Текст книги "Долгое прощание. Обратный ход"

Автор книги: Раймонд Чэндлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

– В таком захолустье, как Отатоклан, не бывает почтовых ящиков, – сказал я.

– Дальше.

– Сперва–то я не сообразил. Потом разузнал про это местечко. Это просто деревня. Население тысяч десять–двенадцать. Заасфальтирована одна улица, и то не до конца. Служебная машина мэра – «форд» модели «А». Почта в одном помещении с мясной лавкой. Одна гостиница, пара ресторанчиков, хороших дорог нет, аэродром маленький. Кругом в горах огромные охотничьи угодья. Поэтому и построили аэропорт. Единственный способ туда добраться.

– Дальше. Я знаю, что там хорошая охота.

– И чтобы там на улице был почтовый ящик? Там столько же шансов на его появление, сколько на появление ипподрома, собачьих бегов, площадки для гольфа и парка с подсвеченным фонтаном и эстрадным оркестром.

– Значит, Леннокс ошибся, – холодно заявил Эндикотт. – Может быть, он принял за почтовый ящик что–то другое – скажем, бак для мусора.

Я встал. Взял письмо, сложил его и сунул обратно в карман.

– Бак для мусора, – сказал я. – Конечно, их там полно. Выкрашен в цвета мексиканского флага – зеленый, белый и красный – с крупной отчетливой надписью: «Соблюдайте чистоту». По–испански, разумеется. А вокруг разлеглись семь облезлых псов.

– Не стоит острить, Марлоу.

– Простите, если я показал, что умею соображать. И еще одна мелочь, о которой я уже спрашивал Рэнди Старра. Как получилось, что письмо вообще было отправлено? Судя по тому, что он пишет, он договорился об отправке. Значит, кто–то сказал ему про почтовый ящик. И значит, этот человек солгал. И все–таки тот же человек отправил письмо с вложенными в него пятью тысячами.

Любопытно, не правда ли?

Он вьшустил дым и проводил его взглядом.

– К какому же заключению вы пришли и зачем звонить ради этого Старру?

– Старр и жулик по имени Менендес, общества которого мы теперь лишились, служили вместе с Терри в британской армии. Оба они довольно подозрительные типы – даже весьма, – но гордости и чести у них еще хватает.

Здесь все замолчали по вполне понятным причинам. В Отатоклане устроили по–другому и по совершенно иным причинам.

– И к чему же вы пришли? – снова спросил он уже гораздо более резко.

– А вы?

Он не ответил. Тогда я поблагодарил его за прием и ушел.

Когда я открывал дверь, он все еще хмурился, но мне показалось, что он искренне озадачен. Может быть, пытался вспомнить, как выглядит улица возле гостиницы и был ли там почтовый ящик.

Тем самым я просто закрутил очередное колесико – не более того. Оно крутилось целый месяц, прежде чем появились результаты.

Потом, в одно прекрасное утро, в пятницу, я обнаружил, что в конторе меня ждет незнакомый посетитель. Это был хорошо одетый мексиканец или южноамериканец. Он сидел у открытого окна и курил крепкую темную сигару.

Высокий, очень стройный и очень элегантный, с аккуратными темными усиками и темными волосами, отпущенными длиннее, чем носят у нас, в бежевом костюме из легкой ткани. На глазах этакие зеленые солнечные очки. Он учтиво поднялся с места, – Сеньор Марлоу?

– Чем могу быть полезен?

Он протянул мне сложенную бумагу.

– Un Aviso de parte del senor Starr en Las Vegas, senor. Habla usted espanol?

– Да, если не слишком быстро. Лучше бы по–английски.

– Тогда по–английски, – сказал он. – Мне все равно.

Я взял бумагу и прочел: «Представляю вам Циско Майораноса, моего друга.

Думаю, что он с вами договорится».

– Пойдем в кабинет, сеньор Майоранос, – пригласил я. Я открыл перед ним дверь. Когда он проходил, я почувствовал запах духов. И брови у него были подбриты чертовски изысканно. Но, может быть, изысканность эта была чисто внешняя, потому что по обе стороны лица виднелись ножевые шрамы.

Глава 52

Он сел в кресло для посетителей и положил ногу на ногу.

– Мне сказали, что вас интересует информация насчет сеньора Леннокса.

