Текст книги "Грязь"

Автор книги: Рекс Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Дэниэл Эдвард Флауэрс Банковский

Сколько себя помнил, он всегда страдал от жестоких сексуальных фантазий. Из-за необычно ранней половой зрелости он фантазировал в черных как смоль запертых клозетах – удушливых металлических ящиках, прикрепленных цепью к домашней кровати, а также в клетке, называемой ямой, в тысячах местах, где он служил. Он фантазировал во Вьетнаме, сидя в одиночной засаде, на ходу в машинах – везде. Он обладал даром терпеливого спокойствия и в своих долгих засадах придумывал несказанные вещи.

Грохот музыки в угнанной машине прервался под мостом, и он даже не потрудился отрегулировать звук. Широко улыбаясь, он думал, как необыкновенно приятно, должно быть, изнасиловать и убить целую группу. Взвешивая все теоретические трудности, он схематично набросал план своих действий, заранее зная, как просто будет внедрить его в жизнь.

Он был способен на что угодно. Он легко, без малейшего усилия убивал и при этом получал удовольствие. Он проезжал неподалеку от маленького городка на юге Иллинойса, который назывался Голубой город, как символ голубой мечты о благоденствии группы отчаявшихся обанкротившихся людей – жертв корейского синдрома. Они покрасили все постройки в голубой цвет – цвет надежды – и окрестили свою маленькую общину Голубым городом.

“Дешевизна!”, “Подержанная мебель!” – такие вывески все еще сохранились на выцветших голубых стенах пустых складов, мимо которых проезжал этот ненасытный монстр. Он катил по улицам в украденном “меркурии-купере”; у него болел и пульсировал локоть, и он опять застудил свой мочевой пузырь. Сейчас он весил почти пятьсот фунтов. За последние сорок восемь часов он умертвил уже троих. Руль впился ему в живот, и, управляя им своими стальными пальцами, он подумал о том, как легко разузнал адрес Джаниса Сейгеля. Впрочем, в этом убийстве не было ничего личного, только способ скоротать время. Иногда он позволял себе помечтать, голова его заполнялась новыми фантазиями с кровавыми потоками, одна ужаснее другой.

Шестое чувство подсказало ему, что пора взять себя в руки и сконцентрироваться. Он нажал указательным пальцем на клавишу “Стоп” в магнитофоне и попытался вынуть кассету – она сломалась. Теперь он слышал лишь звуки шуршания колес по мокрому асфальту, и опять же шестое чувство приказало ему остановиться. Удивительно быстро для такого громилы он припарковал машину у магазинчика, резко затормозил, выключил мотор и фары, перебрался на сиденье пассажира и замер, осматривая улицу.

Он ждал, слушая тишину. К чему он прислушивался, к чему? Возможно, к звукам проезжающих машин. Он ждал.

Он сосредоточился, вспомнив свои дежурства по ночам во Вьетнаме. Он, которого прозвали Каторжником, всегда оставался начеку. Он верил в советскую доктрину “тяжело в учении, легко в бою”, кроме тех случаев, когда за трудной подготовкой шла трудная борьба, – если он вообще боролся со своей жертвой. Эта гора убийственной ярости сразу же выбивала вас из равновесия, и, желая уйти, вы просто падали в пыль. Он был серьезным противником, который заранее разрабатывал план своих действий и сфокусировался на своей жертве предельно остро – как лазер. Всякий раз, выходя за пределы своего равновесия, если таковые существовали вообще, и расправляясь со всяким сбродом из полиции, он все просчитывал наперед в недрах своей громадной массы. Он носил такую огромную тяжесть тела, которую ни вы, ни я ни за что не смогли бы сдвинуть, но в этой груде мяса существовали мощные, поддерживающие жизнь силы, позволявшие ему свободно и легко двигаться и применять богатый арсенал подручных средств, – от веревок до холодных “длинных крыс”. Все это отличало его от тех идиотов и дилетантов, которые ничего не знают о настоящем убийстве. Он всегда просчитывал каждый свой шаг и был не из тех, кто совершает ошибки.

