Текст книги "За все наличными"

Автор книги: Рауль Мир-Хайдаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

Очевидно, Кольцов, сам того не ведая, наступил Хавтану на больную мозоль. Тот аж переменился в лице и, склонившись к Герману, зло и жестко сказал:

– Ты как в воду глядел... Но это ничего, что не мне лично Гном принадлежит, ведь он содержится на моей территории, и мои люди его охраняют. Ты только подбери ключи к Самойлову или прознай у него про бумаги – у нас с подельниками другой разговор будет и другая доля, как ты правильно заметил. Ты, Гера, сегодня фаворит, ты идешь паровозом, первым номером, только на тебя надежда... Жалко такие деньги мимо рта пронести...

Оставшуюся часть вечера больше ни о Гноме, ни о швейцарских деньгах они не упоминали. Самурай намеренно увел разговор в давние блатные дни, когда молодой да удалой Хавтан козырял красивой наколкой "Соня" на левом предплечье и очень гордился первой ходкой в зону, где своего достоинства не уронил, – вечно дорогая тема для души обогатившегося Хавтана. Все, что надо, и даже больше того Кольцов уже знал и боялся случайно перегнуть палку, спугнуть Хавтана своей настырной заинтересованностью.

Последние два дня до очередного дежурства Кольцов не находил себе места – мечта маячила где-то рядом, за углом, только надо было наверняка знать, где этот угол и как к нему пройти. Радовало его и то, что Хавтан был явно недоволен той частью, которая будет причитаться ему при окончательном дележе. Его, Кольцова, никто, конечно, в расчет не брал, видимо, кинут кость в тысяч десять – двадцать, и будь добр, не кашляй, жди очередной подачки. Нет, Герману надоело быть исполнителем чьей-то воли, чьих-то хитрых замыслов, теперь он сам хотел быть хозяином и делить прибыль. Оставалось самое малое – определить, что же делать. Можно было выследить Хавтана или его ребят, когда они наведываются к Гному, того ведь поить, кормить надо, да и охранников его тоже. А потом выбрать момент и выкрасть бухгалтера – дело не хитрое. Ребят у него достаточно, территория Хавтана известна, и трех дней между дежурствами для этого вполне хватит. Но это, так сказать, вариант на крайний случай, потому что кровью пахнет. Тут без пальбы, хотя бы односторонней, не обойтись, да и всех своих ребят придется к делу подключить, да еще объяснять, зачем и почему, а кроме всего прочего – с ними надо делиться.

Был и второй вариант, более спокойный, но не совсем надежный: можно попытаться уговорить Хавтана войти с ним в долю и заполучить Гнома без риска и крови. Но тут крылась опасность – непредсказуемость Хавтана: скажет добро, а сам потом кинет, как последнего лоха, или уберет с дружками – ему свидетели не нужны. Вот из этих двух вариантов, со всеми их плюсами и минусами, нужно было выбрать самый надежный и верный. Горячку пороть не стоит, тем более что Самурай был уже у самой цели.

Но вмешались обстоятельства, которые никак не брали в расчет ни Самурай, ни Хавтан, не зря же говорится: человек предполагает, а Бог располагает. В очередное дежурство при задержании банды, доставлявшей в Москву партию оружия и патронов из Прибалтики, из бездонных складов бывшей советской армии, Кольцов был ранен. Не тяжело, но потребовалась госпитализация в клинике для военных имени Бурденко.

Только в палате, где Кольцов лежал один, он впервые всерьез понял, каким опасным делом занят. Действительно, это не у воров или бандитов, а у него, выходит, жизнь – копейка, те могут позволить себе не рисковать раз в три дня... Сегодня избежать пули на его работе практически невозможно, ведь стреляют, не задумываясь, и стар и млад, оружия на руках – море. Каждое следующее дежурство могло стать для них последним, потому и стали уходить от него люди, умирать непонятно за что не хотелось никому. И в эти трезвые минуты прозрения Кольцов дал себе твердое слово: после выписки из больницы он возь-мет отпуск без содержания и вплотную займется Гномом, а значит, надо быть готовым рвануть за кордон в любой момент. Он больше не хотел подставлять свою широкую грудь под бандитские пули.