– Только последний эпизод.

– Я был при этом, сеньор. Служил в гостинице. – Он пожал плечами. – На скромной и, конечно, временной должности. Я был дневным клерком.?

По–английски он говорил безукоризненно, но в испанском ритме. В испанском ? то есть в американо–испанском – языке есть подъемы и спады интонации, которые на слух американца никак не связаны со смыслом фразы. Словно океан колышется.

– Вы не похожи на гостиничного клерка, – заметил я.

– У всех бывают трудности в жизни.

– Кто отправил мне письмо? Он протянул пачку сигарет.

– Хотите попробовать? Я покачал головой.

– Слишком крепкие. Колумбийские сигареты я люблю. Кубинские для меня отрава.

Он слегка улыбнулся, закурил сам и выпустил дым. Он был так чертовски элегантен, что это начинало меня раздражать.

– Я знаю про письмо, сеньор. Официант испугался подняться в номер к этому сеньору Ленноксу, когда увидел, что у дверей стоит гуарда. Полисмен или фараон, как вы говорите. Тогда я сам отнес письмо на коррео – на почту.

После выстрела, вы понимаете.

– Вам бы надо в него заглянуть. Туда были вложены большие деньги.

– Письмо было запечатано, – заявил он холодно. – El honor no se mueve de lado como los congrejos. Честь ходит только прямо, а не боком, словно краб, сеньор.

– Прошу прощения. Продолжайте, пожалуйста.

– Когда я вошел в комнату и закрыл дверь перед носом охранника, сеньор Леннокс в левой руке держал бумажку в сто песо. В правой руке у него был револьвер. На столе перед ним лежало письмо. И еще какая–то бумага, которую я не прочел. От денег я отказался.

– Слишком большая сумма, – заметил я, но он не отреагировал на сарказм.

– Он настаивал. Тогда я все–таки взял сто песо и потом отдал их официанту. Письмо я вынес под салфеткой на подносе, на котором ему приносили кофе. Полисмен пристально на меня посмотрел. Но ничего не сказал. Я был на полпути вниз, когда услышал выстрел. Очень быстро я спрятал письмо и побежал обратно наверх. Полисмен пытался вышибить дверь. Я открыл ее своим ключом.

Сеньор Леннокс был мертв.

Он осторожно провел пальцами по краю стола и вздохнул.

– Остальное вы, конечно, знаете.

– Много народу было в гостинице?

– Нет, немного. Человек пять–шесть постояльцев.

– Американцы?

– Двое американос дель норте. Охотники.

– Настоящие гринго или здешние мексиканцы? Он медленно разгладил пальцем бежевую ткань у себя на колене.

– Думаю, что один из них был испанского происхождения. Он говорил на пограничном испанском диалекте. Очень неизящном.

– Кто–нибудь из них заходил к Ленноксу? Он резко вскинул голову, но за зелеными стеклами ничего не было видно.

– Зачем им это, сеньор? Я кивнул.

– Ну, что ж, сеньор Майоранос, чертовски любезно, что вы приехали и все мне рассказали. Передайте Рэнди, что я страшно благодарен, ладно?

– No hau de gue, сеньор. Не за что.

– А потом, если у него будет время, может, он пришлет еще кого–нибудь, кто расскажет эту сказку поскладнее.

– Сеньор? – Голос был спокойный, но ледяной. – Вы сомневаетесь в моих словах?

– Вы, ребята, любите поговорить насчет чести. Честью иногда и вор прикрывается. Не злитесь. Сядьте спокойно и послушайте, что я вам расскажу.

Он с надменным видом откинулся в кресле.

– Учтите, это только догадка. Я могу ошибаться. Но могу и оказаться прав. Эти двое американос приехали туда не случайно. Прилетели на самолете.

Притворились охотниками. Одного из них, игрока, звали Менендес. Возможно, он зарегистрировался под другим именем, не знаю. Леннокс знал, что они прилетели. И знал, зачем. Письмо он мне написал, потому что его мучила совесть. Он подставил меня под удар, а парень он был славный, и ему это не давало покоя. Он вложил в письмо деньги – пять тысяч – потому что у него их было полно, а у меня, насколько он знал, мало. Он также вставил туда легкий намек, который я мог уловить, а мог и пропустить. Такой уж он был человек ? всегда хотел поступать правильно, а под конец обязательно сворачивал куда–то в сторону. Вы говорите, что отнесли письмо на почту. Почему вы не опустили его в почтовый ящик перед гостиницей?