Теперь, чтобы успокоить себя, он приехал в этот призрачный город с трусливым и ничего не значащим названием Голубой город и уже начал действовать. Проверяя свои расчеты, он перебирал в памяти номера машин, которые подобрал прошлой ночью на окраинах, когда разбил “датсун” той женщины. Он размышлял, на какой из них заменить номер машины, на которой приехал сюда, улыбнулся, вспомнив, как легко убил прошлой ночью коммивояжера, – крепким приятным удушьем.

Подумав о текущих проблемах, он решил пройтись по близлежащей аллее между магазинами. Он с трудом вылез – машина даже заскрипела, затем достал из спортивной сумки маленькую канистру для масла, ящик с инструментами и направился к стоявшему неподалеку “меркурию”.

Он выбрал наиболее подходящий для дела номерной знак (он знал номера всех пятидесяти штатов), чуть встряхнул бутылку с маслом и немного поразмышлял над дальнейшими действиями. Затем отвинтил болты с номера своей машины и заменил его другим.

Решив эту задачу, он согнул старый номерной знак в неузнаваемую металлическую гармошку и бросил его в салон машины, чтобы потом выкинуть в ближайшую речушку. Завтра, если позволят обстоятельства, он перекрасит кузов. Слова “маскирующая плевка” и “газеты” всплыли из его подсознания, как бы добавляя что-то к давно отработанному списку необходимых вещей. Он с грохотом уселся за руль и поехал по заброшенным улицам, мертвым и голубым, как он их охарактеризовал. Вливаясь в дорожное движение шоссе, он сбавил скорость примерно до шестидесяти миль в час – темпа перемещения других автомобилей, стараясь держаться в общем потоке. В этот час машину с законной скоростью в пятьдесят пять миль выделить так же легко, как и машину, которая выжимает все девяносто, поэтому он не очень-то жал на педаль газа.

Привычная обстановка как нельзя лучше способствовала разработке ясного и четкого плана, из которого было хладнокровно исключено все экстремальное. Вцепившись в преступно обретенный руль, слушая бесконечное гипнотизирующее жужжание белой линии под колесами, он чувствовал особый комфорт.

Он точно рассчитывал, как и во Вьетнаме или в различных тюрьмах, на какую степень опасности обрекает себя. Анализируя свою недавнюю минутную неосторожность, он интуитивно почувствовал риск и реальную возможность засыпаться.

Тремя часами позднее он миновал уступ плотины рядом со старым деревянным мостом, над глубокой дренажной канавой раскрыл цепные ворота с пятнами ржавчины, на которых висело предупреждение “Закрыто – въезд воспрещен”, и резко затормозил в облаке песчаной пыли. Это разъеденное влагой предупреждение повесили на старых дубах специально, чтобы на мост не въезжали посторонние.

Он медленно прошел к разбитым воротам, заметая ветками следы машины, и закрыл створки, так что они выглядели как и прежде. Поднял обрывок цепи с замком, определяя его вес и прикидывая, насколько легко сможет умертвить ею любого, но потом, подумав, повесил цепь обратно на ворота.

Прикрутив обрывок цепи проволокой из забора, он возвратился к машине. Прогулки по ночным джунглям приучили его к осторожности, он привык доверять своему животному инстинкту, каждому решению, принятому как бы изнутри. Выбор совершался интуитивно, на основе тщательного просчитывания ходов охотника и объекта охоты.

“Меркурий” вновь покатил по тропе, которая вскоре начала пропадать под колесами. Но водитель упорно продолжал ехать, что-то бормоча, пробираясь через высокую, мокрую и грязную траву к близлежащей реке. Теперь машина заскользила вдоль воды. Тропинка совсем исчезла, и о дверцы машины билась совершенно мокрая трава. По бокам зажурчал поток, yо монстр не останавливался. Теперь он ехал по радиатор в воде, направляемый как бы скрытым магнитным полем, каким-то внутренним компасом. Всплески воды спереди угрожали затопить мотор, однако Дэниэл Банковский упрямо продвигался вперед, все вперед, без всякого смущения, совершенно спокойно, будто не замечая опасности. Внезапно река кончилась, и он уверенно выехал на пригорок, где трава расступилась перед ним. Впереди на сваях в центре реки маячили три ветхих летних домика, заросших высокими водорослями.

