был получен однозначный результат: эмбрионы антител не производят.
Провели иммунизацию животных сразу после рождения, а птенцов сразу по выходе из яйца. Получили тот же результат: новорожденные животные антител не производят. И только на 3, 5 или 7-й день жизни (у разных животных по-разному), наконец, появляется способность вырабатывать антитела в ответ на чужие антигены. Только тогда иммунологическая система, наша защитная армия, мобилизуется. Только тогда клетки-солдаты становятся иммунологически компетентными.
Эмбрионы реагируют наоборот
Для точности представления об иммунологической инертности эмбрионов надо выяснить, не временное ли это явление. Может быть, через некоторый период постэмбрионального существования у них начнут вырабатываться антитела. А может быть, даже наоборот: прошлое знакомство с антигеном в конце концов окажется тем же обучением иммунологической армии, но с замедленной реакцией, с запоздалой выработкой антител.
Уточнили эти вопросы и… открыли новые важные закономерности. Теперь уже абсолютно точно: отсутствие антител после иммунизации эмбрионов нельзя объяснить замедленным их образованием. Даже если обследовать на протяжении всей жизни этих животных, антитела все равно не появляются.
Давно было известно и много лет все считали, что эмбрионы иммунологически инертны и совершенно не реагируют на антигены.
Так считали до 1953 года. Но появились на свет работы Милана Гашека и Питера Медавара. Мы уже знаем, что они работали независимо друг от друга. Более того, у них были различные теоретические предпосылки и руководящие идеи. Независимо друг от друга и по разным причинам они вместе со своими сотрудниками стали изучать реакцию животных на повторное введение антигена после иммунизации их во время эмбрионального периода развития. Они шли разными путями, но пришли к одному и тому же.
Два человека и следы
Гашек и Медавар, а вслед за ними и все иммунологи мира были ошеломлены полученными результатами. Обработанные в эмбриональное время животные не реагируют на данный антиген и во взрослом состоянии. Эмбрионы инертны! Так думали. Думали, что все известно. Оказалось, не так.
Оказалось, они отвечают на внедрение чужеродных тканевых антигенов. Но ответ этот по своему характеру противоположен реакции взрослых. Взрослые распознают чужое, расшифровывают его строение и вырабатывают против него оружие – антитела. Иммунологическая армия эмбриона иначе относится к этому чужому, терпит его, знакомится и больше не считает чужим. Поэтому повторное введение тех же (и только тех же!) антигенов после рождения животного не приводит к появлению в его крови антител. Вместо иммунитета развивается состояние неотвечаемости по отношению к тем антигенам, которые вводились эмбриону.
При введении куриным эмбрионам крови уток у цыплят возникает состояние неотвечаемости по отношению к антигенам этих уток. Иммунизация данных цыплят кровью или тканями других птиц или даже других уток дает обычный ответ – возникают антитела.
Привычка на всю жизнь
Итак, 1953 год для иммунологии ознаменовался открытием принципиально нового явления, обратного тому, которое было известно раньше. Известно было, что взрослый организм на внедрение чужеродных белков и клеток реагирует выработкой активного иммунитета, направленного на отторжение этого белка или клеток, на их выведение, разрушение. В 1953 году стало известно, что эмбрионы реагируют наоборот и после внедрения антигенов развивающийся из них организм теряет способность отвечать выработкой антител на данные антигены. Это состояние специфической неотвечаемости получило название приобретенной иммунологической толерантности.
Открытие это взбудоражило умы ученых. Оно поставило на повестку дня вопрос о возможности преодоления тканевой несовместимости, о возможности устранения принципа «индивидуальность превыше всего» и, следовательно, о возможности хирургической пересадки чужой кожи или целых органов. Действительно, если обработка эмбриона чужеродной тканью обеспечивает в последующем неотвечаемость по отношению к ней, то она должна приживать. Иммунологическая армия будет относиться к ней, как к своей, и отторжения или рассасывания не произойдет.
