Текст книги "Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь"
Автор книги: Рафаэль Сабатини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Глава VII
В Леричи
Вытянувшись в кильватерную колонну, девять галер под предводительством адмиральской направлялись на север через канал Пьомбино – узкий пролив между островом Эльба и материком. Слабый юго-западный бриз (который итальянские моряки называют «либеччо», когда он набирает силу, и боятся как огня) наполнял большие треугольные паруса и ровно гнал корабли с веслами, поднятыми вдоль борта, словно сложенные птичьи крылья. На западе солнце клонилось к громаде Монте-Гроссо, его мягкий свет золотил Массончелло и зеленые холмы Тосканы по правому борту.
«Синьора», корабль, на котором находились теперь дель Васто и трое других пленников, шел в строю предпоследним. Замыкала караван «Мора» Ломеллино, откуда в это утро был отпущен Просперо. В качестве жилища ему выделили маленькую каюту на юте под палубой, попасть в которую можно было лишь через люк из апартаментов капитана. С помощью гардероба дель Васто Просперо смог принять достойный вид, подобающий его званию. Из того, что прислал ему дель Васто, Просперо, как последователь Кастильоне, выбрал черную пару из камки[12]12
Камка – старинная шелковая ткань с узорами.
[Закрыть], с соболиной оторочкой, подпоясанную черным ремнем с золотой пряжкой. На нем были также черные чулки и высокие сапоги из черной кордовской кожи. Черный берет покрывал его коротко остриженные волосы – единственное неустранимое свидетельство того положения, из которого он был недавно вызволен.
Он прохаживался по узкой палубе со своим избавителем, прибывшим к нему на борт «Моры», и наконец узнал, какие доводы заставили Филиппино одуматься.
– Это был знак вашей дружбы, – сказал Просперо.
– Это было просто проявление разума.
Они достигли надстройки на полубаке, и дель Васто поднялся по трапу.
– Здесь воздух чище. – Пока они проходили между скамейками, на которых отдыхали рабы-гребцы, он нюхал ароматный шарик, чтобы избавиться от удушливого запаха пота. Сейчас шарик свободно висел у него на руке, и дель Васто полной грудью вдыхал свежий морской воздух. – Только благодаря вам и вестям о затруднениях Дориа, сообщенных вами в Неаполе, я могу удовлетворить горячее желание императора. Его величество полностью сознает, что для него не может быть Италии без Средиземноморья. А уж в этом море хозяин, безусловно, Дориа. Он доказал это и своим искусством, и мощью флота, которым командует.
Просперо мягко рассмеялся. Он стоял, облокотившись о фальшборт и глядя, как форштевень корабля вспарывает воду, словно плуг пашню.
– Это очень хорошо. Лучше и быть не может. Теперь-то у всего мира откроются глаза на Дориа. Когда, соблазнившись дукатами, он продаст своего французского хозяина и переметнется на сторону Испании, его настоящее лицо увидят абсолютно все. Это очень хорошо.
– И это все, что вас волнует?
– Я не лишен чувства справедливости. Теперь оно удовлетворено.
– Удивляюсь я! В конце концов, его требования независимости Генуи были более настойчивыми, чем требования золота. Он ясно дал понять, что без этого соглашение не будет достигнуто, сколько бы денег мы ему ни предлагали.
– Ну конечно. Потому что в этом случае все предложенное не имело бы настоящей ценности. Те же условия он ставил и королю Франции. Таким образом он маскирует собственную продажность.
– А разве он не мог быть искренен? Не мог переметнуться на другую сторону, поскольку Франция его предала?
– Это он и будет утверждать. Но мир не обманешь. Придется ему сменить девиз своего рода: Pecuniae obediunt[13]13
Достоянию повинуемся (лат.).
[Закрыть].
Дель Васто задумчиво посмотрел на него.
– И вы надеетесь именно на это?
Просперо выпрямился.
– Иначе я не мог бы называться человеком! Мой отец умер в изгнании, сердце его было разбито, он был гоним врагами, науськанными на него вашим прекраснодушным адмиралом.
