Текст книги "Косовский одуванчик"

Автор книги: Пуриша Джорджевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Пуриша Джорджевич
Косовский одуванчик

Я, Младомир Джорджевич

Роман «Косовский одуванчик» я писал на высоте тысячи метров, на Златиборе, в декабре 1999 года.

В декабре 1941 года, будучи учеником седьмого класса гимназии и бойцом партизанского отряда из Чачака, я под бомбежкой отступал через Златибор в село Мачкат, и в это время нас окружали немецкие танки.

В декабре 1941 года Верховный штаб во главе с Тито исчез в снегу и метели в направлении Боснии. Я остался.

Меня взяли в плен в Новый, 1942 год.

Под Вышеградом меня поджидала немецкая 313-я дивизия СС.

Меня препроводили в Чачак, мой родной город, где отец Яня и мать Милица родили меня в 1924 году, в день святого Георгия Победоносца.

В Чачаке я предстал перед чрезвычайным трибуналом и был осужден как партизанский бандит. Председательствовал в чрезвычайном трибунале капитан Флике. Я разговаривал с ним на его языке.

Потому что мое поколение очень хорошо знало немецкий.

В гимназии, в Чачаке, немецкий язык нам преподавала учительница, девица Нада Мамузич. Она была красивая, мы ее любили и учились старательно.

Капитан Флике после вежливого обсуждения немецкого фильма «Кора Тери» с Марикой Рёкк в главной роли приговорил меня к смертной казни.

Сейчас я боюсь, что из-за романа «Косовский одуванчик» опять предстану перед «чрезвычайным трибуналом».

В Европейском сообществе что-то сильно напоминает чрезвычайный трибунал. Оно публикует в сербских газетах имена мужчин и женщин, которых считает преступниками. Надеюсь, что и я со своим романом «Косовский одуванчик» войду в эти списки, и это меня почти радует, и мне больше не будут выдавать визы для участия с моими фильмами в Международных фестивалях. Но мне плевать, осудит ли чрезвычайный трибунал Европейского сообщества мои фильмы, которые хранятся в Музее современного искусства в Нью-Йорке, или те мои фильмы, что хранятся в кинотеках Парижа, Праги, Рима...

А от романа «Косовский одуванчик» я не могу отказаться, что бы о нем ни говорили и ни писали, как не могу отказаться от Косово и своего деда.

КОСОВСКИЙ ОДУВАНЧИК
Младомир (Пуриша) Джорджевич

* * *

ТОЛЬКО я выгнала овец на луг, как он выпрыгнул из вертолета. Овцы испугались, потому что парашютист шел прямо на меня. Я крикнула:

– Смотри, одуванчик не раздави!

– Простите, не расслышал, – произнес парашютист по-английски.

Я обрадовалась. Поболтать немножко – сердцу не помеха. С улыбкой произнесла:

– Я сказала: не раздавите одуванчик.

– А что случится, если я наступлю на одуванчик? – спросил парашютист.

Его сильно удивило, что девушка с овцами правильно выговаривает английские слова.

Точно. Мы приглядывались друг к другу. Смотрю, парашютист – мужик, не мальчишка. Видно, прыжки из летательных аппаратов помогли ему сохранить фигуру, а на длинных ногах легче приземляться. Лицо, солнцем обожженное, а может, оно такое от употребления моего любимого «Л'Ореаля» – крема для лица: нос, щеки, шея, точно.

Над нами кружит черный вертолет «апачи», будто нас фотографирует; наверняка и наш разговор записывает.

Овцы расхрабрились, обнюхивают белый шелк парашюта, размышляют. Сразу заметно, что для парашютиста все это странно – я, овцы, запах травы и воздух, который он глубоко вдыхает и выдыхает вот в эту самую фразу:

– А что бы было, если бы я растоптал одуванчик?

– Мы, сербы, – говорю, – косовские сербы, верим, что у того, кто одуванчик растопчет, мать умрет.