Вот почему состояние иммунологической толерантности интенсивно изучалось все последние годы и продолжает изучаться с не меньшим вниманием сейчас. Выступая с торжественной лекцией при получении Нобелевской премии, Питер Медавар начал свою речь с характеристики состояния иммунологической толерантности и конкретного примера:
«Иммунологическая толерантность может быть описана как состояние индифферентности или отсутствия реактивности по отношению к субстанциям, которые в нормальных условиях должны вызывать иммунологический ответ. Например, если жизнеспособные клетки от мышей линии СВА инъецировать взрослым мышам линии А, то клетки СВА будут разрушены благодаря иммунологическим процессам и мыши линии А, которым их вводили, будут в последующем постоянно разрушать любой трансплантат от животных той же линии со скоростью, которая типична для иммунологически вооруженных животных. Но если СВА клетки инъецированы эмбрионам или новорожденным мышам линии А, они приживают; больше того, мыши линии А, после того как они вырастут, будут постоянно воспринимать трансплантаты от доноров СВА так, как если бы это были их собственные».
Изучение иммунологической толерантности привело к установлению следующих принципиальных положений.
Введение эмбрионам микробных антигенов не вызывает состояния иммунологической толерантности, или выражено оно весьма слабо. Развившиеся из таких эмбрионов животные реагируют выработкой антител при введении данных микробов нормально или несколько слабее.
Введение тканевых антигенов от животных далеких видов (например, при введении кроличьему эмбриону препаратов тканей крысы, лошади, человека) наблюдается сходная картина. Толерантность выражается только в снижении, но не полном подавлении способности вырабатывать антитела.
Обработка эмбрионов тканевыми препаратами от животных близких видов (мышь – крыса, курица – индюшка и т. п.) дает более выраженные результаты. Развившиеся из таких эмбрионов животные могут совершенно не реагировать на введение им донорских тканей, и антитела будут отсутствовать. Но происходит это только при введении эмбриону весьма больших доз тканевых антигенов; при недостаточных дозах результат оказывается аналогичным предыдущему.
Введение тканевых антигенов от животных того же вида обеспечивает развитие абсолютной иммунологической толерантности даже при относительно небольших дозах. Так происходит при использовании животных одного вида, но разных пород или чистых линий. В примере Медавара были линии СВА и А, но могут быть СЗН, С57ВL и другие. Так происходит и при использовании беспородных животных одного вида. Возникающая толерантность, как и в предыдущих случаях, строго специфична – она распространяется только на антигены той линии, чью ткань вводили эмбрионам, или на антигены использованного нами конкретного беспородного донора. Толерантность, как и иммунитет, строго специфична.
Наконец, для получения организма с выраженной иммунологической толерантностью эмбрион надо обрабатывать живыми, способными к размножению клетками. Для этого пригодна, например, взвесь живых клеток костного мозга, лимфатических узлов, селезенки. Иммунологическую толерантность можно также создавать методом эмбрионального парабиоза, при котором сращенные эмбрионы обмениваются кровью, а вместе с ней и живыми, способными к размножению клетками. Только при этих условиях состояние иммунологической толерантности будет полным, сохранится и после рождения все последующее существование организма. При иных способах обработки эмбриона – например, кровяной сывороткой – разрушенными или убитыми клетками, толерантность у этого индивидуума будет неполной и временной. Она сохраняется до тех пор, пока в крови и тканях новорожденного животного присутствует введенный антиген.
Емкость научного термина
«Вопрос в том, – сказала Алиса, – можете ли вы заставить слова обозначать столь много различных вещей».
Льюис Кэрролл
Деревянный конь
Вместе с небоскребом науки из года в год растет громада терминов. Названия новых наук и научных отраслей. Определения неизвестных ранее явлений и понятий. Обозначения вновь открытых фактов и объектов природы – элементов, веществ, организмов, планет, миров. Термины возникают, живут, сталкиваются, играют, иронизируют, удивляют – термины завоевывают мир. Интересен процесс происхождения и выживания терминов.