– Возможно, события уже вышли из-под его контроля. Фрегозо действовал в интересах Франции…
– А Дориа – в интересах Фрегозо. Потому что все это его устраивало. Фрегозо – это марионетки. Мы, Адорно, – нет. Дориа не удалось бы нас переманить. Ему пришлось бы нас уничтожить.
– Это всего лишь предположение, – сказал дель Васто.
– А то, что ваш Филиппино приковал меня как преступника к веслу и готов был отдать в руки папского суда, – это тоже предположение?
– Но есть разница между самим Филиппино и его дядей. Просто у одного из них зуб на вас.
– Я удивляюсь, Альфонсо, что вы так защищаете Дориа.
Дель Васто пожал плечами:
– Не хочу, чтобы меня преследовала мысль, будто я нанял на императорскую службу алчного искателя приключений, который продаст своего господина за тридцать сребреников.
– Не стоит волноваться. Император достаточно богат, чтобы избежать такого оборота дела.
– Мне бы хотелось, чтобы для такой уверенности были более веские основания.
– Вы хотите слишком многого. Лучше бы и мне, и вам удовлетвориться тем, что есть. Хотя вряд ли у меня найдутся причины быть довольным. Вы устроили так, что папа не сможет выступить в роли нанятого Дориа убийцы; вы лишили Филиппино возможности насмерть забить меня, как ленивого раба, за веслом; теперь, скорее всего, однажды темной ночью мне вонзят нож под ребра. Так или иначе, но им по-прежнему нужна моя шкура. В этом вы можете быть уверены.
– Если это так, они горько поплатятся! – поклялся маркиз.
– И цветы возмездия распустятся на моей могиле. Это радует и согревает душу.
– Полагаю, вы не правы, Просперо. – Дель Васто в волнении положил ему руку на плечо. – Мне не хочется верить словам, которые, как сейчас ваши, продиктованы враждой. Тень императора избавила вас от отправки в цепях в Рим, она и в дальнейшем столь же надежно охранит вас. Вы – капитан у него на службе. Я напомню об этом братьям Дориа в таких выражениях, что они превратятся в ваших телохранителей.
Это было очевидным проявлением дружеского участия, и Просперо высоко оценил его. Но он отнюдь не мог счесть слова маркиза пророческими и прекратить заботиться о своей безопасности.
Лучший способ самозащиты был, по сути дела, подсказан ему Ломеллино. Он помнил, что именно тот проворчал, когда Филиппино потребовал плеть на борту «Моры»: «Хватит и того, что ты готов стащить его выкуп!» Он помнил и еще кое-что. По иронии судьбы, благодаря своей незавидной участи, Просперо в итоге получил некое преимущество перед другими пленниками. В отличие от всех остальных, плененных возле Амальфи, он не был связан честным словом. Когда его освобождали от цепей, это важное обстоятельство просто упустили из виду. Единственное, что удержало его от немедленного прыжка за борт и попытки вплавь достичь берега, – это уверенность, что его сразу же заметят и поймают. Но при некотором везении такая попытка могла увенчаться успехом в одну из темных ночей, когда галеры бросят якорь в порту. Он мог также попробовать обратиться к помощи Ломеллино, передав тому письменное обещание выкупа.
Все эти возможности он тщательно взвешивал. Судьба, однако, распорядилась так, что принятое в итоге решение оказалось чем-то средним между двумя этими возможностями. И произошло это, лишь когда они достигли своего пункта назначения, оказавшегося вовсе не Генуей, а заливом Специя. Замок Леричи величественно господствовал над прекрасным ландшафтом, составляя как бы единое целое с мысом, на котором покоился его мощный фундамент. Именно сюда, в эту цитадель, и удалился Дориа, уйдя от дел и дожидаясь нового поворота событий, могущего внести большую определенность.
Галеры стали на якорь у мыса в уже сгущающихся летних сумерках. С флагмана был передан приказ капитанам галер сойти на берег вместе с офицерами, взятыми в плен при Амальфи. Там всем им предстояло дожидаться Андреа Дориа.
Ломеллино, как и все остальные, тоже получил этот приказ, а Просперо был среди тех, кого приказ касался. Столь неожиданная перемена требовала немедленного принятия решения. И Просперо его принял. Он стоял рядом с Ломеллино у входа в капитанскую каюту, когда тот отдал команду надсмотрщику укомплектовать гребцами шестивесельный баркас.
