Текст книги "Новые стихотворения"

Автор книги: Райнер Мария Рильке

НОВЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
(1908)

A mon grand Ami Auguste Rodin [1]1
  Моему большому другу Огюсту Родену ( франц. – Ред.).


[Закрыть]

Архаический торс Аполлона

 
Нам головы не довелось узнать,
в которой яблоки глазные зрели,
но торс, как канделябр, горит доселе
накалом взгляда, убранного вспять,
 
 
⁵вовнутрь. Иначе выпуклость груди
не ослепляла нас своею мощью б,
от бедер к центру не влеклась наощупь
улыбка, чтоб к зачатию прийти.
 
 
⁹Иначе им бы можно пренебречь —
обрубком под крутым обвалом плеч: —
он не мерцал бы шкурою звериной,
 
 
¹²и не сиял сквозь все свои изломы
звездою, высветив твои глубины
до дна. Ты жить обязан по-иному.
 

Критская Артемида

 
Горный ветер: не твое ль созданье
легкая вещественность чела?
Гладкий встречный ветер легких ланей, —
ты ее лепил… Легла
 
 
⁵ткань на неосознанные груди
предвкушеньем бурных перемен,
а она, – все знавшая в подспудье,
платье выше подобрав колен,
 
 
⁹пояс затянувши над чреслами,
вдаль рванулась с нимфами и псами,
на бегу наладив лук,
 
 
¹²чтобы, гнев смирив, с горы спуститься
к людям в дол, на помощь роженице,
обезумевшей от мук.
 

Леда

 
Когда в него стал воплощаться бог,
он, красотою лебедя сраженный,
испуганно в нем исчезал, смущенный,
но был своим обманом взят врасплох,
 
 
⁵чувств неизведанного бытия
не испытавши второпях. Она же,
его узнав сквозь видимость лебяжью,
вся отворилась – не тая
 
 
⁹того, как угасал ее испуг,
как таяло ее сопротивленье.
А бог, сломив преграду слабых рук,
 
 
¹²в нее, уже послушную, проник.
И тут познал он легкость оперенья,
впрямь превратившись в лебедя в тот миг.
 

Дельфины

 
Те – царившие – своим собратьям
разрешали приближаться к трону,
и каким-то странным восприятьем
узнавали в них родных по статям,
и Нептун с трезубцем, и тритоны,
высоко взобравшись над водой,
наблюдали сверху за игрой
этих полнокровных, беззаботных,
столь несхожих с рыбами животных,
верных людям в глубине морской.
 
 
¹¹Весело примчалась кувырком
теплых тел доверчивая стая,
и, переливаясь серебром,
и, надеждой плаванье венчая,
вкруг триремы оплетясь венком,
словно опоясывая вазу,
доведя блаженство до экстаза,
виснет в воздухе одно мгновенье,
чтобы тут же снова, скрывшись в пене,
гнать корабль сквозь волны напролом.
 
 
²¹Корабельщик друга виновато
ввел в опасный круг своих забот
и измыслил для него, собрата,
целый мир, поверив в свой черед,
что он любит звуков строй богатый,
и богов, и тихий звездный год.
 

Остров сирен

 
Хлебосолов, столь к нему любезных,
вечером, по истеченьи дня,
он дарил рассказами о безднах,
о морских пучинах: И меня, —
 
 
⁵тихо продолжал он, – поразила
та внезапность ужаса, когда
синяя и мягкая вода
вдруг те острова позолотила,
 
 
⁹всю опасность выплеснув на них,
притаившуюся в бурном сплаве
волн, что не смолкают ни на миг.
Вот она идет бесшумной явью
 
 
¹³на матросов, знающих, что эти
золотые острова
песни расставляют, словно сети,
а слова —
 
 
¹⁷поглощает тишь в самозабвеньи,
весь простор заполнившая тишь,
словно тишина – изнанка пенья,
пред которым ты не устоишь.
 

Плач об Антиное

 
Мальчик вифинский остался непонятый вами
(надо ж вам было сдернуть реки покров).
Я баловал его. И все же мы сами
в душу его погрузили печаль до краев.
 
 
⁵Кто умеет любить? Я не знаю такого.
Бесконечную боль я нанес ему.
Теперь же он бог над Нилом утешный новый.
Но как отыскать мне его, не пойму.
 
 
⁹Вы бросили к звездам его, обезумев. Он – в небе,
чтоб я к вам взывал, вопрошая – где же он?
Зачем он не просто мертвец? Он охотно бы жребий
этот принял и был бы спасен.
 

Смерть возлюбленной

 
Он знал про смерть не больше, чем другие, —
что в немоту она ввергает нас.
Когда ж ее – не то чтоб силы злые,
нет, – просто из его изъяли глаз,
 
 
⁵и увели неведомые тени,
и он почувствовал, что там она
улыбку дарит им, как нам в даренье
выходит на небо луна, —
 
 
⁹тогда узнал он этих мертвых так,
как будто породнила с ними сразу
она его. И прежние рассказы
 
 
¹²он отметал. И ныне этот мрак
стал ласковой страной необходимой.
Он ощупью в ней полз у ног любимой.
 

Плач об Ионафане

 
Ах, и цари у времени в плену,
как вещи званья самого простого,
хоть след их наподобье перстневого
впечатан в мягкотелую страну.
 
 
⁵Но ты, началом сердца начинавший,
как мог ты эту благодать
покончить вдруг: жар щек моих познавший!
Кто б взялся вновь тебя зачать?
В ком семя вновь блеснуло бы тобой?
 
 
¹⁰Врагом сражен, в своей ты умер вере,
а я не ведал ничего о зле.
И вот креплюсь, услышав о потере.
О лучше б мне, как раненому зверю,
вопя, кататься по сырой земле!
 
 
¹⁵Повсюду там, где мы пугливо-нежны,
ты вырван из меня, как клок волос
подмышками иль в тесноте промежной —
в игралище девичьих грез.
 
 
¹⁹Пока ты проявляешь столько рвенья,
распутывая чувств моих клубок,
я вдруг тебя увидел на мгновенье,
и вот ты вновь исчез и стал далек.
 

Утешение Илии

 
Он делал то и то: вернул завет
и исцелил алтарь, придя с востока,
востребовал доверье, издалека
ниспавшее огнем ему вослед,
и разве он не каждого пророка,
смердевшего Ваалом на весь свет,
прикончил у Киссонова потока?
 
 
⁸Но дождь пошел и помрачнел закат…
Когда ж к нему с угрозой, как к убийце,
явился вдруг посланец от царицы,
он убежал куда глаза глядят,
 
 
¹²и так добрёл, безумец, до пустыни,
и сел под можжевеловым кустом,
и зарычал, как зверь: «Довлеет ныне
мне, господи! И смерть мне поделом!»
 
 
¹⁸Но тут его коснулся ангел вскоре,
сказав: «Восстань, пророк, и ешь и пей!»
И встал, и умилился он во взоре,
и шел к горе он ровно сорок дней.
 
 
²⁰Потом к нему господь пришел туда —
не в вихрях ветра, не в землетрясеньи,
не в складках пламени, что на мгновенье
как будто вдруг осело от стыда
перед неслыханным и небывалым
вторжением в чуть слышном дуновеньи.
Но он, старик, укрытый покрывалом,
его почуял кровью без труда.
 

Саул во пророках

 
В крахе кто признается своем?
Царь еще был горд величьем кары
в миг, когда он своего гусляра
чуть к стене не пригвоздил копьем.
 
 
⁵Лишь когда от бога дух лукавый
одолел царя в его дому, —
лишь тогда душа лишилась славы,
и блуждала кровь его сквозь тьму,
в страхе суд отыскивая правый.
 
 
¹⁰Он пророчил, вопреки гордыне,
только для того, чтобы беглец
дальше убежал. Так было ныне.
А когда-то он – почти юнец —
 
 
¹⁴прорицал, как будто жилы шеи
устьем упирались в медный рот.
И, казалось, – он был всех прямее,
и, казалось, – сердце в нем орет.
 
 
¹⁸Но былых достоинств сан высокий,
перед ним валялся – труп как труп.
Рот его, вмещавший все потоки,
Проржавел и прохудились щеки,
словно желоба раструб.
 

Явление Самуила Саулу

 
Эндорская жена вскричала: Вижу!
Царь за руки схватил ее: Кого? —
но не дал досказать и, встав поближе,
он сам проник в событья существо.
 
 
⁵И тут услышал старца голос он:
Я спал. Ты мой встревожил сон.
Зачем простер ты руки к небу?
Бог на тебя с враждою смотрит вниз,
от уст моих победы ты не требуй —
в моих устах остались только зубы,
и больше ничего… И он исчез.
И в ужасе и в горечи сугубой
жена заголосила: Покорись!
 
 
¹⁴А он, что над народом в дни удач
вздымался гордо, как над войском знамя,
пал на землю и залился слезами:
он видел смерть свою сквозь плач.
 
 
¹⁸А та, что крик невольный подняла,
хотела, чтоб он позабыл все это.
А он не ел с рассвета до рассвета,
она же опресноки испекла
²²и повелела сесть ему на ложе.
Он сел и словно мигом все забыл,
все – кроме той последней воли божьей…
И он стал есть и набираться сил.
 