Он чувствовал, что один здесь. Эта сверхъестественная способность определять присутствие других людей позволила ему выжить тогда, в Юго-Восточной Азии. Убийца остановил машину и быстро приготовил мокрый камуфляж из травы, а затем достал огромную согнутую крышку-ромашку из своей всегда находившейся под рукой спортивной сумки. Сейчас он обдумывал, как бы половчее расставить ловушку людям, и в этом он, абсолютный мастер финальных сюрпризов, не находил себе равных.

Он представлял, он предвкушал, как они придут, глядя вниз с плотины на деревянный мост, он оценивал обстановку своим компьютерным мозгом. Сколько он сможет пробыть здесь, прежде чем его найдут? Видимо, недолго. Сколько их придет? Много. Как они будут действовать? Ладно, пусть останется несколько неразрешенных вопросов. Он находился в полной гармонии с самим собой. Обойдя поле предстоящей деятельности, он стал методично расставлять ловушки, которые начинались сразу же за “Меркурием”.

Свое необъяснимое автоматическое предвидение, которое делало его таким неординарным и опасным убийцей, Банковский решил применить и сейчас. Расставляя ловушки, он подсознательно проделал весь свой путь за последние двадцать четыре часа, когда украл номера, выехал из голубого призрачного города, полил смазку на болты, державшие номер; он вспомнил свою манеру быстро просматривать улицы, позы мертвых тел, отпечатки своих пальцев и остатки чужой кожи под своими ногтями – это были минутные упражнения его уникального вычислительного устройства.

Ни одна, даже самая мельчайшая деталь не избежала его четкого анализа: кредитные карточки, следы крови – все это потоком шло через его мозг, пока он устанавливал ловушки; в уме он опять убивал, холодно ведя себя на автопилоте. Убивая, он радовался треску ломающихся костей, хрипам удушья, последним знакам угасающей жизни – и вновь мысленно ехал, огибая холм, ломая ворота, скрепляя их проволокой, воспроизводя шаг за шагом каждую минуту прошедшего дня и ночи, упорно выявляя маленькие трещины, глупые ошибки, чтобы никогда не повторять их.

Закончив приготовления, он выбрал комнату, где можно было укрыться до поры до времени. У него была легкая поступь, несмотря на всю тучность этой грациозной и живой пятисотфунтовой прима-балерины. Несообразное изящество – вот, пожалуй, подходящее слово к его точным движениям, осторожным шагам, когда он направлялся к одной из обмазанных дегтем хижин. Но несведущий наблюдатель увидел бы лишь неуклюжего, ехидно ухмыляющегося клоуна, балансирующего по гнилым доскам.

Дряхлые строения выглядели ненадежно, опасно возвышаясь на бетонных сваях, залитых креозотом, погрязших в иле. Сваи еще хорошо сохранились, но постройки разваливались, и Банковский весьма осторожно забрался в одну из них. Он действовал очень внимательно, настороженно прислушиваясь.

Без усилий сбив замок, он высадил разбухшую дверь, затем отмычкой отпер вторую деревянную перегородку и чуть не задохнулся от отвратительного запаха гнилой рыбы, вырвавшегося наружу. Вонь стояла тошнотворная. Он поспешно сорвал замки со всех ставень, но запах не уменьшился. Из-за этого зловония он вспомнил одно пикантное убийство во Вьетнаме и обнаружил, что широко улыбается, вызывая из прошлого ту ночь с ностальгическим удовольствием. Он любил убивать этих коротышек и сейчас улыбался приятному воспоминанию о человечке, которому пустил кровь тогда.

Но вот все ставни открыты, мягкий ветерок гуляет по хижине, выгоняя затхлый воздух. Наконец он смог войти внутрь, в маленький трехкомнатный домик. В спальне ему не понравилась дурацкая занавеска, а в большой комнате со столом и несколькими стульями мебель оказалась расставленной, как на кухне. В кухне же он обнаружил только мойку с ручным насосом, пыльные полки и пустую коробку из-под мороженого.