Готовясь сойти на берег, Ломеллино накинул на плечи алый плащ, поскольку внезапно налетел ветер и стало прохладно, а капитан был мерзляком.
На юте только что зажгли три больших фонаря, расположенных выше и чуть позади капитанской каюты. Сама она, однако, находилась в тени, так же как и палуба перед входом. Силуэты двух стоявших там людей казались совсем черными.
Просперо сказал очень тихо, почти неслышно:
– Меня не очень тянет в Леричи.
– Почему? Там по крайней мере есть нормальный ночлег.
– И поэтому я крепко усну… В том-то и дело. Адорно вполне может заснуть вечным сном на ложе, приготовленном Дориа.
Ломеллино шумно вздохнул и повернулся, вглядываясь в силуэт Просперо. Лицо его омрачилось.
– Это чудовищная фантазия.
– Возможно, и впрямь чудовищная. Но фантазия ли? Ослабнет ли та жгучая ненависть, что приковала меня к веслу, под мощным напором моих спасителей?
– Ненависть будет, по крайней мере, обуздана. Если, конечно, вам и впрямь что-то угрожает. Но Дориа не убийцы.
– Возможно, нет… пока. Но могут завтра стать ими. Я скорее готов довериться вам, синьор Никколо. Я ваш пленник, а не Филиппино, почему же вы боитесь потребовать то, что принадлежит вам по праву?
– Боюсь?! – проревел Ломеллино.
– А если нет, то назначьте выкуп. Или я должен сделать это сам? Две тысячи дукатов вас устроят?
– Две тысячи дукатов! Клянусь плотью Господа нашего, недешево же вы себя оцениваете!
– Естественно. Так вы согласны?
– Спокойнее, спокойнее, друг мой. Кто заплатит выкуп?
– Банк Святого Георгия. Я оставлю вам расписку прямо сейчас, прежде чем мы расстанемся.
Ломеллино усмехнулся и вздохнул.
– Поверьте, я был бы рад расстаться таким образом. Но… Вы сказали, что я боюсь отстаивать свои права, и тому есть причина. С Андреа Дориа шутки плохи.
– Вы хотите сказать, что отказываетесь? В таком случае мне придется поехать в замок, не так ли?
– Увы! Я ничем не могу вам помочь.
– Жаль. Но будь что будет. Одну минуту… – И он отступил вглубь каюты, будто что-то там оставил. Из темной глубины покоев до капитана донесся изумленный возглас: – Как? Это что еще такое?
Ломеллино прошел за ним в сумрачный угол.
– Что случилось?
– Я не могу найти… – Он не сказал, что именно, и только расхаживал из угла в угол.
– Подождите, я зажгу свет.
– Не надо! – Теперь Просперо стоял за спиной Ломеллино, и внезапно капитан «Моры» почувствовал, как руки пленника сдавили ему горло, а колено уперлось в позвоночник. – То, что я собираюсь проделать, лучше получается в темноте.
Могучие руки сжали его, будто тиски. Ломеллино не мог ни шевельнуться, ни подать голос. Он почувствовал, как Просперо свободной рукой подлез под его плащ в поисках кинжала. Полузадушенный, Ломеллино безуспешно пытался руками помешать нападавшему.
– Мне немного неловко, – пробормотал Просперо, – обращаться с вами столь бестактным образом. Право, лучше бы вы взяли дукаты. Поскольку я не собираюсь ночевать в Леричи ни при каких обстоятельствах.
Он оттащил свою жертву в угол каюты, к люку, ведущему в нижний отсек, который он открыл, едва войдя в каюту. В течение нескольких, казавшихся вечностью секунд, когда замысел его висел на волоске и все могло раскрыться, Просперо изо всех сил сжимал горло Ломеллино, пока тот не обмяк и не повис на руках нападавшего. Тут же ослабив хватку, Просперо положил бесчувственное тело на палубу.