Пророк

 
Всё они вместили – лица, крылья,
и горят карающим огнем
тех судилищ, что его щадили, —
таковы глаза Езекииля
под надбровьем хмурым. И в горниле
горла слов грохочет гром —
 
 
⁷не его (его слова могли бы
их утешить, как самообман), —
те же – словно каменные глыбы,
он, их только плавит, как вулкан,
 
 
¹¹чтобы ртом извергнув эту лаву,
ниспослать проклятий тьму и тьму,
голову свою, как пес лягавый,
кротко повернув к Нему —
 
 
¹⁵к Господу, вершителю судеб.
Все Его найдут без исключенья,
если не пропустят рук движенья,
что свидетельствуют: бог свиреп.
 

Иеремия

 
Был я, прежде мягок, как пшеница.
С бешенством твоим наедине
я остался. И, как лев, ярится
сердце обнаженное во мне.
 
 
⁵Ты другого ждал? Мой рот болящий
чуть ли не с младенчества орет.
Он стал раною кровоточащей,
горем и бедой из года в год.
 
 
⁹Горе горлом льется ежедневно.
Ненасытный, ты на том стоишь!
Только не убить мой рот плачевный,
если можешь, – ты его утишь.
 
 
¹³И когда, отринутые свыше,
распылясь среди земель пустынных,
из последних выбьемся мы сил, —
без свидетелей, один в руинах
вновь тогда свой голос я услышу —
тот, что изначально ревом был.
 

Сивилла

 
Старой слыть пришлось ей с давних пор.
Но, как встарь, она сюда являлась
вечерами. Все вокруг менялось,
и ее считали, словно бор,
 
 
⁵по векам. Она же до зари
здесь стояла с неизменной целью,
наподобье – старой цитадели,
выгоревшей и пустой внутри.
 
 
⁹А слова, как черные грачи,
множились помимо ее воли,
вкруг нее порхая вереницей,
а потом, летать не в силах боле,
забирались под ее глазницы
и готовились к ночи.
 

Отпадение Авессалома

 
Все услыхали сигнал,
словно готовясь к облаве,
шелковые расправя
флаги. Он в блеске и славе
под небом открытым въяве,
народ пригласив к забаве,
десять наложниц взял.
 
 
⁸Он их всех, что привыкли к господской
скупости в час ночной,
жаждой вздымал плотской,
как посев яровой.
 
 
¹²Потом он вышел к совету,
ничуть не умален.
И слепнули от света,
к кому приближался он.
 
 
¹⁸И, обгоняя время,
он плыл над войском звездой,
над копьями всеми
взвившись волос копной,
не спрятанных в шлеме
и давивших на темя
тяжестью гиревой —
весом с царское платье.
 
 
²⁴Тут, не теряя ни часу,
царь повелел Иоаву
спасти от расправы
красавца, что трясся
в гневе, рубя на мясо,
дымящуюся массу
³⁰Давидовых слуг.
Потом он исчез куда-то,
и вдруг, как звон набата,
грянул крик: Он сзади!
Он зацепился прядью
волос за дерева сук!
³⁶Был знáком этот крик.
Иоав колосса
простоволосого, косо
висевшего, настиг,
пронзил и мимо пронесся,
а верные оруженосцы
прикончили жертву в миг.
 

Есфирь

 
Семь дней вычесывали наудачу
прах смертной горечи ее и плача
осадок из распущенных волос.
Потом служанки долго их сушили
и мирровым елеем в изобилье
их терли – день, другой… И вот пришлось
 
 
⁷ей, наконец, не званою ко трону
войти, как входит смерти обреченный
в распахнутый угрозой царский двор,
чтобы, опершись на своих служанок,
узнать вдали того, кто всех незванных
обрек на смертный приговор.
 
 
¹³Он так сверкал, что вспыхнули рубины
на ней и засветился изумруд.
И наполняли взоры властелина
ее, как алавастровый сосуд,
 
 
¹⁷и, вспенясь, перелились через край.
А в третьем зале из зеленых плит
ее вогнал в истому малахит.
И тут подумалось ей невзначай:
 
 
²¹Как тяжек этот долгий путь с камнями,
впитавшими очей державных пламя
и страх ее. Она же шла и шла.
 
 
²⁴И трон из турмалина перед ней
вдруг вырос, а на нем – гроза царей,
как вещь, был въяве. Тут за край стола
 
 
²⁷она схватилась, но служанки все же
успели ей помочь, склонясь над нею.
Он скипетром ее коснулся шеи.
И в ней все озарилось искрой божьей.
 

Прокаженный король

 
Проказой лоб его отмечен был,
она вползала под его корону,
а он как бы над ужасом царил,
преследовавшим тех, кто иступленно
 
 
⁵зловещее свершенье наблюдал
над ним, который, подавив желанья,
казалось, лишь побоев ожидал;
но поднятый бедой на пьедестал,
он был неприкасаем в новом сане,
нерукотворном, словно идеал.
 

Легенда о трех живых и трех мертвых

 
Охотились с соколом трое господ
и встретились с старцем седым.
Он велел им идти за ним.
Вдруг кони остановили свой ход
перед саркофагом тройным.
 
 
⁸Он трижды вонью пахнул подряд
им в рот, им в глаза, им в нос.
И знали они: перед ними лежат
три мертвых тела, смакуя распад —
мерзости апофеоз.
 
 
¹¹Но остался чистым охотничий слух:
подбородный ремень был туг.
«Они не пройдут никогда
сквозь ухо иглы», – прошамкал вдруг
старик, их приведший сюда.
 
 
¹⁶Еще осязание было у них
горячим и сильным, но вот
морозом их обдало всех троих,
и в лед превратился пот.
 

Мюнстерский король

 
Корона сползла на уши:
Король был обрит догола.
И стал доноситься глуше,
словно из-за угла,
 
 
⁵толпы, стоящей рядом,
голодный, злобный рев.
Он правую руку задом
грел, на нее присев.
 
 
⁹Мрачный, почти без веры,
во всем он чуял подвох.
И король он лишь в меру,
и в постели он плох.
 

Пляска смерти

 
Без музыки танцевальной
они несутся в кадрили
под стоны и вой погребальный,
от страха, как лошади, в мыле,
и все ж от предзапаха гнили
они не морщат носов.
 
 
⁷А главный танцор фатальный
обшит галунами ребер, —
галантный любезник, обер-
танцовщик в каждой из пар.
Он у монашки печальной
сдвинул с волос покров —
для равенства и порядка —
и тут же вынул украдкой
у ней из книжки закладку:
то был ее часослов.
 
 
¹⁷Но их одолела жара,
и нет от нее защиты,
и едким потом облиты
их камни и веера,
их шляпы, зады и лица…
Мечтая себя оголить,
как дети, безумцы, блудницы,
они продолжают кружить.
 

Страшный суд

 
В ужасе, неведомом дотоле,
в хаосе, друг друга обнаружа,
тужась, выбираются наружу
из расселин охренного поля
 
 
⁵в простынях или совсем нагие…
Ангелы, нагнув свои кубышки,
масло в сковородки льют сухие,
чтобы после каждому подмышки
 
 
⁹положить оставленное богу
в шуме прошлой жизни оскверненной;
сохранилось там тепла немного,
 
 
¹²чтоб не охладить руки господней:
Он легко прощупывает с трона,
не остыло ли оно сегодня.
 

Искушение

 
Нет, он тщетно истерзал шипами
мясо похотливое свое.
Из утроб его страстей ночами
вылезали под вытье
 
 
⁵недоноски из семьи кретинов,
гнусные, кривые образины,
небытийные свои глубины
для него во имя зла покинув.
 
 
⁹Дети их шевелятся в подспудье —
был он плодовитым, этот сброд.
Он, подвластный пестрых чувств причуде,
окунулся в их водоворот
и хмельной напиток этот пьет —
руки сами тянутся к посуде,
тени же, как бедра или груди,
ждут прикосновений в свой черед.
 
 
¹⁷И воззвал он к ангелу, воззвал,
ангел в блеске с головы до пят
вмиг явился и вогнал
их в него, пустынника, назад,
 
 
²¹чтоб святой с чертями и зверьем
бился, не надеясь на подмогу,
и чтоб он непонятого бога
из бродильной жижи гнал живьем.
 

Алхимик

 
С улыбкой странной отодвинул он
ту колбу, почерневшую от дыма.
Он знал – ему необходимы,
чтоб в самом деле был осуществлен
 
 
⁵венец вещей – столетий караван,
тысячелетия и клокотанье
в реторте, и созвездия в сознанье,
в мозгу – по крайней мере океан.
 
 
⁹Чего он добивался – сгоряча
он ночью отпустил его, и к богу
оно вернулось, прежний вид приняв.
 
 
¹²А он, как пьяный, что-то лепеча,
внезапно растянулся у порога.
И пуст его раскрытый шкаф.
 

Ларь с реликвиями

 
Там – вовне – спокойно ожидало
всех перстней и всех колец
их судьбы начало – не конец.
Здесь они лишь вещи из металла,
те, что он ковал, златокузнец.
 