Он положил свой большой мешок и спортивную сумку на пол и начал расставлять в линию их содержимое. Бутылка из-под молока, заполненная свежей водой, мешок с яблоками, чай, мясные и овощные консервы, колбасный фарш, кварта виски, которую он позже выпьет залпом для того, чтобы заснуть, ощущая приятный вкус спиртного. Он мог потребить феноменальное количество виски, совершенно не пьянея.

Он открыл банку венских сосисок и съел их одним махом, запивая водой. Только сейчас он издал первый за все время своего пребывания здесь звук – громогласную, резкую отрыжку, которая прогремела в тишине, как гудок сирены в тумане.

– Ыхх, – рявкнул он. – Уфф, – и выхлоп дурного запаха изо рта.

Интерьер оказался типичным для рыбачьей хижины. Кровать, стол, три маленьких стула, складная лодка, складной стул, масляный фонарь, который уже был пуст, пара рыбачьих снастей и дешевая удочка с вертушкой. Ничего интересного.

В углу рядом с маленькой лодочкой – подставкой для ног, сделанной из сломанной дубовой доски, стояла полуразломанная коробка с инструментами. По всей комнате валялись куски засаленных обоев и обрывки газет. Ни салфеток, ни полотенец, ничего, что создает домашний уют, он не нашел. Определенно хижину давно не посещали.

Он подумал, что, вероятно, ее не проветривали уже несколько месяцев. Запах гнилой рыбы все еще не выветрился, и охотник за людьми налил большой стакан виски и выпил его двумя глотками, вздрагивая после каждого. Он не любил вкус спиртного, ему нравилась лишь теплота, которая разливалась по телу. Ему захотелось льда и помыться.

Позже он возьмет кастрюли, выйдет и наберет немного речной воды, чтобы попытаться наладить насос. Но сейчас единственным его желанием было протянуть ноги и немного отдохнуть. Он уселся на один из стульев, который застонал, угрожая рассыпаться под его массой. Тогда он положил свои ноющие ноги на стол и опять стал пить виски, предвкушая то огромное удовольствие, которое получит, если владельцы этой хижины вдруг приедут сюда на выходной. Что за сюрприз он им всем преподнесет – маме, папе и маленьким братику и сестричке! Он позволит малышам и папе увидеть сюрприз, который он приготовил маме. Вот о чем он думал, сидя в темной вонючей крысиной норе, вдыхая запах тухлой рыбы и глотая спиртное.

Монстр знал, что если не попытается отсидеться, то он обречен. Они придут за ним. Следы его деяний широки и ясны, будто их оставила гигантская брюхатая медведица, и следы эти жгли Банковского сильнее, чем сковорода Ада, и еще украденный “меркурий” с серебристо-виниловым верхом. Все это словно светилось на дверях огромной надписью: “Эй, посмотри на меня!” Поэтому его первая проблема – сменить машину. Затем он должен изменить себя. Себя нынешнего, ибо он позволил себе то, чего никогда не допускал раньше, – он совершил ошибки. Много ошибок. Как никто он знал цену невнимательности. Если он не изменится, его поймают.

Он подтянул свою тяжелую спортивную сумку поближе и начал перебирать вещи, пока не нашел большую голубую книгу. Это был бухгалтерский гроссбух, где четыреста тридцать девять страниц из пятисот уже оказались заполненными мелким аккуратным почерком с четко расставленными датами. Слова на первой странице – “Корысть исключена” – были написаны крупными буквами. Это Библия Каторжника.

Он опять присосался к бутылке, слегка сотрясаясь и чувствуя, как жидкость обжигает внутренности, и открыл страницу 106, чтобы записать план своего первого шага. Это книга планов помогала ему обвести всех их вокруг пальца. Он вернется в Чикаго и будет ради своего удовольствия забирать жизни этих людишек. Много, много жизней...

Ли Анна Линч

– Давай, давай, деточка, ты же знаешь, уже пора ложиться спать!

– Знаю, – ответила Ли Анна, решительно направляясь в ванную комнату чистить зубы.