– Сербка? – удивляется парашютист.

– Да, сербка. Вы что-то имеете против? Парашютист остановился и вежливо произнес:

– Не знаю, что и сказать вам... Но, впрочем, вы и сами знаете, весь мир говорит... Много чего плохого говорят про сербов.

Ага, так, значит, думаю я, сейчас я тебе покажу, что такое сербы значат, и, как будто стыдно мне стало, беру ягненочка на руки, глажу его, а левой ногой что-то на траве рисую, а голову ягненка от правой груди отнимаю и говорю так: сю-сю да сю-сю, что у сербских девчонок мне ужас как не нравится, но с самого ранья тут, на лугу, ничего не поделаешь, начинается утренняя разминка перед вечной войной между мужчиной и женщиной. В ритме рэпа, бедрами вот так вот покачивая, декламирую с акцентом негра из Бруклина:

– Я очень счастлива, что целый мир про нас говорит... Вы представить не можете даже себе, на что пошли бы чехи и болгары, чтоб каждый вечер появляться на ти-ви экранах мира, быть главной новостью для всех...

Парашютист вроде как сразу врубился и принял правила игры (но не рэпа):

– Ударные новости на телевидении сербы заслужили изгнанием албанцев из их отечества...

Ага, значит, так. И я ему потихоньку, теперь уже чуть обозлившись, на хорошем английском:

– Верно, албанцы побежали из Косова, когда девятнадцать демократических государств начали бомбить Югославию, страну, в которой, помимо прочих национальностей, проживают еще и албанцы. Да, это правда, господин с парашютом, вы победили, не так ли? И с помощью ваших самолетов и танков, вместе с вами победили и албанцы – вернулись в Косово, и теперь вы гаранты того, что они отомстят нам...

– Вы ошибаетесь, мисс, – говорит он, – мы принесли сюда мир... Да, нас было девятнадцать против одной Югославии, но в Косове было два миллиона албанцев под властью нескольких тысяч сербов...

Я улыбнулась... И я умею прыгать с парашютом, но только с приличными словами на устах, которые, как и вся правда, легко приземляются. И весело ответила:

– И эти два миллиона албанцев и две-три тысячи сербов вы увидели, прыгая с парашютом? А истина вот в чем – в Косово вернулись миллион албанцев, но трехсот тысяч сербов вы здесь уже не найдете. Посмотрите на вон тот город в тумане, это Приштина. В ней жило сорок тысяч сербов, а сейчас – сорок наберется?

Парашютист рассмеялся в ответ на мою злость и вежливо спросил:

– Вы уверены, что эти цифры правильные?

– Конечно же нет! С каждой минутой сербов все меньше...

Я выпустила ягненка, и он подбежал к парашютисту. Смотрю, мужик разнежился, и не только из-за ягненка, видно: еще со мной поговорить хочет. Спрашивает:

– Вы очень хорошо говорите по-английски... Где вы его учили?

– Готовилась к вашему прыжку еще в университете. Изучала литературу, английский как иностранный. Ваш язык и спас меня во время бомбардировок.

– Вы скрывались? – спросил он.

– Напротив. Не скрыла в Приштине знания английского, и одна гуманитарная организация, «Кер» из Австралии, взяла меня переводчицей... Тем более что я и албанский знаю. Так что мистер Уэлс из Сиднея, с большим значком Красного креста, водил меня по тем местам, куда бомбы – он это точно знал – не упадут. Правда, не каждый раз. Однажды мы сопровождали поезд с албанцами, и ваша бомба разнесла его. В результате я призналась мистеру Уэлсу, что у меня есть укрытие получше. Видите дом на краю луга? Это мой дом. До самого конца бомбардировок я в нем овец спасала, а вот гараж не уберегла – небольшая кассетная бомбочка разнесла и его, и мою машину марки «Юго». Как только мистер НАТО вошел в Приштину, мистер Уэлс на одном коктейле познакомил меня с генералом Кларком. Через два часа меня уволили... И знаете, за что?