– В ящик, сеньор?

– Почтовый ящик. У вас он, кажется, называется cajon cartero. – Он улыбнулся.

– Отатоклан – это не Мехико–сити, сеньор. Очень захудалое местечко.

Почтовый ящик на улице в Отатоклане? Да там никто не понял бы, что это такое. Никто не стал бы забирать из него письма.

Я сказал:

– Вот как. Ладно, оставим это. Вы не отнесли никакого кофе в номер к сеньору Ленноксу, сеньор Майоранос. Вы не проходили в комнату мимо полицейского. А вот два американца туда прошли. Полицейский, конечно, был подкуплен. И не он один. Один из американос ударил Леннокса сзади по затылку и оглушил. Затем взял маузер, вынул из него одну пулю и вставил на ее место пустую гильзу. Потом поднес револьвер к виску Леннокса и спустил курок.

Получилась страшная на вид рана, но убит он не был. Затем его покрыли простыней, вынесли на носилках и надежно спрятали. Потом, когда прилетел юрист из Америки, Леннокса усыпили, обложили льдом и поставили в темном углу столярной мастерской, где хозяин сколачивал гроб. Американский юрист увидел Леннокса – холодного, как лед, в глубоком забытьи, с кровавой раной на виске. Вылитый покойник. На следующий день гроб набили камнями и похоронили.

Американский юрист уехал домой, забрав отпечатки пальцев и некий документ, насквозь фальшивый. Как вам это нравится, сеньор Майоранос?

Он пожал плечами.

– Это возможно, сеньор. Понадобились бы деньги и связи. Все возможно, если бы этот сеньор был тесно связан с нужными людьми в Отатоклане ? алькальдом, владельцем гостиницы и так далее.

– Почему бы и нет? Неплохая идея. Тогда понятно, почему они выбрали глухой дальний городок вроде Отатоклана.

Он живо улыбнулся.

– Значит, сеньор Леннокс еще жив?

– Конечно. Фокус с самоубийством понадобился, чтобы все поверили в его признание. Спектакль разыграли, чтобы одурачить юриста, который когда–то был прокурором. Но нынешний прокурор, если бы правда раскрылась, дал бы всем прикурить. Этот Менендес не такой страшный, как притворяется, но он все же так разозлился, что избил меня револьвером за то, что я полез в это дело.

Значит, у него были на то веские причины. Если бы обман вышел наружу, Менендес попал бы в хороший международный скандал. Мексиканцы не больше нашего любят, когда полиция прикрывает чьи–то темные делишки.

– Прекрасно понимаю, сеньор, что все это возможно. Но вы обвинили меня во лжи. Вы сказали, что я не входил в комнату к сеньору Ленноксу и не забирал у него письма.

– Да вы уже сидели в этой комнате, приятель, и писали это письмо.

Он поднял руку и снял темные очки. Цвет глаз у человека изменить нельзя.

– Для «лимонной корочки», пожалуй, еще рановато, – сказал он.

Глава 53

В Мехико–сити над ним здорово поработали, но чему тут удивляться? Их врачи, техники, больницы, художники, архитекторы не хуже наших. Иногда немного лучше. Парафиновый тест для обнаружения следов пороха придумал мексиканский полицейский. До совершенства лицо Терри они не довели, но постарались. Ему даже нос изменили, вынули какую–то косточку, и он стал более плоским, не таким нордическим. Убрать следы шрамов им не удалось, тогда они сделали ему парочку новых и с другой стороны лица, В латиноамериканских странах ножевые шрамы не редкость.

– Они здесь даже нерв пересадили, – сказал он, дотронувшись до своей изуродованной щеки.

– Ну, верно я все рассказал?

– Почти. Немножко ошиблись в подробностях, но это неважно. Все делалось наспех, приходилось кое–где импровизировать, и я сам не знал, что будет дальше. Мне дали кое–какие инструкции, велели оставлять за собой заметный след. Менди не понравилось, что я решил вам написать, но тут я настоял на своем. Он вас слегка недооценил. Намека насчет почтового ящика не заметил.

– Вы знаете, кто убил Сильвию? Он не стал отвечать мне прямо.

