Текст книги "Наулака: История о Западе и Востоке"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Беги домой, малыш, – сказал Тарвин. – Итак, Кейт?..

Но у Кейт хватило сил лишь плакать и повторять, задыхаясь:

– Это вы! Вы! Вы!

IX

За день до приезда Кейт, когда её ещё никто не ждал, миссис Эстес пригласила Тарвина на завтрак, а Тарвин был не такой человек, чтобы в последний момент отказаться от приглашения из-за того, что кто-то там приехал, и на следующее утро за завтраком он сидел напротив Кейт и улыбался ей, и она невольно улыбалась ему в ответ. Несмотря на бессонную ночь, она была очень свежа и мила в белом миткалёвом платье, в которое она переоделась, сняв дорожный костюм, и, когда после завтрака они оказались вдвоём на веранде (миссис Эстес пошла заниматься домашним хозяйством, а мистер Эстес ушёл в город, в миссионерскую школу), он начал делать ей комплименты по поводу её прохладной белой одежды, не принятой на Западе. Но Кейт остановила его.

– Ник, – сказала она, глядя ему в лицо, – вы сделаете для меня то, о чем я попрошу вас?

Видя, что она настроена весьма серьёзно, он попытался отделаться шуткой, но она перебила его:

– Нет, то, о чем я попрошу вас, очень важно для меня. Я этого очень хочу, Ник. Вы сделаете это?

– Разве есть на свете что-либо, чего бы я для вас не сделал? – спросил он уже серьёзно.

– Не знаю. Может быть, именно это. Но вы должны это сделать.

– Чего же вы хотите?

– Уезжайте отсюда!

Он покачал головой.

– Но вы обязаны.

– Послушайте, Кейт, – сказал Тарвин, глубоко засунув руки в карманы своего белого сюртука, – я не могу. Вы не понимаете, куда приехали. Вы не знаете этих мест. Попросите меня о том же самом через неделю. Я и тогда не соглашусь уехать. Но зато смогу хотя бы поговорить с вами о вашей просьбе.

– Теперь я знаю все, что нужно, – ответила она. – И хочу делать то, ради чего сюда приехала. Я не смогу делать это, если вы останетесь здесь. Ведь вы же понимаете это, правда, Ник? С этим уже ничего не поделаешь.

– Нет, поделаешь. Я поделаю. Я буду хорошо вести себя.

– Не надо говорить о том, что вы будете добры ко мне. Я это и так знаю. Но даже вы, несмотря на всю вашу доброту, будете мешать мне. Поверьте мне, Ник, и уезжайте. Но это вовсе не означает, что я хочу прогнать вас, вы же понимаете.

– Ах так! – произнёс Тарвин с улыбкой.

– Ну… вы же знаете, что я имею в виду, – ответила Кейт сурово.

– Да, знаю. Но если я буду правильно вести себя, все уладится. И это я знаю тоже. Вот увидите, – сказал он мягко. – Путешествие было ужасным, да?

– Вы обещали мне, что не поедете за мной.

– Я и не ехал за вами, – ответил Тарвин, снова улыбаясь и подвешивая для неё гамак. Сам же он уселся в одно из глубоких кресел, стоявших на веранде, положил ногу на ногу, а на колени водрузил белый тропический шлем, который начал носить недавно. – Я специально поехал другим маршрутом.

– Как так? – спросила Кейт, опускаясь в гамак.

– Через Сан-Франциско и Иокогаму. Ведь вы же велели мне не ездить за вами.

– Ник! – в одном этом коротком слоге слились упрёк и порицание, симпатия и отчаяние, которые рождались в ней в ответ и на самые невинные, и на самые большие его дерзости.

– Ну полно, Кейт, вы же не могли предположить, что я останусь дома и позволю вам приехать сюда и в одиночку искать счастья на этой старой песочной куче, ведь так? Нужно иметь каменное сердце, чтобы отправить вас в Гокрал Ситарун одну – ведь вы же ещё малышка. Я только об этом и думаю с тех пор, как приехал сюда и увидел, что это за местечко.

