Текст книги "Жатва"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава II

Незнакомец поджидал ее на лестничной площадке, посматривая через открытую дверь в гостиную, где ярко горевший в камине огонь разгонял сгущающийся сумрак.

Она жестом пригласила его сесть в кресло, и он устало опустился в него, вытирая покрытый испариной лоб. Она подошла к окну и, прежде чем зажечь свет, закрыла ставни.

Когда Анжель ударила кремнем по кресалу, незнакомец произнес:

– Мадемуазель, как я могу отблагодарить вас?

Хотя он еще слегка задыхался, но самообладание вернулось к нему, его голос звучал приятно и напомнил ей голос другого человека, она только не могла вспомнить, кого именно.

– В этом нет необходимости, гражданин. Я сделала не более, чем должна сделать любая женщина, оставшаяся женщиной посреди всего этого. Вы обратились ко мне как к девушке, гражданин, но я замужем.

– Извините, мадам.

Незнакомец поднялся. Теперь он уже был вполне в состоянии не сидеть, когда она стоит.

– Однако не называйте меня и так, – снова поправила она его.

– Еще раз простите, гражданка, – сказал он. – Я подумал, что, поскольку вы предоставили мне убежище…

– То я могу быть не республиканкой. Вы ошиблись. Я жена солдата Франции.

Он учтиво поклонился. Ей это не понравилось, а еще ей показалось, что этот человек неискренен.

– Вашему мужу, гражданка, можно позавидовать, и его следует поздравить.

Не отвечая, она зажгла свечи, потом подошла к очагу и занялась горшком.

– Они еще не ушли, гражданка, – произнес он, и эта фраза прозвучала скорее как вопрос, нежели как утверждение.

– Уйдут, – ответила она. – Вам нечего больше бояться. – Затем переменила тему – Ядала вам салфетку с кое-какими вещами.

– Она здесь, на столе, гражданка.

Она обернулась, посмотрела на стол, а потом перевела взгляд на беглеца. Некоторое время они стояли лицом к лицу при желтом мерцании свечей, в полном молчании глядя друг на друга широко раскрытыми глазами.

– Вы! – наконец воскликнула она.

– Анжель! – одновременно вскрикнул он.

Они снова застыли в оцепенении, разглядывая друг друга. Теперь она поняла, что показалось ей таким странно знакомым в его флегматичной манере говорить. Колесо времени повернулось вспять. Он почти не изменился за десять лет, прошедшие с тех пор, как двадцатилетним юношей ухаживал за семнадцатилетней Анжель. Глядя на него, она возвращалась памятью в Бовалуар в Нор shy;мандии, где шевалье [16]

[Закрыть]де Сейрак – а это был он – распоряжался жизнью и смертью всех людей, он был волком, который безжалостно погубил бы ее, если бы не вмешался Видаль. Чтобы спасти ее, Видалю пришлось покинуть свое невеликое хозяйство, он увез ее туда, куда не могла проникнуть месть сеньора, никому не прощавшего сопротивление его воле.

Прошло десять лет, и, хотя это событие было самым значительным в ее жизни, однако штормы и бури последнего пятилетия, вызванные ими грандиозные пере shy;мены – перемены, в которых Видаль и его жена сыграли свою роль, – почти изгладили из ее памяти и затуманили эту историю.

– Вы! – снова сказала она после долгой паузы и рассмеялась, оценив иронию судьбы, ухитрившейся опять свести их спустя столько лет и при обстоятельствах, так разительно отличающихся от тех, которыми была отмечена их последняя встреча. В те давние дни он был пресле shy;дователем, а она – жертвой, искавшей защиты у честного крестьянина, которого любила. Теперь сам Сейрак стал беглецом, преследуемым, и именно у нее, а не у какой-нибудь другой женщины он искал укрытия и защиты.

Этот смех, резкий, немного издевательский, столь сильно диссонировал с ситуацией, что шевалье стало не по себе. Он заметался, и изумление в его взгляде сменилось настороженностью.

