Текст книги "Поле битвы - Россия!"

Автор книги: Ральф Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Козлов кожей чувствовал унижение, граничившее с настоящей физической болью, которое испытывали все советские офицеры, ожидая, когда американцы наконец наклюются за столом, оставив его после себя в таком состоянии, что к нему было уже стыдно подходить. И тогда, с виноватым видом, советские офицеры стали бочком подбираться к деликатесам. Козлов подозревал, что для некоторых из младших офицеров сегодня представилась первая в жизни возможность – а может быть, и последняя – попробовать знаменитые русские лакомства. В тягучие утренние часы Козлов едва сдержался, чтобы не ударить молодого капитана, украдкой взявшего с тарелки недоеденную американцами еду.

«Да, – снова сказал себе Козлов, – американцами есть за что восхищаться. Даже завидовать. Но их невозможно любить».

Полковник Тейлор произвел на него впечатление классического американского боевого командира, несмотря на всю необычность его биографии. Он казался деловым, бесчувственным, бессердечным до жестокости. Даже его изуродованное шрамами лицо было лицом воина, лицом индейского вождя, разукрашенным для устрашения врагов. Козлов всегда скованно чувствовал себя в присутствии Тейлора, вечно ожидая, что тот вдруг вскинется и обвинит его в неточности или медлительности перевода или прямо в лицо назовет его лжецом. Как правило, Козлов выделялся среди других офицеров самообладанием, удачливостью, щедростью на обещания и раскованностью в присутствии генералов и прочего высокого начальства. Но этот Тейлор обладал даром выбивать его из колеи одним случайным взглядом. Высокий человек со шрамами из детских кошмарных снов. При всей своей серьезности, американский полковник оставался неизменно вежлив, даже предупредителен. Однако Козлов всегда чувствовал при нем, что вот-вот совершит что-то невообразимо глупое или смешное.

Козлов в свое время ознакомился с секретным досье на Тейлора. Родился в апреле 1976 года. Окончил в 1997 году Военную Академию США. Занимался легкой атлетикой, показывал прекрасные результаты в беге. Отличный наездник. Учился хорошо. Ветеран злосчастной африканской кампании, проделавший почти легендарный переход по диким районам Заира. Перенес болезнь Рансимана, сохранив здравый ум, но оставшись с многочисленными шрамами. От пластической операции отказался. Тут Козлов запнулся, вспомнив о своих собственных молодой жене и ребенке, что умерли без должной медицинской помощи, без лекарств. Снова перед его мысленным взором предстали их воспаленные глаза, полные укора. Потом их образ ушел, оставив только боль, гораздо более острую, чем от его больных зубов.

Тейлор не женат. Молодым лейтенантом, до Заира, он здорово погулял, но шрамы на лице положили решительный конец его любовным похождениям.

Козлов мысленно перелистал страницы досье. Да, еще, конечно, была та маленькая шлюшка, сотрудница Объединенного разведывательного управления. Женщина, переспавшая в Вашингтоне со всеми, кроме сотрудников советского посольства. Но это произошло в жизни Тейлора совсем недавно, и, несмотря на шутки и сплетни, гулявшие по Вашингтону, Козлов сомневался, чтобы такая интрижка могла привести к чему-то серьезному. Он не мог себе представить, чтобы какую-нибудь, пусть даже самую легкомысленную, женщину могло связывать с Тейлором больше, чем несколько часов его нескладной жизни. И даже тогда им пришлось бы первым делом выключить свет.