 
⁶И корона, выгнутая им,
тоже ведь была дрожащей вещью.
Он ее, к каменьям дорогим
приучая, в страх вогнал зловещий.
 
 
¹⁰От питья холодного приметно
взор холодным полнился огнем.
Но когда его футляр обетный
(золотой, чеканный и узорный)
был уже сработан целиком,
чтоб запястье маленькое в нем
к жизни возродилось чудотворной, —
 
 
¹⁷сам себе уже не господин,
плачущий, разбитый, оплошавший,
он, душой перестрадавший,
видел пред собой один
лишь слепивший взгляд рубин —
в суть его бытийную вникавший
с династических вершин.
 

Золото

 
Если б не было его – оно бы
все равно родилось тем не мене
в руслах рек иль в горных недрах, чтобы
выявиться из броженья
 
 
⁵воли, из идеи о руде —
той, что надо всеми и всех лучше.
И Мероя – край, запавший в душу,
им мерещился везде
 
 
⁹и повсюду – сердцем их воспетый
и навязчивый, как идеал.
Сыновья ж, избороздив полсвета,
обретали (по обету
их отцов) возвышенный металл.
 
 
¹⁴Там он рос и набирался сил,
чтоб затем уйти, их опороча —
тех, кто был ему не мил.
Но (по слухам) он последней ночью
вспомнит всех, кого забыл.
 

Столпник

 
На него обрушились народы,
и была дана ему свобода
их проклясть, отринуть иль избрать.
Он же, устремившись к небосводу,
в столп вцепился, и за пядью пядь
 
 
⁶ отмерял свой путь, взбираясь вверх,
и без сил вскарабкался до цели;
стоя на площадке капители,
вдруг заметил, как он мерк и мерк
 
 
¹⁰рядом с божьей славою, а тот —
тот другой все рос в его сознаньи.
Пастухи, паромщики, крестьяне
наблюдали в свой черед,
 
 
¹⁴как он грозно спорил с небесами,
то прикрытый тучами, то нет,
и от страха замирали сами:
он им выл в лицо в знак новых бед.
Но в теченье долгих лет
 
 
¹⁹он толпу внизу не узнавал,
и не различал он крики вражьи.
Блеск оружья и одежды княжьей
до него не достигал.
 
 
²³И когда он, проклятый почти,
с демонами бился исступленно.
до отчаяния доведенный, —
с клочьев рубища его и вервий
тяжело, и медленно, и сонно
сыпались в отверстые короны
гнойной раной вскормленные черви,
множась в золоте парчи.
 

Мария Египетская

 
С той поры, как жаркая с постели
шлюха Иордан переплыла
и беспримесное сердца зелье
вечности испить передала, —
 
 
⁵он такой достигнул высоты —
пыл ее в неудержимом росте,
что подобием слоновой кости
и как воплощенье наготы
 
 
⁹в шелухе волос она лежала.
Лев вблизи кружился. Горбоносый
старец подозвал его устало
(чтобы яму рыть вдвоем).
 
 
¹³Старец уложил ее в проем.
Лев был тут же в роли щитоносца,
с камнем в лапах рядом с стариком.
 

Распятие

 
С места Лобного сойдя к подножью
и устало сев у придорожья,
жирные холопы толстокожие
изредка свои большие рожи
 
 
⁵поворачивали к тем Троим.
Но покончив быстро с грязной казнью,
палачи спустились к остальным
и расселись праздно без боязни.
 
 
⁹Тут один им крикнул с косогора
(как мясник весь в пятнах): Он орет!
И начальник с лошади: Который?
И он сам услышал вдруг, как тот
 
 
¹³к Илии взывал. И тут от скуки
подошел к нему один холоп,
протянув к раскинувшему руки,
чтоб продлить немыслимые муки,
уксусом опрысканный иссоп.
 
 
¹⁸Кто, играя, веселился вслух,
ожидали Илию другие.
Вдалеке был слышен плач Марии.
И взревел он, испуская дух.
 

Воскресший

 
Так он до конца и не сумел
в ней унять любовной страсти пламя
и ее отринуть, образумя, —
рухнувшую у креста в костюме
боли, что расшит был и блестел
драгоценными любви камнями.
 
 
⁷И когда она в слезах ко гробу
с ароматами пришла чуть свет,
для нее одной воскрес он, чтобы
ей сказать еще блаженней: Нет!
 
 
¹¹Лишь потом вошло в ее сознанье,
что он, через смерть набравшись сил,
запретил ей радости касанья
и усладу мазей запретил,
 
 
¹⁵чтоб она в любви преображенной
не стояла перед ним, склонясь,
чтобы с силою раскрепощенной
над его словами вознеслась.
 

Величание

 
Она с трудом взошла наверх по склону
без веры в утешенье и совет.
Высокая брюхатая матрона
ответила ей на привет
 
 
⁵и, поглядев на гостью, просветлела,
и сразу стало легче молодой.
И обе промолчали вечер целый.
Тут гостья ей сказала: Всей душой
 
 
⁹я чувствую в себе любовь навеки.
Бог раздает тщеславье богачам,
но их сиянье вне его опеки.
Он женщину одну избрал в час некий
и плод ее дал вечным временам.
 
 
¹⁴Подумать лишь! Меня найти такую
велел он звездам в небе не спеша.
 
 
¹⁶О, боже! Я нашла, я не взыскую:
«Величит господа моя душа!»
 

Адам

 
Удивленно встал он на соборе,
где-то невдали от самой розы,
испугавшийся апофеоза
нараставшей мощи, той, что вскоре
 
 
⁵выше всех поставила его.
С радостью он принял это бремя,
пахарь, высившийся надо всеми.
Он мечтал покончить торжество
 
 
⁹верховодства в вертограде спором,
на землю сойти с небесной тверди.
Бог не поддавался уговорам,
 
 
¹²направлял по-своему событья
и грозил ему все время смертью.
Человек же знал: плодоносить ей.
 

Ева

 
Как собора вечный завсегдатай,
подошла она вплотную к розе
с яблоком и в яблоковой позе
как была – невинно-виноватой
 
 
⁵в том одном, что созревал в ней плод
с той поры, как с вечностью любовно
порвала она беспрекословно,
на землю сойдя, как юный год.
 
 
⁹Ах, тот край ведь был совсем не плох!
Ей хотелось там пожить, где звери
мирно у ее играли ног.
 
 
¹²Только муж был с нею очень строг
и увел ее он, в смерть поверя.
Да и мало был знаком ей бог.
 

Сумасшедшие в саду

Дижон

 
Той пустыни заброшенной ограда
скрывает двор от посторонних глаз.
Еще, как прежде, бродят здесь по саду
утратившие с внешним миром связь.
 
 
⁵Что быть могло – осталось за стеной.
Тут каждая тропинка им знакома.
Им очень нравится гулять вкруг дома
послушной примитивной чередой.
 
 
⁹Вон кто-то там окапывает грядку,
он, стоя на коленях, к ней приник.
Но есть у них какой-то странный сдвиг
в движеньях (если подсмотреть украдкой)
 
 
¹³для трогательной юной муравы,
какая-то застенчивая ласка —
трава нежна ведь, а вот роз окраска
таит в себе угрозу и, увы,
 
 
¹⁷перерастет все то, что постепенно
приобрела их хрупкая душа.
Но остается тайной сокровенной:
как ласкова трава, как хороша!
 

Сумасшедшие

 
И они молчат – из их сознанья
все перегородки до одной
вынуты, и вспышки пониманья
сгасли быстрой чередой.
 
 
⁵По ночам обычно, слава богу,
все в душе просветлено,
руки их – в вещественности строгой,
сердце их – молитвенно-высоко
и глаза спокойные в окно
 
 
¹⁰смотрят на случайный, искаженный
и невидимый из-за оград,
в отблеске чужих миров взращенный
и себя не потерявший сад.
 

Из жития святого

 
Он ведал страхи. Самый вход в них был
подобен медленному умиранью.
Но сердце поддавалось воспитанью,
как сына он его растил.
 
 
⁵И бед неотразимых миллион
обрушивался на него лавиной.
Послушно душу выросшую он
отдал на сохраненье Господину
 
 
⁹и Жениху. Теперь он жил вне зла,
один, как был, в той местности суровой,
где одинокость все переросла.
Жил далеко и презирая слово.
 
 
¹³За то и счастье он познал к концу
и нежность стал испытывать такую,
как будто положил всю тварь земную
в ладони и поднес ее к лицу.
 

Нищие

 
В толпу ты всмотрелся едва ли.
В ней нищих приезжий гость
увидел. Они продавали
ладоней пустую горсть,
 
 
⁵срывая одежды клочья,
раскрыли помойный рот.
И он увидел воочью,
как их проказа жрет.
 
 
⁹Их взгляд растворяет грязный
гостя лицо, и тут
они, поддавшись соблазну,
залпом в него плюют.
 