На мгновение он опустился на колени, чтобы удостовериться, что капитан еще жив. Затем быстро снял капитанский пояс и меч, перевернул тело навзничь, развязал и снял плащ, а перевязью стянул руки жертвы за спиной. Он подтащил Ломеллино к зияющему люку. Вставлять капитану кляп он не стал: на это ушло бы слишком много времени, а Просперо не мог мешкать. Нужно было воспользоваться беспамятством капитана. Он бережно спустил тело по ступенькам, и обмякший Ломеллино остался сидеть у основания трапа. Закрыв люк, Просперо схватил плащ и портупею капитана, накинул плащ на плечи и уже на ходу застегнул пряжку портупеи.
Все нападение с начала до конца заняло не больше трех минут.
Надсмотрщик, дожидавшийся на нижней палубе, увидел высокую фигуру в плаще и плоской шапке, вышедшую из каюты и лениво спускающуюся по ступенькам. Алый плащ сверкнул в свете фонарей. Одна его пола закрывала нижнюю часть лица Просперо.
Надсмотрщик шагнул к нему.
– Все готово, капитан.
– Тогда вперед, – произнес приглушенный голос.
Взмахом руки Просперо приказал надсмотрщику следовать за ним.
Тот спустился по кормовому трапу в баркас и взялся за румпель. Просперо занял место рядом с ним.
Надсмотрщик ждал.
– А мессир Просперо? – поинтересовался он.
– Отчаливай! – послышалась из-под плаща резкая команда.
Если все это и показалось надсмотрщику странным, он почел за лучшее воздержаться от замечаний.
Баркас оттолкнули от борта галеры, весла вставили в уключины, и суденышко направилось к берегу. Примерно на полпути, менее чем в четверти мили от галер Филиппино, кормовые огни которых были едва видны в ночи, человек в плаще потянулся и схватил лежащую на румпеле руку надсмотрщика.
– Поворачивай! – раздался приказ.
– Поворачивать? – переспросил надсмотрщик.
– Делай, что велят. И поживее.
Он опустил плащ. Лицо его казалось просто серым пятном в темноте, но что-то в его форме, возможно отсутствие бороды, заставило надсмотрщика податься вперед и вглядеться внимательнее. Он тут же с проклятием вскочил на ноги, в точности исполнив то, чего добивался Просперо. Стоящего всегда гораздо проще столкнуть за борт, и надсмотрщик немедленно туда полетел, не успев произнести и слова. Изумленные рабы побросали весла.
Просперо, уже стоящий там, где еще мгновение назад был надсмотрщик, изо всех сил навалился на руль.
– А теперь гребите, ребята! – воскликнул он. – Гребите к свободе. И гните спины так, как еще никогда не гнули. За нами будет погоня, и если они сумеют нас схватить, то всем нам гореть в аду. Налегайте, ребята!
В дальнейших объяснениях не было нужды. Послышался неуверенный смешок, а потом все шестеро гребцов принялись в один голос браниться по-испански. И тут же они как одержимые навалились на весла, а Просперо крепко вцепился в руль.
Из воды раздались проклятия надсмотрщика, перемежавшиеся воплями о помощи. В ответ он получил лишь насмешки и издевательства рабов, уже почуявших запах свободы.
– Вот теперь и поработай своим кнутом, сукин сын!
– Плыви, плыви, падаль!
– Чтоб ты потонул и был проклят, ублюдок!
Так продолжалось до тех пор, пока пловец еще мог их слышать. Лодка держала курс в открытое море.
Просперо бросил взгляд через плечо. По палубе «Моры» судорожно метались огоньки факелов.
Глава VIII
Город смерти
Всю ночь напролет эти воодушевленные надеждой люди гребли так, как никогда не гребли под ударами кнута.
Примерно в миле от берега Просперо повернул баркас на запад и повел его вдоль береговой линии. Его целью была Генуя. Он отнюдь не преуменьшал опасностей, подстерегающих их в пути и на месте назначения. Но у него не было выбора: он не смог бы обойтись без помощи генуэзских друзей. На отобранной у Ломеллино портупее, кроме меча и кинжала, висел еще и мешочек, в котором Просперо нашел золотую шкатулку для сладостей, тетрадь и шесть дукатов. Они-то потребуются ему сразу. Он хотел попробовать присоединиться к принцу Оранскому, идущему во Флоренцию, а заодно повидать свою матушку.
