Текст книги "Совесть (сборник)"

Автор книги: Радий Погодин

Соавторы: Николай Внуков,Сергей Вольф,Борис Раевский,Аделаида Котовщикова,Виктор Голявкин,Яков Длуголенский,Павел Васильев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Аделаида Александровна Котовщикова
Воздушные замки

Полынная, горькая, сухая раскинулась степь. Пышущий жаром воздух стоял над ней неподвижно. Никакого дуновения, колебания, вздоха. Только вдали, на горизонте, дрожала воздушная голубая струя.

«Глупость какая получилась, – подумала Кира. – Будто сон плохой приснился».

Валя плелась позади.

– Я во всём виновата, – произнесла она жалобно. – Ты-то ленинградка, а я всё-таки крымская…

– Могла бы и я сообразить, что легко заблудиться, – великодушно сказала Кира. – И ведь это я уговорила тебя пойти посмотреть воздушные замки.

А сама подумала: «Вот бы мама перепугалась, если б знала!»

Они с мамой отдыхали под Симферополем. Кира очень подружилась с Валей. Обеим было по тринадцати лет. К Валиной тётке, счетоводу совхоза, девочки поехали вместе.

Под лиловым от зноя небом блеснула металлическим блеском полоса воды.

– Смотри! – показала Кира.

– Сиваш это, – устало сказала Валя, – Гнилое море.

Но Кира оживилась.

– А красиво тут. Земля разноцветная.

Бледно-песочные, тёмно-рыжие берега подступали к перламутровым водам Сиваша. На жёлтом расплывались пятна изумрудно-зелёные, красноватые, бордовые. Это плотным ковром росли низкие растеньица. Кира нагнулась, сорвала стебелёк с мелкими круглыми листочками.

– Какие странные эти солеросы! Так их твоя тётя называла? И на траву непохожи.

– Тётя вернётся только завтра. Может, даже под вечер. До тех пор нас никто не хватится. И где нас будут искать? Мы даже записки не оставили, что пошли гулять.

– Но ведь мы думали, что через час-полтора вернёмся… Да доберёмся как-нибудь. Быть того не может, чтобы не добрались!

– В погребе молоко стоит холодное-холодное… – безнадёжно сказала Валя, – и арбуз громадный!

– Неплохо бы арбузика! – вздохнула Кира.

…Уезжая по делам в райцентр, Валина тётя расцеловала девочек, показала им, где в погребе стоит обед, молоко, лежат горкой арбузы. Оставила она девочек без малейших опасений: большие ведь! Могло ли ей прийти в голову, что они сразу ринутся в степь в поисках миражей? Валя рассказала Кире, что в степи часто можно увидеть мираж. Иногда над озерцами появляются целые замки, причудливые сказочные дворцы. «Ой, пойдём поглядим! – упрашивала Кира. – Я никогда в жизни не видела мираж!»

Теперь она его видела. И не один. Уже после того, как они поняли, что не знают, в какой стороне находится совхоз, и стали плутать по степи, Кира вдруг увидела впереди дом под черепичной крышей, дерево, копну сена. Она кинулась туда: «Да вон же совхоз!» Но что такое? Под домом течёт голубая полоса, она всё шире… Поднялось в воздух дерево и поплыло стоймя. Стронулась с места и копна. И вот всё бесследно растаяло.

– А я тоже сперва подумала, что правда, – сказала Валя.

И потом не раз маячили в дрожащем мареве домики, купы деревьев, то туманно, то отчётливо. Но замков не было.

Пить хотелось нестерпимо.

Но даже самой маленькой бутылки с водой они не догадались захватить!

– Искупаемся? – предложила Кира.

– Да ты что?! Тут же сплошная соль. Каждая царапина саднить будет.

Кира вздохнула:

– Да-а… соль! Оттого всё такое… седое.

Холодноватый, притушенный тон был и у пёстрых берегов, и у воды, нежно-зелёной вдали, плотно-сизой под берегом. Точно кто-то, раскрашивая степь и море, щедро подмешал в краски белил. Седой застывший налёт соли лежал на каждой травинке. Всё – почва, вода, растительность, казалось, и самый воздух – было пропитано солью.

Нечаянно Кира взяла в рот сорванную солеросинку – и во рту стало очень солоно. Да что солеросинку! Руку свою лизни – у кожи солоноватый вкус.

Кира присела на корточки у воды, опустила в неё палец. Вода была тёплая и словно бы густая. Кира вытерла палец о подол платья, и всё-таки через минуту он покрылся беловатым налётом.