Чужая семья

 
Как возникает пыль из ничего,
и нет ее, и вдруг с какой-то целью
пустынным утром забивает щели
и, значит, превратилась в вещество, —
 
 
⁵вот так они возникли в некий миг
бог знает из чего перед тобою.
Ты шел куда-то мокрой мостовою
и что-то неопознанное в них
 
 
⁹к тебе рвалось. Иль вовсе не к тебе?
Был голос, как тогда, он плыл из тьмы,
и пел, и все ж заплакал в завершенье.
Была рука, как взятая взаймы,
и все же не было прикосновенья.
Что ищут все они в твоей судьбе?
 

Обмывание трупа

 
Они к нему привыкли. Но потом,
когда фонарь зажегся в ночи тесной,
они увидели, что неизвестный
им незнаком. И мыли труп вдвоем.
 
 
⁵Не зная ничего о нем на деле,
они ему придумали судьбу.
И обе, вдруг закашлявшись, присели,
оставив губку у него на лбу,
 
 
⁹пропитанную уксусом. И зорче
приглядывались к трупу. С жесткой щетки
стекали капли. Руки в жуткой корче
как будто бы доказывали молча,
что жажды больше нет в иссохшей глотке.
 
 
¹⁴И он им доказал. Они в смущеньи
и торопливо подступили к ложу
покойника. А их кривые тени
кривлялись на обоях, как в мережу
 
 
¹⁸вплетаясь в их узоры и изъяны.
Они же терли тело исступленно.
Ночь в раме незавешанной оконной
была нагла. Но издавал законы
лежавший здесь какой-то безымянный.
 

Одна из старух

Париж

 
Помнишь – лишь оглянешься назад,
и они стоят в вечерней стуже
со своей улыбкой неуклюжей,
словно выкроенной из заплат.
⁵И они тебя, свою находку,
манят в дом соседний и большой
рваной шляпой и походкой
и влекут загадочной паршой.
⁹И рука искривленной корягой
тянется к тебе, как в забытьи,
словно хочет обернуть бумагой
руки неизмятые твои.
 

Слепой

Париж

 
Видишь, как он город прочертил,
не нашедший места в темной зоне, —
словно трещиной на белом фоне
чашки. Весь он изрисован был,
 
 
⁵как бумага, вещным отраженьем.
Не вобрать его – на то заслон!
Лишь чутье затронуто волненьем
жизни. Эти волны ловит он; —
 
 
⁹противленье или тишину…
ждет, напрягши все свое вниманье.
И рука взлетает в вышину,
словно это клятва при венчанье.
 

Увядшая

 
Как будто уж смерть наступила,
так платья легко сидят,
и запах в комоде милый
вытеснил аромат
 
 
⁵новый, ей незнакомый.
Ей теперь все равно —
кто же она. По дому
бродит она давно.
 
 
⁹По комнате боязливой,
о ней заботясь, снует.
Может быть, в ней на диво
девушка та же живет.
 

Ужин

 
К нам вечность льнет. И все ж кому дано
большие силы отделить от малых?
Ты видишь ужин и вино в бокалах
сквозь сумерки в витринное окно?
 
 
⁵Ты видишь их движенья, их повадку —
как будто чем-то каждый жест чреват.
В их пальцах знак рождается украдкой;
они не знают, что творят.
 
 
⁹И кто-то каждый раз вставляет слово,
чтоб указать, что пить им, что делить.
Нет среди них ни одного такого,
кто б втайне не собрался уходить.
 
 
¹³Найдется и такой: он, всех целуя,
отца и даже мать свою родную
готов отдать ушедшим временам.
(В продажу не годится этот хлам.)
 

Пожарище

 
Был утренник, смотревший из-за лип
на пустошь новую недоуменно:
от старого остались только стены
и опаленный сад. Весь дом погиб.
 
 
⁵Среди камней и потемневших глыб
кричали дети – кто сюда пригнал их?
Вдруг стало тихо, смолк последний всхлип —
то здешний сын из-под горячих балок
 
 
⁹тащил котлы и гнутые корыта,
их подцепив на виловатый сук.
И взглядом, словно лгавшим нарочито,
он все же убедил стоявших вкруг,
 
 
¹³что это место не было пустым.
Ведь он и сам как будто видел сон,
что фантастичней был, чем фараон.
Он был, как из чужой страны – чужим.
 

Группа

Париж

 
Как будто кто-то мастерит букет,
так случай быстро собирает лица,
то разводя, то снова потесниться
их заставляя… Одного уж нет, —
 
 
⁵взамен торчит другая голова,
отброшен пес, как лишняя трава,
кого-то он обдул, чтоб стал пушистей,
и за голову вынул, как сквозь листья,
 
 
⁹и прикрепил куда-то наугад.
И кто-то сжался весь в комок и вдруг
стремглав спиралью отлетел назад,
 
 
¹²чтоб, на ноги опять вскочить, спружиня.
Но встала посреди ковра твердыня —
штангист, что тяжестью своей набух.
 

Заклинание змей

 
Когда – и раздражая и баюча —
дудит на флейте заклинатель змей,
возможно и такой представить случай,
что он игрой неистовой своей
 
 
⁵привлек к себе какого-то разиню,
и тыквенная дудка, наконец,
добилась, что рептилия в корзине
вся напряглась, но льстивостью игрец
 
 
⁹смягчает снова взвившегося гада,
то с лаской, то с угрозою трубя.
И вот уже ему довольно взгляда,
которым он вселил в тебя
 
 
¹³истому смертную. Как будто лаву
исторгли небеса. И ты – без сил.
Твое лицо расколото. Приправой
твои воспоминанья уснастил
 
 
¹⁷Восток. И путь тебе закрыт обратный.
Жара нещадно косит все подряд.
И выпрямляются стволы злорадно.
И в змеях закипает яд.
 

Черная кошка

 
Даже призрак силою отдачи
твой со звоном отбивает взгляд.
Только эта черная кошачья
шерсть не возвратит его назад.
 
 
⁵Так в обитой войлоком палате
бушевать перестает больной,
понапрасну сил своих не тратя
в тщетном состязаньи со стеной.
 
 
⁹Все в нее направленные взгляды
вобрала она в себя навеки,
словно бы во сне и все же въяве,
нагоняя ужас без пощады.
Но внезапно, вся остервенясь,
на тебя тяжелым взором взглянет,
вновь раздвинув сомкнутые веки,
и перед тобой твой взгляд предстанет,
словно насекомое в оправе,
в желтом янтаре кошачьих глаз.
 

Перед Пасхой

Неаполь

 
Завтра по нарезанным ложбинам
улиц, сдавленных этажной кручей,
в порт влекомых любопытством темным,
вновь польется золото процессий;
и балконы полотном простынным
вместо пестрых тряпок занавеся,
женщины в поверхности текучей
отразятся говорливым сонмом.
 
 
⁹Но сегодня, все с утра навьючась,
сбросив будничное равнодушье,
тащат по домам свои покупки,
разобрав прилавки спозаранку.
На углу разделанные туши
выворотили свою изнанку,
воткнуты флажки в их ног обрубки,
на скамьях лежат запасы, скучась,
 
 
¹⁷им придали жертвенную позу.
Нет сегодня бедных – все богаты.
На столах – зевающие дыни,
на жаровнях жарится жаркое.
Жадно жаждет действий неживое.
Но смирили петухи гордыню,
и скромны подвешенные козы,
тише всех ведут себя ягнята,
 
 
²⁵на плечах детей болтаясь немо,
их несущих чередой нестройной.
Ждет огней испанская мадонна
за перегородкою стеклянной,
и серебряные диадемы
прежде времени на ней мерцают.
Вон в окне напротив изнывает,
взглядами блуждая, обезьяна,
и презрев приличия законы,
жест осуществляет непристойный.
 

Балкон

Неаполь

 
Эти лица с высоты балкона,
словно на картине уникальной
собранные вместе, как в букет,
сквозь прозрачный вечер идеальный
пристально, и нежно, и печально
смотрят в вечность, словно смерти нет.
 
 
⁷И тоску безвыходную силясь
одолеть в пространстве небольшом,
две сестры друг к другу прислонились,
словно одиночество вдвоем.
 
 
¹¹Рядом брат в торжественном молчаньи
запертый, – он к матери приник,
и в какой-то трогательный миг
их не различить на расстояньи.
 
 
¹⁵И меж них отжившая, не в духе —
ни души вокруг родной —
маска отчужденная старухи,
словно при падении рукой
 
 
¹⁹на лету подхваченная. К краю
платья тянется рука другая,
но повисла, словно неживая,
 
 
²²возле детского лица,
бледного и кроткого, нечетко
обозначенного за решеткой,
не проявленного до конца.
 

Отплывающий корабль

Неаполь

 
Приглядись – беглец с огнем во взоре,
всадников за ним летит отряд,
через миг его сразят,
но, внезапно повернув назад,
он в плену – вот так горят
жгучим пламенем на синем море
апельсины ярко, как закат.
 
 
⁸В руки их передают из рук,
погружая на корабль проворно,
он, свой рокот приглушив моторный,
ждет погрузки из других фелюг,
сам же принимает уголь в черный,
словно смерть отверстый, жадный люк.
 