– Ты… Ты не выдашь меня? – запинаясь, проговорил он. – Ты не отомстишь мне за грех любви к тебе, Анжель, потому что это любовь толкнула меня…

– Еще одно слово о прошлом, – прервала она его голосом, полным нетерпения, – я открою ставни и позову ваших друзей снизу. – Она смерила его взглядом, полным холодного презрения. – Теперь вы в моей власти, месье шевалье, как некогда я была в вашей. Если вы хотите, чтобы я отнеслась к вам более великодушно, более милосердно, чем вы отнеслись ко мне, не будите непри shy;ятных для меня, ненужных воспоминаний.

На минуту он испугался этого царственного гнева, потом пожал плечами и безвольно уронил руки. Но вскоре стук захлопнувшейся внизу двери снова встревожил его. Грохот деревянных подошв по булыжнику прокатился вдоль улицы, а потом снова зазвучал хор нестройных голосов. Охота возобновилась. Они опять орали: «На фонари отправь аристократов!»

Голоса затихали или, скорее, растворялись и терялись в непрестанном реве кузниц Люксембургского дворца.

Сейрак облегченно вздохнул и сказал:

– Наконец-то они ушли. – Потом снова взглянул на нее, минуту помолчал и продолжил: – Поскольку я здесь нежеланный гость, естественно, мне придется откланяться. Мне остается только поблагодарить вас за то, что вы сделали для… незнакомого человека, и уйти. – Он снова сделал паузу, но она опять не ответила. Он слегка наклонил голову, как человек, покоряющийся неизбеж shy;ному. – Гражданка, – произнес он, – вы знаете, что мо shy;жет ожидать меня на улицах. Я не трус. Меня направлял лишь инстинкт самосохранения. Но если мне не повезет, я умру, не опозорив имени, которое ношу. На некоторое время благодаря вам, я был спасен. Но, возможно, только на некоторое время. Я по-прежнему считаю, что нахожусь в смертельной опасности. Вы поймете мое желание по shy;мириться с теми, кого я мог обидеть действиями или намерениями. Мне будет легче уйти, если я буду уверен в том, что вы простили меня за прошлое.

Конечно же, эти слова тронули Анжель. От враждеб shy;ности не осталось и следа. Но прежде чем она смогла ответить, распахнулась дверь и на пороге появился Видаль.

Сейрак сначала отшатнулся, узнав его. Потом он пришел в себя и стоял, полупрезрительно улыбаясь, в его глазах была заметна смертельная усталость.

– От Харибды прямо к Сцилле [17]

[Закрыть], – сказал он почти цинично. – Какая разница! Я устал от всего этого; устал от постоянных усилий сохранить замороченную голову на ненадежных плечах.

Видаль приближался. Он изумленно взглянул на Анжель.

– Так, значит, это была правда? – спросил он и коротко рассмеялся, вспомнив, как распинался перед толпой.

– Как видишь, – спокойно ответила она. – Но я не знала, кто он такой, когда впустила его в дом.

– И кто же это такой, кому ты дала убежище? – эхом откликнулся Видаль, явно заинтригованный.

Полковник снова взглянул на беглеца с любопытством, теперь уже внимательнее, и его суровое лицо потемнело. Он взял со стола свечу и поднял ее вверх, чтобы лучше разглядеть незнакомца. А когда узнал, из его горла вырвалось нечто подобное рычанию, и он поставил свечу на место.

– Бог не дремлет, шевалье де Сейрак, – мрачно про shy;изнес он.

Шевалье содрогнулся. Он счел, что теперь все пути спасения для него отрезаны, и решил предстать перед лицом судьбы в маске гордого безразличия. Он слегка усмехался, когда отвечал:

– Я полагал, что Республика отвергла такой пред shy;рассудок, как существование Бога.

– Но вы же представили мне доказательство, что он существует, и я вам в этом случае готов поверить, – возразил Видаль. Он помолчал минуту, потом спросил: – Вы можете назвать хоть какую-нибудь причину, по которой я могу не выполнить свой долг гражданина по отношению к вам?

– Не могу.

Тон, которым говорил Сейрак, был равнодушным до такой степени, что голос его звучал почти презрительно.

Видаль поклонился ему и повернулся к Анжель.