– Но почему вы не сказали мне, что едете сюда?

– Ну, вас не очень-то интересовали мои дела, когда мы виделись в последний раз.

– Ник! Я не хотела, чтобы вы приезжали сюда, но обязана была приехать сама.

– Ну, что же. Вот вы и приехали. Надеюсь, вам здесь понравится, – произнёс он мрачно.

– Неужели здесь так плохо? – спросила она. – Хотя, впрочем, мне все равно.

– Плохо? – повторил он. – Помните Мастодон?

Мастодон был одним из тех городов Запада, которые давно потеряли своё будущее – город без жителей, покинутый и заброшенный.

– У них здесь достаточно природных и прочих ресурсов, – сказал он. – И не надо говорить, что их будто бы извиняет тот факт, что страна их бедна. Это хорошая страна. Достаточно переселить в Ратор жителей одного из находящихся на подъёме городов нашего Колорадо, завести хорошую местную газету, организовать торговую палату и дать знать миру о том, что здесь можно найти, – и через шесть месяцев здесь начнётся бум, который охватит и всю империю. Но к чему им это? Они мертвы. Это мумии. Это деревянные идолы. Здесь, в Гокрал Ситаруне, не хватает обыкновенного, простейшего, старомоднейшего действия, быстрого и энергичного, не хватает суматохи, шума, ну хотя бы телеги с молоком, едущей по городу.

– Да-да, – прошептала она еле слышно, и глаза её заблестели. – Потому я сюда и приехала.

– Я не понимаю вас.

– Я приехала потому, что они не похожи на нас, – разъяснила она, обратив к нему своё сияющее лицо. – Если бы они были образованны и мудры, что бы мы могли сделать для них? Они нуждаются в нас именно потому, что они неразвиты, глупы и не знают, какой дорогой им идти. – Она глубоко вздохнула. – Как хорошо, что я все-таки приехала.

– Как хорошо, что вы со мной, – сказал Тарвин.

Она вздрогнула.

– Больше никогда так не говорите, Ник, – сказала она.

– О, Господи! – простонал он.

– Понимаете, в чем дело. Ник, – сказала она серьёзно, но нежно. – Я не принадлежу больше тому миру, о котором вы говорите. И даже отдалённая возможность этого исключена для меня. Смотрите на меня как на монахиню. Как на человека, который отринул все радости, отказался от счастья, оставив себе лишь работу.

– Гм… Можно я закурю? – Она кивнула, и он зажёг сигару. – Я рад, что смогу принять участие в торжественной церемонии.

– Какой церемонии? – спросила она.

– Вашего пострижения в монахини. Но я верю, что этого не случится.

– Почему же?

Он что-то пробормотал, не вынимая сигары изо рта. Потом поднял на неё глаза.

– Готов поручиться всем своим богатством – вы не примете постриг. Я знаю вас, я знаю Ратор, я знаю…

– Что? Кого ещё вы знаете?

– Себя самого, – сказал он, снова взглянув ей в глаза.

Она сцепила руки на коленях.

– Ник, – сказала Кейт, наклоняясь к нему, – вы же знаете, что вы мне нравитесь. Вы мне так нравитесь, что я не могу думать о том, что вы мучаетесь, – ведь вы говорите, что ночами не спите. Как же, по-вашему, буду спать я, зная, что вас ждут разочарования и страдание. А я ничем не могу облегчить ваши муки – разве что умолять вас вернуться домой – и чем скорее, тем лучше. Я очень прошу вас. Ник. Ну, пожалуйста! Уезжайте!

Тарвин несколько секунд вертел в руках сигару, словно раздумывая о чем-то.

– Милая девушка, я не боюсь.

Она вздохнула и снова повернулась лицом к пустыне.