Они брели под палящими лучами, уже сами не зная куда.

– Хоть бы птица какая пролетела! – пробормотала Кира.

Ничего живого не было вокруг – унылая пустота. Никто не бегал, не летал, не пел, не стрекотал. Вероятно, в земле жили суслики и полевые мыши, но и они попрятались от жары в норы.

Да и живут ли здесь суслики-то?

Вдруг Валя встрепенулась:

– Лесополоса!

Серели в стороне не то кусты, не то низкорослые деревья.

Девочки прибавили шагу, бежать они были не в силах.

– И тут обман! – мрачно проговорила Валя.

– Но всё-таки хоть не мираж, – сказала Кира.

Огромные, с добрый куст ростом, заросли чертополоха. Тени эти чертополошьи великаны не давали. Может быть, в самой гущине и была скудная тень, но забираться туда нечего и думать: исколешься, занозишься.

Перила мостика. Мостик? Значит, речка?

Что протекало в этом пологом овражке осенью и зимой – речушка ли, ручей – неизвестно.

Сейчас почва была твёрдая, морщинистая, растрескавшаяся и напоминала кожу слона.

Лишь под серединой моста притаилась жалкая лужица. Чтобы оказаться в тени, надо было забраться в эту лужицу.

Всё-таки они полезли под мостик, притулились на краю болотца.

– Если бы мы не надели белые платочки, давно бы умерли, – хрипло сказала Валя. – Замки! И зачем только я поддалась на твои уговоры!

– Сейчас что уж об этом говорить… А эти зверюшки нас не заедят? – Кира брезгливо поморщилась. – Ой, а что это они делают?

Стайка маленьких мух сновала над болотцем. Мухи опускались на воду, бегали и скользили по ней, снова взлетали и снова садились. Ни одна из мушек не села на девочек, даже не задела их ни разу.

– На коньках катаются, – с удивлением сказала Кира. – Ну точь-в-точь. Надо же!

Мушки, и правда, будто весело катались на коньках. По насыщенной солью воде они скользили, как по льду. Становились ровными рядами и все вместе быстро катились в одну сторону. На мгновение останавливались и так же согласованно, все одновременно, катились в другую. Потом направление почему-то менялось: мушиная стая неслась, скользила уже иначе. Но ни одна мушка не выбивалась из строя.

– Чудеса! – прошептала Кира. – Тренировки у них, что ли, такие? Наши бы ребята на физкультуре так здорово! Зарисовать бы, да пальцы у меня не шевелятся.

Всё-таки она развернула тетрадку. Всю дорогу Кира её тащила с заложенным в тетрадку карандашом, хотела зарисовать воздушные замки. Неловкое движение – карандаш выскользнул, упал на землю и… провалился в трещину.

– Ну-у! – Кира заглянула в трещину. Карандаша и след простыл, почва проглотила его.

– Если бы у нас были спички, – уныло проговорила Валя, – мы могли бы зажечь костёр. Чтобы нас нашли.

– А где бы мы хворост взяли?

– Мостик этот подожгли бы.

– Мостик, может, зимой нужен. Ведь зачем-то его тут построили. Да при таком солнце костра, пожалуй, и не увидишь… Пойдём. Всё равно тут тени нет.

– Мне вот-вот станет дурно. – Голос у Вали был совсем сонный. – В обморок упаду…

– Нет, уж лучше не падай. А то я буду приводить тебя в чувство водой из этого мушиного протухшего болотца. – Кира старалась говорить шутливым тоном, но смотрела на подругу с беспокойством. Помогла ей подняться.

Они поплелись дальше.

Солнце слепило глаза. Хоть бы какой ветерок подул! Опять куст чертополоха. Теперь уж не обманешь! Видим, что не дерево.

И вдруг Валя остановилась и… опустилась на землю.

– Валечка, что ты? Споткнулась?

Валя бессильно приникла к земле, прикрыла голову руками.

– Не могу больше! Шагу ступить не могу…

– Но лежать ещё хуже! Вставай! Мы выйдем на дорогу. Или кто-нибудь проедет мимо.

– Неужели ты не видишь, что никто здесь не ездит, не ходит? – с раздражением сказала Валя. – Этот край степи совсем заброшенный…

– А может, поедет кто-нибудь… Ну, возьми себя в руки! – Кира топталась над Валей, чувствуя себя совершенно одуревшей: «Да что же делать? Вот напасть-то!» – Послушай, Валечка! Встань! В каких положениях люди не падали духом! Ну, подумай! Вот тётя твоя вчера нам рассказывала про партизан. Здесь, в Крыму! Как они в горах прятались и еды совсем не было. Там и ребята среди них, может, младше нас…

– В горах – тень! – пробормотала Валя.