– Тогда, моя дорогая, остается только отдать этого милого человека на съедение львам.

– Жером! – Она побледнела и схватила мужа за руку.

– Что еще? Надеюсь, ты не собираешься предложить мне пожалеть его?

– Что было – то прошло. Кроме того, он не так уж и навредил нам. Ему ведь не удалось осуществить задуманное. Будем милосердны, Жером. Давай отпустим его с миром.

Муж посмотрел на нее и сказал с усмешкой:

– Отпустить его? Дать спастись этому волку? Но, определенно, тут распорядилась судьба, это она привела его именно к нам, а не в какой-нибудь другой парижский дом. – Он говорил почти грубо. – Шевалье оказался здесь, чтобы заплатить по старому счету. Воля судьбы вполне определенна. – Он взглянул на Сейрака. – Какие воспо shy;минания вы пробудили во мне! – сказал он, горько улыбаясь. – Дождливый день в марте – жерминале по календарю Свободы, – десять лет назад, когда мы с Анжель бежали из Бовалуара, преследуемые вашими громилами. Как бы они поступили со мной, если бы поймали? Как обошлись бы с ней? Вы пощадили бы нас? И тем не менее она умоляет меня пощадить вас! – Жером с горечью рассмеялся. – Это было в жерминале [18]

[Закрыть]– месяце сева. А сейчас мессидор – месяц жатвы. В яко shy;бинском календаре заключена ирония, очень подходящая к вашему случаю. Посеянное вами тогда придется пожать сейчас.

– Готов принять что угодно, только бы не слушать вас больше, – сухо ответил Сейрак, отвесив насмешливый поклон.

Видаль повернулся к окну, но Анжель снова загородила ему дорогу.

– Нет, Жером! Опомнись! – Ее голос дрожал, как будто она испытывала ужас. – У меня нехорошее пред shy;чувствие. Твоя безжалостность может принести нам беду. Ради Бога, пусть он уйдет. Мы отомстим ему благород shy;ством, понимаешь? Что он для нас, в конце концов? Пустое место. Отпусти его, Жером! Если ты меня любишь, исполни мое желание.

Видаль взглянул на жену. Его решимость была по shy;колеблена.

– Только из любви к тебе я хочу оплатить по этому счету.

– Оплати. Но не монетой месье де Сейрака. Рассчи shy;тайся добром за зло, Жером, – только поступив так, ты поступишь достойно, пусть он идет своей дорогой.

– Клянусь честью, я не так понимаю, что такое расплата, – проворчал он.

– И возмездие – тоже. К сожалению. Отпусти его. Ради Бога, дай ему уйти. Думаю, месье де Сейрак уже поплатился и будет расплачиваться до конца своей жизни.

– Ах, вот оно что! – этот аргумент Видаль понял. Ему стало ясно, что верхом милосердия с его стороны было бы отдать Сейрака преследователям, которые могли положить конец его страданиям.

– Ну что ж! Из любви к тебе, – сказал он. – Если ты просишь, пусть так и будет. В конце концов, как ты сказала, он действительно пустое место. – Видаль обернулся к Сейраку. – Гражданин, ваш путь свободен. Можете уходить.

– Благодарю вас за милосердие, – сказал тот, но взглянул при этом на Анжель. Потом поклонился, сделал шаг по направлению к двери и вдруг остановился, застыл и рухнул на пол.

Видаль растерянно посмотрел на жену и спросил:

– Что же теперь делать?

Она опустилась на колени рядом с потерявшим сознание Сейраком, взяла его за плечи и приподняла голову. Почувствовав влагу под рукой, она быстро отдернула ее.

– Он ранен! – воскликнула Анжель с нотками жалости в голосе.

Приступ слабости, ввергший шевалье в обморок, был непродолжительным. Как только Анжель договорила, Сейрак снова открыл глаза, похожие на черные провалы на прозрачно-бледном лице. Мгновение они были пустыми и бессмысленными, но постепенно оживились, и в них появилось любопытство, выдающее отсутствие ориентации в окружающей обстановке, следующее за возвращением сознания. Но когда взгляд шевалье упал на Анжель, все еще поддерживавшую его голову, он полностью пришел в себя.