Но если карьера Тейлора-любовника оказалась короткой, то как солдат он завоевал внушительную репутацию. Аскет в личной жизни. Не курит, пьет мало. Фанатичный спортсмен, хотя по природе не атлет. Не охотник, не рыболов, хотя якобы увлекается альпинизмом. При всей своей внешней свирепости, умен и интеллигентен. Для американца очень хорошо начитан. Помимо профессиональной литературы любит на досуге почитать классическую американскую прозу, особенно Марка Твена, Мелвилла, Хемингуэя и Роберта Стоуна. Против списка его любимых книг стоит карандашная пометка – все они об изгоях, об одиночках. Получил научную степень в области электроники и теории информатики – хотя вышеперечисленные науки не входят в число его личных интересов. Его обошли стороной все кампании по сокращению штатов, так обескровившие армию США. В годы эпидемии болезни Рансимана командовал сначала воздушно-десантной ротой, а потом батальоном в Лос-Анджелесе, где он одновременно подтвердил свою репутацию отличного солдата, выучил испанский язык и написал критический разбор американской интервенции в Заире, такой безжалостный, что его чуть не уволили. В конечном итоге, однако, дело кончилось его внеочередным повышением в чине. Кадровая политика в американской армии – вещь совершенно непредсказуемая.

Тейлор принимал активное участие в военной реформе армии США, когда вновь взвились знамена былых десантных полков, теперь сменивших прежние тяжеловесные, малоподвижные дивизии и корпуса. Крупный специалист в области тяжелых вооружений и соответствующих военных технологий, Тейлор тем не менее получил назначение в Мексику, где командовал оперативной группой. Тогда США пытались остановить войну, пылавшую у их южных границ. Прибыв на место вскоре после бойни в Тампико, Тейлор воспользовался недавно введенным правом контроля над прессой, для того чтобы не допускать журналистов в район своих операций – сперва в Сан-Мигель де Альенде, а позже, при очередном повышении, – в Гвадалахару. Эта часть досье была испещрена вопросительными знаками – аналитики ГРУ пытались понять секрет его успеха. Он нарушал все правила, поступал вопреки всяким ожиданиям и завоевал славу беспощадного мастера горных боев. Его подчиненные применяли и вертолетные десанты, и всеми позабытые кавалерийские налеты и один за другим уничтожали отряды мятежников, многие из которых мало чем отличались от обычных банд, в то время как другие представляли собой патриотические силы, вооруженные с помощью японцев. Как правило, его очень хорошо принимало местное население, хотя, по идее, оно должно было поддерживать повстанцев. Никто из советских аналитиков так и не решил это диалектическое уравнение.

Этот убийца, любитель хороших книг, этот изуродованный шрамами человек, ставший идеальной военной машиной, вернулся в США, чтобы принять командование над только что реорганизованным и переоснащенным Седьмым десантным полком, размещенным в Форте Райли, штат Канзас. Подразделение имело на вооружении какие-то новые боевые системы, подробности о которых советской разведке были еще не ясны, хотя американцы и планировали операцию на тех же картах, что и соратники Козлова. Тейлор вступил в должность только девять месяцев назад, большую часть из которых он провел в Вашингтоне, проходя утверждение на различных комиссиях. А затем Советский Союз тайно обратился к Соединенным Штатам с просьбой о помощи перед лицом возросшей угрозы его существованию.

Но почему же, в конце концов, все эти люди находятся здесь? Почему Соединенные Штаты ответили положительно? Козлов не сомневался, что бескорыстная помощь народу Советского Союза не являлась их истинной целью. И они не стремились прибрать к рукам природные богатства Западной Сибири, ибо они практически вытеснили японцев из Латинской Америки, а вновь открытые там месторождения вполне удовлетворяли нужды США. В равной степени он не верил, что американцы руководствовались чувством мести – против извечно неуправляемых и кровожадных иранцев или даже против японцев, чей силуэт так явственно проступал за спинами мусульманских исполнителей их имперских планов. В конечном итоге Козлов остановился на мысли, что его страна просто стала испытательным полигоном для нового поколения американских вооружений, не более того.

Зубы болели так сильно, что ему хотелось руками вырвать их из десен. Когда же это кончится? Когда это все кончится?

– Черт с ними, с американцами, – решил он. – Наплевать, почему они здесь. Главное, чтобы их оружие сработало.

