Текст книги "Наулака: История о Западе и Востоке"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– А где же Умр-Сингх? – спросил махараджа Кунвар из коляски.

– Он ушёл к своей матери. Боюсь, что сегодня мне не удастся поиграть с вами, мой малыш. У меня тысяча дел и очень мало времени. Скажите мне, где ваш отец?

– Я не знаю. Во дворце была какая-то суматоха, кто-то плакал. Женщины всегда плачут, а отец из-за этого сердится. Я побуду у мистера Эстеса и поиграю с Кейт.

– Да, пусть он останется, – поспешно согласилась Кейт. – Ник, вы думаете, мне следует расстаться с ним?

– Это один из тех вопросов, которые мне ещё предстоит уладить, – сказал Тарвин. – Но сперва я должен найти махараджу, пусть я и в самом деле перерою для него весь Ратор.

Один из солдат шепнул что-то на ухо принцу.

– О чем это он, милый мальчик?

– Этот человек говорит, что отец тут, – сказал махараджа Кунвар. – Он здесь уже целых два дня. Я тоже хотел бы повидать его.

– Очень хорошо. Поезжайте домой, Кейт. Я подожду здесь.

Он снова въехал под арку и осадил коня. И снова за ставнями поднялся шум. Из дворца вышел человек и спросил у Тарвина, по какому он делу.

– Мне надо видеть махараджу, – ответил Тарвин.

– Подождите, – сказал человек. И Тарвину пришлось прождать ещё целых пять минут, которые он потратил на обдумывание плана действий.

Наконец появился махараджа, и каждый волосок его только что смазанных маслом усов излучал любезность и дружелюбие.

По какой-то таинственной причине Ситабхаи на два дня лишила его своих милостей и, отчаянно злясь, сидела запершись в своих покоях. А сейчас гроза миновала, и цыганка снова соблаговолила принять махараджу. Король был весел сердцем; как опытный и мудрый человек, давно научившийся ладить со своими жёнами, он почёл за лучшее не расспрашивать Ситабхаи чересчур настойчиво о причинах таких перемен в её настроении.

– Ах, сахиб Тарвин! – воскликнул он. – Давно не видел вас. Что нового на плотине? Есть там что-нибудь интересное?

– Сахиб махараджа, именно об этом я и пришёл поговорить с вами. Нет, на реке нет ничего интересного, и сдаётся мне, что золота там нет.

– Это плохо, – сказал король, ничуть не встревоженный услышанным.

– Но если вы соблаговолите пройтись со мной туда, то я вам обещаю кое-что интересное. Теперь, когда я убедился, что золота там нет, я больше не хочу впустую тратить ваши деньги; но какой смысл беречь весь тот порох, что был завезён на плотину? Там, наверное, его фунтов пятьсот.

– Я вас не понимаю, – сказал махараджа, мысли которого были заняты чем-то другим.

– Не угодно ли вам увидеть самый сильный взрыв, который только можно устроить? Хотите услышать, как дрожит земля, и увидеть, как разлетаются вдребезги скалы?

Лицо махараджи просветлело.

– А из дворца это можно будет наблюдать? – спросил он. – С крыши дворца?

– О да. Но лучше всего будет видно с берега реки. Я верну реку в старое русло в пять часов. Сейчас три. Вы придёте, сахиб махараджа?

– Приду. Это будет великолепная тамаша. Пятьсот фунтов пороха! Земля расколется надвое!

– Да, вот увидите. А после этого, сахиб махараджа, я женюсь. А потом я уезжаю. Вы придёте ко мне на свадьбу?

Махараджа, заслонив глаза рукой от солнца, уставился на Тарвина из-под своего тюрбана.

– Клянусь Богом, сахиб Тарвин, – сказал он, – ну и быстрый же вы человек! Значит, вы женитесь на леди-докторше, а потом уезжаете? Я приду к вам на свадьбу. Я и Пертаб Сингх.

Невозможно в точности восстановить следующие два часа в жизни Николаса Тарвина. Он чувствовал такой прилив сил, что, казалось, готов был сдвинуть горы с места и повернуть реки вспять; под ним гарцевал сильный конь, а сердце обжигала мысль, что он потерял Наулаку, зато обрёл Кейт. Когда он, как метеор, промчался по плотине, кули осознали, что происходит что-то очень важное, и тут же разнёсся слух – их ждут великие дела! Артельный десятник явился на зов Тарвина и понял, что девиз дня – разрушение, а это, может быть, единственное, что восточный человек очень хорошо понимает.