Явление, наблюдаемое в разных лабораториях, а тем более в разных странах, называют вначале по-разному. Какое-то время, иногда очень долго, эти разные слова или сочетания слов, обозначающие одно и то же явление, живут вместе. Но потом побеждает какой-то один термин. И ученые всего мира начинают пользоваться им, чтобы знать, о чем идет речь, чтобы понимать друг друга.
Ведь для нормальных взаимоотношений, для взаимопонимания прежде всего необходимо найти общий язык.
А что зачастую происходит?
Например, сообщается в «Курьере ЮНЕСКО», для обозначения одной из опухолей костного мозга – фибромы – существует более 30 терминов, а некоторые болезни на одном языке имеют до десяти различных названий. «Чтобы устранить этот хаос, при Совете международных организаций медицинских наук намечено создать Международный центр документации, медицинской терминологии и лексикографии, который будет вести работу на пяти языках (французский, английский, немецкий, русский и испанский), побуждать медицинские общества унифицировать свою терминологию, содействовать изданию и распространению медицинских словарей».
Сейчас в иммунологии существует куча терминов. Они, естественно, возникли в связи с прогрессом этого раздела науки – например, в связи с изучением молекулярного строения антител.
Белковые молекулы-антитела относятся к определенному классу белков крови и носят общее наименование – гамма-глобулины. Всего их три разновидности молекул. Но сколько терминов и обозначений! Первую разновидность обозначают γ, или 7sγ, или 6,6Sγ, или γ2, или, наконец, γss. Вторую разновидность обозначают γ1М, или β2М, или 19Sγ или γмакглобулин. Третья разновидность имеет два обозначения – β2А или γ1A. И вот все эти 11 обозначений всего-то трех молекул создали такую путаницу в литературе и на конференциях, что понимать друг друга стало невозможно. А это самая страшная опасность для любого созидающего сообщества. Ну и, конечно, особенно для ученых.
Это понимали еще древние, и, если верить их библейским рассказам, это понимал и этим пользовался их суровый бог. Когда в Вавилоне стали делать большую башню, чтобы достать до неба, бог рассердился на гордыню людей. Он испугался, что доберутся до него и лишат его монопольного владычества над небом. Башня росла. Бог думал. И наконец, придумал. Он дал каждой из строящих групп разный язык. Отдельные группы коллектива перестали понимать друг друга. Организованное строительство башни вылилось в беспорядок, сумятицу, в некоординированное «столпотворение». Так называемое «вавилонское столпотворение». И все кончилось. Башни не вышло. Бог спас свою монополию. Согласно библии отсюда и берет начало разноязычие народов.
Иммунологи не хотят «столпотворения». Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) собрала в мае 1964 года представительную комиссию из 14 ученых, чтобы разработать единую номенклатуру иммунных глобулинов, единый иммунологический язык. Комиссия постановила первую разновидность молекул обозначать как иммуноглобулины G (γG), вторую – иммуноглобулины М (γМ), третью называть иммуноглобулинами А (γА). Однако только будущее покажет, какие термины выживут. А может быть, появятся новые, более точные и более емкие, которыми и станут пользоваться. Ведь и от древних языков библейских времен почти ни один не сохранился. Появились новые языки.
Нам с вами очень много приходится говорить о терминах. Что поделаешь! Это очень важно. Какие же все-таки термины отбираются наукой и выживают во времени? Какими качествами они характеризуются?
Первое – точность, научная точность. Слово или сочетания слов, используемые для обозначения, должны максимально точно отражать содержание. Возьмите, например, названия наук и их разделов.
Биология (от греческих биос – жизнь и логос – учение) – наука о жизни. Точно? Да! Микробиология – наука о микроскопических формах жизни. Тоже точно! Иммунология – наука об иммунитете. Точно? Пожалуй, да. Но что значит и как родилось слово «иммунитет»? Об этом дальше. Все в свое время. В целом с названиями наук как будто бы понятно. Главное – точность.