***

Майор Мануэль Ксавьер Мартинес стоял рядом с Тейлором у разоренного стола с закусками и отправлял в рот какие-то объедки, с тоской вспоминая о полевом завтраке. Офицеры обсуждали кое-какие проблемы взаимодействия. Чтобы не быть подслушанными, они говорили по-испански, и, несмотря на усталость, начальник службы тыла не мог не подмечать забавность ситуации. Обычно он обращался к Тейлору «Хефе» ‹Шеф, начальник (исп.)›, но это была всего лишь их общая шутка. Вообще-то Тейлор говорил поиспански правильнее, чище и точнее, чем он сам. В жилах Мартинеса текла мексиканская и американская кровь, но главным для него языком, языком его образования и привязанностей, являлся английский. Его испанский, по существу, был местным диалектом его молодости в Сан-Антонио, отлично подходившим для трепотни с приятелями на перекрестке, но недостаточным для выражения сложных лингвистических понятий. При разговоре Мартинес разбавлял поток своих испанских фраз гораздо большим количеством английских военных терминов, чем хотелось бы его командиру – чистокровному англосаксу.

– Я все еще вижу два момента, где могут возникнуть проблемы, сэр, – рассуждал Мартинес. – И заметьте, я говорю только о снабжении. – Он посмотрел через всю задымленную комнату на Мерри Мередита, сидевшего за переносной станцией и с усталым видом читавшего вновь поступающую разведывательную информацию. – Не хотел бы я оказаться на месте Мерри.

– Мерри справится, – откликнулся Тейлор.

– Да. Я знаю, Хефе. Но главное не в том, что они – просто кучка лживых подонков. Меня возмущает, как они с ним обращаются. Взять хотя бы того подполковника с гнилыми зубами. Боже, он ведет себя как шериф из Алабамы 50-х годов прошлого столетия. – Мартинес покачал головой. – А Мерри это так обидно. Он так втюрился в их вонючую русскую культуру.

– Мерри бывал и в худших переделках. А тебе просто повезло, что они принимают тебя за грузина или армянина.

– Я никак не могу добиться от них ни одного прямого ответа, – пожаловался Мартинес. – Здесь хуже, чем в Мексике.

– В Мексике были еще цветочки, – заметил Тейлор.

– Тем больше причин, почему я хочу, чтобы они вели честную игру.

– Они не могут, – пояснил Тейлор с удивительным терпением в голосе. Мартинес не уставал поражаться его спокойствию. – Они не могут сказать нам правду об общей ситуации, ибо сами ее не знают. Вслушайся в их разговор, Мэнни. Они в растерянности и смертельно напуганы, но пытаются при этом сохранить лицо. Их мир разваливается на глазах, но они искренне хотят дать нам все, что у них есть.

– Проблема в том, чтобы выяснить, что именно у них есть, – откликнулся Мартинес. Он запил сухое печенье глотком безвкусной минеральной воды. – Ну ладно. Первым делом поговорим о топливе. Своего нам хватит на всю операцию. Но к ее концу наши ««М-100»« останутся практически с пустыми баками. Судя по стрелкам, что нарисовал Счастливчик Дейв, Первой эскадрилье предстоит особенно долгий путь. Наш собственный резервуар не удастся пополнить еще дней пять-шесть, учитывая состояние их железных дорог.

– Итак, какое решение принимает Мартинес? – спросил Тейлор. Его лицо, лицо языческого ангела смерти, к которому Мартинес только сейчас начал привыкать после многих лет совместной работы, оставалось невозмутимым.

Мартинес улыбнулся:

– Неужели я настолько предсказуем?

Тейлор кивнул. Признак усмешки мелькнул на мертвых губах.

– Ну, – начал Мартинес, – у советских есть один вид топлива, почти не уступающий «Джи-Пи-10». И их паренек утверждает, что может организовать его поставку. Конечно, в их топливе часто оказывается много посторонних примесей. Придется проверять все до последней капельки. Но если мы сможем заставить их доставлять горючее своевременно, то мое предложение состоит в следующем: выполнить операцию на их топливе и законсервировать наше. – Не обременяя Тейлора ненужными мелочами, он коротко пояснил прочие преимущества своего плана. Поскольку запасы их собственного горючего уже закачали в большие стационарные заправщики, появится возможность сэкономить время на перевозке и перекачке. К тому же удастся сохранить независимость в ходе боевых действий.