– Извините, – произнес он. – Мне неприятно причи shy;нять вам беспокойство, но… – Сейрак с трудом улыбнулся.

Видаль тоже опустился на колени рядом с ним.

– Давайте осмотрим вашу рану, гражданин шевалье.

– Ерунда! Ничего страшного. Когда я сворачивал за угол, один из этих псов швырнул в меня нож. Небольшая царапина, я не обратил на нее внимание. Должно быть, я упал в обморок просто от слабости. Яне ел со вчерашнего утра.

Видаль был по сути добрым и великодушным человеком, и обморок Сейрака возбудил в нем жалость, отчасти заглушившую воспоминания о том, что произошло между ними в прошлом. Не понадобилось и вмешательства Анжель, чтобы он превратился в доброго самаритянина по отношению к давнему врагу.

Вдвоем Анжель и Жером Видаль помогли шевалье подняться и усадили его в кресло. Полковник обнажил раненое плечо Сейрака, а Анжель промыла и обработала рану, которая была и в самом деле неглубокой, как сказал шевалье.

Потом Анжель быстро приготовила ужин, и очень скоро аппетитно пахнущий омлет стоял перед беглецом. Он набросился на пищу, и никакие требования этикета уже не могли удержать его волчьего аппетита. Видаль налил ему простого и весьма дурного качества красного вина, которое в лучшие времена шевалье счел бы на shy;стоящей отравой. Но несчастья и лишения умерили его гастрономические притязания. Он пил, пока бутылка не опустела, смакуя невозможно едкую жидкость с благо shy;дарностью.

Он начал ужинать первым и закончил последним. Наевшись, с легким вздохом он откинулся в кресле, согретый пищей и взбодренный вином. Великодушие, проявленное к нему людьми, некогда бывшими его врагами, настроило его на особый лад.

– Человек, – заговорил он, – есть, в сущности, не что иное, как творение собственного желудка. Этим определяется своего рода жизненная философия. Полчаса назад я считал, что не могу больше убегать и прятаться в попытках сохранить свою пустую жизнь просто потому, что пустота была моим физическим состоянием. Я был готов пойти и сдаться этим канальям только для того, чтобы положить всему этому конец. Но, поев и выпив, я как будто заново родился. Ожив, я больше всего хочу, практически любой ценой, продлить свою жизнь. Надеюсь, гражданка, и вы, полковник, что по этой метаморфозе можете судить о глубине моей благодарности.

Таким странным образом прошлое, бывшее болью для всех троих, было перечеркнуто. Супруги Видаль дали ему убежище, и это накладывало на него определенные обязательства. Если хочешь сохранять ненависть к своему врагу, нельзя заключать перемирие; а если оно так или иначе заключено, ненависть тает понемногу. Почти не заметив перехода из одного состояния в другое, они начали расспрашивать, зачем он приехал в Париж и что делал здесь.

–  Япредпринял почти безнадежную попытку бе shy;жать, – сообщил он, – вознамерился переправиться в Ан shy;глию. Один друг в Нанте поможет мне с этим в любой момент. Потом, чтобы не оказаться без средств к суще shy;ствованию в чужой стране, я вернулся в надежде забрать кое-какие бумаги и драгоценности, хранившиеся в моем доме здесь. Я должен был понимать тщетность такого предприятия. Конечно же, толпа успела все обшарить до меня, а что оставила она, реквизировали в национальную казну ваши друзья из Конвента. Я напрасно приехал, так же как, возможно, и вы напрасно проявили ко мне доброту и напрасно подвергаете себя опасности, укрывая меня. Я не вижу для себя возможности когда-нибудь выбраться из Парижа подобру-поздорову. – Он помрачнел и заключил: – Из всего, что произошло, можно сделать вывод, что я поступил глупо, убежав сегодня вечером от толпы. На некоторое время обычный инстинкт само shy;сохранения одержал верх над рассудком. Теперь я по shy;нимаю, насколько лучше было бы просто сдаться и позволить им прикончить меня.