– И в степи были партизаны, ну, что ты говоришь? Наверно, и здесь тоже, на этом вашем чёртовом Сиваше. Им-то насколько хуже, чем нам, приходилось!

– То всё во время войны было…

– Будто, когда нет войны, можно распускаться! – Кира пыталась насильно поднять Валю, тянула её за плечи, за руки.

Всё было напрасно. Тяни не тяни. Валя совсем обмякла, валилась безвольно на землю и только твердила:

– Не могу идти… у меня нет сил…

Кира даже запыхалась. Постояла минуту в раздумье. Потом сказала решительно:

– Ну, вот что! Я побегу, может, отыщу какую-нибудь дорогу, по которой машины ходят. Буду всё время громко кричать на бегу…

– Если ты уйдёшь, я сразу умру, – твёрдо сказала Валя. – Я не могу остаться одна…

Сидя возле Вали, Кира озиралась со страхом. Какая злая степь! Местами земля совсем облысела – голая, твёрдая корка, вся в трещинах. Даже полынь отказывалась расти.

…Из окна был виден Таврический сад. У них дома в Ленинграде. Громадные ветвистые липы. Кроны раскинулись шатром, тень от них густая и такая прохладная, что её можно пить, как воду. Зимой стволы чернели на белом снегу. Издали казалось, что они вырезаны из чёрной бумаги и наклеены на белую. Будто аппликация. Падал крупный снег. Можно высунуть язык и поймать снежинку. Как это вкусно – снежинка!

А здесь не снежинки летают. Здесь мушки. Скользят, как по льду. Очень солёному. Надо спросить у преподавательницы зоологии Клавдии Петровны, зачем мушки так тренируются? В кабинете зоологии Санька Громов толкнул её, Киру. От неожиданности она уронила чучело дикой утки и страшно испугалась: ей показалось, что утиный клюв треснул. Трещина, если и была, то неглубокая – карандаш бы в неё не провалился. Дикие утки не прилетают на Сиваш. Что им тут делать, когда всё вокруг солёное? Подняв утку с полу, Кира дала Саньке тумака. А ведь Санька умный, он что-нибудь придумал бы. И он мог бы тащить Валечку на спине, а ей это не под силу. Клавдия Петровна тогда выставила из класса их обоих – и Саньку, и Киру. А вдруг она никогда больше не увидит Клавдию Петровну? Мамочка! Да что же это такое?!

Сквозь закрытые веки и то отсвечивает красным. А приоткроешь глаза – так и ослепляет белёсая, растрескавшаяся земля и море, лиловое, какое-то металлическое…

Было бы у неё длинное платье, как у женщин Индии – Кира видела в кино, – они бы обе закрылись, даже навес бы устроили над головой. Кира сняла с себя платье и накинула на Валю, чтобы у той не сделался солнечный удар. Сама осталась в трусиках, а плечи прикрыла Валиной косынкой. И сидит, как в печке – насквозь её прожигает.

Она уже отбегала то в одну сторону, то в другую, кричала и размахивала косынкой. Но совсем недалеко отбегала, чтобы всё время видеть Валю. Убежишь подальше и… вдруг не найдёшь дороги обратно? А потерять это место легко: вокруг всё такое одинаковое.

Есть уже совсем не хочется, только пить. С голоду они не умрут, без пищи человек может жить очень долго. А без воды? Через сколько дней люди, заблудившиеся в пустыне, умирают от жажды? Тётка Валина вернётся завтра, сразу поднимет тревогу… А если она задержится?

Она ли это, Кира, сидит на горячей земле, подтянув колени к подбородку? Как-то странно всё… Валя лежит под платьем тихо. Надо уткнуться лицом в свои локти, лежащие на коленях, тогда глазам темно, легче без этой яркости…

Графитно-серые сумерки окутали степь. А небо на горизонте пламенело, кроваво-красное, оранжевое. Уходило беспощадное солнце.

Кира глотнула посвежевшего воздуха, пошевелилась. Плечам и спине стало резко больно.

Валя сидела, поджав ноги.

– Как ты спала крепко! Ну, что нам делать? Пропадём! – Она всхлипнула.