Пейзаж

 
Словно в ожиданьи роковом
все эти дома, мосты и кручи,
и овраги, сваленные в кучу
перед неминуемым концом,
в этот миг трагический расплаты
пламенем охвачены заката,
и, однако, будут спасены,
 
 
⁸потому что в рану их сквозную
с неба упадет, ее врачуя,
капля той голубизны,
что надвинула на вечер ночь,
заодно пожар переупрямя,
пламя отогнавши прочь.
 
 
¹⁴И утихли рощи и поляны,
под надежною охраной
облаков забыли страх
бледные дома в ночи туманной,
но внезапно месяц в небесах
засветлел, как будто бы впотьмах
меч архангела блеснул нежданно.
 

Римская Кампанья

 
Вон из Рима – за его ворота
(город спит и видит сны о термах)
путь ведет в прогнившие болота.
Только окна там в последних фермах
 
 
⁵смотрят взглядом злым ему вослед,
и от них ему покоя нет.
Он бежит и сеет смерть с разгона,
а потом – уже опустошенный,
 
 
⁹задыхаясь, рвется к небесам,
от враждебных окон ускользая.
И пока, чтоб избежать разлуки,
 
 
¹²он подманивает акведуки,
пустота небесная, живая
обновит его, приняв в свой храм.
 

Песнь о море

Капри, Пиккола Марина

 
Древний ветер морской,
твой набег
         в этот час ночной
не для тех,
 
 
⁵кто нашел покой.
В этот миг
        древний ветер морской
не для них —
он для древних камней
 
 
¹⁰пересек
дали морских зыбей.
         Только шорох ветвей,
что, как я, одинок
дышит волей твоей.
 

Ночная езда

Санкт-Петербург

 
Я их вижу и теперь воочью —
вороных орловских рысаков,
фонари витые белой ночью
и фронтоны блеклые домов,
что от времени отлучены.
Не езда – о нет! – полет в запряжке,
и ряды дворцов, весь город тяжкий
в тишину облачены.
 
 
⁹Нас выносят к набережной кони
(с ночью день, обнявшись, крепко спят),
бродят соки на зеленом лоне,
мглистым паром дышит Летний сад.
И скульптур бессильное мельканье
исчезает в обморочной рани,
город вдруг утратил очертанья —
 
 
¹⁶сбросив каменный наряд,
перестал существовать в ту ночь —
бремя это несть ему невмочь.
Словно в помешавшемся мозгу
вдруг все приняло свой прежний вид,
словно долголетняя больная
мысль, уже застывшая, глухая
стала не нужна ему – гранит,
воплощавший всю его тоску,
больше голову не тяготит.
 

Парк попугаев

Жардэн де плант, Париж

 
Под турецкими липами, в парке, в стране изгнанья,
их качает тоска, баючат воспоминанья,
вздыхают ара, но счастливы от сознанья,
что есть у них родина в заокеанье.
 
 
⁵В зелени копошась, словно готовясь к параду,
пестрые чистят свои в упоенье наряды,
их клювы из яшмы роются в зернах с досадой,
жуют их брезгливо, но больше швыряют по саду.
 
 
⁹Голуби поедают все то, что им не годится,
а наверху драгоценные гордые птицы
все роются клювами в полупустом корытце.
 
 
¹²И снова качаются, снова им что-то снится.
И не желая с судьбою своей примириться,
дергают кольца на лапках. Ждут очевидца.
 

Парки
I

 
Парки восстают из-за ограды,
словно возродясь из ничего,
а над ними – небо всей громадой
их подчеркивает торжество.
 
 
⁵Устланное зеленью пространство
подчинив себе, они стоят,
царственные, в роскоши убранства,
охраняющего их уклад.
 
 
⁹Словно из невиданной казны
черпают они свое величье,
даже изменив свое обличье, —
все ж они помпезны и пышны.
 

II

 
И справа и слева аллеи
и сказочный покой.
Идешь по ним, робея,
словно сам не свой.
 
 
⁵Но вот ты вышел из чащи
и перед тобой —
скамьи из камня и чаша,
наполненная водой.
 
 
⁹Здесь время потеряло
все связи с бытием.
Сырые пьедесталы
не заняты ничем.
 
 
¹³Глубоко вздыхая,
ты думаешь о былом.
А капли капают с края
чаши ручейком.
 
 
¹⁷Они уже считают
тебя совсем своим.
И камни тебе внимают.
А ты стоишь, недвижим.
 

III

 
Пруды под легкой дымчатой вуалью
о королевских тайнах до сих пор
не знают ничего. Они с печалью
ждут, что явиться может монсеньер.
 
 
⁵Тогда они ему вручат дары,
рассеют грусть или смягчат капризы.
И с обрамлений мраморных ковры,
красками сверкающие, книзу
 
 
⁹опустят незаметно с высоты:
зеленый грунт, покрытый серебром,
немного белизны на голубом,
и королева рядом с королем,
и на оборках пестрые цветы.
 

IV

 
Но природа и сама, с улыбкой
переняв законы королей,
против приблизительности зыбкой
и во всеоружии идей
 
 
⁵выступила в творческом порыве,
в луговин зеленую мазню
с каждым днем точнее и красивей
вписывая четкость авеню
 
 
⁹мягкою послушливою кистью,
лак нерукотворный наносящей,
чтоб улыбку в блеске удержать,
 
 
¹²на природы лик самотворящий
наложившую свою печать.
В уголках любви, где гуще листья,
явственнее эта благодать.
 

V

 
Боги высыпали на дороги
и аллеи каменной гурьбой.
Присмотреться к ним – они не строги,
не внушающие веры боги:
лишь с улыбкой, только не с мольбой
 
 
⁶можно подступиться к ним, бывало
короли нуждались в них немало.
Но с улыбкой, только не с мольбой
 
 
⁹обращались к ним. Как псевдонимы,
прятали они в себе тогда
пламя, в них горевшее без дыма.
И легко, изящно, несравнимо
щедро раздавали иногда
 
 
¹⁴обещаний легкие подарки,
если только, расцветая, парки
с них снимали холода покров,
что на них висел вечерней тенью.
Но, нагромождая заверенья,
эти боги не жалели слов.
 

VI

 
Ты видишь – не застревает
ни одна из дорог:
со спокойных лестниц спадают
незаметным наклоном
⁵и бегут наутек,
замедляя движенье
меж террас на мгновенье,
чтобы дальше бежать
к прудам далеким,
¹⁰где их жестом широким
торопится отдать
 
 
¹²парк простору великому,
многоцветному, многоликому,
что со всех сторон
окрылен бесконечной,
вечной в смене времен
заоблачной далью небесной
голубой, бестелесной
и парящей, как сон.
 

VII

 
В чаши загляни в момент распада:
отраженные в воде наяды,
как утопленницы, в них лежат.
Сузившие дали балюстрады
останавливают взгляд.
 
 
⁶Листопад всей тяжестью своей
вниз спускается, как по ступеням,
и отравленным каким-то пеньем
оглашает воздух соловей.
 
 
¹⁰Даже от весны здесь мало толку:
куст в нее не верит ни один.
Неохотно пахнет втихомолку
застоявшийся жасмин,
 
 
¹⁴словно бы стыдясь, что не зачах.
Тучи комаров плывут с тобою,
будто разом за твоей спиною
все исчезло и поверглось в прах.
 

Портрет

 
Чтоб с лица прекрасного не спали
мук ее великих отраженья,
медленно она несет по сцене
черт своих трагический букет.
Все ж улыбка туберозой вялой
выпадает из него устало,
оставляя неприметный след
 
 
⁸в ярком свете рампы за собой.
Без прекрасных рук своих играя,
медленно ступая, как слепая,
 
 
¹¹следует послушно за судьбой —
той навязанной, неровной, странной,
вдруг затмив ее своей душой, —
словно извержение вулкана
небо застило нежданно.
 
 
¹⁶И слова небрежной чередой
падают из уст – за словом слово,
ибо между ними нет такого,
чтоб постигло этой жизни суть,
чтоб проникло в эту явь, —
ими не задетая ничуть,
жизнь она свою несет, подняв
высоко над славой – чашей бед.
 

Утро в Венеции

Посвящается Рихарду Бер-Гофману

 
Для зависти у нас есть повод веский:
здесь окна видят прямо пред собой
весь город, каждый раз при первом брезге
очерчивающийся над водой,
 
 
⁵чтоб до конца ни разу им не стать.
Рассвет ему вчерашние опалы
вручает вновь, и он глядит на гладь
сверкающего блестками канала
и, вспомнив прошлое, мало-помалу
себя он начинает ощущать,
 
 
¹¹как нимфа, что от Зевса зачала.
И две серьги звенят, друг другу вторя.
А он, подняв San Giorgio Maggiore,
с улыбкой слушает колокола.
 

Поздняя осень в Венеции

 
Вдруг город сходство потерял с приманкой,
что ловит день, чуть всплывший над водой.
Стеклянные палаццо спозаранку
едва звенят. С садов вниз головой
 
 
⁵толпой марионеток свисло лето,
убитое внезапно наповал.
И лишь лесов могучие скелеты
рождают волю: словно генерал
 
 
⁹морей решился увеличить вдвое
перед рассветом свой галерный флот,
чтоб свежесть утра пропитать смолою
 
 
¹²под взмахи весел спущенной армады —
нарядом флагов убранной громады —
фатальным ветром движимой вперед.
 