Единственным утешением в эти дни стало примирение с женой, которая прибежала в госпиталь ночью, как только узнала, что Герман ранен и попал в больницу. Ради этого, если знать раньше, может, сам полез бы под пули. Женщин понять и легко, и невозможно – где-то он вычитал такое изречение, но только теперь осознал эту путаную мысль.

Однако в радостном настроении ему пришлось пребывать недолго – на четвертый день к вечеру в палате появился Хавтан. Весь его вид говорил о том, что случилась беда, таким растерянным старого люберецкого друга Самурай не видел никогда. Хавтан поставил на прикроватную тумбочку два больших пакета с гостинцами, потом вернулся к двери, выглянул в коридор и, поплотнее прикрыв ее, сказал подавленно:

– У меня крупные осложнения с братвой, и тебя, как назло, угораздило...

– Что случилось? – еще не чувствуя, что происшедшее относится и к нему, спросил Кольцов.

– Гнома выкрали, – выдавил из себя хозяин ресторана, тяжело опускаясь на стул около кровати.

– Как выкрали? Кто выкрал? – Самурай резко оторвался от постели, чего ему делать было нельзя, но сейчас он даже не среагировал на полоснувшую ножом боль в груди.

– Знал был прикуп, жил бы в Сочи, – попытался жалко отшутиться никогда прежде неунывающий, а теперь потухший Хавтан. – Знаю только, что кто-то очень крутой, для него жизнь человеческая и копейки не стоит. Пришмолял двоих охранников и еще одного парня, который еду доставлял из моего ресторана. Еще у них там девка была, совсем молоденькая, может даже еще школьница, – они ее как раз трахали по очереди. Конечно, и проститутка, и тот, что жратву носил, не входили в планы этой сволочи, но он не мог оставлять свидетелей. Всех расстрелял, да и то сказать – и оружие хорошее имел, которое тут же, на месте, и оставил, немецкий "люгер". Представляешь картину: лежат вповал баба голая и три мужика без штанов вокруг, а Гнома и след простыл... Если бы Шаман с Дантесом не вступились за меня, наверное, мне и самому бы хана пришла...

Кольцов безнадежно молчал, и Хавтан не осмелился его потревожить, решив, что чудом избежавший смерти Герман поражен безжалостностью киллера, недрогнувшей рукой отправившего на тот свет четырех молодых людей. Но Самурай думал вовсе не о жертвах и даже не о Хавтане, которому теперь тоже придется несладко, он понял, что мечта о вилле на берегу моря, о прогулках по Парижу или Риму так навсегда и останется несбывшейся мечтой. Поняв это, Кольцов даже застонал, теперь он корил себя за то, что в тот вечер в "Золотом петушке" не сказал Хавтану прямо – отдай Гнома!

Хавтан поднялся со стула, намереваясь, видно, уходить, но потом, словно утопающий, который хватается за соломинку, спросил:

– Ты, случаем, никому после той встречи не говорил, что бухгалтер Шкабары у меня? Что-то на свою беду я расхвастался в тот вечер...

– Не держи глупости в голове, – угрюмо бросил Самурай, ощущая, как все сильнее разгорается боль в груди. – Ищи в другом месте, я никому не говорил. Зачем мне поперек своего интереса идти?..

– И то верно... – И Хавтан, не попрощавшись, двинулся к выходу.

Когда дверь за ним закрылась, из груди Самурая невольно вырвался дикий крик, похожий на вопль раненого животного. Так обычно кричат в истерике и горе люди, когда теряют самых близких и родных. Он понял, что сегодня умерла его мечта. Понял и заплакал... Заплакал впервые с тех пор, как стал мужчиной.