– Ночью, во всяком случае, не пропадём. Хоть не изжаримся. – Кира вскочила и вскрикнула: – Уй-ю-юй! Спине как больно! Да я вся как деревянная… Вот ночью костёр был бы виден…

Глянула и замерла в удивлении. На пылающем фоне закатного неба внезапно возникли чёрные силуэты бегущих коней. Морды, крутые шеи, взлетающие копыта – всё так чётко и необыкновенно. Гривы развеваются на бегу.

– Валя! Посмотри! Красотища какая!

Валя подняла голову и прошептала испуганно:

– Табун!

А конские силуэты росли, становились всё больше…

– На нас бегут! Затопчут! – Валя стремительно поднялась на ноги, в голосе её звучал ужас.

У Киры сердце заколотилось от страха. Она заметалась, обхватила Валю, пытаясь её куда-то тащить. С плачем Валя обвисала на её руках.

Не помня себя, Кира завопила отчаянно:

– Ма-ма! Ма-а!

Прижала к себе Валю и зажмурилась. Пропали! Совсем близко где-то конский храп…

– Чего тут? – встревоженно спросил звонкий голос.

Кира открыла глаза. Морда коня над ними. На коне всадник. Плохо его видно в темноте, маячит кто-то на конской спине…

И тут Кира разревелась, как маленькая.

– Дяденька, миленький, спасите! – взмолилась она. – Мы заблудились…

Всадник что-то буркнул, неожиданно повернул круто коня. Топот копыт… Всадник исчез.

Кира растерянно огляделась. Пустая тёмная степь. Никаких коней.

Небо догорало, стало лимонным. В тишине засверкали светлячки звёзд.

Не померещился же ей всадник?

– Уехал! – вскрикнула с возмущением Валя.

Вот и Валя видела. Значит, не померещилось, не приснилось.

– А-а-а! – закричала Кира. – Эй!

– Э-э-эй! – отозвалось из темноты.

И вместе с криком замелькал огонёк. Он плясал в воздухе довольно высоко от земли. Что это?

Опять топот конских копыт. Из темноты вынырнули два коня, два всадника. Один из них держал в руках фонарь «летучая мышь».

Как уж усадили Валю на лошадиную спину, Кира не знала. Сама она еле вскарабкалась, хоть и держали её крепко чьи-то руки и тянули наверх.

…Весело горел костёр. Вода из фляжки была просто чудесная. И хлеб с брынзой на диво вкусный. Поодаль, за кустами, паслись, пофыркивая, кони. Стрекотали кузнечики. В вышине сверкали громадные яркие звёзды, и было их удивительно много.

Валя полулежала опершись на локоть, на какой-то подстилке и тоже смотрела на огонь.

– Вот тётя поразится, когда мы ей расскажем, как заблудились и чуть не погибли! – сказала она.

– В степи заблудиться недолго, – отозвался старик с клочкастыми бровями и небольшой редкой бородкой. – И совсем пропасть можно с непривычки-то! Солнце – оно не шутит.

А мальчишка нет-нет и фыркал, сразу принимал строгий вид, но потом снова лукавая ухмылка раздвигала губы.

Когда девочек осветили «летучей мышью», один из всадников протянул с удивлением:

– А здоровые какие девки! Я думал, маленькие плачут…

Эту фразу Кира слышала как в тумане и невольно запомнила. Но в тот момент ей было всё равно. А теперь, у костра, она смущённо смеялась. Такому пацанчику она кричала умоляюще: «Дяденька!»

– Тебе, Андрей, сколько лет? – спросила она. Имя уже знала, слышала, как дед называл.

– Тринадцать. В седьмой перекочевал.

Кира удивилась. Она думала, что ему и двенадцати нет: небольшой мальчонка. Но коренастый, крепкий. Как на коня-то её втаскивал!

– И мы в седьмой перешли. Ты приезжай ко мне в Ленинград! Непременно приезжай! Я тебе всё-всё покажу. Деревья знаешь какие в Таврическом саду! – Кира улыбалась во весь рот, чувствуя себя бесконечно счастливой, и вдруг зябко поёжилась: – Ой, что-то меня как будто знобит, прямо не знаю, что такое…

Старик привстал, вытянул откуда-то куртку и осторожно прикрыл Кирины плечи.

– Я и то присматриваюсь… Так ты ж совсем сгорела! Эта-то дивчина ничего, – показал он на Валю. – А тебе, дочка, похворать придётся…

Старый табунщик оказался прав: неделю пролежала Кира с высокой температурой, пришлось телеграммой вызывать маму из Симферополя. Спина у Киры была сплошь в пузырях. А потом пластами сходила кожа.