– Трудно выдать полиции женщину – даже если она никогда для тебя ничего особенного не значила.

– В этом мире вообще трудно жить. Харлан Поттер был в курсе?

Он снова улыбнулся.

– Неужели он стал бы об этом докладывать? Думаю, что не был. По–моему, он считает, что меня нет на свете. Кто мог сказать ему правду – разве что вы?

– Всю правду, которую я захотел бы ему сказать, можно уместить на рисовом зернышке. Как поживает Менди – если вообще поживает?

– С ним все в порядке. Он в Акапулько. Рэнди его прикрыл. Но вообще эти ребята против грубого обхождения с полицией. Менди не так плох, как кажется.

У него есть сердце.

– У меня тоже есть.

– Так как насчет «лимонной корочки»?

Я встал, не отвечая, и подошел к сейфу. Повернул ручку, достал конверт, в котором был портрет Мэдисона и пять сотенных, пропахших кофе. Вытряхнул все на стол, потом взял пять сотен.

– Это я оставляю себе. Почти столько же ушло на расходы по этому делу.

С портретом Мэдисона было приятно поиграть. Теперь он ваш.

Я развернул его перед Терри на краю стола. Он взглянул на него, но трогать не стал.

– Оставьте себе, – сказал он. – У меня и так хватает. Вы ведь могли во все это не ввязываться.

– Знаю. После того, как она убила мужа и ей сошло это с рук, она могла бы еще встать на путь добра. Он, конечно, по–настоящему ни черта не значил.

Всего–навсего человек с кровью, мозгом, чувствами. Он тоже знал, что произошло, и пытался как–то жить, несмотря ни на что. Книги писал. Может, вы о нем слышали.

– Слушайте, у меня ведь, собственно, выбора не было, – медленно произнес он. – Я не хотел никому причинять зла. Здесь у меня не оставалось ни шанса. И соображать было некогда. Я испугался и бежал. Что мне было делать?

– Не знаю.

– В ней было какое–то безумие. Она, может быть, все равно его убила бы.

– Может быть.

– Ну, расслабьтесь вы немного. Пойдем выпьем где–нибудь в тишине и прохладе.

– Времени нет, сеньор Майоранос.

– Мы ведь когда–то дружили, – печально сказал он.

– Разве? Я забыл. По–моему, это были какие–то другие люди. Постоянно живете в Мексике?

– О, да. Я и приехал–то незаконно. И всегда здесь жил незаконно. Я вам сказал, что родился в Солт–Лейк–Сити. В Канаде я родился, в Монреале. Скоро получу мексиканское гражданство. Для этого нужен только хороший адвокат. Мне всегда нравилось в Мексике. Пойти к Виктору выпить «лимонную корочку» не составит большого риска.

– Забирайте свои деньги, сеньор Майоранос. Слишком на них много крови.

– Вы же бедняк.

– А вы откуда знаете?

Он взял купюру, растянул ее между тонкими пальцами и небрежно сунул во внутренний карман. Прикусил губу. Зубы, как у всех людей с темной кожей, казались очень белыми.

– В то утро, когда вы повезли меня в Тихуану, я не мог вам ничего рассказать. Я дал вам шанс позвонить в полицию и выдать меня.

– Я не обижаюсь. Уж такой вы человек. Очень долго я не мог вас раскусить. В вас было много хорошего, приятные манеры, но при этом что–то мне мешало. У вас были принципы, и вы их соблюдали – но чисто личные. Они не имели отношения ни к этике, ни к совести. Вы были славный парень – по природе славный. Но с бандитами и хулиганьем вам было так же уютно, как с честными людьми. Если эти бандиты прилично говорили по–английски и умели вести себя за столом. Мораль для вас не существует. Не знаю, война ли это с вами сделала, или вы родились таким.

– Не понимаю, – сказал он. – Ей–богу, не понимаю. Пытаюсь вам отплатить, а вы мне не даете. Не мог я в то утро вам все рассказать. Вы бы тогда не согласились.

– Приятно слышать.

– Я рад, что вам хоть что–то во мне нравится. Я попал в передрягу.

Случилось так, что некоторые мои знакомые умели выпутываться из передряг.

Они были у меня в долгу за то, что произошло на войне. Может быть, тогда единственный раз в жизни я сразу поступил правильно, инстинктивно, как мышь.