Гребцы так усердствовали, что уже на заре баркас подходил к заливу, где в складках холмистого берега прятался Леванто. Море за кормой, окрашенное на востоке багрянцем рассвета, было чистым. Никаких признаков погони.
Они причалили в Леванто. Просперо сошел на берег и зашагал в просыпающуюся деревню. Он разбудил еще дремавших хозяев таверны и лавки, и, когда вернулся к баркасу, его сопровождал мальчик-носильщик, нагруженный хлебом, флягами с вином и полудюжиной рубах и шапок для людей, чья одежда состояла лишь из холщовых кальсон. Он нес также пару пил, которыми Просперо собирался распилить кандалы на ногах гребцов.
Когда баркас покинул залив и огибал мыс, один из гребцов с тревогой показал за корму. На горизонте появился парус. Усиливающийся утренний бриз подгонял галеру, идущую следом, точно в кильватере.
Несомненно, погоню за ними выслали по всем направлениям. Это вполне мог быть один из кораблей преследователей.
Просперо, обрадовавшись бризу, приказал поднять треугольный парус. Ветер легко гнал баркас, а усталые люди ели, пили и освобождались от кандалов.
Когда они сделали все это, то были уже против деревни Бонассола, расположившейся над бухтой и сиявшей белизной домов на фоне серо-зеленых оливковых деревьев.
Их быстро догоняла галера, она была уже милях в трех за кормой. Меньше чем через час их настигнут. Если это погоня, а такое не исключено, это был бы конец. Рабов запорют до смерти. Что касается самого Просперо, то даже влияние дель Васто не спасет его.
– Мы должны повернуть к берегу, – решил Просперо, ко всеобщему облегчению.
На золотом пляже у Бонассолы он разделил свои скудные средства по полдуката на каждого, получив в ответ благодарность и благословения. Когда, облобызав его руки, гребцы разошлись, он в одиночестве поднялся в деревню. Там он нанял мула и проехал на нем миль двадцать вдоль побережья до самого Кьявари, где сменил мула на почтовую лошадь. С наступлением сумерек он был уже под стенами Генуи.
Звон к вечерней молитве Пресвятой Деве Марии уже раздавался с башен, когда Просперо приближался к Порто-дель‑Арко. Он подстегнул кобылу, чтобы миновать ворота, прежде чем они закроются. Невдалеке от него раздался звук другого колокола, резкий и настойчивый, словно наполненный угрозой. В колокол бил человек, ведущий нескольких запряженных в высокую повозку мулов. Сзади шли двое со странными, похожими на кошки орудиями в руках.
– Ты что, не слышал колокола? – проворчал один из них и, не дожидаясь ответа, потащился дальше.
Часовой, отдыхавший на ступенях караульного дома, без любопытства посмотрел на Просперо. Никто не окликнул его. В то время как вся Италия была объята огнем войны, здесь, в Генуе, казалось, вообще о ней не знали.
Просперо ехал по Виа-Джулья, мимо Сан-Доминико, по Кампетто, потом – по суживающимся улочкам, карабкающимся вверх к Сан-Сиро, где жил Сципион де Фиески, на которого он сейчас рассчитывал. По мере продвижения его охватывало гнетущее ощущение чего-то неестественного в городе, практически парализованном и безжизненном. Ощущение это возникло не только из-за безлюдности улиц, но еще и потому, что те, кого он встречал, двигались с поспешностью диких животных, стремящихся поскорее укрыться от врага. В этот теплый летний вечер на улице не было ни прохожих, ни гуляк, ни праздных компаний. Эхо от копыт его лошади лишь делало заметнее могильную тишину города. Наступающую темноту немного развеяли огни загоревшихся окошек и свет, лившийся из гостеприимно распахнутых дверей. Даже гостиницы казались вымершими, кроме одной, что у Сан-Доминико. Слепящий свет ее окон и буйное веселье выплескивались на черную пустую улицу. По крайней мере, здесь были живые и веселые люди, хотя Просперо показалось, что ликование их несколько чрезмерно. Шум резал его обострившийся слух и действовал на нервы, что, конечно, объяснялось общим состоянием романтической души Просперо. В этом веселье было что-то святотатственное. Просперо мысленно уподобил его хохоту упырей в покойницкой. И в этом он оказался существенно ближе к истине, чем смел предполагать.