– Скажи, пожалуйста, как меня в степи обновило! – разглядывая новую тонкую кожицу, говорила Кира со смехом.

Но вставала перед глазами белёсая, растрескавшаяся земля, слепящее металлическое море, и сердце сжималось в испуге; ведь чуть не убило их знойное солнце Крымской степи.

Николай Андреевич Внуков
Отчаянный рейс

Снаружи, за замёрзшими окнами диспетчерской, глухо зарокотал двигатель автомобиля. Хлопнула дверь, и в комнату в клубах морозного пара вошёл человек в треухе и чёрном промасленном полушубке.

– Дежурный, путёвку на Уянду! – сказал он, обивая рукавицами снег с валенок. – Да побыстрее. Чтобы к утру обернуться.

– Вот твоя путёвка, Никитин, – сказал дежурный, поднимаясь из-за стола и протягивая вошедшему сложенный вдвое лист бумаги. – Только сегодня поедешь с пассажиром.

– С каким пассажиром? – вскинул голову Никитин. – Ещё не хватало!

– Вот твой пассажир, – показал диспетчер на Витальку, сжавшегося в углу. – Доставишь до самой Уянды в полном порядке и здравии. Парнишка на каникулы домой едет. К отцу.

– Да ты знаешь, какой у меня рейс? – закричал Никитин. – Отчаянный у меня рейс. Семь тонн горючего в цистерне! Да ещё по снежнику! Сам не знаю, как процарапаюсь к прииску. А ты мне ещё мальчишку! Спасибо!

– Но, но, потише, – сказал диспетчер устало. – Своим ты небось ёлку делаешь. А этому, значит, не надо? Ничего, довезёшь.

Никитин взял путёвку и оглядел Витальку с головы до ног.

– Ну что ж, собирайся, – сказал он. – Иди в машину.

Виталька подхватил свой чемодан и бросился вон из диспетчерской.

Бензовоз был похож на огромный танк, изготовившийся к бою. От радиатора несло жаром. Рифлённые ёлочкой покрышки колёс глубоко вдавались в дорожный накат.

Виталька взобрался в кабину и уютно устроился на пружинистом клеёнчатом сиденье. Чемодан он поставил между ног.

Через минуту появился Никитин, не глядя на Витальку, запустил двигатель и тронул машину с места.

Скоро посёлок исчез из виду. Осталась только белая лента дороги да высоко наметённые снежные сугробы по сторонам. Бензовоз шёл между ними, как по бесконечному ледяному туннелю.

– Из интерната? – неожиданно спросил Никитин.

– Из интерната, – ответил Виталька.

– В каком классе?

– В шестом.

– А зовут как?

– Виталий.

– Отметки-то хорошие отцу везёшь?

– Ничего, – ответил Виталий.

– Тогда молодец.

Больше он не проронил ни слова, только задумчиво глядел на дорогу, слегка поворачивая баранку руля.

Виталька тоже молчал. Водитель показался ему человеком суровым и чем-то рассерженным. С таким было неловко разговаривать. Если захочет – пусть начинает сам.

Скоро Виталька задремал, убаюканный монотонным гуденьем двигателя, а потом и вовсе заснул, откинув голову на пружинистую спинку сиденья. Во сне он видел приисковый клуб, отца в праздничном костюме и сияющую разноцветными огнями пушистую ёлку. Ёлка медленно поворачивалась на своём основании, огни её разгорались всё ярче и ровно гудели от напряжения.

– Папа, – сказал Виталька, – ведь лампочки могут перегореть! Надо их выключить!

– Не перегорят, – спокойно сказал отец. – В праздник они не перегорают…

Потом всё кончилось. Что-то треснуло, и он сунулся лбом вперёд. Уши заткнуло плотной тишиной.

– Вот проклятая! Чтоб её… эту дорогу. Кажется, втяпались.

Виталька медленно приходил в себя. Перед ним качался подбородок Никитина, заросший щетиной. Над подбородком шевелились тонкие сухие губы.

Никитин ругался свистящим шёпотом. Бензовоз стоял перед белой стеной. Воздух в кабине быстро остывал. Сквозь переднее стекло виднелась плотная снежная гора.

– Засели! Говорил я диспетчеру, что рейс отчаянный. Не поверил. Теперь вот… получай.