И когда я к ним обратился, они откликнулись. Причем бесплатно. Думаете, Марлоу, на всех, кроме вас, висит ярлычок с ценой?

Он перегнулся через стол и взял у меня сигарету. На лице у него под густым загаром проступил неровный румянец. Шрамы резко выделялись. Я смотрел, как он достает из кармана шикарную газовую зажигалку и прикуривает.

На меня опять пахнуло духами.

– Приличный кусок души вы у меня отхватили, Терри. Расплачивались улыбкой, кивком, приветственным жестом, нашими тихими выпивками в тихих барах. Славно это было, пока не кончилось. Пока, амиго. Не стану говорить «до свидания», Я уже с вами попрощался, когда для меня это кое–что значило.

Когда было грустно, одиноко и безвозвратно.

– Слишком поздно я вернулся, – сказал он. – На пластические операции уходит много времени.

– Вы бы вовсе не вернулись, если бы я вас оттуда не выкурил.

Внезапно у него в глазах блеснули слезы. Он быстро надел темные очки.

– Сомневался я тогда, – произнес он. – решиться не мог. Они не хотели, чтобы я вам рассказал. Я, просто не мог решиться.

– Не волнуйтесь, Терри. За вас всегда кто–нибудь решит.

– Я служил в коммандос, приятель. Туда просто так не берут. Я был тяжело ранен, и у этих нацистских врачей мне не сладко пришлось. Что–то во мне от этого изменилось.

– Это я все знаю, Терри. Вы очень милый парень во многих отношениях. Не мне вас судить. Я этим никогда и не занимался. Просто вас здесь больше нет.

Вы давно уехали. У вас красивый костюмчик, духи хорошие, и вы элегантны, как пятидесятидолларовая шлюха.

– Да это все игра, – сказал он почти с отчаянием в голосе.

– От которой вы получаете удовольствие, верно?

Углы губ у него дрогнули в горькой улыбке. Он энергично и выразительно пожал плечами, как латиноамериканец.

– Конечно. Только играть и остается. Больше ничего. Здесь… – он постучал себя по груди зажигалкой, – здесь пусто. Все, Марлоу. Все давно кончилось. Что ж – наверно, пора закругляться.

Он встал. Я встал. Он протянул худую руку. Я ее пожал.

– Пока, сеньор Майоранос. Приятно было с вами пообщаться – хоть и недолго.

– До свидания.

Он повернулся, пересек комнату и вышел. Я смотрел, как закрылась дверь.

Слушал, как удаляются его шаги по коридору, выложенному поддельным мрамором.

Скоро они стали стихать, потом умолкли. Я все равно продолжал слушать.

Зачем? Может быть, я хотел, чтобы он внезапно остановился, вернулся и уговорами вывел меня из этого состояния? Но этого он не сделал. Я видел его в последний раз.

Ни с кем из них я никогда не встречался – кроме полицейских. Способа распрощаться с ними навсегда еще не придумали.

Обратный ход

Глава 1

Голос в трубке казался резким и властным, но я все равно не мог разобрать слов спросонья, да и трубка была почему–то вверх ногами. Распутав наконец провод, я повернул трубку и сказал: «Алло».

– Алло, вы меня слышите? Я говорю, что я – Клайд Амни, адвокат.

– Не знаю я никаких Амни, ни адвокатов, ни прочих.

– Это вы будете Марлоу?

– Кем же мне еще быть? – спросил я и глянул на часы. На них было 6.30 утра, не лучшее время для остроумных телефонных бесед.

– Не дерзи мне, парень.

– Простите, мистер Амни, но я не парень, увы. Я старый человек, усталый и сонный. Чем могу служить?

– Вы должны встретить в восемь утра скорый поезд «Супер Чиф», установить слежку за одной пассажиркой, узнать, где она сойдет, и отчитаться лично передо мной. Все ясно?

– Нет.

– Что – нет? – выпалил он.

– Я не могу решить, браться ли за дело, не зная всех фактов, – Меня зовут Клайд Ам…

– Не надо, – прервал я его. – А то у меня начнется истерика. Просто изложите факты. Может, вам лучше взять другого сыщика. Я никогда не служил в ФВР.

– Моя секретарша, мисс Вермильи, будет у вас в комнате через полчаса.