Глава 10. Саквояж Али-Бабы

1

Карлен Татлян постепенно обживался в Москве, привыкая к ее сумасшедшему ритму, непредсказуемости, соседству высокого и низкого, кричащей роскоши и убогой нищеты, падениям и невероятным взлетам людей, еще вчера проживавших в коммунальных хрущобах и существовавших впроголодь от зарплаты до зарплаты. Американская легенда, американская мечта, американская сказка, что старательный и пробивной мальчик, чистивший ботинки у входа в богатые отели, долгими и упорными трудами к старости стал миллионером, владель-цем заводов, пароходов и акций, тут могла вызвать лишь жалость к мальчику, потратившему жизнь ради какихто миллионов. Американский миф в России тускнел, не вызывал оптимизма. Карлену было даже жаль американцев, ведь тот мальчик был символом США, образцом стопроцентного янки. В Москве Карлен впервые усомнился в американских ценностях. Тут, в России, в столице, все вершилось с русским размахом, здесь молодые и красивые, полные всех земных желаний становились богатыми, по американским меркам, в одну ночь, с одной операции, ну в худшем случае – за месяц-два. И Карлен видел это собственными глазами. Он попал в Россию в интереснейшее время, когда стали издаваться новые газеты и журналы, как грибы после дождя, появлялись новые эстрадные коллективы, оркестры и балетные труппы, да и звезды европейского или мирового значения, почуяв реальные перемены в России, стремились в Москву, ибо по-настоящему жизнь бурлила только в столице. Карлен и этому нашел объяснение: в какой-то газете он вычитал поразившую его цифру – восемьдесят пять процентов российских капиталов крутится в Москве. И как же не верить в российские перемены, не восторгаться ими, если за год с небольшим пребывания в Москве его родственники Казаряны, проживавшие до того в Чертаново, в трехкомнатной малогабаритной квартире-хрущобе, переехали в центр, на улицу Ямского поля, в пяти минутах хода от Тверской, неподалеку от знаменитой клиники Бурденко. Причем заняли весь этаж, самый дорогой, с пентхаусом, ставшим столь модным в последнее время в столице. Казаряны занимали две большие квартиры на двенадцатом этаже, в одной, шестикомнатной, с двумя ваннами, двумя туалетами, разместилась вся семья дяди и тети Карлена, а в четырехкомнатной поселился один Ашот, владелец фирмы "Арарат". Бурный всплеск частного бизнеса, в том числе и торговли с Америкой, позволили клану Казарянов сделать такой головокружительный рывок.

В квартире Ашота одна просторная комната была выделена Карлену, и Татлян без долгих уговоров переехал к родственникам. Теперь квартирные, что он получал от газеты "Лос-Анджелес таймс", репортер светской хроники мог потратить с большим удовольствием. Да и тут, в армянской среде, – а дом на три четверти состоял из армян, – ему было куда легче затеряться. А догляд за ним, как он предполагал, рано или поздно все равно обнаружится. Русская разведка и контрразведка после нокаутирующих ударов реформаторов медленно, но верно приходила в себя, пытаясь вновь занять в государстве подобающее ей место. Пока Карлен Татлян, имевший в ЦРУ кличку Норман, хвоста за собой не чуял, однако на всякий случай поберегся – переезд к Ашоту и был одной из таких мер.

Конечно, Карлен Татлян запрограммировал свою жизнь на успех, на ошеломительную карьеру, но то, что он увидел вокруг себя в Москве, внесло сумятицу в его планы, в жизненные ориентиры. Здесь проблемы, даже глобальные, старались решить одним махом или в один присест – такого ни в Америке, ни в Европе он не встречал, да, пожалуй, и не слышал о таком, хотя случайный успех выпадал кому-нибудь и там, но на Западе ни один серьезный человек не ориентируется только на везение или удачу. Сквозь зыбкое марево успеха видится все тот же трудолюбивый и упорный мальчик, начинавший свой путь чистильщиком обуви.