– Понятия не имею, – ответил парашютист.

– Хорошо, не понимаете. А что бы вы сказали обо мне теперь, глядя вот на такую, с овцами: месяц июнь, год 1999, недалеко от При-штины... Ну, что бы сказали?

– Ну, что хорошо говорите по-английски, что красивая.

– Где-то так, – сказала я. – Генерал Кларк сказал мистеру Уэлсу примерно то же, добавив к «красивая»: «Слишком красивая для переводчицы, и к тому же сербка». Генерал Кларк начитался литературы о прекрасных шпионках и насмотрелся фильмов о Джеймсе Бонде и, по правде говоря, не так уж и ошибся – это не мой луг... Я шпионю на своих овец, отыскиваю, где трава получше, посочнее. Так что вот, это не мой луг, точно так же, как и Косово никогда вашим не будет, и только с вашей помощью – албанским...

– Боюсь, и сербским ему не бывать, – осторожно заметил парашютист.

– Ну, это мы еще посмотрим, – бросила я.

Парашютист сам теперь принялся играть в мою игру:

– Что касается травы, то для ваших овец ее будет вполне достаточно, но я не уверен, что пищи хватит для вас... Я разговаривал с возвращающимися албанцами, они говорят, что и воду вашу отравят.

Я рассмеялась и сказала:

– Сливовицу станем пить вместо воды!

– Сливовицу? А что это такое?

– Сербский национальный напиток.

– Никогда не слышал о таком, – признался он.

– Мистера Уэлса я научила пить сливовицу, с заедочками. Знаете, что такое заедочки? Не знаете. Это означает, что мы к этой нашей ракии подаем квашеную капусту, сыр, каймак. Не знаю, сколько вы здесь пробудете, успеете ли вкусить волшебство нашей кухни или наших женщин... Мистер Уэлс по мне с ума сходил, и по сливовице тоже. Очень ему хотелось посмотреть, как я выгляжу в купальнике, так что во время бомбардировок в гостинице «Гранд», в Приштине, организовал шоу «Мисс Война». Я на этом шоу выступала в бикини... и победила! По CNN сказали, что победила знаменитая Раймонда Бакали, албанка, и в это время я своим лицом крупным планом улыбалась в камеру. Простите, вы что-то сказали?

Про «Мисс Война» я придумала, чтобы прочитать по его глазам, хотел бы он меня увидеть в бикини. Да я и сама почти захотела показаться ему в таком виде... Парашютиста не стоило сбрасывать сюда с вертолета – он весь такой земной, вроде одуванчика, красивый, как дерево. Я лично березы люблю.

Луг рядом с Приштиной, а в Белграде мои папашка с мамашкой как сыр в масле катаются.

– Пора идти, – прервал меня парашютист. А я все еще играла с ним и потому сказала:

– Вы очень хорошо говорите по-английски. Правда, есть маленький акцент. Кокни? Вы не из Лондона, случайно?

– Точно, – ответил он.

– Еще точнее... Вертолет в воздухе... Вы прыгаете... Но почему первым? Вы сержант? Нет, что-то выше... Вы, парашютист, прыгаете первым, значит, вы – офицер, командир роты десантников. Красный берет? А это значит... Красные береты... Погодите... Насколько я знаю, красные береты... Кажется, об этом много писали. Ах вот оно что! Красные береты ненавидят во многих странах не меньше, чем сербов.

– Вы недалеки от истины, – улыбнувшись, ответил парашютист.

В ответ на «истину» я раскланялась, вот мы впервые и нашли общий язык. Я ему назвалась – Мария Лепич. Красный берет тоже слегка поклонился, сказал:

– Гарольд, с вашего разрешения. Я крикнула:

– Неужели вы тот самый Гарольд Пинтер, тот самый ваш писатель, который выступил против бомбардировок, он еще очень плохо отзывался о Блэре и Куке?