Решившись на добрый поступок, как, впрочем, и любой другой, трудно совершить только первый шаг. Когда же он сделан – наоборот, повернуть назад уже непросто. Анжель испытывала еще большее, чем ее муж, сочувствие к беглецу. Его безропотность и уныние – и кто знает, возможно, также приятная внешность, потому что шевалье был привлекательным мужчиной и на его облике лежала печать знатности и хорошего воспитания, – вызвали в ней чувство сострадания, и она, решив быть в этом последовательной, обратилась к мужу:

– Ты в состоянии помочь ему, Жером? У тебя есть возможность тайно вывезти его из Парижа?

– Мне? Вывезти его? – изумленно выдавил из себя Видаль.

– Нет, нет, – сказал Сейрак. – Вы требуете от него слишком многого, гражданка. Каким бы я ни был сегодня, в юности я действительно много грешил и виноват перед вами обоими. Есть предел добру, которым можно отплатить за зло.

– Но не для христиан, – возразила Анжель.

Шевалье слабо улыбнулся.

– Для христиан! Ха! Но вы забываете, что, видите ли, Республика упразднила христианство. Нет, нет, вы просите полковника Видаля сделать больше, чем заложено в его натуре, возможно, даже больше, чем моя натура позволит принять.

На лице Видаля теперь тоже появилось выражение сострадания.

– Если вы в состоянии принять это, гражданин, то я в состоянии предложить вам выход, – сказал он. – Одна из моих задач здесь, в Париже, состоит в том, чтобы набрать подкрепление для армии генерала Дюмурье. Неотложно требуются рекруты, и через неделю из Парижа к границе со мной отправится множество людей. Вы уже видите дверь, которую я открываю перед вами? Рекрут, гражданин шевалье. Присоединяйтесь ко мне, я внесу вас в списки солдат, и не возникнет никаких вопросов. Как только вы наденете голубой мундир, вам не будет грозить никакая опасность. Вы выйдете из Парижа с моими солдатами, и, как только окажетесь за его пре shy;делами, я с готовностью пошлю вас на какое-нибудь особое задание, чтобы дать возможность дезертировать и отправиться к вашим друзьям в Нанте.

Анжель горячо поддержала этот план. Что касается Сейрака, то он только удивленно и печально смотрел на полковника, не говоря в ответ ни слова.

– Вы сделаете это для меня? – наконец спросил он.

Шевалье поднялся и склонился над столом.

– Если ваша натура позволяет принять это, – с легкой иронией сказал Видаль.

– Гражданин полковник, вы мстите поистине благо shy;родно. У меня нет слов, которые…

– Не нужно слов. Сегодня вам лучше остаться здесь. Мы не можем предложить вам постель, поскольку, как видите, у нас небольшая квартира. Но если вас устроит пол и ковер, в который можно завернуться, то по крайней мере здесь, вы будете в безопасности и сможете спать спокойно. Завтра мы превратим вас в солдата Единой и Неделимой Республики.

Сейрак сел и, то ли от переполнявших его чувств, то ли просто от страшной усталости, уронил голову на руки и заплакал.

Глава III

На следующий день вскоре после полудня Видаль докладывал в Тюильри [19]

[Закрыть]о делах, которые поручил ему генерал Дюмурье, и совершил при этом страшную ошибку: не только потому, что отвечал на праздные вопросы относительно дела, приведшего его в Париж, но, более того, отвечал правдиво. Прояви он осмотрительность, никто не узнал бы о поручении генерала, пока он сам не выступил бы в Конвенте перед представителями нации. Если бы Сен-Жюст [20]

[Закрыть]тогда разобрался в этом деле – как должен был поступить, – по крайней мере, у него возникло бы претензий по отношению к Видалю. Он направил бы все свое негодование на самого генерала Дюмурье, минуя Видаля, который был всего лишь по shy;слушным инструментом в руках своего командира. Однако излишняя разговорчивость полковника привела к конф shy;ликту с Сен-Жюстом, и Жером оказался в очень серьезной опасности, на волосок от гибели.