– А жаль, – сказала она с безнадёжностью в голосе.

– Страх – это чувство, недостойное члена Законодательного собрания, – произнёс он с загадочным видом.

Она резко повернулась к нему.

– Законодательного собрания? Ах, Ник, так вы…

– Боюсь, что да. Большинством в 1518 голосов. – Он протянул ей телеграмму.

– Бедный мой отец!

– Ну, не знаю…

– Но я вас поздравляю, конечно!

– Спасибо.

– Хотя я не уверена, что это пойдёт вам на пользу.

– Да, мне это тоже пришло в голову. Если бы я провёл здесь весь срок своих полномочий, то мои избиратели скорее всего не захотели бы поддерживать мою дальнейшую политическую карьеру.

– Тогда тем более, Ник…

– Нет, тем более важно уладить сначала дела действительно насущные. Я ещё успею упрочить своё место в политике – это можно сделать всегда. Сейчас же у меня есть единственный шанс упрочить наши с вами отношения, Кейт. Здесь и сейчас. – Он встал и склонился над нею. – Вы думаете, я могу отложить это на потом, моя милая? Можно откладывать это со дня на день, что я и делаю, не теряя бодрости духа, и вы не услышите об этом больше никогда, пока не будете готовы к этому. Но я вам нравлюсь, Кейт. Я знаю это. А я… ну что сказать, я люблю вас. И завершиться это может только одним. – Он взял её за руку. – До свидания, Кейт. Завтра я зайду за вами, и мы пойдём осматривать местные достопримечательности.

Кейт долго смотрела вслед его удаляющейся фигуре. Все слова были сказаны, и все же оставалось подспудное желание убежать, спастись бегством. Но утром, когда Тарвин пришёл, к стыду своему Кейт обнаружила, что страшная тоска по дому притягивала её к нему. Миссис Эстес была очень внимательна к Кейт, они сразу же прониклись взаимной симпатией и подружились. Но Ник в отличие от миссис Эстес напоминал ей о родине, его лицо было своим, домашним. Так или иначе, но она с радостью позволила ему привести в исполнение свой план и показать ей город.

Во время прогулки Тарвин начал расспрашивать её о Топазе. Не случилось ли там чего за время его отсутствия? Не произошло ли там каких перемен? Как выглядел этот милый его сердцу городок в день её отъезда?

Кейт напомнила, что уехала всего через три дня после Тарвина.

– Три дня! В жизни растущего города это очень много.

Кейт улыбнулась.

– Я не заметила никаких перемен.

– Разве? Питере говорил, что через день после моего отъезда он начнёт рыть котлован под строительство нового салуна на Джи-стрит; Парсонс должен был достать новую динамо-машину для городской электростанции; на Массачусетс-авеню предполагалось начать работы по нивелированию уклона, и на моем участке в двадцать акров было посажено первое дерево; аптекарь Кирни вставлял зеркальное стекло в свою витрину, и, наконец, я не удивлюсь, если ещё до вашего отъезда Максим получил новые почтовые ящики из Меридена. И вы ничего не заметили.

Кейт покачала головой.

– Я думала в это время совсем о другом.

– Фу ты! А мне хотелось бы узнать об этом. Ну, да ладно. Пожалуй, нельзя ожидать слишком многого от женщины: чтобы она занималась своим делом да ещё следила за тем, что делается в городе, – рассуждал он. – Женщины сделаны из другого теста. И тем не менее лично я успевал вести предвыборную кампанию, занимаясь бизнесом – и сразу в нескольких местах, и, кроме того, у меня было ещё одно личное дело. – Он весело взглянул на Кейт, которая подняла руку в знак предостережения. – Вы запрещаете говорить на эту тему? Я обещал вести себя хорошо и сдержу слово. Я только хотел сказать, что в нашем городе ничто не обходится без моего участия. А что вам говорили на прощанье отец и мать?