– А ты уверен, что с их топливом мы все не свалимся на землю?

– Уверен, – ответил Мартинес, хотя эта мысль тоже не давала ему покоя. – Мы можем контролировать его качество. Когда их горючка чистая, ее состав полностью отвечает нашим требованиям. Впрочем, я не особо беспокоюсь о двигателях. Другое дело – определение границ района боевых действий.

– Ясно. Продолжай. Ты говоришь о двух вопросах, в которых могут возникнуть сложности.

– Да, Хефе. Тебе и Счастливчику Дейву, наверное, предстоит тут разбираться. У этих ребят болезнь – они все прирожденные централизаторы. Мой визави желает сконцентрировать все предметы снабжения в одном большом комплексе складов. Черт-те где, в конечном пункте операции. Он утверждает, что так хочет генерал, иначе, мол, они не смогут гарантировать охрану складов. Логика на них не действует. А от слова «децентрализация» у них начинаются судороги. – Мартинес покачал головой. – Мы на все смотрим по-разному. Они беспокоятся за охрану на земле. Ну, сам знаешь: «Стой, кто идет», и все такое прочее. А меня заботят ракеты и воздушные налеты. Ведь если, как они хотят, собрать все в одну большую кучу, одного удачного попадания хватит, чтобы вывести нас из игры.

Впервые за все время тень озабоченности пробежала по лицу Тейлора. Испещренные шрамами брови сошлись на переносице.

– Я думал, мы здесь уже добились полной ясности. Мы договорились, что у каждой эскадрильи будет свой собственный район рассредоточения. Хейфец уже обозначил их на карте.

– Но Счастливчик Дейв толкует им одно, а они ему – совсем другое. По их мнению, из нашей договоренности вовсе не следует, что каждой эскадрилье полагается собственное независимое место размещения средств обеспечения.

Мартинес заметил, что глаза Тейлора блеснули холодным огнем. Старик, как и все остальные, прозевал потенциальную проблему. Мартинес пожалел, что не смог разрешить конфликт самостоятельно. Он уже достаточно хорошо изучил Тейлора и знал, что тот теперь станет безжалостно казнить себя за то, что не предугадал возможной неувязки. Мартинес не знал другого человека, другого солдата, который был бы настолько строг к себе. С ним не шли ни в какое сравнение даже Мерри Мередит, Счастливчик Дейв и прочие члены Клуба любителей самоистязаний Седьмого десантного.

В своей жизни Мартинес встречал не так уж много героев. Но на свое счастье, он не восхищался крутыми ребятами с перекрестков его родного Сан-Антонио – такими же полудетьми, полувзрослыми, как и его неизвестный отец, а его юность и молодость прошли в борьбе за право чувствовать себя лучше окружающих, за то, чтобы все поняли: парнишка из мексиканского гетто может их всех заткнуть за пояс. Оценки – так уж лучше всех, английский – правильнее, чем у всех. Поощрительная стипендия не только позволила ему продолжать обучение, но и доказала, что он такой же американец, как и все англосаксы. Он не желал, чтобы его принимали за кого-то другого, чтобы кто-нибудь мог отнести его не к самой высокой категории. Когда он навещал мать, то отказывался говорить по-испански и даже есть мексиканскую пищу, которую она готовила специально к его приезду. И уже став капитаном, он истратил все свои сбережения на то, чтобы купить ей солидный буржуазный дом в респектабельном северо-западном пригороде Сан-Антонио, пусть даже еще многие годы ему предстоит выплачивать за него взносы. То был его триумф, шаг огромной важности. Однако после многочисленных неудачных попыток дозвониться домой и поговорить с преждевременно состарившейся женщиной, он вернулся на грешную землю. Изнывая от беспокойства, он наконец отыскал-таки ее по телефону своей тетки. И его мать плакала в трубку, клялась, что любит новый дом и бесконечно гордится сыном. Вот только дом он такой большой и пустой и находится так далеко от всех ее знакомых. И соседи там не говорят по-испански. Потому-то она и переехала назад в мексиканский квартал, в квартиру сестры. Туда, где она чувствует себя в своей тарелке. С тех пор дом стоял заброшенный, за исключением тех редких случаев, когда Мэнни приезжал в отпуск. Он стал воплощенным в камне напоминанием о границах возможного, которые нельзя переступить, о поражении, которое потерпел молодой человек, не знавший в жизни героев.