Собор святого Марка

Венеция

 
Как будто в выдолбленное впотьмах
ты входишь в круглое нутро собора,
и золотые жилки на стенах
сначала не приковывают взора.
 
 
⁵Здесь тайно мрак копили но углам,
чтоб им уравновесить свет, который,
стремясь в его вещей проникнуть поры,
способен уничтожить самый храм.
 
 
⁹Но галерею оттеснив назад,
мешающую заглянуть под свод,
ты видишь блеск далекой перспективы,
 
 
¹²и все ж твой грустный, твой усталый взгляд
не справится с той тяжестью тоскливой,
что бронза лошадей в себе несет.
 

Дож

 
Послы чужие втайне наблюдали,
как здесь скупились на него,
как в нем его величье задевали,
как сана золотого торжество
 
 
⁵шпионами пытались умалить,
следившими за ним. Как эту власть
они, что льва, подкармливали всласть,
но в страхе. Он же их свалить
 
 
⁹не думал вовсе. Тьмою занавешен
его был разум. И совсем нездешен
был взгляд его. И то, что их совет
 
 
¹²в его душе преодолеть пытался,
преодолел он сам. Он не боялся
и победил. В его глазах был свет.
 

Лютня

 
Я лютня. Попытайся описать
мое прекрасно выпуклое тело!
Помочь тебе? – Сравни его со спелой
и выпуклою смоквой. Мне под стать
 
 
⁵и тьма, что видишь ты во мне. Она
взята у Туллии. И только срам
ее был светел, да волос копна
сверкала ярко, как на солнце храм.
 
 
⁹Она с моей поверхности нередко
срывала звуки, чтобы я потом,
вся натянувшись и прицелясь метко,
ее пронзала всем своим нутром.
 

Искатель приключений
I

 
Он опустился в это царство теней
(неожиданно для них,
осветив пространство на мгновенье
отблеском опасностей былых.
 
 
⁵И, не выходя из прежней роли,
даме он спешит подать скорее
теплый веер, оброненный ею
по его внушению и воле.
 
 
⁹А потом в окно глядит на дальний
угол парка, темный и печальный,
проводивший только что закат,
или же, за стол садясь игральный,
он обыгрывает всех подряд.
 
 
¹⁴Взгляды те, что по нему скользили
с нежностью ль, с сомненьем иль случайно,
он запоминает без усилья
и хранит в душе своей, как тайну.
 
 
¹⁸Эту ночь он вновь не будет спать.
Чей-то взгляд он отведет угрозой
поломать его: как будто розы
вскоре от него должны зачать.
 

II

 
В дни, когда его из подземелья
вытеснял бушующий потоп,
прижимая к своду мрачной кельи
с той единственною целью,
чтоб он смертный ощутил озноб, —
 
 
⁶ в эти дни припоминал он имя —
то, которым был он наделен.
И он знал, что жизнями чужими
мог распоряжаться он.
 
 
¹⁰Он из плена смерти вызволял их —
неостывших, и больших и малых, —
их властитель и судья.
Или даже вовсе неизжитых
вырывал он из числа забытых,
в них вдохнув смысл бытия.
 
 
¹⁸Места не было на нем живого,
в страхе он дрожал: ведь я…
Но через мгновение он снова
был любимцем общим, всех любя.
 
 
²⁰Главное: скорее жизнь вдохнуть бы
в мальчиков начавшиеся судьбы,
в те, что постарались обломать,
отрасти не давши ни на пядь.
Он их тоже всех вобрал в себя.
В склеп опустившись по ступеням вниз,
он добился к жизни их возврата,
ибо их задатков ароматы
снова в воздухе неслись.
 

Соколиная охота

 
Быть царем ведь значит труд свой тайный
пронести сквозь множество преград.
Канцлер видел, как часы подряд
по ночам он свой необычайный,
смелый диктовал трактат:
 
 
⁶об охоте соколиной слово.
Ибо он и сам не раз, бывало,
ночи напролет бродить по залу
с птицей неприученною, новой,
был веленьем долга принужден.
 
 
¹¹Вот тогда-то не боялся он
презирать благие начинанья
или сладостных воспоминаний
тихий нежный перезвон.
И все это ради воспитанья
 
 
¹⁶юной, робкой птицы, в чьи заботы
ой всем сердцем, всей душой вникал.
И за это он и сам как будто
соколом взвивался к небу круто,
и был счастлив видеть в ту минуту,
как его питомец грозный с лету
ангелом на цаплю нападал.
 

Коррида

Памяти Мóнтеса, 1830

 
Из загона выскочив едва,
он взметнул бодливой головой,
и ему представилось игрой
все, что он увидел здесь, сперва —
 
 
⁵бандерильи, пикадор… но враг —
тут как тут, и ненавистью лютой
все оборотилось в нем в минуту —
голову свою он сжал в кулак,
 
 
⁹и, в атаку ринувшись вперед
и флажки вздымая все упрямей
за опущенными вниз рогами,
окунулся он в водоворот
 
 
¹³битвы с тем, кто в золотом наряде
отскочил назад и, словно рой
пчел внезапно от себя отвадя,
пропустил под согнутой рукой
 
 
¹⁷зверя потрясенного, – и вдруг
услыхал гуденье голосов,
словно толпы зрителей вокруг
впитывали все его движенья,
вспышки взглядов, звук сердцебиенья,
 
 
²²прежде чем спокойно, безмятежно,
хладнокровно и почти небрежно
подкатившую к нему громаду
он сразил, не поднимая взгляда,
шпагою затылок проколов.
 

Детство Дон Жуана

 
Стан этот стройный, эта гибкость линий
неуязвимы женской красотой.
Бывало, что с его лица унынье
смывала тяга к этой или той, —
 
 
⁵к какой-нибудь, что проходила мимо
и прежний образ заслоняла в нем.
Он улыбался ей неповторимо
и слез во тьме не проливал потом.
 
 
⁹И новым чувством гордости увенчан,
он находил в нем утешенье вмиг.
Спокойно выносил он взгляды женщин
и черпал вдохновение у них.
 

Выбор Дон Жуана

 
Ангел тут явился светлоокий.
Будь послушен мне. Вот мой завет.
Ты избавлен должен быть от рока
тех, кто на своих подруг жестоко
⁵взваливает столько бед.
Но и ты любить не в состояньи
лучше тех, других, – и все ж
ты горишь, и сказано в Писаньи,
что ты многих приведешь
¹⁰в одиночества становье.
Дай возможность им спастись,
уготовя им условья,
чтоб они своей любовью
превзошли бы Элоиз.
 

Святой Георгий

 
И она его всю ночь звала,
простояв коленопреклоненно:
«Посмотри на этого дракона!
Он не спит и жизнь мне не мила!»
 
 
⁵И, сверкая шлемом, тронул в бой
на коне буланом всадник смелый.
Зачарованно она смотрела,
вскинув голову, с мольбой
 
 
⁹на его сверкавший лик.
Он же несся по горам и долам,
и влетел, стремглав, с копьем тяжелым
в риск открытый напрямик —
 
 
¹³в вымоленный ею страшный риск.
А она все глубже на колени
опускалась, растворясь в моленьи,
но сиял в зените солнца диск,
словно нимб вкруг головы святого,
 
 
¹⁷в смертный бой вступившего по зову
девы, чье молитвенное слово
к небесам рвалось, как обелиск.
 

Дама на балконе

 
Вот она выходит из темна,
ветром выхваченная наружу.
Комната за нею стала уже,
рамою дверной окаймлена,
 
 
⁵как оправой древняя камея,
сквозь края мерцающая еле.
И – не правда ль? – этот вечер ею
был приближен только с тою целью,
 
 
⁹чтоб она могла у балюстрады
невесомой на свету предстать,
словно заслуживши благодать
небесам быть отданной в награду.
 

Встреча в каштановой аллее

 
Он был зеленой тьмою облечен,
как шелковою легкою накидкой.
Он только что вошел, закрыв калитку,
и вдруг в другом конце увидел он
 
 
⁵в лучах зеленых, как в стекле зеленом,
ее фигуру, белизной
сверкавшую, не слившуюся с фоном
и все ж настигнутую, как циклоном,
погоней этой цветовой.
 
 
¹⁰И оживилась красочная гамма,
струясь змеей но светлым волосам.
Сгустилась тень, упав к ее ногам,
но взгляд был на него направлен прямо
 
 
¹⁴и лик ее отчетлив, как портрет,
когда они друг с другом поравнялись.
Но все прошло, когда они расстались:
он был и вот его уж больше нет.
 

Сестры

 
Как по-разному осуществляют
равные возможности они!
Словно их столетья разделяют,
словно так и было искони.
 
 
⁵Каждая другую втихомолку
хочет поддержать, – но вновь и вновь
нет обеим друг от друга толку:
их несовместима кровь.
 
 
⁹И когда они тропой знакомой
бродят рядом, кажется на миг,
будто каждая другой ведома.
Ах, походки разные у них!
 