Это происходило в зале дворца в ветреный день мессидора, для которого характерны ссоры. Видаль с важным видом поднимался по ступенькам, звеня шпорами и громыхая саблей; он схватил за плечо неопрятного привратника так, что тот скорчился, и приказал ему грозно:

– Иди и скажи представителям нации, что пришел полковник Видаль из Голландской армии, чтобы из shy;ложить перед августовской ассамблеей жалобу генерала Дюмурье.

Зал был заполнен обычной толпой, бездельники и люди дела стояли рядом; патриоты в красных фригийских колпаках, неряшливые в силу своего «истинного» патри shy;отизма, слонялись без дела, покуривая грязные трубки; туда-сюда сновали юристы в черных мантиях, изображая страшную занятость, то тут, то там граждане представители становились центром небольшой толпы крикливых респуб shy;ликанцев обоих полов; члены Национальной гвардии [21]

[Закрыть]в синих мундирах, несколько солдат и бесчисленное мно shy;жество шпионов и агентов секций приходили и уходили или бродили по залу, перемещаясь от одной группы к другой.

Но как только заговорил Видаль, неожиданно наступило молчание, и полковник обнаружил, что все взгляды устремлены на него. Но это ни в малейшей степени не обескуражило его. Он видел войну и смерть, и ему не было дела до выражения лиц уставившихся на него оборванцев. Более того, он был убежден, что у него прекрасная фигура, он на несколько дюймов возвышался над самым высоким из присутствовавших, и к тому же был достаточно молод, чтобы ему не льстило то обсто shy;ятельство, что он – центр всеобщего внимания.

Он отпустил привратника, который помчался докла shy;дывать о нем, и стоял, с некоторым высокомерием позволяя окружающим любоваться своим простым, но не без приятности, лицом и лихо сдвинутой на ухо огромной шляпой с кокардой.

Из группы людей выступил капитан национальной гвардии.

– Ба! Видаль, мой полковник! – воскликнул он, при shy;ближаясь. – Ты как с неба свалился.

Видаль глянул на него сверху вниз.

– Верное определение, – сказал он. – Я ангел мщения.

Это было многообещающее начало, и праздная публика придвинулась поближе к нему в надежде, что последует продолжение, дополняющее уже сказанное.

Дюшатель – капитан Национальной гвардии – принял shy;ся расспрашивать нашего полковника, и Видаль не счел необходимым делать секрет из того, что вскоре должно было стать основной темой разговоров в Париже.

– Проклятая собака подрядчик наживается на крови французских солдат, – сказал он. – Яприехал, чтобы возбудить процесс, который заставит его голову понюхать национальную корзину [22]

[Закрыть].

Этот образ был нов и звучал истинно патриотически. Несколько оборванцев зааплодировали.

Какой-то патриот во фригийском колпаке с кокардой и в неописуемо гнусном платье вынул из зубов длинную чадящую трубку и нахально сплюнул на мантию юриста, которая, несомненно, казалась ему слишком чистой для доброго республиканца, каковым он считал себя.

– Свинья! – злобно выпалил юрист.

– Брат, – спокойно ответил патриот, – если ты будешь путаться у меня под ногами, такое случится еще не раз. – И он обратил взгляд на Видаля, громогласно потребовав назвать имя и преступление, о которых тот упомянул.

Видаль выложил все без колебаний. Как солдат, он, естественно, был полон негодования, и его не волновало, как скоро его слова обрастут отвратительными подроб shy;ностями.

– Предатель, о котором я говорю, – правительственный подрядчик, которому нация платит за снабжение армии обувью. Движимый отвратительной алчностью, он прислал нам сапоги, сделанные скорее из бумаги, чем из кожи, вследствие чего солдаты Франции ходят разутые и были погублены тысячи жизней – ценных для Франции в эти тяжелые времена, но пожертвованных только для того, чтобы этот вор смог обогатиться.

Послышались негодующие голоса. «Его имя! Имя!» – требовали они.

Видаль вдруг подумал, что был, пожалуй, неосмотри shy;телен. Но было уже поздно.

– Я приберегу его имя для граждан представителей, – сказал он, когда люди начали вплотную окружать его, и, выставив локти, силой освободил вокруг себя про shy;странство. – Святая гильотина! – заревел он. – Не на shy;пирайте на меня!