Он выехал на площадь Кампетто, где все было тихо. Лошадь под ним внезапно приостановилась и свернула, чтобы обойти распростертое на земле тело человека. Просперо натянул поводья, спешился и наклонился над ним. Убедившись, что лежавший уже окоченел, он выпрямился.
Через площадь быстро шел человек. Единственное живое существо в поле зрения.
– Послушайте, – позвал его Просперо, – здесь лежит мертвый.
Прохожий даже не повернулся.
– Он пролежит теперь до утра, – отозвался он и загадочно добавил: – Они уже ушли.
Просперо этот ответ показался скорее бессмысленным, чем циничным. Он задумчиво смотрел вслед быстро удалявшемуся прохожему. Неужели при французском правительстве улицы не патрулируются? Потом ему пришло в голову, что, разбудив сейчас весь квартал, он не сможет уйти от расспросов. А этого ему совсем не хотелось. Поэтому он снова сел на лошадь и продолжил путь.
Наконец он добрался до дворца Фиески на Сан-Сиро. Тот был погружен в темноту, а широкие, обычно распахнутые двери сейчас были наглухо закрыты. Просперо поднял камень и стал колотить им в дверь, но ответило ему лишь эхо. Подождав несколько минут, он вновь постучал, и наконец внутри послышались шаркающие шаги. Лязг открываемого запора прозвучал в тишине как выстрел, и в большой двери открылась дверца поменьше. Лицо Просперо осветили фонарем, и послышался надтреснутый старческий голос:
– Что вам надо?
– О небо! Ну и гостеприимство! – сказал Просперо. – Я ищу мессира Сципиона. Он здесь?
– Здесь? Мессир Сципион? С какой стати? Иезус Мария! Кто вы такой, чтобы задавать такие вопросы?
– Я буду вам благодарен, если вы для начала ответите мне.
– Так вот что, господин хороший, мессир Сципион уехал, как нынче делают все.
– Уехал? Куда?
– Куда? Откуда мне знать? Возможно, в Лаванью или в свой загородный дом в Аккуи. А может, подальше. И как вам в голову пришло искать его здесь?
– Во имя Господа, что здесь происходит, что с вами всеми случилось?
– Случилось? – Старик презрительно усмехнулся. – Вы что, с луны свалились?
Он вышел из узкой двери и поднял фонарь так, что тот осветил двери напротив.
– Видите это?
Но Просперо ничего не видел.
– Видите – что? – спросил он.
И опять послышалось то же хихиканье вампира.
– Крест, благородный господин. Крест.
Просперо присмотрелся повнимательнее. На противоположной двери он смутно различил крест, грубо намалеванный чем-то красным.
– Ну крест. И что же? – переспросил он.
– Что же? Иезус Мария! Зараженный дом! Чума! Они все мертвы.
– Чума? – Просперо похолодел. – У вас чума?
– Господь ниспослал ее нам, как ниспослал Он пламень на Содом и Гоморру, устав от грехов человеческих. Говорят, она пришла из Неаполя, куда была ниспослана в наказание этим безбожным бандитам, посягнувшим на святыни Рима и самого папу. Многие удрали, как мессир Сципион, будто можно избежать кары Божьей. Мессир Тривальзио и его французы заперлись в Кастеллетто, как будто стены могут остановить гнев Господа. Поверьте, благородный господин, вы прибыли в Геную в недобрый час. Здесь остались лишь мертвецы, которым все безразлично, да бедняки вроде меня, которым некуда деться. – Он снова недобро хихикнул и повернулся, чтобы войти в дом. – Идите с Богом, благородный господин. Идите с Богом.
Но Просперо остался. Даже когда дверь уже закрылась, он все еще стоял, прислушиваясь к удаляющемуся шарканью. Наконец он стряхнул оцепенение, вскочил в седло и с брезгливостью человека, попавшего в нечистое место, тронулся сквозь мрак вниз, к воде, по крутым узким и опасным улочкам.