– Пожалуйста, Ник, давайте не будем об этом, – попросила Кейт.

– Ладно, не буду.

– Я просыпаюсь по ночам и думаю о маме. Это ужасно. В самую последнюю минуту, когда я уже вошла в вагон и махала им платком, я, наверное, все бросила бы и осталась, если бы кто-то сказал мне нужное слово – пусть даже ошибочное.

– О Господи! Почему там не было меня! – простонал Тарвин.

– Нет, Ник, вы не смогли бы сказать такого слова, – произнесла она тихо.

– Вы хотите сказать, что я не смог бы, а ваш отец смог бы? Конечно, смог бы, и всякий другой на его месте тоже смог бы. Когда я об этом думаю, мне хочется…

– Прошу вас, Ник, не говорите об отце ничего дурного, пожалуйста, – перебила она, и губы её крепко сжались.

– О милое дитя! – прошептал он сокрушённо. – Я не хотел его обидеть. Но мне надо кого-то обвинить во всем – дайте мне выбранить кого-нибудь, и я успокоюсь.

– Ник!

– Ну я же не деревянный! – проворчал он.

– Нет, Ник, вы просто очень глупый.

Тарвин улыбнулся.

– А вот теперь вы бранитесь.

Чтобы переменить тему, она стала расспрашивать его о махарадже Кунваре, и Тарвин сказал, что он славный паренёк. Но, добавил он, прочее общество в Раторе далеко не так симпатично, как махараджа Кунвар.

– Вот когда вы увидите Ситабхаи!..

И он стал рассказывать ей о махарадже и его приближённых, с которыми ей придётся иметь дело. Они говорили о странной смеси невозмутимости и ребячества в этом народе – черте, которую Кейт уже успела заметить и которая поразила её, говорили об их первобытных страстях и простых идеях – столь же простых, как проста и огромная сила и мощь Востока.

– Их не назовёшь культурными людьми, в том значении, которое мы придаём этому слову. Они и слыхом не слыхивали об Ибсене и не интересуются Толстым, – сказал Тарвин, который недаром читал в Топазе по три газеты в день. – Если бы им довелось познакомиться с современной молодой женщиной, боюсь, что жить ей осталось бы не больше часа. Но у них сохранились кое-какие прекрасные старомодные идеи, вроде тех, что когда-то внушала мне моя матушка, когда я сиживал у неё на коленях в далёком штате Мэн. Вы знаете, она верила в брак, и в этом мы сходимся с ней и с прекрасными старомодными жителями Индии. Почтённый, дышащий на ладан полуразвалившийся институт брака жив ещё в этих краях, представляете?

– Но я никогда не говорила, что сочувствую Hope[9]9
  Нора – речь идёт о героине пьесы Г.Ибсена (1828 – 1906) «Кукольный дом» (1879), оставившей мужа.


[Закрыть], Ник, – воскликнула Кейт, минуя все промежуточные логические ступени и отлично понимая, куда он клонит.

– Ну, в таком случае эта благословенная старомодная страна примет вас с распростёртыми объятиями за ваши воззрения. «Кукольный дом» имеет здесь прочные позиции. В этом бастионе нет ни одной трещины.

– И все равно, Ник, я не могу согласиться со всеми вашими идеями, – сочла она себя обязанной прибавить.

– Да, по крайней мере, с одной из них, – отпарировал Тарвин, криво усмехаясь. – Но я сумею обратить вас в свою веру.

Кейт внезапно остановилась прямо посреди улицы, по которой они шли.

– А я вам доверяла, Ник! – произнесла она с упрёком.

Тарвин печально взирал на неё.

– О Господи! – простонал он. – И я доверял самому себе! Но я все время думаю об этом. Чего же вы хотите от меня? Но вот что я скажу вам, Кейт, – это было в последний раз – самый наираспоследний, окончательный, бесповоротный. Я с этим покончил. С этого момента я буду вести себя по-другому. Не обещаю вам, что смогу не думать о вас, и, конечно же, чувства мои не изменятся. Но я буду нем. Давайте пожмём друг другу руки. – Он протянул руку, и Кейт пожала её.