В "армянском" доме на Ямском поле, как быстро окрестили краснокирпичный особняк острые на язык москвичи, на четвертом этаже занимали три квартиры и те ереванские бандиты, с которыми Карлен случайно познакомился в ночном клубе "Метелица". Позже он подружится с этими гангстерами, они и пригласили его впервые в Москве в ночное казино "Трефовый туз", в тот день, когда игорное заведение потерпело крах. Тогда он чуть-чуть не вышел на интересовавшую его тайну, но не повезло: он был уверен, что в казино "Трефовый туз" отыскал бы след фальшивых долларов, именно ради этого он и прибыл в Россию, под крышей "Лос-Анджелес таймс". Но, как говорят русские, нет худа без добра: в казино он встретил щеголя под кличкой Картье. Интуиция подсказывала Карлену: каким-то образом этот тип имел отношение к фальшивым долларам – иначе бы так щедро не сорил ими. Особенно близко Карлен сошелся с двумя армянскими бандитами – Ваганом и Арменом. У первого была кличка Крис, у второго – Абрек, и хотя и тому, и другому тюрьмы пока удалось избежать, но в криминальных кругах Москвы оба пользовались большим авторитетом. Возможно, этому способствовали их былые успехи на европейских и мировых чемпионатах по вольной борьбе, а скорее всего то, что оба по какой-то ветви приходились дальними родственниками легендарному Рафику Сво, и тот успел лично ввести их в криминальный мир столицы.

Карлен, как и всякий американец, считавший себя знатоком престижных марок, и тут получил в России удар по самолюбию, чем был уязвлен до глубины души. Однажды вечером он собирался в какой-то недавно открытый подвальный театр, где обещали премьеру пьесы абсурда. Выйдя из подъезда, Карлен увидел невероятно шикарную машину и рядом с ней – Армена-Абрека. Как кавказец, а теперь еще и как американец, Карлен был неравнодушен к машинам, особенно к дорогим и престижным моделям. Вишнево-перламутровой окраски красавица, возле которой, пижонясь, стоял Армен, была как раз из этой, сводившей с ума породы.

Татляну всегда казалось, что стоит ему на мгновение взглянуть на машину, хотя бы издалека, и он тут же назовет ее модель, страну-изготовителя, основные достоинства. Конечно, он допускал мысль, что может ошибиться в модификации – из-за жесточайшей конкуренции автомобильные фирмы стали шевелиться проворнее, предлагая различные варианты хорошо прижившихся на рынке машин. Японские лимузины, в какие бы одежды ни рядились – а уж их производители напропалую воровали линии дизайна и у европейцев, и у американцев, преломляя их так и сяк в своих невероятных чудо-компьютерах, чтобы не обвинили в плагиате, – он узнавал за версту. Точнее, чуял и откровенно не любил их, как и все остальное японское, – не было в их изделиях, чего ни коснись, души, от всего явно разило конвейером, научно-техническим прогрессом при полном отсутствии тепла человеческих рук. На свои, американские, автомобили Карлен тоже имел нюх, в них, как и у японцев, чувствовалась запрограммированная стандартность, серийность, и они явно уступали европейским образцам в полете фантазии, изыске. Немцы, в последние годы вытеснившие новых соотечественников Карлена с автомобильного Олимпа, конечно, имели свое, немецкое, европейское лицо, потому что включали в понятие "стандарт" не только геометрию, но также и изящество, элегантность. "Немецкие", наверное, не спутал бы с другими никто, особенно серии дорогих марок. На мировом рынке, как и на российском, появились и шведы, но "сааб" и "вольво" больше отличались надежностью и крепостью подвесок для русских дорог, чем привлекательностью и новизной формы, что в основном притягивает к себе внимание молодых бизнесменов.

Однако стоявшая поодаль от подъезда машина не была похожа ни на одну известную модель в мире, более того, Карлен не мог бы определить, откуда она родом, из какой страны, с какого континента, – и эта растерянность повергла его в настоящий шок.