Лошадь ему следовало оставить в конюшне «Мерканти». Постоялый двор выходил на набережную с тем же названием. Между ним и гостиницей в Кьяванти, где Просперо взял лошадь, была почтовая связь.
Поскольку друга, от которого он мог получить помощь, не было в Генуе и все остальные, к кому он мог обратиться, скорее всего, тоже отсутствовали, а городские ворота в этот час были уже заперты, Просперо вряд ли удалось бы выбраться из этого некрополя. Осталось лишь надеяться на ночлег в гостинице «Мерканти». Утро вечера мудренее.
Он медленно спускался к воде, лошадь оскальзывалась на крутом спуске и изредка останавливалась дрожа. Просперо никого не встретил. Лишь дважды эта кладбищенская тишь нарушалась жалобными воплями из домов, мимо которых он проезжал.
Наконец он выбрался из мрака узких и крутых улочек на широкую набережную. Над морем поднимался месяц. В его слабом сиянии старый мол выделялся на фоне мерцающей воды черной громадой. За ним виднелись высокие мачты галеонов и немного уступавшая им по высоте оснастка галер. Обычно здесь даже в ночные часы кипела жизнь, и теперь тоже наблюдались какие-то признаки активности. Просперо встречал странных прохожих, приветствовавших его и тут же исчезавших в темноте. Примерно на расстоянии половины полета стрелы виднелся в темноте желтый ромб. Это был фонарь, освещавший набережную Мерканти и стоявшие на приколе лодки. Он услышал гвалт неожиданно веселых голосов, обрывки песни, бренчание какого-то струнного инструмента. Похоже, это и была гостиница «Мерканти». По крайней мере, здесь были люди, хотя Просперо не мог бы поручиться, что пируют не смертники. Вновь (и гораздо отчетливее, чем раньше, ибо теперь он знал правду) Просперо услышал в этом гвалте голоса вампиров, веселящихся на кладбище чудовищ. Он спешился и отвел лошадь в стойло. Первоначальное впечатление еще более усилилось, когда он воочию увидел компанию.
До сих пор, как он знал, в этой гостинице останавливался люд побогаче, имеющий прямое отношение к портовым делам. Это были купцы, офицеры с заходивших в порт кораблей, судовладельцы, даже аристократы, чьи интересы были связаны с морем. Женщин здесь никогда не бывало. Во всяком случае, в общественных помещениях. Но тех, кто нынче ночью собрался вокруг стола на кóзлах, можно было причислить лишь к подонкам общества. Лучшие из них были надсмотрщиками с галер и из публичных домов, худшие – портовыми бродягами и проститутками. Они есть в любом порту, но обычно не осмеливаются показываться в таком месте, как «Мерканти».
Все они веселились при свете чадящих светильников, свисающих с потолка. Веселье было шумное, истеричное, в нем чувствовались страх и бравада. Это был смех сквозь слезы, громкий и пустой. Так обычно гонят от себя панику и страх поднимающие руку на своих богов. Вот так, должно быть, подумал Просперо, они смеялись бы и в аду.
Его появление привело к некоторому замешательству в среде гуляк.
Бледный и худой юнец, оседлав стол, бренчал на лютне, а две женщины нестройно исполняли похабные куплеты. Песня оборвалась, стихли хохот и болтовня. Бесстыжая компания уставилась на внезапно появившегося изысканного незнакомца, выглядящего в этом нечестивом месте как существо из иного мира. Он все еще был облачен в пышные одежды дель Васто из черной камки и ярко-алый плащ Ломеллино.
На некоторое время воцарилась тишина, затем последовал новый, еще более громкий взрыв буйного веселья. Гуляки кинулись приветствовать Просперо, звеня стаканами и с грохотом опрокидывая табуретки. Бросая злобные взгляды, его приглашали присоединиться к их кружку.
– Назад! – осадил он их. – В каком круге ада я нахожусь?
Кто-то заржал громче. Другие заворчали. Третьи, вцепившись в плащ, поволокли Просперо за собой. В этот миг, стремительно рассекая толпу, появился Маркантонио, грузный, пышущий жаром мужчина, хозяин гостиницы. Он явно не благоволил к своим постояльцам.