Они молча шли рядом несколько минут, пока Тарвин не спросил её все ещё грустным тоном:

– Вы ведь скорее всего не виделись с Хеклером перед отъездом, правильно?

Она отрицательно покачала головой.

– Да нет, конечно, вы с Джимом никогда особенно не ладили. Но мне бы очень хотелось знать, что он обо мне думает. До вас не доходили никакие слухи, разговоры и всякое такое о том, куда я делся?

– Думаю, в городе решили, что вы уехали в Сан-Франциско, чтобы встретиться с кем-нибудь из западных директоров «Трех К». Все пришли к такому выводу, потому что кондуктор вашего поезда сказал, будто вы сообщили ему, что едете на Аляску. Но этому никто не поверил. Хотелось бы, Ник, чтобы в Топазе больше доверяли вашему слову.

– И мне, – воскликнул Тарвин с горячностью, – и мне хотелось бы того же! Но мне-то нужно, чтобы поверили моей версии, а иначе как бы я добился своего? А сейчас они думают именно так, как я хотел – что я забочусь об их интересах. Ну и где был бы я, если бы не пустил ложный слух, а сказал чистую правду? Они же решат, что я в это время захватываю земельные участки где-нибудь в Чили. Да, вот ещё что – когда будете писать домой, не упоминайте обо мне, пожалуйста. А то ведь, если дать хотя бы зацепку, они все равно вычислят, где я нахожусь. Но я им такой возможности предоставлять не хочу.

– Вряд ли я напишу домой о том, что вы здесь, – сказала Кейт, краснея.

Через несколько минут она опять вернулась к разговору о матери. Тоска по дому с новой силой охватила её в этих чудных и странных местах, по которым её водил сейчас Тарвин, и мысль о матери, одинокой, терпеливо ожидавшей весточки от дочери, причинила ей такую же боль, как в первый раз. Воспоминание было мучительным, но когда Тарвин спросил её, почему же она все-таки решилась уехать, если так любит и жалеет мать, Кейт отвечала с присущим ей в лучшие минуты мужеством:

– А почему мужчины уходят на войну?

В последующие несколько дней Кейт почти не видела Тарвина. Миссис Эстес представила её во дворце, и теперь ум и душа Кейт были заняты тем, что она там увидела. Взволнованная и смущённая, она вступила в царство вечных сумерек и оказалась в лабиринте внутренних коридоров, дворов, лестниц и потайных ходов, в которых ей встречались бесчисленные женщины в чадрах, глазевшие на неё и смеявшиеся у неё за спиной, с детским любопытством изучавшие её платье, тропический шлем и перчатки. Ей казалось, что она никогда не сумеет сориентироваться даже в малой части этого огромного муравейника, не сможет отличить в полумраке одно бледное лицо от другого. А тем временем сопровождавшие её женщины вели се за собой, вдоль длинной вереницы уединённых комнат, где лишь тихо вздыхал ветер под сверкающим, богато украшенным потолком, вели к висячим садам, приподнятым над уровнем земли на двести футов и тем не менее ревниво охраняемым от чужих глаз высокими стенами. А потом они снова шли по нескончаемым лестницам, спускавшимся с залитых сиянием голубого неба плоских крыш в тихие подземные комнаты, выбитые прямо в скале на глубине шестидесяти футов и спасавшие от летнего зноя. На каждом шагу она встречала все новых и новых женщин и детей. Говорили, что стены дворца вмещают четыре тысячи человек – живых людей, и никто на свете не мог бы сказать, сколько здесь захоронено мёртвых.