А потом появился Тейлор. Мартинес не любил всуе употреблять слово «герой». Но решись он применить его к кому-либо, в первую очередь его выбор остановился бы на этом необычном полковнике, что сейчас стоял рядом с ним у разоренного стола с закусками.

Тейлор в Мексике интуитивно понял и использовал местные условия гораздо лучше, чем его начальник тыла, в чьих жилах текла мексиканская кровь. Гражданские ученые и специалисты-советники, прикомандированные к Тейлору, читали ему лекции о нехватке продовольствия у населения и о различного рода дефицитах, связанных с хронической бедностью страны. А Тейлор, презрев все инструкции, выгнал их всех взашей из своего сектора. Он отлично понимал необходимость удовлетворить минимальные запросы местного населения в продуктах питания. Но, прежде всего, он почувствовал тягу мексиканцев к театральности. В своих нелепых серебряных шпорах Тейлор всегда первым выпрыгивал из вертолета. Он объезжал каньоны на великолепном черном жеребце и не сгибал головы там, где остальные карабкались на четвереньках. Мартинес знал чувство страха, и он не верил, что среди нормальных людей может найтись абсолютно бесстрашный человек. Но Тейлор бесспорно прятал свой страх лучше всех остальных – например, когда в одиночку въезжал на «джипе» в города, где представители дружественного США временного правительства висели на столбах, зияя отсутствующими частями тела. Он выжимал все возможное из своего живописного уродства, жил на маисовых лепешках и бобах, чтобы иметь возможность эффектно отдавать свой паек вдовам и сиротам. Словом, Тейлор презрел все правила поведения джентльмена с целью добиться той живописности, которой прежде всего жаждала измученная Мексика. Его называли показушником, жуликом, психом, грязным сукиным сыном, но никто не мог повторить его успехи. Тейлор с одинаковой легкостью подстраивался под менталитет мексиканского крестьянина и лос-анджелесского громилы. Тейлор скрывал свой ум и тонкое знание языка под жестким, даже грубым лексиконом, который его подчиненные ожидали услышать от командира. Майор Мануэль Ксавьер Мартинес не верил в героев. Но он не был уверен, что когда-нибудь сможет стать таким человеком, как полковник Джордж Тейлор.

– Мэнни, – проговорил Тейлор, – как хорошо, что ты не дал мне завалить всю операцию. Мне следовало бы добиться от этих чертовых русских четкого объяснения, что именно они понимают под «рассредоточением сил». – Полковник говорил сердито, но весь его гнев был направлен против себя самого. – Я хочу быть абсолютно уверенным, что когда наши ребята станут возвращаться после боевого задания, они найдут на базе топливо, боеприпасы, консервы, бинты и вообще все, что им может потребоваться. Словом, все, что положено.

– Да, все, что положено, – повторил Мартинес. Ему очень хотелось порадовать этого человека, хорошо помочь ему, и в то же время ему было совестно опять обращаться к нему за содействием. – Боюсь, тебе самому придется решить этот вопрос с Ивановым, Хефе. Он здесь главный, а Козлов боится принимать самостоятельные решения. Он считает меня сумасшедшим из-за того, что я хочу рассредоточить наши материальные средства, и вдвойне сумасшедшим, потому что я критикую решение генерала.

Тейлор кивнул:

– Хорошо, Мэнни. Давай-ка подхватим Дейва и Мерри и еще разок поворкуем с нашими русскими братиками.

Мартинес улыбнулся:

– И еще разок позволим этому славному Козлову подышать нам в лицо. – Он бросил взгляд на маслянистое печенье, которое он машинально взял с тарелки. Оно было таким неаппетитным, что он не донес его до рта.