Эдди было приятно, что у нее растет послушный ребенок. Почти совсем не плакса. Стоит только сказать, что следует делать, а что нет, и она всегда это выполняет. Конечно, немного трудно без Эда, даже с очень послушной Ли. Когда самой Эдди было восемь лет, ее держали в ежовых рукавицах.

Ли вышла из ванной розовощекая, голенькая, маршируя с высоко поднятыми коленями, как будто шла под неслышимый барабанный бой, плоскогрудая и с небольшой припухлостью на животике от излишнего количества сладкого. Эдди уже начала следить за ее диетой – это не составляло проблемы.

– Ма! – прозвучало из спальни, и Эдди вошла укрыть свое маленькое сокровище.

– Ма, расскажи мне про Ики и Бу-Бу, – попросила Ли сонно, положив палец в рот, но тут же вынула его, вспомнив, что уже не маленькая. Она прижала к себе своего любимого плюшевого медвежонка, говорящего панду, которому дала имя Джордж. Она так часто и так крепко прижимала его к себе, что синтетическое покрытие игрушки стерлось и немного разошлось на выпуклостях. Ики и Бу-Бу были эскимосом и канадским оленем, придуманными ее отцом.

– Хорошо, но сначала помолись, глупышка.

– Я уже молюсь. Господи, упокой мою душу! Если мне надлежит умереть во сне, то, Господи, возьми мою душу.

– Аминь.

– Аминь.

– Жил-был эскимос, которого звали Ики.

– Эскимоска, мам, – поправила Ли, когда Эдди остановилась перевести дыхание.

– Жила-была капризная маленькая эскимоска, которую звали...

– Капризная? Продолжай, мам.

– Извини! О'кей. А сейчас закрой глаза, и я начну сначала. Однажды далеко на севере жила эскимоска, которую звали Ики, и был у нее олененок по имени Карибу. Он всегда мечтал стать северным оленем, но был лишь канадским олененком, поэтому Ики и назвала его Карибу. Но Ики не могла произнести слово Карибу, потому что была совсем маленькой эскимосской девочкой, она могла только говорить Бу-Бу, и это стало именем оленя. – Эдди замолчала, решая, хотел ли олень быть Карибу или нет. Она забыла, как это объяснял Эд. Ну, неважно. – И Бу-Бу пошел к Санта Клаусу просить, чтобы тот назначил его рождественским оленем. Но Санта Клауса и его жены не было дома, поэтому он решил поговорить с Рудольфом.

Ли Анна, слава Богу, уже равномерно дышала, и это было очень кстати, так как Эдди не знала, что нужно рассказывать дальше.

Она осторожно поднялась с постели и на цыпочках подошла к выключателю. Погасила свет и только начала закрывать дверь, как услышала тонкий голосок, заглушенный дверью и сном.

– Мам, ты все перепутала. Бу-Бу – канадский олень, а не просто олень.

– Хорошо. Ты все мне объяснишь завтра. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мам. Я тебя очень люблю.

– Я тоже очень люблю тебя, сладенькая моя, – ответила Эдди, тихо закрывая дверь.

Джек Эйхорд – полицейский

– А ты знаешь, как снять черного с дерева в Миссисипи?

– Ну и как? – подыграл Эйхорд детине, стоящему рядом с ним у Керли, в полицейском баре, где вечно торчали все сотрудники восемнадцатого отделения. Подходили ребята после четырехчасового ночного дежурства, снедаемые жаждой, и Джек оказался между двумя парнями, занимавшимися кражами. Большой был в кожаном пальто и шелковой рубашке, которая стоила не меньше семидесяти пяти долларов, с толстой золотой цепью, второй – черный, сложенный, как пожарный кран, тоже расстегнул рубашку и выставил множество золотых цепей. Еще один белый смотрел на Джека, но разговаривал со своим приятелем, лениво перебрасываясь с ним словами.

– Вытащи свой нож и срежь его оттуда!

Все засмеялись, Эйхорд тоже вежливо улыбнулся, но вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за правую руку. Он обернулся.

– Слушай, ты знаешь, как в польских воздушных силах называют самолет?

– Эй ты, чертова вонючка, ты что, не умеешь шутить? Нужно говорить: как называется польский самолет, а не как в этих дурацких польских воздушных силах называют самолет, набитая соломой башка!