Армен, заметивший его реакцию, молча наблюдал за спесивым американцем и радовался, что сумел утереть нос этому лос-анджелесскому всезнайке. Карлен медленно приближался к улыбающемуся Армену, пытаясь все-таки угадать с ходу модель, но, сколько бы ни перебирал в памяти, ни одна фирма и приблизительно не тянула на эту роскошную, удивительно красивую по пропорциям, по изгибам линий машину. Он, кажется, перебрал всех, остались только итальянцы, непревзойденные дизай-неры в одежде, в обуви, да и в машинах тоже, – чего стоят одни "мазерати", "феррари", "ломбардини", – но что-то внутри подсказывало: нет, это не итальянцы. Конечно, шевельнулась крамольная мысль: может, Южная Корея? Те тоже изо всех сил рвутся на мировой рынок, предлагая немыслимые по внешнему виду модели, так же беззастенчиво, как и японцы, воруя все накопленное за десятилетия в Европе и Америке. Но эта красавица была точно европейского происхождения! Карлен мог поклясться на чем угодно, и это единственное, в чем он не ошибся.

– Ну что, американец, не видел еще таких машин? – поняв его смятение, спросил насмешливо Армен.

– Похоже, новейшая модель "мазерати", – попытался спасти репутацию автомобильного знатока Карлен.

– Не угадал! И не угадаешь... Не старайся... – подзадорил его улыбающийся владелец машины, прикрывая телом название фирмы на переднем крыле.

– Так не бывает. Заводы, выпускающие машины та-кого уровня, в одну ночь не продаются, это очень долгий путь, – резонно отвечал Татлян. Но даже оказавшись вблизи, не мог понять, чья эта машина, к какому классу относится. Хотя это скорее всего эксклюзивная модель, выполненная по индивидуальному заказу. Карлен открыто признал свое поражение, подняв руки. – Сдаюсь!

– А машинка-то фирмы "Кара-Дюшатель", – ответил, торжествуя победу, Армен.

Но тут взорвался Карлен: нет в природе такой автомобильной фирмы. Она могла бы появиться только в одном случае, если бы перекупила "Крайслер", "Пежо", "БМВ", "Роллс-Ройс", но тогда бы об этом узнал весь мир.

– Я что, это сам наклепал? – Армен обиженно отошел от автомобиля и показал рукой на изящную вязь названия, сделанную тяжелым черненым серебром, под старину: "кара-дюшатель".

Настал черед удивляться Татляну, но Армен, перехватив инициативу, легко распахнул дверцу лимузина, откуда приятно пахнуло дорогой, хорошо выделанной кожей, и показал жестом на панель приборов из тщательно отполированного красного дерева, где было вытеснено все той же витиеватой вязью, но уже белым и розовым восемнадцатикаратным золотом, незнакомое Карлену название "кара-дюшатель".

– Ничего не понимаю... – еще больше смутился Татлян. – Нет такой автомобильной фирмы, я ведь про машины все знаю... – Он еще продолжал настаивать, но уже не так агрессивно.

– Как же нет, если я сам с Крисом летал в Брюссель, на завод, договориться о внутренней отделке, а неделю назад получил и сам пригнал ее через всю Европу.

– В Бельгии вообще нет серьезной автомобильной промышленности, есть только сборочные заводы. Соби-рают на них машины среднего класса да еще автобусы. – Тут Татлян чуть с досады не ляпнул, что в высшей школе разведки ЦРУ они всерьез изучали европейские страны, но вовремя прикусил язык.