Мартинес почувствовал на себе взгляд Тейлора. Полковник глядел на него так пронзительно, что его рука с печеньем застыла в воздухе, словно повинуясь приказу волшебника. Глаза двух офицеров встретились, и майор поразился, насколько серьезным был взгляд его командира.

– Съешь его, – тихо произнес Тейлор голосом сухим и бесстрастным, как горная пустыня. – А потом – улыбнись.

***

Майор Говард Мередит, для друзей просто Мерри, почти забыл, когда люди в последний раз обращали внимание на цвет его кожи. Хотя русские и не были откровенно грубы, но они разговаривали с ним с едва скрытым пренебрежением. Он один-единственный из старших офицеров американского полка говорил по-русски, но тем не менее его коллега явно предпочитал общаться через переводчика с его белокожим подчиненным.

Мерри Мередит не слишком страдал. Ему в жизни довелось побывать в гораздо худших ситуациях. Однако он не мог не испытывать некоторую грусть. Его еще давно предупреждали о том, что русские – расисты, но он верил, что для него будет сделано исключение. Хотя бы из уважения к Пушкину. Из всех присутствовавших здесь американцев он один читал русскую классику. Он знал названия картин Репина и даже когда они были написаны. Ему казалось, что из своих соотечественников он один понял ту железную цепочку неизбежностей, что привела этих людей к нынешней трагедии. Он даже знал названия и составные части многочисленных закусок, которые хозяева, явно с огромным трудом, наскребли для сегодняшней встречи. И тем не менее всякий раз, когда он подходил к столу, русские бросали на него недовольные взгляды, словно его темная кожа могла испачкать еду.

Расовой дискриминации не было места в университетском городке, где беззаботно прошла его молодость, а за годы, проведенные в Уэст-Пойнте, он сам научился отгораживаться от подобных предрассудков. Армия же испытывала такую нехватку способных людей, что их национальные, этнические и социальные корни никого там не волновали. Только позже жизнь впервые заставила его посмотреть на свое отражение в зеркале.

И вот теперь, через много лет после того ужасного дня в Лос-Анджелесе, он оказался рядом с советским полковником, который видел в нем всего лишь относительно высокоразвитое животное. Начальник советской разведки посвящал его в тонкости построения армии противника и ситуации на фронте так, как если бы разговаривал с ребенком, и Мередиту постоянно приходилось вызывать в памяти образ и пример Тейлора, чтобы удержаться от того, чтобы словами, а то и действием не оскорбить пузатого полковника. Самое обидное, что тот явно знал меньше Мередита о противнике и даже о положении собственных войск, а то немногое, что было ему известно, уже давно и безнадежно устарело. Благодаря постоянно обновляющейся разведывательной информации, что звучала в его наушниках и появлялась на экране переносного компьютера, Мередит знал, что боевая обстановка ухудшалась с каждым часом. И, однако, похоже, полковника Козлова интересовала только демонстрация своего этнического превосходства.

Мередит с облегчением увидел, как Мэнни Мартинес прервал свой тет-а-тет с Тейлором и направился к столу, переоборудованному в разведывательный отсек.

На лице Мартинеса сияла ослепительная улыбка, резко контрастировавшая с царившей в помещении атмосферой умственного и физического истощения.

– Простите, сэр, – извинился Мартинес перед бочкообразным советским полковником, со своей указкой, напоминавшей дирижерскую палочку, скорее походившим на руководителя уличного оркестра. Потом он повернулся к Мередиту: – Мерри, наш Старик хочет, чтобы ты поприсутствовал на одной маленькой беседе. Можешь освободиться на минутку?

Мередит испытал восторг школьника, которому вдруг разрешили прогулять уроки. Он спешно извинился перед полковником по-русски и оставил своего зама страдать во имя армии Соединенных Штатов Америки.

Лавируя между столами, Мередит почувствовал, что улыбка Мэнни оказалась заразительной.

– Ну что ты оскалился, придурок? – поинтересовался Мередит у приятеля.

Мэнни улыбнулся еще шире:

– Это все еда. Ты должен ее попробовать.