Вернулся привратник с сообщением, что Конвент про shy;водит дебаты. Гражданин президент желает, чтобы пол shy;ковник Видаль подождал, но был наготове. Он будет извещен, когда Национальный конвент разрешит ему выступить.

И затем, прежде чем полковник успел ответить, кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и увидел стройного юношу с внешностью Антиноя [23]

[Закрыть]. На нем не было головного убора, и его роскошные, тщательно завитые каштановые волосы перехватывала широкая лента из черного шелка. Судя по его элегантному платью, он мог быть аристок shy;ратом.

– Можно вас на пару слов, полковник? – тихо спросил он, кривя губы в презрительной усмешке.

– На сколько вам будет угодно, – последовал момен shy;тальный ответ, – хотя я понятия не имею, кто вы такой.

– Меня зовут Сен-Жюст. Я самый незаметный и незначительный из представителей великой нации.

Эту характеристику можно было не добавлять. Его имени было достаточно для многих людей, и более чем достаточно для Видаля, которого Дюмурье предупреждал, что этот человек – друг того самого мошенника-подряд shy;чика, обвинить которого был послан полковник.

Только сейчас солдат сообразил, что проявил неос shy;мотрительность, однако не встревожился и не насторо shy;жился.

– Я вас слушаю, – начал он.

– Сюда, – сказал представитель, отводя его в сторону.

Видаль полупрезрительно пожал плечами – ему не нравился этот щеголь в синем сюртуке, лакированных башмаках и безукоризненных лосинах, сидевших на нем без единой морщинки. Тем не менее он подчинился повелительному тяжелому взгляду блеклых глаз и дви shy;жению белой руки.

Толпа с готовностью дала им дорогу. У Сен-Жюста была самая кровожадная натура, самый резкий язык и самое неистовое красноречие в Ассамблее [24]

[Закрыть]. Под лисьей внешностью скрывался волк, и, возможно, он был опаснее любого человека тех дней. Было известно также, что его высоко ценит Неподкупный Робеспьер [25]

[Закрыть]и в делах политики голоса этой пары звучали как один.

Сен-Жюст отвел Видаля к двери по пятнам солнечного света на полу, вспыхнувшим на мгновение, чтобы затем погаснуть, когда сентябрьский ветер заслонил солнечный лик полчищами пригнанных им туч.

– Я полагаю, вы говорили о Лемуане, – мягко произнес Сен-Жюст.

– То, что вы так быстро об этом догадались, свиде shy;тельствует о справедливости сделанного мною обвине shy;ния, – подтвердил Видаль.

На мгновение депутат застыл. Потом поднял брови.

– Вы рассуждаете как солдат, а это равнозначно тому, что вы не рассуждаете вовсе. Поскольку Лемуан – единственный подрядчик, которому за последние три месяца было поручено правительством снабжать армию обувью, не нужно особой сообразительности, чтобы до shy;гадаться, что ваше обвинение направлено против него. – Он немного помолчал, и его холодные безжалостные глаза изучали лицо доблестного солдата. – Скажите, полковник Видаль, это обвинение – единственная причина, по которой вы оставили действующую армию?

– Главная.

– А что вам поручено еще?

– Мой генерал хочет получить обещанное ему под shy;крепление. Моя другая задача – привести с собой в Голландию новобранцев.

– Вы примете от меня один совет, полковник?

– Это зависит от того, каков он, – ответил Видаль.

– Уделите все свое внимание тому, что считаете – совершенно ошибочно – менее важной своей задачей. Получите санкцию Ассамблеи на проведение набора в армию. Что касается дела Лемуана и сапог – оставьте его. Не получится ничего хорошего из…

Видаль нетерпеливо, почти зло прервал его:

– Вы говорите с солдатом, гражданин. Я получил точный приказ от генерала, и никто, кроме моего генерала, не может освободить меня от выполнения какой бы то ни было его части. Вы понимаете, что, если я поступлю так, как вы предлагаете, Дюмурье расстреляет меня за неповиновение?