Она вас снабдит всей необходимой информацией. Она свое дело знает; надеюсь, что вы знаете свое.

– Знаю. Пришлите ее сюда после завтрака, ладно?

– Куда – сюда?

Я дал ему адрес своей берлоги на Юкка–авеню и объяснил, как добраться.

– Ладно, – нехотя согласился он, – но зарубите на носу: объект не должен заметить слежки. Это – непременное условие. Я представляю интересы влиятельной юридической конторы из Вашингтона, и они на этом настаивают.

Мисс Вермильи выдаст вам аванс и 250 долларов на расходы. Надеюсь, что вы проявите профессионализм. И давайте не тратить время на болтовню.

– Сделаю все, что в моих силах, мистер Амни.

Он повесил трубку. Я выбрался из постели, ополоснулся под душем, побрился и смаковал третью чашку кофе, когда раздался звонок в дверь.

– Я мисс Вермильи, секретарша Амни, – сказала она разбитным голосом.

– Входите пожалуйста.

Она была баба что надо. Белый плащ с поясом, без шляпки, копна ухоженных платиновых волос, сапожки под цвет плаща, складной зонтик, серо–голубые глаза, смотревшие на меня с презрением. Я помог ей снять плащ.

Пахло от нее чудесно, И ноги в чулках–паутинках были до самых плеч, я пялился на них вовсю, особенно когда она закинула ногу на ногу и потянулась сигаретой к моей зажигалке.

– «Кристиан Диор», – сказала она, запросто читая мои мысли. – Больше ничего не ношу. Да зажгите наконец.

– Сегодня на вас надето куда больше, – сказал я, чиркая зажигалкой.

– Сейчас не время для флирта.

– Когда вам было б удобней, мисс Вермильи? Она ответила ехидной улыбкой и, порывшись в своей сумочке, выудила коричневый конверт.

– Здесь вы найдете все, что вам может понадобиться.

– Ну уж и все.

– Кончай трепаться, болван. Я всю твою подноготную знаю. Почему, думаешь, Амни выбрал именно тебя? Это не он, это я. И хватит пялиться на мои ноги.

Я распечатал конверт. Внутри был другой, запечатанный, и два чека на мое имя. Один, на 250 долларов, был помечен: «Аванс в счет гонорара», а другой, на 200 долларов, – «Аванс в счет расходов».

– В расходах дадите отчет мне, – сказала мисс Вермильи, – а за выпивку платите из собственного кармана. Я все еще не распечатывал второго конверта.

– Почему Амни думает, что я возьмусь за дело, о котором ничего не знаю?

– Возьметесь. Ничего особенного от вас и не требуется, за это я ручаюсь.

– Мне от вас не поручительство нужно.

– Об этом мы как–нибудь потолкуем за рюмкой дождливым вечерком, когда я буду не слишком занята.

– Заметано.

Я распечатал второй конверт. В нем было фото девушки. Она держалась непринужденно, но это могла быть и привычка к позированию. Темные или рыжие волосы, широкий чистый лоб, серьезные глаза, высокие скулы, нервные ноздри, хранящие тайну уста. Тонкие, строгие черты лица. Грустное лицо.

– И на обороте, – сказала мисс Вермильи.

На обороте снимка было отпечатано:

«Имя: Элеонора Кинг. Рост: 163 см. Возраст: 29 лет. Волосы: темно–рыжие, густые, волнистые. Осанка прямая, голос низкий, выговор четкий, одевается хорошо, но не вычурно. Косметикой пользуется в меру. Шрамов нет.

Характерные привычки: при входе в комнату поводит глазами, не поворачивая головы. Левша, но скрывает это. Играет в теннис, плавает, прекрасно ныряет, не напивается. Судимостей не имеет, но отпечатки пальцев сняты».

– Побывала в каталажке, – сказал я, глядя на мисс Вермильи.

– Мне об этом ничего не известно. И вам я советую не гадать, а следовать инструкции.

– Навряд ли это подлинное имя, мисс Вермильи. В 29 лет такая красотка почти наверняка замужем. Тут не упомянуто обручальное кольцо. Поневоле задумаешься.

Она глянула на часы.

– Задумаешься на вокзале. До прихода поезда осталось мало времени.

Она встала. Я подал ей плащ и распахнул двери.