Упражнение на рояле

 
Жара жужжит. В обед пришло томленье.
Она не замечала духоты,
в неистовую точность исполненья
вложив стремительность своей мечты
 
 
⁵о поисках в горячности порыва
сокрытой яви, спрятанной, как клад.
Вдруг за окном зашелестел ревниво
изнеженный и утомленный сад.
 
 
⁹Она к окну отсела от рояля.
В ушах звучал назойливый мотив.
Жасминный запах в гневе отстранив,
она ушла. Ей запахи мешали.
 

Любящая

 
Гляжу в окно в сомненьи,
не приложу ума,
сон это или бденье?
Где жизни завершенье?
Когда наступит тьма?
 
 
⁶ Казалось мне, что в жизни
повсюду только я
просвечиваю в призме
земного бытия.
 
 
¹⁰Я б в сердце уместила
все звезды до одной.
Оно бы не заныло,
расставшись с тем, кто мной
 
 
¹⁴был избран и, казалось,
судьбой назначен мне.
Но все во мне осталось
нетронутым извне.
 
 
¹⁸Возможно ль быть счастливой
с безмерностью вдвоем?
Колеблема, как нива
весенним ветерком,
 
 
²²кого-то зову неустанно
к собственному одру.
О, этот мой страх постоянный,
что в ком-то другом я умру!
 

Сердцевина роз

 
Где к внутренности этой
наружная сторона?
Где боли ее приметы?
И как проникает лето
⁵до самого дна
розы беззаботной
и открытой? Смотри:
как лежат свободно
лепестки внутри,
¹⁰словно их и дрожащей рукой не рассыпать!
Но сами они по весне
не знают покоя,
текучей волною
их выносит вовне —
¹⁵в дни, что мало-помалу
обрастут скорлупою,
а это значит, что лето стало
огромной комнатою во сне.
 

Портрет дамы восьмидесятых годов

 
И она застыла в ожиданьи
возле темного драпри…
Груз страстей фальшивых и страданий
в складках прятался внутри;
 
 
⁵детство, что недавно миновало,
рядом с ней стоит, как на часах.
А она в прическе небывалой,
в платье с рюшами глядит устало —
в каждой сборке притаился враг,
 
 
¹⁰о ее выведывая планах,
связанных с настойчивой мечтой
жить теперь иначе – как в романах —
подлинною страстью роковой,
 
 
¹⁴чтобы, спрятав что-нибудь заране,
можно было после в тайнике
запахом дышать воспоминаний,
чтобы, наконец-то, в дневнике
 
 
¹⁸отыскать начало, под пером
не успевшее стать лживой прозой,
чтобы лепесток увядшей розы
в медальоне сохранить пустом,
 
 
²²то и дело поднося к лицу,
чтоб хоть раз в окно махнуть рукою,
тонкою, изящною такою,
непривыкшею еще к кольцу.
 

Дама перед зеркалом

 
Как в воде снотворный порошок, —
растворяет в медленном теченьи
зеркала она свои движенья
и улыбку добавляет впрок.
 
 
⁵Ждет волны она, потом еще
волосы свои, все без изъятья,
выливает в зеркало; из платья
вынимая дивное плечо,
 
 
⁹пьет портрет свой тихо, пьет до дна,
как влюбленный в страхе перед встречей
мог бы пить вино. Затем она
 
 
¹²подзывает горничную знаком,
увидав на дне зеркальном свечи
в час, подернутый вечерним мраком.
 

Старуха

 
В белых беседуют платьях подруги,
планы на завтра, смеясь, обсуждая,
а в стороне, не спеша, на досуге
тихо ведется беседа другая —
 
 
⁵о том, – почему, и как, и когда.
А она в своем чепце из шелка
вдруг подумала втихомолку,
что ведь все эти речи – вода,
 
 
⁹что разума в них не бывало,
и голова ее сникла, упала,
прижавшись к белому кораллу,
к шали приколотому, – и тут
 
 
¹³потому ль, что все так бестолковы,
но только она, не сказав ни слова,
внезапно открыла комод свой дубовый,
показав, как из ящика потайного
драгоценности достают.
 

Кровать

 
Пусть они считают, что решенье
зреет лишь на дне души больной.
Хочешь посмотреть на представленье —
занавес сорви: перед тобой
 
 
⁵хор ночей на сцене. Рядом с ним —
час, их стороживший на кровати.
Он теперь с себя срывает платье,
угрызеньем совести томим
 
 
⁹при воспоминании о часе,
что себя не защитил когда-то;
он тогда в беде оставил брата,
а она в тот час свое несчастье
 
 
¹³приняла в смирении: на ней
было что-то, что она познала
в том возлюбленном, – оно пугало,
словно исступленный вой зверей.
 

Чужестранец

 
Отвергая мнения чужие,
он устало избегал людей
и терял, идя тропой своей.
Ибо эти странствия ночные
 
 
⁵он ночам любви предпочитал.
О, какие ночи он познал! —
с хором звезд на черном покрывале,
разгибавшие тугие дали
и непостоянные, как шквал.
 
 
¹⁰И еще он знал другие ночи,
что, свой лунный свет рассредоточа,
освещали села и усадьбы
в барских пышных парках заповедных,
где любой из пилигримов бедных,
проходя, мечтает – здесь поспать бы.
Для него же остановки нет.
Но уже, дойдя до поворота,
он увидел вновь мосты, пролеты
улиц, городов кричащий свет.
 
 
²⁰Он любил терять, не обретая,
находя в увиденном приметы
обладанья, суеты мирской.
Все же, странствуя по белу свету,
повстречав колодец ветхий где-то,
он его рассматривал, как свой.
 

Подъезд

 
В карете ли таился этот взлет?
Или в мгновенном взгляде на барочных
двух ангелов изящно-непорочных,
заране предсказавших поворот,
 
 
⁵еще задолго до тех пор, когда
дворцовый парк нам преградил дорогу,
надвинувшись на нас и понемногу;
открыв проезд в широкие врата,
 
 
⁹нам словно выславшие приглашенье
и нас заставившие сделать крюк…
Мы у подъезда. Луч скользнул по краю
 
 
¹²распахнутой стеклянной двери. Вдруг
навстречу вышедшая к нам борзая
спустилась с плоских мраморных ступеней.
 

Солнечные часы

 
Редко выбираются на волю
тяжкие и гнилостные тени,
из сырого мрака заточенья
выползая с ощущеньем боли
с непривычки к этой перемене,
чтобы лечь на солнечных часах.
 
 
⁷Но вот стоит только некой даме
в шляпе с непомерными полями
к ним приблизиться на шаг —
их обуревает страх.
 
 
¹¹Или если летний дождь шумливый
начинает капать сквозь прорывы
крон густых – они стоят, немея,
время выразить не в состояньи,
и оно в цветочном одеяньи
пламенем горит в оранжерее.
 

Мак снотворный

 
Вдали в саду цветет недобрый сон.
И те, кто втайне ищут в нем забвенья,
находят ласку юных отражений,
услужливо открытых, как флакон,
 
 
⁵тьму сновидений, в маски наряженных
и поднимающихся на котурнах:
все это спрятано в закрытых урнах
бутонов, спящих на стеблях зеленых.
 
 
⁹И вдруг безжизненные эти почки
все потянулись кверху без оглядки —
в бахромчатой неровной оторочке
они горят огнем, как в лихорадке.
 

Фламинго

Жардэн де плант, Париж

 
Как будто с Фрагонара полотна
они сошли. В них алость с белизною
не режут глаз контрастною игрою.
Так Спящая Красавица нежна
 
 
⁵пред поцелуем принца. Стоя чинно
на тонком стебле розовом, они
цветут все вместе и без суетни.
И полные соблазна, точно Фрина,
 
 
⁹они в себя влюбляются, робея,
и прячут голову на длинной шее
в пунцовое и черное крыло.
 
 
¹²Но прозвенела зависть по вольеру,
и вмиг оцепенение прошло.
И завладели птицами химеры.
 

Персидский гелиотроп

 
Возможно, похвала тяжелых роз
твою подругу растревожит въявь.
Тогда ты к вышитой траве прибавь
гелиотропа шепот, чтоб он внес
 
 
⁵в бюль-бюля разухабистое пенье —
изящество, в него войдя едва.
Ты знаешь сам, как в сладком сновиденьи
в живую плоть сливаются слова.
И гласных нежная голубизна
благоухает ароматом сна.
 
 
¹¹Так перед стеганой листвою звезды
кистью смыкаются шелковогроздой,
сбивая наудачу в смесь одну
с ванилью и корицей – тишину.
 

Колыбельная

 
Без меня, одна, скажи,
ты б могла уснуть, не слыша
липы шороха над крышей —
голоса моей души?
 
 
⁵Без меня, без этих слов,
еле слышно, оробело
к твоему приникших телу,
словно сонмы легких снов,
 
 
⁹без меня, наедине
с горьким привкусом утраты,
словно сад, вдыхая мяты
пряный запах в полусне?
 

Павильон

 
Даже сквозь дверные эти стекла,
полуослепленные дождем,
до сих пор заметен отблеск блеклый
прежнего веселья, что заглохло,
вымокло от слез, потом иссохло
и теперь забыто поделом.
 