С громкими криками и пронзительными воплями они разметали по брёвнышку пороховой склад, оттащили от плотины телеги и подъёмный кран, порвали сплетённые из травы бечевы. А потом, по-прежнему понукаемые Тарвином, заложили бочки с порохом под верхнюю часть недостроенной плотины, завалили их сверху всякой всячиной и забросали песком.

Дело делалось наспех, но порох, по крайней мере, был собран в одном месте, и Тарвин сделал все, что было в его силах, чтобы шума и дыма было побольше и магараджа получил удовольствие. Без чего-то пять махараджа прибыл на место в сопровождении свиты, и Тарвин, приказав всем рабочим отбежать подальше, поджёг длинный зажигательный шнур. Огонь медленно подбирался к верхушке плотины. И тут, ярко сверкнув белым пламенем, плотина разверзлась с глухим грохотом, и поднятые в воздух клубы пыли смешались с облаком дыма. Воды Амета с яростью устремились в образовавшееся отверстие, закипели и запенились, и наконец, ленивым потоком влились в привычное старое русло. Дождь из падавших с неба обломков поливал берега Амета и поднимал фонтаны воды. Прошло совсем немного времени, и только облако дыма да почерневшие от взрыва крылья плотины, осыпающиеся на глазах по мере того, как их все больше и больше подмывала река, напоминали о том, что здесь велись работы.

– Итак, сахиб махараджа, сколько я вам должен? – спросил Тарвин после того, как удостоверился в том, что никто из кули, даже самых неосторожных и безрассудных, не погиб.

– Это было прекрасное зрелище, – сказал махараджа. – Я такого никогда не видывал. Жалко, что это нельзя увидеть ещё раз.

– Что я вам должен? – повторил Тарвин.

– За это? О, да это же мои люди! Ну съели они немного рису, и к тому же почти все они отпущены из моих тюрем. Порох взяли со складов арсенала. Так какой же смысл толковать о том, кто кому должен? Да что я, какой-то там бунниа, который станет считать долги? Это была прекрасная тамаша! Клянусь Богом, от этой плотины и следа не осталось!

– Я мог бы все отстроить заново, если бы вы захотели.

– Сахиб Тарвин, если бы вы прожили здесь ещё год-другой, вы, наверное, и получили бы счёт; кроме того, хочу сказать вам: все, что вы заплатите, заберут те, кто расплачивается с заключёнными, и, значит, ваши деньги не сделают меня богаче. У вас работали мои люди, рис нынче дешёв, и кроме того, им повезло – они видели тамашу. Этого больше чем достаточно. Нехорошо говорить о платежах. Давайте вернёмся в город. Клянусь Богом, сахиб Тарвин, вы человек ловкий. Теперь некому будет играть со мной в пахиси и веселить меня. И махараджа Кунвар тоже расстроится. Но это хорошо, когда мужчина женится. Да, это очень хорошо. Почему вы уезжаете, сахиб Тарвин? Это что, приказ правительства?

– Да, американского правительства. Я нужен там, чтобы помочь ему управлять государством.

– Вы не получали никакой телеграммы, – простодушно заметил король. – Хотя вы такой ловкий, что…

Тарвин весело засмеялся, развернул лошадь и ускакал, оставив короля несколько заинтригованным, но совершенно безучастным. Тот, наконец, научился воспринимать Тарвина и его повадки как своего рода природное явление, неподвластное чему бы то ни было.

У дома миссионера Тарвин по привычке попридержал лошадь и несколько мгновений смотрел на город; и вдруг он так остро почувствовал чужеродность всего того, что окружало его здесь, – чувство, предвещавшее скорые перемены в его жизни, – что он вздрогнул.

– Все это было лишь сном, дурным сном! – пробормотал он. – А хуже всего то, что в Топазе никто не поверит и в половину случившегося со мной. – Глаза его, блуждавшие по выжженной солнцем земле, засверкали при воспоминаниях о днях, прожитых в Раторе. «Эх, Тарвин, старина, в твоих руках было целое королевство, и что же в результате? Ты уезжаешь ни с чем, а эта страна смотрит тебе вслед с чувством превосходства. Ты одурачил сам себя, дружище, думая, что ты приехал в Богом забытую дыру, – и ты сильно ошибся. Если ты целых полгода провозился здесь, пытаясь добыть то, что тебе нужно, а потом не смог удержать это в руках… значит, ты только того и заслуживаешь… Топаз! Бедный Топаз!» – он снова скользнул взглядом по раскинувшейся красно-бурой равнине и громко рассмеялся. Маленький городок у подножия Большого Вождя за десять тысяч миль отсюда, ничего не подозревающий о том, какие мощные силы ради него были приведены в действие, этот городок, пожалуй, рассердился бы на Ника за неуместный смех; ибо Тарвин, не успев ещё прийти в себя от тех событий, что до основания потрясли Ратор, относился теперь несколько свысока к своему родному городу, который мечтал когда-то превратить в столицу американского Запада.