А есть по неведомым причинам укоренившиеся названия, которые не отражают предмет точно. Бывает так, что бывшее когда-то более правильное название исчезает. Астрономия, например, в переводе – наука о наименовании звезд. А разве этим занимается астрономия? Она от этого ушла много-много веков назад. А вот астрология – более правильно: учение о звездах. Но этот термин исчез. Правда, в этом случае такая ситуация не по неведомым причинам. Астрологию, ее суть и имя скомпрометировали древние астрологи и то, чем они занимались. Астрологи составляли гороскопы и пытались по звездам узнать будущее. (Очень часто даже великую, правильную мысль, а то и идею компрометируют и низвергают люди, которые ею занимаются.) Некоторые из них были просто шарлатанами, некоторые верили во всевышнего, некоторые прикрывались этой деятельностью, чтобы заниматься настоящей наукой. Так Кеплер был придворным астрологом по форме и великим астрономом по существу.
Надо сказать, что некоторые точно составленные гороскопы до сего дня приносят пользу. В гороскопах указано расположение звезд при том или ином событии. И эти сохранившиеся гороскопы помогают историкам устанавливать точные даты. Так, по обнаруженному гороскопу великого ученого и поэта средневековья Омара Хайяма выяснили точно дату его рождения – 18 мая 1048 года.
Так обстоит дело с названиями наук. Это, можно сказать, термины глобальные, многообнимающие.
Но вот более локальные термины. Там все еще сложнее.
Ну что означает, например, термин «рак»? Это слово, обозначающее болезнь – злокачественную опухоль, – имеет всеобщее хождение. Но почему рак? В чем сходство? Может быть, форма, цвет?.. Ничего. А термин живет. Что-то в нем есть, что приковывает человеческое сознание, какая-то необыкновенная и, пожалуй, необъяснимая емкость. Или вот еще – бешенство. Мы говорим «вирус бешенства», прививки против бешенства. Но ведь термин совершенно не соответствует действительности. Никакой бес ни в кого не вселяется. Основной симптом болезни – боязнь воды, судороги при проглатывании воды. Смерть наступает не от буйства, а от параличей. И есть очень точный термин – гидрофобия, что в переводе с греческого – водобоязнь. Но большее хождение имеет слово «бешенство». Именно этот необычайно емкий термин живет. Откройте даже учебник инфекционных болезней, и вы увидите главу «Бешенство» и лишь мелким шрифтом приписано: «Гидрофобия».
Правда, эти термины старые, они имеют свою большую историю. Они когда-то возникли наряду с другими. Наука отобрала для жизни именно их. Нам остается только пользоваться ими.
А как быть с новыми? Какие качества ученый должен вложить в термин, обозначающий сделанное им открытие? Как заставить это слово жить? Да и важно ли это?
Есть прекрасный рассказ Чапека о том, как важно выбрать название для пива, чтобы его все пили. Уж если это важно для пива, то как же…
Короче говоря: да, важно! Очень важно!
Хороший термин как бы фокусирует самое главное. Он приковывает внимание людей. Он пропагандирует не только научное содержание, но и притягивает в сферу этого содержания новые силы ученых.
Назовите сделанную вами машину «конструкцией, выполняющей ряд сложных операций под влиянием соответствующих команд», и она будет иметь успех только у тех, кто ее увидит. Назовите эту машину (и так было на самом деле!) «роботом», и она привлечет внимание всего мира. Может быть, я ратую за пустую рекламу? Нет. За научный термин, который своей емкостью не просто фотографически точно отображает смысл научного содержания, но и раскрывает его глубину, подчеркивает общечеловеческую заинтересованность в проблеме – привлекает к ее разработке новые отряды ученых.
Мне кажется, хороший термин должен удовлетворять по крайней мере трем условиям. Он должен правильно отображать научный смысл обозначенного явления. Он должен быть удобен в обращении. И наконец, он должен быть емким, привлекающим внимание. Я говорю слово «емкость», а не «рекламность». Емкость, привлекательность для большинства, образность, не искажающие научной сути.
Питер Медавар создал новый термин – «иммунологическая толерантность». Этот термин в течение двух-трех лет завоевал мир. Приведу еще несколько иммунологических примеров.