 
⁷И тяжелой гроздью над верандой,
тайных чувств и скрытности полна,
каменная серая гирлянда
над дверьми висеть обречена,
 
 
¹¹и дрожит мгновеньями при встрече
с бурями осенними во тьме,
а старинный герб, как на письме,
не утратил дара красноречья,
 
 
¹⁵словно он скрепил своей печатью
боль и слезы тех прошедших лет.
Ты идешь аллеей, из объятий
хлестких веток вырвавшись на свет,
 
 
¹⁹и запомнишь до скончанья дней
старые надтреснутые урны,
спрятавшие пепел жизни бурной
в цепкой памяти твоей.
 

Похищение

 
Сколько раз от служанок, бывало,
она убегала из дому прочь,
чтобы увидеть ветер и ночь —
только самое их начало.
Но даже и бурь полуночных вытье
не в силах парк разодрать этот в клочья,
как это сделала совесть ее,
 
 
⁸когда он сорвал ее с лестницы легкой
и увлек далёко-далёко —
 
 
¹⁰туда, где ее карета ждала.
 
 
¹¹И она почуяла запах кареты,
черной, как смерть, и ее проняла
хладная мгла.
И все вокруг было черного цвета,
но холод и тьма были в ней самой.
Не надеясь дожить до рассвета,
она волос коснулась рукой
и услышала голос чужой и отпетый —
я с тобой.
 

Розовая гортензия

 
Кто принял эту розовость? Кто знал
соцветий этих тайные расчеты?
Как вещь не вдруг теряет позолоту,
с них постепенно этот цвет сползал.
 
 
⁵Они не просят возместить потерю.
Возможно, эту розовость с собой
увлек и растворил в небесной сфере
крылатых ангелов бесшумный рой.
 
 
⁹Возможно, розовость свели на нет,
чтоб ей не дать увянуть и отцвесть.
И только зелень, что под нею есть,
все знает, про себя храня секрет.
 

Герб

 
Прежде, словно зеркало, вбирал он
мишуру пространства – этот щит.
Но теперь, как будто под забралом,
он внутри себя хранит
 
 
⁵подлинные судьбы только тех,
кто свой род на долгом протяженьи
заселил в зеркальном отраженьи
явной истинностью вех,
 
 
⁹непреложных яркостью своей.
Сверху шлем на нем лежит, обшитый
громкой славою и тьмой,
 
 
¹²и мерцаньем дорогих камней.
Шлемовый намёт, ветрам открытый,
падает увядшею листвой.
 

Холостяк

 
Ночь тыкалась в ковры, шкафы, комоды.
Был стол завален кипами бумаг.
А он терялся в закоулках рода,
который таял вместе с ним впотьмах.
И вглядываясь в прошлое сквозь годы,
он узнавал себя в чужих чертах.
 
 
⁷Надменно мебель высилась над полом,
был каждый стул пустым тщеславьем полон.
Тянуло себялюбьем из углов.
Ночь нависала пологом тяжелым,
и мелким-мелким золотым помолом
струилось время из часов.
 
 
¹³А он его не брал, чтоб в лихорадке,
как с их холодных трупов покрывала,
стянуть другие времена.
Зашевелив губами, как со сна,
он похвалил писавшего устало,
как будто тот ему писал: «Итак,
со мной знаком ты? Значит, все в порядке!»
Но зеркало ни в чем не знало меры:
он в нем окно увидел и портьеру,
и призрак свой, глядевший в полумрак.
 

Одинокий

 
Нет: пусть сердце превратится в башню,
а меня поставят рядом с ней.
Пусть усилят пустоту всегдашней
несказанной болью прошлых дней.
 
 
⁵И один в чрезмерности пустынной,
где – то свет, то все залито тьмой,
я с неутолимою тоской
поднимусь на самую вершину,
 
 
⁹чтобы, упираясь в эту твердь,
даль пространств окинуть тихим взором,
и чтоб, рухнувши под их напором,
в радостном блаженстве встретить смерть.
 

Читатель

 
О, как нам опознать того, кто ниц
склонил лицо – от бытия в другое,
что прерывается на миг порою
лишь перелистыванием страниц?
 
 
⁵Ведь даже мать его наверняка
понять не в силах – сын ли это тенью
всю книгу напоил. А мы тем мене
узнаем, что он потерял, пока
 
 
⁹он впитывал в себя за словом слово,
тянул глазами, словно бечевой.
И натолкнувшись вновь на мир готовый,
ролями сразу поменялся с ним:
как дети, увлеченные игрой,
внезапно видят мир сплошных загадок.
Его черты, вдруг изменив порядок,
лицо навеки сделали другим.
 

Яблоновый сад

Боргебю-горд

 
Посмотри, как по вине заката
зелень светится в вечерний час!
Словно урожай ее богатый
мы собрали и скопили в нас,
 
 
⁵чтоб очистить от воспоминаний,
от надежд, что поросли быльем,
от душевных терний и терзаний
и пересадить ее потом
 
 
⁹к дюреровским этим деревам,
что, всю тяжесть сотни дней рабочих
на себя взвалив без проволочек
и распределив по всем плодам,
 
 
¹³силятся себя перерасти
и отдаться нам без укоризны,
чтоб в итоге этой долгой жизни
с пройденного не сойти пути.
 

Призвание Магомета

 
Когда к нему в тайник вошел высокий
и чистый ангел, весь светясь огнем,
он распознал его в мгновенье ока
и попросил его лишь об одном —
 
 
⁵о позволеньи не покинуть крова
ему, смущенному душой купцу.
Он жизни не читал – и мудрецу
не слишком тяжело ли  этослово?
 
 
⁹Но тот с упорством, бьющим через край,
велел его исполнить приказанье,
не уступал и требовал: читай!
 
 
¹²Он прочитал. И ангел ниц упал.
И стал он тем, кто прочиталписанье,
и подчинялся, и осуществлял.
 

Гора

 
Тридцать шесть и трижды тридцать раз
рисовал художник эту гору,
вновь и вновь задерживая взоры
(тридцать шесть и трижды тридцать раз)
 
 
⁵на ее немыслимом вулкане,
полный искушений и тревог.
А носитель этих очертаний
своего величия не мог,
 
 
⁹не хотел скрывать – и дни и ночи
от себя отряхивая прочь,
гордости не в силах превозмочь.
И меняясь каждый миг воочью,
образ свой возвел он в самоцель.
Безучастный ко всему, без мненья
своего, он вдруг, как откровенье,
проникает сквозь любую щель.
 

Мяч

 
Ты отдаешь тепло двух рук в полете,
как собственность свою бездумно и
безропотно. Оно, как все, что плотью
приманчивой не в силах обрасти,
 
 
⁵поскольку нет вещественности в нем,
хоть и не может вовсе беспредметно
нежданно проскользнуть в нас незаметно:
в тебя оно вошло, когда подъем
 
 
⁹был на исходе, а до той поры
ты словно захватил бросок с собою,
чтоб, умыкнув, пустить в тартарары;
но вот ты замер, игрокам другое
внезапно место выбрав для игры,
как будто к танцу приглашая всех,
 
 
¹⁵чтобы потом с небесного бездонья
легко, естественно и без помех
упасть в бокал подставленных ладоней.
 

Ребенок

 
Всем, следящим за его игрой,
видно, как из профиля несмело
вылупляется лицо порой,
словно час – округлый, светлый, целый —
 
 
⁵выбил мерно колокольный звон.
Но ударам не ведут подсчета:
все вникают лишь в свои заботы
и не видят, как он нагружен
 
 
⁹ношею и тяжкой, и огромной…
Все ж, усталый, он сквозь забытье,
в платьице коротком, как в приемной,
терпеливо время ждет свое.
 

Пёс

 
Тот Образ мира непоколебим,
который нашим взором обновлен.
Но чья-то сущность прячется за ним,
как только в этот Образ входит он,
 
 
⁵протискиваясь снизу напрямик,
хоть не отверженный, но все ж чужой,
действительность свою и свой покой
отдавший Образу, чтоб через миг
 
 
⁹о Нем забыть; но то и дело в Нем
он прячет облик свой, почти с мольбою
его понять пытаясь и порою
почти приняв. Почти – не целиком.
 

Скарабей

 
О, какая даль пространств в охвате:
Звезд почти касаешься рукой!
На увековеченном в агате
скарабее видишь пред собой
 
 
⁵бесконечность этого простора,
в камне повторившего свой вид.
Ты его вбираешь каждой порой,
он и сам к тебе благоволит.
 
 
⁹На жуке, на этом скарабее,
отдыхая долгие века,
он баючит тяжестью своею
отходящего ко сну жука.
 

Будда во славе

 
Центр всех центров и зерно всех зерен,
сладкий, замкнутый в себе миндаль,
ты до звезд до самых плодотворен.
Мякотью своей вбирая даль,
 
 
⁵ты всю тяжесть гирь с себя совлек,
затянувшись твердой скорлупою
вечности, в которой бродит сок.
В высоте огромной над тобою
 
 
⁹солнца раскалились до предела,
сделав полный оборот.
Но в тебе уже созрело
то, что их переживет.