– Уже пробовал, – ответил Мередит. Хотя умом он и понимал, каких усилий стоило организовать такой буфет и что все в нем – относительно высокого качества, он все же не мог поверить, что Мэнни действительно понравились закуски. Все его попытки убедить остальных офицеров отдать им должное безнадежно провалились. – Да брось, ты меня разыгрываешь.

– Только не я, брат. Еда потрясающая. Хочешь, спроси у Старика сам.

Мередит решил, что тот шутит, и, хотя так и не понял юмора, не стал больше ничего выяснять. Протискиваясь мимо последнего рабочего стола, он зацепил грубыми шерстяными брюками за край лежащей на нем кальки со схемой и сбросил на пол несколько маркеров.

– Классный же ты был, видать, защитник, – заметил Мэнни.

Мередит с приятелем быстро подобрали упавшие инструменты с беспорядочно разбросанных по полу компьютерных распечаток и извинились перед измученным капитаном, чья работа пошла насмарку. Когда друзья распрямились, перед ними стоял полковник Тейлор, а также генерал Иванов, Козлов и еще один русский, в котором Мередит признал коллегу Мэнни. Через минуту подошел Счастливчик Дейв Хейфец и советский офицер, заместитель по планированию.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Мередит передвинулся так, чтобы не оказаться лицом к лицу с Козловым. Тот был вполне привлекательным человеком – пока не открывал рта, полного обломанных гнилых зубов, от вида которых хотелось зажмуриться.

Его дыхание смело можно было квалифицировать как самое грозное наступательное оружие, имевшееся в арсенале русских. Мередит сочувствовал Козлову, ибо тот явно являлся первоклассным офицером и изо всех сил старался, чтобы все шло как надо. Но его сочувствие не шло настолько далеко, чтобы терпеть его дыхание.

И без того в комнате стояла вонь, и воздух висел неподвижно, тяжелый, как одеяло. Грубая ткань советской формы, которую носили все присутствовавшие, стала еще жестче от засохшего пота. Мередит не чувствовал уверенности, что его желудок выдержит дурной запах изо рта Козлова, учитывая поздний час, недосыпание и тяжелый груз жирной, нездоровой русской пищи.

Тейлор подвел их всех к карте во всю стену и бросил быстрый взгляд на Мередита, выясняя, готов ли тот переводить.

– Похоже, – начал Тейлор, – что мы так торопились, что наши советские союзники не успели понять одну маленькую вещь…

Перевод давался легко. Мередит отлично знал, в каком тоне хотел говорить Тейлор – как всегда, в единственно нужном. Общаясь с уличной ли шпаной, с мексиканскими ли бандитами, с сенаторами или советскими генералами, Тейлор не уставал восхищать Мередита верным выбором не только слов, но и голосовых оттенков, которые помогали ему наилучшим образом воспользоваться предубеждениями собеседников.

А интересно, что советские думали о самом Тейлоре? Мередит приметил, что мало кто из советских офицеров носил на лице отметины болезни Рансимана. В то же время он знал, что Советский Союз пострадал от эпидемии еще больше, чем Америка, но, похоже, у них существовали некие негласные правила, не допускавшие до высоких должностей и званий сильно изуродованных людей. Мередит часто гадал, не является ли это просто-напросто еще одним проявлением извечного пристрастия русских военных к показухе.

Он попробовал представить себе, каким кажется Тейлор впервые увидевшим его людям. Трудно, конечно, оставаться объективным, проработав с человеком столько лет и испытывая к нему такую глубокую, хотя и не высказанную вслух, привязанность. Даже в Соединенных Штатах 2020 года Тейлор скорее мог оказаться жертвой предрассудков, даже объектом примитивного животного страха, чем хорошо одетый, без единого шрама выходец из буржуазной среды, которому по случайности досталась кожа цвета молочного шоколада. Мередит порой задумывался, станут ли русские судить о его командире тоже только по внешним данным.

– … и мы хотим решить все проблемы в атмосфере открытости и взаимного доверия, – перевел Мередит.