– Где мы? – спросил Виталька.

– На семьдесят втором километре. Видишь, сопки пошли. Ты спал часа два.

Он рванул дверцу кабины и спрыгнул на дорогу. За ним вылез Виталька. Воздух застрял в горле. Виталька прикрыл нос рукавицей и закашлялся.

– Холодно как…

– Градусов тридцать пять, – сказал Никитин. – Африка.

Они разминали ноги возле машины. Голова у Витальки ещё гудела от сна. Перед глазами мигали ёлочные огни. Придя в себя, Виталька огляделся. Дорога кончалась у подножия снежной горы. Вероятно, с вершины сопки сорвалась лавина и перегородила путь.

Виталька шагнул к завалу и пнул ногой пристывшую к дороге серую глыбу. Снег скрипнул, как высохшая земля.

– Что теперь делать? – вздохнул Виталька.

– Что, что… – Никитин обошёл вокруг бензовоза, ударил кулаком по баллону заднего колеса, заглянул под шасси. – Засели, парень, как следует… Они там, на прииске, кроют нас почём зря. Начальство поторопилось – радиограмму с автобазы отправили ещё вчера вечером. Они ждут нас сегодня. Ждут и надеются.

Витальку удивило и обрадовало, что Никитин сказал не «меня», а «нас». Значит, теперь он не просто пассажир, а человек, который в какой-то степени отвечает за срок доставки горючего на прииски. И шофёр не считает его ненужным грузом.

– Топор у нас есть в пожарном ящике, и лопату я прихватил на случай, – сказал Никитин.

Они вскарабкались на горб завала.

Бензовоз стоял на высшей точке подъёма. С обеих сторон дорога катилась вниз, опоясывая сопку нешироким карнизом. Слева, сразу за обочиной, ломаной чертой светлел край обрыва. Там, в глубине, домики между сопками. Уже смеркалось. А справа, на гладком склоне, по которому съехала на дорогу лавина, ещё тлел короткий северный день.

– Здорово, – сказал Виталька, заглядывая на другую сторону завала. – Тут и бульдозером не пробьёшься…

– Да, брат, попали мы с тобой в историю… – пробормотал Никитин.

Перехлестнувшая трассу лавина была неширокой – всего шагов десять – двенадцать. И всё же разобрать вручную такую массу мёрзлого снега было невозможно.

Никитин ходил по хрустящим, крахмальным глыбам, срывался ногами в ямы, хлопал себя рукавицами по бёдрам и думал.

Витальке хотелось спать. Ресницы склеивало морозом. Он округлил губы и выдохнул плотную струйку пара. Воздух зашелестел, как папиросная бумага. Это значило, что мороз жал под сорок.

– Дядь Никитин, – попросил он. – Дай топор. Холодюга. Хоть немножечко снег порубаю…

Они спустились к бензовозу.

– Хуже нет этих приисковых рейсов. Подзагоришь – никто не выручит. Машины здесь раз в неделю ходят и то поодиночке, – ворчал Никитин, доставая из ящика топор и лопату. – Я уж как не хотел идти в этот рейс… А вот пришлось… Нельзя же людей оставить без праздника. На, держи. Я вместе с тобой покопаю. Попробуем сделать подъезды…

Виталька прикинул топор на руке, врубил его в снег. Лезвие пошло со скрипом, точно в дерево. Никитин отогнул рукавицу, взглянул на часы.

– Скоро четыре. Столовка у них на прииске добрая. Сейчас бы пару оленьих почек с гречневой кашей да стакашка два чаю…

…Через час Витальке стало казаться, что машина остановилась перед завалом ещё вчера. Время кончалось. Время застыло поперёк дороги тяжёлым снежным сугробом. Остались только равномерные взмахи топора, которым Виталька вытёсывал белые кирпичи, да визг лопаты, въедающейся в снег. Руки ломило от напряжения. Полушубок мешал работать. Виталька сбросил его. Стало полегче.

«Сколько сейчас: шесть? семь? – думал Виталька. – И когда остановится Никитин? Надо же передохнуть».

Он ни за что не остановился бы раньше шофёра. Ему не хотелось казаться в глазах Никитина слабым. Да и не был он слабым. Он вспомнил, как весной вместе с отцом за воскресный день напилил из брёвен два кубометра чурбаков, а потом они вместе раскололи их на дрова. Вечером, после работы, они пили чай и отец одобрительно посматривал на него, а потом сказал:

– Сегодня был настоящий день. Ты у меня молодец.