Абрек совсем не собирался осложнять отношения с Карленом. Парень тот был свойский, неглупый, его советы – особенно по западной жизни, бизнесу, что купить, что продать, – были важны, но и охладить его не мешало, раз представился удобный случай, чтобы не заносился очень, считая себя знатоком всего и вся. За годы жизни в Москве и тесного общения с иностранцами Абрек сделал для себя одно важное открытие: главная черта у них – бес-предельная самоуверенность, переходящая порою в наг-лость. Таким несносным иногда бывал и их милейший друг Карлен. Но на сегодня Армен решил остановиться и, резко сменив тон, любезно сказал:

– Дорогой Каро, ты, как всегда, прав. Нет в Бельгии серьезной автомобильной промышленности, не по зубам им производить такие лимузины. Но "кара-дюшатель" сделана именно в Брюсселе, а точнее – переделана, доведена до высочайшей кондиции. В мире нет фирмы, выпускающей более роскошные машины. Тачка делается на базе "Мерседес-600". Бельгийцы закупают их на основном заводе в Германии, берут остов и всю ходовую часть, но даже в эти элементы вносят существенные изменения. В Брюсселе рождается новая модель, теперь знакомая тебе "кара-дюшатель". "Мерседес" удлиняют на шестьдесят сантиметров, бронируют от и до, включая днище, поэтому машине не страшны ни пулеметные очереди, ни автомат, ни гранаты, ни даже мина, подложенная на дороге или подвешенная снизу. Такого же качества стекла спереди и сзади, короче, это сверхскоростной танк. Броня тут особая, из космических материалов, причем эффект создается не из-за толщины металла, поэтому вряд ли кто по внешнему виду догадается, что машина не боится пуль. В ней есть свой компьютер, космическая связь и много чудес электроники будущего. -Абрек воодушевился, словно сам был конструктором этого лимузина. – Но и это не все. Главное достоинство тачки – сверхкомфортность салона. Ты посмотри, в ней нет ни одной пластмассовой детали, все из редчайших и ценнейших пород де-рева, слоновой кости, кости носорога и особо выделанных кож, где крокодиловая и змеиная – не самые дорогие. Завод переделывает не более сотни "мерседесов", очередь – на годы вперед. Основные закупщики: арабские шейхи и "новые русские", твоих земляков-американцев я в списке не видел, потому тебе и незнакома эта марка, – все-таки не удержался, съязвил в конце Армен. – И последнее, обрати внимание на окраску – она хамелеон, постоянно меняет цвет – в зависимости от ракурса и освещения имеет пять оттенков, хорошо сбивать с толку ГАИ и выигрывать пари.

– Наверное, она стоит три-четыре "роллс-ройса"? – уважительно спросил Карлен, как и любой американец с почтением относившийся ко всему дорогому.

– Обижаешь, дорогой Каро, – покачал головой Ар-мен. – Бери выше -семь-восемь "роллс-ройсов"! Броня из космических материалов, а над оформлением салона работают лучшие ювелирные дома Европы...

– Поздравляю, Армен. Действительно, классная машина. Наверное, ваш лимузин наделал шороху в Москве?

– Спрашиваешь! – Улыбка Армена была едва ли не шире его лимузина. -Садись, подвезу куда тебе надо. Если на свидание – можешь сказать своей пассии, что я твой шофер, подыграю, будь спокоен. Мы с Ваганом так постоянно поступаем, эффект потрясающий, девушки млеют от восторга. – И оба, рассмеявшись, уселись в роскошную машину и покатили в театр.

С тех пор на все важные мероприятия и тусовки репортер светской хроники из "Лос-Анджелес таймс" приезжал на "кара-дюшатель", и это, конечно, производило на московскую богему и отиравшуюся возле нее "золотую молодежь" огромное впечатление, особенно когда артистичный Абрек, специально прикупивший для таких случаев белые лайковые перчатки, манерно открывал для Карлена дверцу, – в общем, молодые люди развлекались.

Но это была, так сказать, внешняя сторона жизни Нормана, прикрытие, и он старался обставить ее широко, с американско-армянским размахом – броско, шумно, ярко, скандально, так учили его в Иллинойсе, в разведшколе.