– Вы на машине?

– Да. – Она было вышла, но обернулась. – У вас один плюс – не лапаете. И манеры приятные – в своем роде.

– Лапать – не мой подход.

– Но есть у вас и минус. Догадайтесь, какой.

– Пас. Не могу себе представить. Некоторым не по душе, что я еще не сдох.

– Нет, не это.

Я проводил ее и отворил дверцу автомобиля. Это была дешевая колымага, «флитвуд–кадиллак». Она кивнула на прощание и отчалила. Я вернулся наверх и сложил саквояж.

Глава 2

Задание было несложным. «Супер Чиф», как всегда, пришел по расписанию, а мой объект бросался в глаза, как кенгуру во фраке. В руках у нее была только книжка в бумажном переплете, которую она выбросила в первую же попавшуюся урну. Она присела на скамью и опустила глаза. Ее лицо было усталым и несчастным. Она поднялась и подошла к газетному киоску, посмотрела на большие стенные часы и вошла в телефонную кабину. Поговорила с кем–то, бросив несколько монет в прорезь.

Повесив трубку, женщина подошла к газетному киоску, выбрала журнал «Нью–йоркер», посмотрела на свои часики и уселась читать.

На ней был дорогой костюм цвета полуночного неба и белая блузка. Костюм украшала большая брошь с голубым сапфиром – видимо, под цвет серьгам, которых мне не было видно. Волосы с темно–рыжим отливом. Она была похожа на свою фотографию, но оказалась выше, чем я ожидал. На ней были перчатки и темно–синяя шляпка с вуалью.

Женщина прошла сквозь арочный проем на стоянку такси. Потом она вернулась в зал ожидания, окинула взором аптеку и газетный киоск, справочное бюро, пассажиров на чистых сосновых скамейках. Несколько касс было открыто, но ее они не интересовали. Она снова присела на скамью, подняла глаза к большим вокзальным часам. Отогнула отворот перчатки и подвела часики, маленькую платиновую безделушку. Я мысленно сравнивал ее с мисс Вермильи.

Она не выглядела недотрогой или синим чулком, но рядом с ней эта Вермильи казалась обычной шлюшкой.

И на этот раз женщина долго не просидела. Она поднялась, вышла на перрон, вернулась, зашла в аптеку, задержалась у книжного ларька. Я понял, что она была здесь проездом, и никто не встречал ее.

Женщина вошла в кафе. Она села за столик, покрытый синтетической скатертью, пробежала меню, затем стала читать журнал. Появилась официантка с неизбежным стаканом воды со льдом. Дама сделала заказ. Официантка ушла, дама продолжала читать журнал. Было около четверти десятого утра.

Я вышел сквозь арку на стоянку такси, где поджидал носильщик.

– Обслуживаешь «Супер Чиф»? – спросил я его.

– И этот тоже.

Он глянул без особого интереса на доллар, который я крутил в руке.

– Я встречаю транзитного пассажира из вагона Вашингтон – Сан–Диего.

Может, он уже сошел?

– В смысле совсем, с багажом?

Я кивнул.

Он призадумался, изучая меня:

– Только один пассажир и сошел, – сказал он наконец. – Как выглядит ваш друг?

Я описал Марлона Брандо. Носильщик покачал головой.

– Ничем не могу помочь, мистер. Который сошел – совсем не похож. Ваш друг, наверное, остался в беспересадочном вагоне – они же не обязаны выходить. Вагон прицепят к скорому семьдесят четвертому. Отходит в одиннадцать тридцать по расписанию. Состав еще не готов.

– Спасибо, – сказал я и дал ему доллар. Багаж дамы оставался в вагоне, что и требовалось установить.

Я вернулся к дверям кафе, стеклянные стены которого позволяли беспрепятственно рассматривать сидящих. Дама читала журнал, попивая кофе с кренделем. Я зашел в телефонную кабинку, позвонил знакомому хозяину гаража и попросил его забрать мою машину, если я не позвоню до полудня. Он уже привык к этому, и у него был запасной ключ.

Я вышел к машине, вынул из багажника саквояж и отнес его в автоматическую камеру хранения. В огромном зале ожидания я купил билет до Сан–Диего и потащился обратно к дверям кафе.