…Через рубаху проступал пот, трещал на плечах ломкими корочками. Брови превратились в клочья ваты, прилепленные на лбу. Они стягивали переносье, мешали смотреть.

Наконец лопата перестала визжать.

– Идём запустим двигатель. Как бы радиатор не заморозило, – сказал Никитин.

В быстро нагревшейся кабине стало уютно. Никитин включил лампочку на приборном щитке. Пространство за стеклом кабины перестало быть огромным. Теперь у них был свой маленький человеческий мирок, заброшенный в мёртвые сопки между Индигиркой и Уяндиной. Назад по дороге – семьдесят два километра до ближайшего посёлка. А до прииска больше ста.

– Ты чего гонишь без удержу? Смотри, парень, быстро выдохнешься, – сказал Никитин.

– Это не я, это вы гоните, – улыбнулся Виталька.

– Я, я… я-то взрослый. А ты… Тебе сейчас сколько, тринадцать?

– Не, тринадцать мне в марте будет. Седьмого числа.

Никитин посмотрел на мальчика.

– Устал?

– Не. Я работать могу, не сомневайтесь.

– А я и не сомневаюсь. Я вижу. Ну, отдохни.

Шофёр откинулся в самый угол кабины, потянулся. Хрустнули колени.

– У тебя отец-то кем на прииске?

– Сменным мастером.

– На подземке или на открытых работах?

– На россыпи.

– Трудно сейчас на открытом воздухе работать.

– Конечно, – сказал Виталька. – Только он привык. Он уже четырнадцатый год на приисках.

– Так что, выходит, ты здесь и родился?

– Здесь, – сказал Виталька. – На Бурхале. А вы шофёром давно?

– Шесть лет скоро. Раньше я на такси работал в Москве.

– А сюда зачем уехали? Разве в Москве плохо?

Никитин задумался.

– По правде, надоело сидеть на одном месте, – сказал он. – Живёшь, живёшь, и земли, на которой живёшь, толком не знаешь. Захотел посмотреть. Пошёл в райком, взял путевку. Люди у нас везде нужны.

– Хорошо у нас, правда? – спросил Виталька.

– Хорошо. Если бы плохо было, я бы сразу уехал. А теперь вот прижился…

– А мне в Москву очень хочется, – мечтательно сказал Виталька. – Папа в отпуск обещал съездить показать.

– Успеешь ещё. Успеешь и в Москву, и в Ленинград, и на Чёрное море…

Несколько минут посидели молча.

– Ну, идём пошуруем, – сказал Никитин, приглушая двигатель.

Ночная темь поднималась из долины, заливала дорогу. Небо опустилось совсем низко, подмяло под себя сопки. По глыбам завала текли струйки ледяного ветра, больно стегали по щекам. Ой, как не хотелось вылезать из тёплой кабины бензовоза!

Никитин выключил лампочку на приборном щитке и включил фары. Свет пробил в сумерках овальный туннель и упёрся в белую стену, изрубленную топором. Сугроб оставался таким же высоким, как и вначале. Работы не было видно.

– Вот что, – сказал Никитин. – Сейчас будем срезать верхушку завала. Может быть, и пройдёт машина. Будем надеяться, что снег не осядет.

Снова заскрипел топор и завизжала лопата.

Наверху завала ветер гулял широко, вольно. По склону сопки ходили снежные вертуны. Мороз забирался под полушубок, обжигал тело, высекал слёзы из глаз.

Площадку разровняли быстро – снег не надо было выкидывать наверх, он сам катился по косогору в тёмную пропасть распадка и чуть слышно хлопал глубоко внизу.

Через полчаса начали прокапывать съезд по другой стороне завала. Здесь было темно, свет фар жёлтым заревом стоял над головами. Никитин кашлял и бормотал что-то вполголоса. Виталька поминутно растирал шарфом щёки, нос и подбородок. Грубая шерсть ссаживала кожу. В ссадины затекал пот, и лицо горело и мёрзло одновременно. Топорище вертелось в руках – пальцы потеряли цепкость. Он старался не отставать от шофёра, но усталость пересиливала его. Временами он даже не замечал, куда ударяет топором. Кружилась голова. «Скорее бы кончить, – тяжело стучало в висках. – Скорее… Скорее… Скорее…» Может быть, машина пробьётся, и тогда он через несколько часов увидит отца. Отец, наверное, уже ждёт. Приготовил подарок. Интересно, что? Прошлый раз он подарил ему замечательные собачьи унты, вот эти самые, что сейчас на ногах… А потом в приисковом клубе будет ёлка. И он будет сидеть рядом с отцом, разговаривать, смеяться, смотреть на танцующих… И не будет кругом этой холодной темноты, ветра, снега…

– Ну, кажется, всё… – сказал Никитин. – Зачищать много не надо. И так съедем… – Он сбросил рукавицу и ребром ладони согнал пот со лба. – Идём к машине, отдохнём малость.