Он хлопнул себя по бедру и развернул лошадь в сторону телеграфной станции. «Клянусь всем святым, хотел бы я знать, – думал он, – как же мне теперь уладить дело с миссис Матри? Если бы она увидела даже плохонькую стеклянную копию Наулаки, то и тогда у неё потекли бы слюнки». Лошадь быстро скакала вперёд, и Тарвин, перестав мучить себя этим вопросом, беспечно махнул рукой. «Если я сумел примириться с этой неудачей, смирится и она. Надо только подготовить её телеграммой».

Оператор телеграфной станции, он же главный почтмейстер Гокрал Ситаруна, до сих пор не может забыть, как странный англичанин, который, в сущности, и не англичанин и потому вдвойне непонятен, в последний раз поднялся по узенькой лестнице, уселся на сломанный стул и потребовал абсолютной тишины; как после пятнадцатиминутного зловещего молчания и подкручивания тонких усов он тяжело вздохнул, как обыкновенно вздыхают англичане, когда съедят что-нибудь вредное для себя, и, отстранив оператора, набрал номер соседней станции и отбил послание, действуя несколько высокомерно и решительно; и как он надолго остановился перед последним ударом, приложил ухо к аппарату, как будто тот мог что-то сказать ему, и наконец, широко и лучезарно улыбнувшись, произнёс:

– Кончено, бабу. Так и запишите у себя, – и умчался с воинственным кличем своей родины на устах.

Телега, запряжённая волами, поскрипывая, тащилась по дороге, ведущей на станцию Равут. Солнце клонилось к закату, окрашивая все вокруг в пунцовые тона, и низкие холмы Аравуллиса вырисовывались на фоне бирюзового неба, как гряда разноцветных облаков.

Почувствовав холодное дыхание ночи, Кейт поплотнее закуталась в плед. Тарвин, болтая ногами, сидел на задке телеги и не спускал глаз с Ратора, который должен был вот-вот исчезнуть за поворотом. Сознание своего положения, разочарование, угрызения чуткой совести – все это ждало Кейт впереди. А сейчас, удобно расположившись на ложе из подушек, она испытывала лишь чисто женское удовольствие от сознания, что есть на свете мужчина, который сделает для неё все.

Многократно произнесённые слова нежных прощаний с женщинами из дворца, стремительное венчание, в котором Ник, конечно же, не мог согласиться с пассивной ролью заурядного жениха, а наоборот, всем командовал и увлёк всех своей неудержимой энергией, – все это утомило её. Острая тоска по дому (она всего час назад увидела ту же тоску в мокрых от слез глазах миссис Эстес) овладела ею, и её попытка погрузиться в мир людского горя казалась ей сегодня ночным кошмаром, и все же…

– Ник, – сказала она нежно.

– Слушаю тебя, маленькая моя.

– Нет, ничего; я просто думаю. Ник, а вы позаботились о махарадже Кунваре?

– Либо я ничего не понимаю в жизни, либо с ним все в порядке. Пусть вас это не беспокоит. После того как я кое-что объяснил старику Нолану, он довольно благосклонно отнёсся к моим соображениям и обещал, что до поступления в Майо Колледж мальчик поживёт у него. Понятно?

– Мне так жаль его мать! Если бы я только могла…

– Нет, вы не могли бы. Эй, смотрите скорее! Вот он, прощальный взгляд на Ратор.

Цепочка разноцветных огней, освещавших висячие сады дворца, скрытая до поры за бархатно-чёрным выступом скалы, вдруг выплыла из темноты. Тарвин вскочил на ноги в телеге и по восточному обычаю отвесил низкий прощальный поклон.

Огни исчезли один за другим, как в коробке из-под винограда исчезли сиявшие нестерпимым блеском камни ожерелья. И, наконец, осталось только одно окно. Оно светилось на самом высоком бастионе, точно далёкая звезда, подобно чёрному алмазу Наулаки, мерцающая мрачным красноватым блеском. Но и этот огонёк тоже угас, и мягкая ночная мгла, поднимавшаяся откуда-то из-под земли, укутывала мужчину и женщину, сидевших в телеге.

– В конце концов, – сказал Тарвин, обращаясь к зажигающимся на тёмных небесах звёздам, – есть на свете вещи и поважнее Наулаки.