Во дворце было много женщин (она не знала точно, сколько их было), которые под влиянием недоступных её пониманию интриг наотрез отказались от её помощи. Они заявили, что здоровы, а прикосновение белой женщины считали осквернением. Но были и другие, которые совали ей своих детей и умоляли вернуть румянец и силу этим бледным бутончикам, рождённым во мраке. Встречались ей и девушки с лихорадочно блестевшими сумасшедшими глазами, выпрыгивавшие из темноты и изливавшие на Кейт потоки страстных жалоб, которые она не понимала и никогда не рискнула бы понять. Ей попадались на глаза чудовищные в своём неприличии картины на стенах маленьких комнатушек; изображения бесстыдных божеств смеялись и передразнивали её в грязных нишах над дверными проходами. Жара и запахи готовящейся пищи, лёгкие ароматы курящихся благовоний и своеобразный дух огромной массы живых существ – все это душило её. Но более, чем ужасы зримые, на неё подействовало, вызывая тошноту и недомогание, то, что она услышала и о чем лишь догадывалась. Другими словами, она ясно почувствовала, что одно дело желать творить добро под влиянием живого рассказа об ужасной жизни индийских женщин, и совсем другое – столкнуться в женских покоях дворца лицом к лицу с самими этими бедствиями, для живописания которых не найдётся достаточно сильных слов и выражений.

Махараджа недурно играл в пахиси, и, кроме того, у Тарвина сложились с ним чудесные приятельские отношения, но все же, сидя сейчас напротив него, Тарвин думал о том, что случись хоть что-то с его любимой, пока она находится в таинственных комнатах женской половины, из которых до внешнего мира долетал лишь неутихающий шёпот и шорох платьев, – и он не поручится за жизнь этого восточного властелина ни перед какой страховой компанией.

Когда Кейт вышла оттуда с маленьким махараджей Кунваром, цеплявшимся за её руку, лицо её было бледным и искажённым страданием, а в глазах блестели слезы негодования. Вот что значит увидеть все своими глазами.

Тарвин бросился ей навстречу, но она отстранила его тем царственным жестом, которым женщины пользуются в минуты глубокого волнения, и кинулась домой к миссис Эстес.

В эту секунду Тарвин почувствовал, что его грубо вытолкнули из её жизни. Тем же вечером махараджа Кунвар встретил Тарвина на веранде гостиницы; Ник мерил веранду шагами и почти жалел, что не застрелил махараджу за тот взгляд, которым наградила его Кейт. С глубоким вздохом он благодарил Бога за то, что был здесь, рядом, мог видеть её и защитить её, а если понадобится, и увезти отсюда, в конце концов, и силой. Содрогаясь от ужаса, он представлял себе, как бы она жила здесь одна, под защитой лишь миссис Эстес.

– Я привёз это для Кейт, – сказал малыш, осторожно вылезая из экипажа с огромным свёртком в руках. – Пойдёмте со мной к ней.

Тарвин, не мешкая, вышел из гостиницы, и они поехали к дому миссионера.

– Во дворце все говорят, – сказал мальчик, – что она ваша Кейт.

– Я рад, что они так прекрасно информированы, – пробормотал Тарвин свирепо. – А что это вы ей везёте? – громко спросил он у махараджи, положив руку на свёрток.

– Это посылает ей моя мать, королева – настоящая королева, понимаете? Ведь я же принц. Она ещё велела на словах передать кое-что, только я не могу сказать вам этого. – И он шёпотом, как маленький ребёнок, повторял почти про себя, чтобы не забыть, слова матери. Когда они подъехали, Кейт была на веранде, и лицо её просветлело при виде мальчугана.

– Пусть стража встанет у входа в сад. Идите же и ждите меня на дороге, – приказал он своей охране.

Экипаж отъехал от дома, сопровождаемый солдатами. Малыш, все ещё держа Тарвина за руку, протянул свёрток Кейт.