Они влезли в кабину бензовоза.

Вспыхнула лампочка, подсветив снизу багровое лицо Никитина с жаркими пятнами на щеках.

– А ты, парень, молодец. Настоящий северянин. Без тебя я копался бы здесь до самого утра…

– Дядь Никитин, – сказал Виталька. – Вы обязательно приходите к нам встречать Новый год. Хорошим гостем будете. Сдадите горючее и приходите. Спросите, где Балабины живут. Вам каждый покажет. Ладно?

– Ладно, – сказал шофёр. – Только бы выдержал снег.

Он выкурил папиросу и резко отжал стартер. Машина дёрнулась. Двигатель отчётливо выговорил: «Да, так… Да, так…» – и заработал мощно и ровно.

– Попробуем нашу работу, – сказал Никитин.

Бензовоз заревел, напрягся и полез на завал. Он лез огромным чёрным бизоном, разворачивая под собой крупные глыбы снега. Люди в кабине не знали, что делается под колёсами, – впереди лежала прорытая ими гладкая, серебристо-золотая в электрических лучах дорога. Она казалась и прочной и зыбкой одновременно.

«Давай. Давай. Давай. Давай!» – в такт с двигателем колотилось сердце Витальки.

– А, проклятая!

Семитонная тяжесть обрушила какую-то пустоту в недрах сугроба, машина завалилась набок, колёса провернулись вхолостую несколько раз подряд.

– Надо было цепи… – вспомнил Никитин.

Но колёса вырвались. Машина выровнялась.

Оба вздохнули.

– Пронесло…

И тотчас зад бензовоза провалился куда-то вбок. Было слышно, как громко плеснул керосин в цистерне. Виталька полетел на Никитина, ударился лицом о его плечо, лязгнул зубами. Машина всё продолжала оседать, задирая вверх радиатор. Виталька и шофёр теперь не сидели, а лежали на задней подушке сиденья.

«Лавина ползёт!» – догадался Виталька. Перед глазами мелькнуло: дно долины, лопнувшая цистерна, вдребезги смятая кабина, чёрная кровь на снегу…

– Ой! – вскрикнул он, рывком распахнул дверцу кабины и выкатился наружу.

Никитин заглушил двигатель.

В колючей темноте они ползали под передком машины, хватались руками за обжигающий металл, пытаясь понять, что произошло.

Через пять минут всё стало ясно. Часть лавины рухнула вниз, площадка на горбе завала покосилась и едва сдерживала бензовоз, глубоко осевший задними колёсами на самом краю обрыва.

Никитин сорвал с себя меховую безрукавку и, прижавшись к горячей крышке капота, начал отстёгивать отеплитель радиатора.

– Давай! – крикнул он. – Давай, Виталька! Давай! Все тряпки под колёса. Всё барахло. Всё, что есть!

Он сунулся в кабину, выхватил лопату и начал отбрасывать снег из-под колёс. Виталька помогал ему прямо руками. Страх вышиб из его тела всю усталость.

– Ну и дела… Чуть мы с тобой не сковырнулись, – прошептал Никитин. – Ещё бы полметра, и конец…

Одежду и отеплительный кожух расстелили под машиной.

– Давай тронь помаленьку, я посмотрю, – сказал Виталий. – Подтолкну, если надо.

Он не заметил, как перешёл с шофёром на «ты». Сейчас он не чувствовал себя мальчишкой. Он был наравне с Никитиным. Он был его помощником, сменщиком и вместе с ним отвечал за машину.

Никитин сел за руль. Он зажёг папиросу и затянулся несколько раз. Потом бросил окурок.

– Давай! – махнул рукавицей Виталька.

Бензовоз с рычанием потянул под колёса кожух, приподнялся, как для прыжка, потом устало засопел и съехал обратно в прежние выбоины.

– Ещё газку! Ещё! – заорал Виталька, подставляя плечи под выпуклый зад цистерны. В этот момент он верил, что помогает машине. Изо всех сил он пытался удержать её на краю обрыва.