– Слушай, ты, большой, дерьмо собачье, если это хорошо для твоей мамочки, то сойдет и для тебя. Ладно, так знаешь, как называется польский самолет? – Эйхорд, улыбаясь, отрицательно завертел головой. – Самолет с волосами под крыльями!

С черным началась истерика. Эйхорд слышал всю эту ерунду тысячи раз.

– А что такое шесть негров в “фольксвагене”? – спросил большой полицейский у находящихся в баре.

– Мешок говна! – грохнул зал.

– А кто знает, зачем нужны сто адвокатов для того чтобы поменять одну электрическую лампочку? – вмешался Керли, бармен.

– Чтобы один ввинчивал, а девяносто девять других следили за тем, чтобы он это сделал до конца.

Бросив пить, Джек первое время даже перестал ходить в бары, но через несколько месяцев понял, что все это ерунда. Ты либо контролируешь себя, либо нет. Это очень просто: если ты можешь бродить по магазину, глазея на разные марки вин, и выйти всего с одной бутылкой, то ты в состоянии проделать это и в шумном прокуренном баре. Ведь это его работа – ходить по барам. Если бы Джек этого не делал, он мог бы многое упустить. Он хорошо знал, как важно быть общительным. Он посещал самые злачные места в городе, цедил рюмку светлого ликера или чего-нибудь еще, развлекался и шел домой либо пил черный, крепкий растворимый кофе с каким-нибудь полицейским всю ночь напролет и бездельничал.

Бар Керли был обычным баром, темным и шумным. Довольно часто здесь вспыхивали групповые драки, зато он имел свои плюсы. И, между прочим, то, что эти парни из отделения по расследованию краж, которых Эйхорд не знал, расспрашивали его, было хорошим знаком. Сейчас он ждал Билла Джойса, одного из детективов, занимающихся убийствами, того самого, кто нашел Сильвию Касикофф.

Восемнадцатое отделение не называли полицейским участком, это был высококвалифицированный дивизион, который контролировал пригород Чикаго. Огромный чикагский мегаполис был разделен на участки, а те – на подразделения. Эйхорд временно руководил подразделением по расследованию убийств в восемнадцатом отделении, которое делило некоторые районы города с первым. Ему объясняли все эти юридические тонкости, но очень скоро все эти пункты и подпункты и прочая казуистика отскочили от него, как шарики в пинг-понге, и ему надо было заново настраиваться на все это. Он вспомнил, как то же самое происходило много лет назад. Одно он знал твердо: Чикаго – слишком большой город и здесь можно очень легко затеряться.

– ...Иди на юг, пока твоя шляпа не опустится в воду, – сказал белый полицейский, и все засмеялись над его шуткой. Эйхорд улыбнулся, пересиливая себя, чтобы не посмотреть на часы.

Пижон в кожаном пальто добрался уже до середины своего любовного приключения, о котором рассказывал громко и с выражением, когда вошел Билл Джойс и направился к Джеку. Эйхорд распрощался со своими соседями по стойке, похлопав их по плечам, оставил пару бумажек с мелочью на мокром столе и вышел.

– В чем дело?

– Слушай! – Джойс повел его к машине. На ней стояла мигалка, но сирены не было. – Они нашли еще один труп. Там, у первого отделения.

– Океан-46! – затрещало радио.

– Океан-46 отвечает.

– Океан-46, включите ТАС-2.

– Океан-46 включает ТАС-2. – Автоматически Эйхорд дотянулся до пульта и настроился на нужную волну, персональную. В этом случае он мог получать задания лично, не по общему эфиру. Он сдавил ручку приемника.

– Океан-46 на связи.

– Джек, это ты?

– Это Голиз, – пояснил Джойс.

– Я. Все в порядке.

– Мы наткнулись на тело. То же, что и с Сильвией Касикофф. Женщина, лет за тридцать. Я еду туда, приезжайте.

Прошла минута, они ехали по чикагским улицам. Радио заговорило опять:

– Океан-46. Где вы?

– Мы прибудем минут через пять-шесть. – Джек назвал их местонахождение. – Лу там? Скоро увидимся.