В одно мгновение он расчистил для себя пространство и подался вперед, чтобы рассмотреть вновь прибывшего. От возбуждения он обливался потом.
– Господин Просперо! Господин Просперо!
– Что за шабаш у вас в «Мерканти»?
Громоподобный голос сменился жалобными стенаниями:
– Нынче других клиентов не сыскать. Вы вернулись в недобрый час, синьор. Но умоляю вас, идите за мной. Наверху есть комнаты. Мой дом целиком в вашем распоряжении. Это большая честь для меня. Идите за мной, синьор, идите.
Маркантонио повел его через длинный зал, расчищая дорогу угрозами и взмахами ручищ, словно отгоняя ими паразитов. Жестикулируя и гримасничая, кутилы дали им пройти, что вызвало новый приступ хохота. Благородный господин, издевались они, слишком знатен для подобной компании. Может, чума собьет с него спесь? Вот погодите, появятся у него бубоны, тогда-то он вспомнит, что он такой же смертный, как и ничтожнейший из людей. Чума всех уравняет. Да здравствует чума! Наконец Просперо выбрался из этой гнусной толпы и, ведомый служанкой со свечой, поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Маркантонио следовал за ним. Он вошел в хорошо обставленную, просторную, но невероятно жаркую и душную комнату, с плотно прикрытыми окнами.
Девушка зажгла на столе свечи в медных светильниках. Маркантонио, вытирая красное лицо, страдальчески посмотрел на Просперо.
– Спаси нас Бог! Тяжелые испытания свалились на нас.
– А Генуя под сенью смерти впадает в разврат! Что ж, это весьма логично.
– Сейчас все перевернулось с ног на голову, господин. Люди изменились.
– И превратились в свиней, как я понимаю.
– Простите их, господин. Они потеряли разум от ужаса. Они пытаются потопить страх в пьянстве и дебоше. Помоги нам Бог! Тяжелые настали времена, когда мессир Дориа привел сюда французов, чтобы править нами. Сколько дураков послушалось и поддержало его! А потом они прокляли все на свете и мечтают вернуться к временам, когда отец вашего благородия был здесь дожем. Господь да упокой его душу! – Маркантонио прервал себя. – А теперь – эта ужасная чума, посланная нам за наши грехи! Но вы приказывайте, ваше благородие! Чего желаете?
Нынче вечером он хотел только есть и спать. Завтра он отдаст дальнейшие указания.
Требуемое было немедленно предоставлено. Окна открыли настежь, чтобы впустить свежий воздух, несмотря на предрассудок, что так можно подхватить чуму. Ужин ему подали с извинениями за качество. В лучшие времена хозяин всегда гордился своей кухней. Постелили ему в соседней комнате.
Ефимии, девушке, светившей им, было приказано остаться на случай, если господину что-либо потребуется. Это была молодая черноволосая толстушка. Влажный алый рот улыбался, взгляд черных с поволокой глаз был призывен. Она чрезвычайно усердно стремилась угодить. Налив ему воды для умывания, она добавила туда уксус и уверила, что это хорошее средство от заразы. Ему нужно быть осторожнее, и она ему поможет. Тут она положила тлеющий уголь на медное блюдо и стала окуривать комнату ароматным дымом каких-то трав. О себе она сообщила, что не боится инфекции, так как носит амулет, освященный на гробе Иоанна Крестителя в церкви Святого мученика Лоренцо. И ни за какие сокровища не расстанется с ним. Но за исключением амулета его благородие может получить все, что ему угодно, из принадлежащего ей, уверила она, и призывная улыбка и томный взгляд бархатных глаз не оставили у него никакого сомнения относительно ее веры в силу талисмана. Она была совершенно убеждена, что даже распутство не ослабит его действия.
Она ждала Просперо у стола. На ужин ему был подан вареный козленок. Девушка сказала, что это самая безопасная еда, которую только можно предложить его благородию, и повторила извинения Маркантонио. Козленок на всякий случай был сварен с уксусом. В конце трапезы она заставила Просперо выпить еще вина и, без разрешения налив себе, показала ему пример. Она знала, что вино терпкое и кислое, но это даже лучше: чума не возьмет.