Нельзя сказать, чтобы Карлен был совсем равнодушен к результатам своей репортерской работы, напротив, он внимательно следил за своими публикациями в родной газете, радовался, когда московские еженедельники перепечатывали его театральные обозрения, репортажи, зарисовки с выставок и вернисажей. Возможно, это было связано с тем, что прессу в России, видимо, по инерции с прошлых времен воспринимали чересчур всерьез. Тут до сих пор в спорах ссылались на рецензии, рейтинги, и Карлен быстро понял, что определенным образом влияет на культурный процесс в Москве. Он видел, как люди искусства, молодые и известные, откровенно искали встреч с ним, были признательны, если он упоминал их работы в своих репортажах, даже мимоходом.

Представилась возможность наработать себе имя как специалисту по русской культуре, а это во все времена дорогого стоило.

На Западе высоко ценится жанр интервью со звездами искусства. Там, чтобы подготовить такой материал, газете надо солидно раскошелиться, да еще придется побегать за звездой не одну неделю, а потом, если интервью состоялось, надо еще десятки раз согласовывать каждую реплику, каждое слово. В Москве таких проблем со звездами русского искусства у него просто не было, и он старался сделать как можно больше репортажей, чтобы показать хозяевам газеты, да и всем своим читателям, что он повсюду вхож и со всеми на короткой ноге. Впрочем, он не слишком-то и привирал. Здесь, в России, люди с мировым именем млели от одного предложения сделать интервью для влиятельной американской газеты "Лос-Анджелес таймс" – к этому он никак не мог привыкнуть, но, понятно, виду не подавал.

Но какую бы активность Карлен-Норман ни развивал в своей журналистской жизни, он не забывал главного задания, того, ради чего он приехал в Россию. Татлян прекрасно понимал, что его настоящие хозяева из ЦРУ плевать хотели на любые его сногсшибательные репортажи о духовной жизни в обновленной России. Для них было главное, чтобы он искал и нашел фальшивомонетчиков, которых, оказывается, на воровском жаргоне тут называют "граверами", а иначе его немедленно отозвали бы назад, поставив крест на его будущей карьере. А Карлен Татлян гордился тем, что новая родина доверила ему столь ответственное задание. Попытался Норман прощупать следы фальшивых долларов через банки, но быстро понял, что там подобного учета не ведут, а если в банк и попадет какая-нибудь партия подделок, то там вряд ли станут поднимать шум. Скорее всего, при случае, сбагрят их кому-нибудь другому или же реализуют через сеть меняльных контор, где доллары покупают провинциалы или челноки из ближнего зарубежья. Так что на государственные службы Карлен рассчитывать не мог. Оставалось уповать, как и принято в России, на удачу, на случай. Но зная стиль работы своего ведомства, где все строится на анализе и расчете, прогнозе и научной гипотезе, Норман, конечно, не мог признаться, что ищет наобум, методом тыка и надеется на авось.

Все разведки мира одинаковы, там служба оценивается по конечному результату, а приближение к результату порой растягивается на годы, десятилетия, зато промежуточная деятельность итожится по бумагам: отчетам, рапортам, планам – тут ЦРУ, ФБР, КГБ, ФСК вполне можно сравнить с любой бюрократической конторой, изводящей горы бумаги, чтобы показать свою нужность. Точно так же толок в ступе воду и Карлен-Норман: слал за-просы, докладывал о планах и перспективах, просил уточнить данные на интересующих его людей, проконтролировать лиц, выезжающих на Запад по делам, благо, ныне люди тысячами летают и в Европу, и в Америку, и среди них подозрительно ведущих себя тоже было с избытком.