Когда они приехали, Эйхорд, следуя за Джойсом почувствовал тревогу, впервые с того момента, как они вышли из машины.

Убийство Сильвии Касикофф занесли в картотеку серии. Эту молодую хорошенькую домохозяйку из Доунер Гроув нашли на одном из полей завернутой в армейское одеяло, маньяк не вырвал ей сердце. Убийство включили в серию потому, что на лице жертвы обнаружили следы спермы. Второе преступление было аналогичным – тут сперму нашли во рту, на половых органах и у анального отверстия; этот труп тоже был с переломанной шеей. Выглядело все в соответствии с почерком преступника, имевшимся в каталоге, – видимо, убийца опять приступил к работе.

Эйхорд уже успел прочувствовать, представить себе присутствие смерти. Джойс перекинулся словами с парой офицеров в форме, которые пояснили, где находится Арлен. Место преступления всегда оставляет тягостное впечатление, особенно если это убийство. Может быть, потому, что ожидаешь увидеть отвращение или испуг на лицах коллег, в их печальных, много повидавших глазах. Сейчас Джек предчувствовал нечто подобное.

– Привет, друзья! – сказал Вернон Арлен.

– Привет, Лу.

– Там лежит Джейн Доу. – Лейтенант указал на металлический ящик, где работал фотограф. – Около тридцати пяти лет, голая, изуродованная, сердце вырвано. Одна старьевщица нашла тело, когда шла через помойку. При анализе обнаружили сперму и все такое. Убита спереди, как обычно. Ящик внутри весь в крови, но вокруг крови нет. Преступник, возможно, убил ее где-нибудь, завернул в пленку, тряпку или еще во что-нибудь, положил в ящик и вырвал сердце, что объясняет кровь внутри и нигде больше.

Лейтенант раскрыл пластиковую карту пригородного района и попросил их подойти поближе.

– Мы находимся примерно здесь. Думаю, нам необходимо выработать четкую линию действий. Билл и Джек, вы просмотрите дальнюю аллею, а мы пока поработаем на месте. Возможно, мы ничего и не найдем, но все это обдумаем и встретимся в офисе. – Они медленно шли к помойке.

– Старуха сказала что-нибудь еще? – спросил Эйхорд, кивнув в сторону старой, неряшливо одетой женщины, сидевшей в отдалении.

– К черту ее. Забудь. Бесполезно, – сказал лейтенант, поворачиваясь к Эйхорду. – Пытались у нее что-то выудить, но из этой старой шизофренички много не выжмешь.

– Ладно.

– Пошли посмотрим! – предложил лейтенант, и Джек с содроганием взглянул на ужасный труп, лежащий среди помойки.

– Боже правый!

– Нечто подобное может парализовать весь город. Случалось, я видел такое и раньше в Атланте, Бостоне, Нью-Йорке, это приведет в ужас любого. Я только хочу, чтобы пресса и телевидение не создали из этого маньяка еще одного Джека-Потрошителя. Подумать только, “исчезнувшие сердца”! Да, с этим они будут носиться еще больше, чем с чертовым Дракулой!

Старуха старьевщица застонала. Джек Эйхорд пошел в ее сторону, поймав себя на том, что сдерживает дыхание, чтобы не выдохнуть.

Один из молодых полицейских выглядел так, будто его вот-вот вырвет. Эйхорд подбодрил его:

– Как идут дела, коллега?

– Хорошо, – промямлил тот и отвернулся, хотя его так и не стошнило.

Эйхорд решил сосредоточиться на деле. Надо непременно расспросить старьевщицу.

Он подошел ближе и сухо спросил:

– Мадам?

Она повернулась и промямлила что-то вроде:

– Да пошел ты!

– Мадам, с вами все в порядке? – повторил Эйхорд.

– Пошел ты...

Она выругалась.

– Извините. Я знаю, что это должно быть...

– Ооо, – вырвался из нее резкий звук. Джек инстинктивно подался к женщине и мягко похлопал ее по плечу. Она обернулась и взглянула на него, не переставая мычать.

– С вами все нормально, мадам?