Я могу предотвратить это, – заверил Сен-Жюст. – Я говорю не только за себя лично, но и за самого гражданина Робеспьера. Гарантирую, вас не будут преследовать за то, что вы не выполнили приказ, или, скорее, за то, что выполнили мою… просьбу.

Видаль стоял лицом к лицу с депутатом.

– Может быть, вы скажете мне, какое отношение имеете к этому делу? – спросил он так резко, что на бледных щеках его собеседника вспыхнул румянец.

– Я озабочен интересами нации, – ответил Сен-Жюст, давая понять, что из-за возражений полковника его терпение подходит к концу. – Я убежден, что намечаемое вами обвинение не послужит интересам нации.

Видаль пожал плечами. Растущее в нем неприятие этого человека могло только усугубить его упорство.

– Это не мое дело. Мое дело – подчиняться приказам. Я – инструмент, не более того.

Сен-Жюст показал зубы.

– Вы и сейчас получаете приказ, – сказал он. – Армия Франции, да и сам ваш генерал являются орудием в руках представителей народа – суверенного народа Франции.

– Позвольте заметить, гражданин, что и вы сами вовсе не «представитель суверенного народа». Вы всего лишь один из представителей. Другие находятся в зале. И мое дело касается их, Конвента в целом, а не отдельного его члена, который явно жаждет за их спинами позаботиться о собственных интересах. Можете пожирать меня глазами, бывший шевалье де Сен-Жюст, начавший свою революционную деятельность с кражи денег собст shy;венной матери. Вы вор и друг воров, о чем свидетельствует ваша озабоченность делом Лемуана.

Сен-Жюст отступил на шаг, как будто его ударили. Красивое лицо депутата перекосилось от злости и стало страшным, глаза горели от ярости.

– Гражданин солдат, – процедил он сквозь зубы, – вы оскорбляете меня.

– Это вы оскорбляете меня, предполагая, что я с вами одного поля ягода.

– Черт тебя подери! – выругался депутат. – Собака! Одно мое слово может уничтожить тебя.

– Давай выкладывай, – потребовал Видаль громовым голосом. – Мы хотим услышать это слово. Пусть люди послушают твои угрозы, тогда они спросят себя, не вернулись ли мы во времена Капета, когда любой придворный бездельник мог угрожать честному человеку. Одно твое слово уничтожит меня! Вот еще! – рассмеялся он. – Я хочу добавить кое-что еще. Я солдат, мальчишка! Я получил пять ран, все на фронте и все от чистой стали. Ты думаешь, что клинок в спину из-за грязного языка политикана испугает меня?

Говоря это, он надвигался на Сен-Жюста, и депутат снова отступил под яростным натиском этого человека. Он неожиданно испугался. Не столько самого Видаля, сколько непредсказуемого эффекта, который могли про shy;извести его слова на тех, кто слышал их. Сен-Жюст прекрасно знал, что эти люди, анархисты по натуре, были подобны труту, готовому вспыхнуть при первом слове, обращенном против любой власти.

– Замолчи, идиот! – прорычал он.

В этот момент двери в дальнем конце зала распахнулись настежь. Громкий голос привратника прокатился по пу shy;стому пространству.

– Гражданина полковника Видаля ожидают предста shy;вители великой нации у решетки Ассамблеи.

– Иду! – ответил он, отвернувшись от Сен-Жюста. Потом помедлил и через плечо смерил депутата взгля shy;дом. – И то, что я сказал представителям, я повторю народу – повторю все, друг мой. Он услышит от меня, что Сен-Жюст – вор и друг воров, и они сделают собственные выводы из моего сообщения. Вот что вы получили из своей попытки совратить честного солдата. Много блага принесет она вам. – И он пошел к залу, задевая шпорами ступени, его шаги раздавались в полной тишине, и все присутствующие провожали его испуганными взглядами.

Перед двойным порталом Видаля на минуту задержал привратник, и когда наконец зеленая суконная занавеска на маленькой двери, ведущей в зал, открылась и он предстал перед решеткой Конвента, то оказался лицом к лицу с Сен-Жюстом. Когда полковник поднимался к одному входу, депутат своей нарочито грациозной, сколь shy;зящей походкой проследовал к другому и занял свое место у трибуны.