Дама сидела за тем же столиком, но уже не одна. Напротив нее уселся какой–то хлыщ и ухмыляясь, болтал о чем–то. Было видно за версту, что она с ним знакома и сожалеет об этом. Калифорния так и перла из него – от бордовых штиблет до желто–коричневой ковбойки, без галстука, под кремовым спортивным пиджаком. Он был шести футов роста, худощавый, с самодовольным лицом и избытком зубов. В руке он вертел полоску бумаги. Желтый платок в нагрудном кармашке его пиджака торчал наружу, как букетик нарциссов. Даме он на дух был не нужен – это было ясно как день.

Хмырь продолжал болтать и размахивать бумажкой.

Наконец он пожал плечами и поднялся. Он протянул руку и погладил ее по щеке. Она отшатнулась. Тогда он расправил бумажку и осторожно положил перед ней. Он ждал, ехидно улыбаясь.

Медленно, очень медленно ее глаза опустились на бумагу и застыли. Рука потянулась за ней, но его реакция была быстрее. Хмырь спрятал бумажку в карман, по–прежнему ухмыляясь. Он вынул блокнот, написал что–то, вырвал листок и положил перед ней. Это – пожалуйста.

Дама прочитала и спрятала листок в сумочку. Наконец она улыбнулась ему.

Для этого понадобилось немалое усилие. Он потрепал ее по руке и ушел.

Хмырь позвал носильщика и пошел с ним к автоматической камере хранения.

Оттуда выплыли легкий светлый чемодан и саквояж. Носильщик вынес их на стоянку и погрузил в багажник длинного двухцветного «бьюик–роудмастера».

Носильщик получил на чай и ушел.

Хмырь в спортивном пиджаке сел за руль и дал задний ход, приостановился, чтоб прикурить и нацепить солнечные очки, врубил полный газ и исчез. Я записал номер автомобиля и двинул обратно на вокзал.

Следующий час тянулся так медленно, что, казалось, он длился часа три.

Женщина вышла из кафе и сидела с раскрытым журналом в руках в зале ожидания.

Сосредоточиться ей не удавалось. Она то и дело возвращалась к предыдущей странице, а то и вовсе не читала, просто смотрела в никуда. Я следил за ней из–за газеты и строил разные гипотезы, просто чтоб убить время.

Хмырь, судя по чемоданам, приехал сюда на поезде. Возможно, на том же поезде, что и она. Возможно, именно он сошел с беспересадочного вашингтонского вагона. Она показала достаточно ясно, что он ей на дух не нужен, а он – что это поправимо, и если она глянет на его бумагу, то живо передумает. Фокус удался. Почему он не провернул это дело в поезде? Ясно, что у него не было с собой этой бумажки.

Женщина резко встала, пошла к газетному киоску и вернулась с пачкой сигарет в руках. Она надорвала пачку и прикурила сигарету, делала она это неловко, явно с непривычки, и при этом весь ее облик менялся на глазах, становясь каким–то нарочито вульгарным. Я глянул на стенные часы. Десять сорок семь. Я вернулся к своим гипотезам.

Бумажка эта выглядела как вырезка из газеты. Она пыталась выхватить ее, он не дал. Затем он написал несколько слов на листке блокнота, она прочла и улыбнулась ему. Заключение: хмырь запасся на нее матерьяльчиком и ей приходилось плясать под его дуду и делать вид, что это ей нравится.

Следующий пункт: он уходил с вокзала, может, за машиной, может, за вырезкой. Значит, он не боялся, что она навострит лыжи. Видимо, сначала он приоткрыл не все карты, но какой–то козырь все же показал. Может, он и сам не был уверен. Решил проверить. Но сейчас, выложив козыри, он смело укатил на своем «бьюике». Значит, он уже не боялся потерять ее из виду. Он держал ее на крепком невидимом поводке.

В одиннадцать десять громкоговоритель объявил посадку на скорый поезд 174, отправляющийся в Сан–Диего с остановками в Санта–Ане, Оушнсайде и Дель–Маре.

Толпа пассажиров хлынула на перрон и женщина с ними. Другая толпа уже протискивалась сквозь турникеты. Я проводил женщину глазами и вернулся к телефонной кабине, бросил монету и набрал рабочий номер Клайда Амни.

Мисс Вермильи сразу откликнулась, назвав номер своего телефона вместо названия фирмы.