– Богу было угодно, чтобы я стала пчеловодом, – ответила она, по крайней мере, так это прозвучало. Он попросил ее повторить, и она произнесла уже что-то другое.

– Люди не знают, что это такое! Он посылает мне сигналы, и я должна разобраться в них, некоторых вещах, некоторое время, некоторое время, в некоторых людях, затем, и затем, и я, и некоторые, иногда, некоторых людях, и получается, и это...

Она немного согнулась, и Джек очень мягко сказал:

– Бог говорит через вас, не правда ли?

– Да, верно, мистер полицейский. Бог говорит через меня, через нее, это так, на все сто процентов. – Она посмотрела на него более внимательно, возможно, для того, чтобы понять, насмехается он над ней или нет.

– Я об этом слышал, – заметил он. – Это, должно быть, большая ответственность – общаться с вами.

Она ничего не ответила, опять опустив голову.

– Когда мы сталкиваемся с такими ужасами, – продолжал Эйхорд мягко, указывая на труп, – то хотим выяснить, кто это делает, и не допустить, чтобы они убили еще кого-нибудь.

– В моих волосах утри и змеи, и энергия электрического напряжения бегает по моим рукам, и опять по голове, поэтому мы... поэтому вот... как ты видишь, они здесь... поэтому, и затем, и поэтому я и могу... и что случилось, это вы получаете, все это смешано и наоборот...

– Да. – Он понимающе кивнул, как будто она сказала что-то путное. – Я знаю, что вы имеете в виду. Когда кто-то совершает нечто ужасное, полиция должна остановить его. Понимаете?

– Угу. Понимаю. – Старуха кивнула. Они очень хорошо разговаривали. Она посмотрела на Эйхорда: – Я вас тут раньше не видела. Вы здесь живете?

– Нет. Я живу далеко отсюда.

– Я тоже живу далеко отсюда. Я живу на планете за Луной, на другой стороне звезд, и Бог говорит свою мудрость через мой электрический язык, и я знаю, что ты здесь не живешь, потому что я тебя здесь раньше не видела, и я знаю, как вспомнить, кого я видела здесь раньше, а кого нет, а тебя я не видела и поэтому знаю, что ты здесь не живешь. Поэтому там, и там, и...

Он прервал ее мягким тоном, пытаясь успокоить:

– Да, это так.

Старуха улыбнулась, Эйхорд увидел кровь у нее во рту.

– Мадам, у вас кровь, вы себя поранили? – спросил он заботливо.

– Что?

– Ваш рот. Вы поранили себе рот?

– А я... – Она прикоснулась отвратительной, грязной тряпкой ко рту, увидела на ней кровь и засмеялась. – У меня плохие десны. Зубы у меня хорошие, это у меня десны плохие, и иногда я прикусываю их там и о-о-о...

Она отошла.

– Я говорил вам, что живу далеко отсюда. А вы, должно быть, знаете всех здесь?

– Я знаю здесь всех.

– Если кто-то тут ходит, – Эйхорд указал на свалку, где работали полицейские с телом, – вы можете сказать, кого никогда не видели здесь раньше, не правда ли?

– Угу.

– Могу поспорить, что вы их с трудом опишете...

– Я могу описать их легко, я разговариваю на многих языках, так что он сразу же знает, что будет в той части, где я вижу что-нибудь, и затем они приходят и берут это обратно, и я не смогу увидеть, что я не...

– Отлично, – сказал Эйхорд, убедившись в том, что ничего не сможет выудить из бедной старой женщины. Вытащив маленькую карточку и авторучку, он начал писать на ней, говоря:

– Я хочу вам кое-что дать и попросить, чтобы вы оказали мне небольшую услугу.

– Вы собираетесь сделать мне подарок?

– На этой карточке написаны мой домашний и рабочий телефоны. Пожалуйста, сохраните ее. Это очень важно. – Он специально говорил медленно и отчетливо, надеясь на то, что она слушает его внимательно. – Вы можете позвонить мне, если вспомните, что видели кого-то здесь сегодня вечером, кого раньше не встречали. Кого-нибудь, кто, возможно, сделал плохие вещи с той женщиной. Кого-нибудь, очень сильного. Вы подумаете над этим ради меня?