Но Норман требовал и получал из центра крайне необходимую для его поисков информацию. На месте, в Москве, сориентировавшись, он понял: чтобы нащупать след фальшивомонетчиков, надо иметь всегда под рукой свежайшие сведения о подделках, выплывавших в любой части света. Карлен считал, что всякий центр по выпуску фальшивых банкнотов постарается непременно реализовать их через Россию, через Москву. Ведь теперь весь мир знал, что в белокаменной крутятся шальные миллиарды, триллионы и что на всем постсоветском пространстве предпочитают наличные доллары, не доверяя вороватым банкам, счетам или пластиковым карточкам. Как эквивалент короткому и ясному на Западе слову "кеш", что значило "наличные", тут с перестройкой появилось новое слово – "нал". Россия была единственной страной в мире, где огромные наличные суммы не вызывали ни удивления, ни подозрения. За год жизни в Москве у Нормана сложилась внушительная картотека выявленных фальшивых долларов, и его молодая память, как считалочку, могла назвать наизусть номера и серии, изготовленные во Вьетнаме и Китае, Италии и Израиле, Колумбии и Венесуэле, Америке и Англии. Норман абсолютно точно знал, какой след обрубили навсегда, – это чаще всего случалось, когда работали одиночки, хотя иногда закрывали и целые подпольные валютные цеха.

Американцы прекрасно понимают, что значит доллар в их притязаниях на роль единственной мировой супердержавы и в их глобальной финансовой экспансии на все континенты, оттого постоянно по всему миру идет непрерывная жесточайшая борьба с фальшивомонетчиками, на это брошены лучшие силы и колоссальные средства. За многолетнюю историю борьбы с этим злом ЦРУ систематизировало основные технологии, применяемые в той или иной стране. Скажем, долларам, изготовленным в Латинской Америке, свойственны одни погрешности, в Польше и Венгрии – уже другие, а в Ливане и Ливии – третьи, они имеют, если можно так выразиться, свой национальный колорит. И эту тайную специфику фальшивых денег Карлен-Норман тоже знал отлично, пройдя основательную подготовку дома, в Иллинойсе. Правда, с развитием научно-технической мысли, с появлением цветной копировальной техники, компьютеров, высоких технологий в полиграфии "национальные" черты фальшивых банкнотов начали стираться, и недостатки стали общими, интернациональными, что значительно затрудняло борьбу с ними: банкноты теряли свою "географию", которая раньше значительно облегчала поиск "граверов". Имел Норман в своем досье данные и фотоснимки всех выдающихся фальшивомонетчиков, если же те находились в тюрьме, он точно знал срок освобождения, а с выходом на волю получал и последние их фотографии. "Граверы" обычно народ немолодой, битый, и время, проведенное в заключении, их сильно меняет. Ни Карлен-Норман, ни его хозяева не исключали, что с невероятно разросшейся мощью русской мафии боссы преступного мира Москвы, да и других крупных городов могут пригласить известных "специалистов" в этой области на российскую территорию. Тем более что здесь, на месте, и с реализацией полегче: через взятки государственным чиновникам, которые нынче меньше "лимона" не берут, можно раскидать значительную часть продукции. Потому, бывая в казино или дорогих ресторанах, Карлен внимательно всматривался в людей, вокруг которых происходила суета, возня, мельтешение лиц, персон с явно уголовным прошлым. И это не было умозрительной теорией – в некоторых странах благодаря хорошей агентурной сети охотников за фальшивомонетчиками так и выявлялись подпольные валютные цеха. Правда, Карлену еще ни один "гравер" из картотеки на глаза не попался, а вот крупного наркодельца из Колумбии, за которым охотилось ЦРУ, он неожиданно встретил в Москве, в ресторане гостиницы "Националь". Об этом он тут же поставил в известность своих в посольстве США, сразу же позвонив из холла гостиницы, потому что такие удачи крайне редки. Американцы молниеносно связались с ФСБ, и гонца колумбийской мафии, приехавшего наладить контакт с коллегами в России или уточнить русский коридор для наркотиков, взяли сразу же после ужина.

В картотеке Татляна имелись фотографии не только выдающихся аферистов, но и тех, кто был задержан с крупной суммой фальшивок. Эти люди тоже часто давали ориентиры прохождения подделок. В ЦРУ анализировалась вся мировая печать, где сообщались любые сведения или намеки о подделке американской валюты и даже о просто крупных наличных суммах, выплывших где-либо. И наиболее интересные, существенные из них он всегда получал на свой компьютер, с просмотра этих новостей он и начинал каждое свое утро.