– Это от моей матери, – сказал он. – Вы её видели. Этот человек может не уходить. Он… – мальчик помедлил, ища слово, – ваш возлюбленный, да? Ваша речь – это и его речь.

Кейт залилась румянцем, но не попыталась опровергнуть его слова. Да и что она могла сказать?

– Я должен сказать вам следующее, – продолжал он, – сказать перво-наперво, чтобы вы поняли. – Он говорил несколько неуверенно, по всей видимости, переводя с родного языка на английский, и при этом выпрямился во весь рост и отбросил со лба изумрудную кисть, свисавшую с чалмы. – Моя мать, королева – настоящая королева, – говорит: «Я так долго сидела за этой работой. Я даю её вам, потому что видела ваше лицо. То, что сделано, может быть уничтожено против нашей воли, а цыганские руки – воровские. Ради богов, следите за тем, чтобы цыганка не распустила нити, не уничтожила того, что я сделала, потому что в этом моя жизнь и моя душа. Берегите мою работу, которую я дарю вам, – ткань, которая целых девять лет была на ткацком станке». Я знаю английский лучше, чем моя мать, – сказал мальчик, переходя на нормальный тон.

Кейт развернула свёрток и вынула черно-жёлтый плед с ярко-красной бахромой, связанный довольно неуклюже. Вот чем королевы Гокрал Ситаруна заполняют свой досуг…

– Это все, – сказал малыш. Но похоже было, что уходить ему не хотелось.

Когда Кейт рассматривала жалкий дар, её горло сдавила судорога. Мальчуган, все это время не отходивший от Тарвина и не выпускавший его руку, начал заново дословно повторять материнское послание, не пытаясь объяснить, что оно означает, при этом его пальчики все сильнее и сильнее сжимали руку Тарвина.

– Передайте, пожалуйста, вашей матери, что я ей очень благодарна, – растерянно произнесла Кейт, не вполне владея голосом.

– Ответ должен быть другой, – сказал малыш и посмотрел умоляюще на своего высокого друга-»англичанина».

Неожиданно в голове Тарвина промелькнуло воспоминание о ленивых разговорах торговых агентов на веранде гостиницы. Он быстро подошёл к Кейт и, положив руку ей на плечо, прошептал хрипло:

– Разве вы не понимаете, что она имеет в виду? Это же сам мальчик… Ткань, которую она ткала целых девять лет.

– Но что же я могу сделать? – вскричала Кейт, совершенно сбитая с толку.

– Присматривать за ним. Постоянно и неустанно. Вы же очень сообразительная и разберётесь, что к чему. Ситабхаи нужна его жизнь. Она не должна добиться своего.

Кейт постепенно начинала понимать ситуацию. Все возможно в этом ужасном дворце, даже убийство ребёнка. Она уже догадалась о том, как ненавидят друг друга королева-мать и новая, молодая жена махараджи. Махараджа Кунвар стоял неподвижно в сумерках угасавшего дня, поблёскивая алмазами своей драгоценной одежды.

– Может, мне повторить ещё раз? – спросил он.

– Нет-нет-нет, малыш! Нет! – закричала она, бросаясь на колени перед ним и прижимая его худенькое тельце к своей груди с внезапной нежностью и жалостью. – Ник! Что мы будем делать в этой ужасной стране? – Она заплакала.

– Ну ладно! – сказал махараджа абсолютно безучастно. – Мне сказали уходить только после того, как вы заплачете. – Он кликнул стражу и экипаж и отбыл, оставив свой небогатый подарок на полу.

В полутёмной комнате слышались всхлипывания Кейт. Ни миссис Эстес, ни её мужа не было дома. Это маленькое словечко «мы», произнесённое ею, наполнило сердце Тарвина сладким трепетом. Он наклонился к ней и обнял, и Кейт не стала возражать и отчитывать его.

– Вдвоём мы справимся с любыми трудностями, – прошептал он, когда её голова легла ему на плечо.