– Я бы не хотел быть Пинтером, я – Кин.

– Назовите по буквам, пожалуйста.

– Ка-и-эн, – медленно произнес парашютист по имени Гарольд с тремя буквами в фамилии. – Кин...

Назовите по буквам

– Кин... Ой, а вы не родственник знаменитого футболиста из лондонского «Арсенала»?

Тут меня Гарольд Кин подколол:

– Кин играет не в «Арсенале», а в «Манчестер Юнайтед»!

Браво, Гарольд, теперь имя «Гарольд» приклеилось к моей нижней губе, и это меня несколько смутило: эй, девчонка, эй, сердце мое, ты смотри, для кого стучишь!

В огороде бузина, а на лугу – оккупант!

Мария Лепич, Гарольд Кин. Овцы почуяли, что наш разговор не туда завел... Да нет, овцы этого почуять не могли, они вертолета напугались. Я за овцами побежала, не то чтобы очень уж надо было, просто захотелось, чтобы парашютист на меня с тыла глянул – задницу и бедра оценил...

Спасаю вроде как овец, а вертолет мягко так приземляется, и я не то что крикнула – заорала прямо-таки, чтоб он одуванчик не помял. Ветер от винта вертолета лупил одуванчик, а тот только головкой встряхивал, совсем как женщина, которая волосы со лба отбрасывает... Но только я больше не на одуванчик смотрела, а на дверь открытую в вертолете, который взлетать начал, что меня, как ни странно, не обрадовало: из вертолета Гарольд Кин, не писатель и не футболист, махал мне красным беретом.

Снял берет при выполнении воинского долга, это ведь кое-что значит, уважаемая госпожа Лепич. Вертолет, не прекращая ругаться с воздухом, взлетел, овцы вернулись. «Что вы думаете о Гарольде Кине, – спросила я старшую овцу. Та взблеяла, и я спросила строже: – Так что же вы думаете?» Старшая овца изогнулась всем телом, словно хотела просить пардону за то, что не смогла ничего толкового сказать. А тот ягненок, майский ягненок, сопливое дитя нынешнего июня, обнял меня и мордочкой написал на ладони – не дай нас съесть.

Ел нас взглядом Скендер Бакали, пока я гнала к своему дому белое облако стада. Еще один парашютист, подумала я, здороваясь со Скендером на албанском. Скендер был из тех албанцев, что одинаково выглядят и в сто лет, и в двадцать семь. Он затягивался словами, сбивая пепел стоимости моего дома.

– Не продается, господин Скендер!

– Мария, дитя мое сербское, так ведь лучше мне дом продать, а то ведь спалят его вместе с тобой! А то закончишь как твои отец с матерью. Пока тебе везло, потому что работала на Красный крест господина Уэлса.

– Найди мне отца с матерью, и я тебе дом задаром отдам.

– Мария, детка, НАТО переводчиков ищет, ты там генеральшей станешь с английским и албанским!

– Что дадите, господин Скендери?

– Десять тысяч марок!

– Дом стоит не меньше ста тысяч.

– Стоил, Мария, стоил. – И указал рукой на пару албанцев, которые подошли к овцам и принялись поднимать каждую на руки, словно желая заглянуть им в глаза, а на деле прикидывая вес. Тому самому ягненку и мне продемонстрировали нож и зубы. Ягненок сам полез на нож, будто ему кусок соли протянули... Нож лизнул шею ягненка... Шея ягненка и нож сошлись в кровавом поцелуе. Голова ягненка осталась в траве – отдыхать от жизни.

Скендер отсчитал мне десять тысяч марок крупными купюрами. Я погладила грязными бумажками подбородок – так издавна поступают сербы, получая в этот день первые деньги. И еще, тоже по сербскому обычаю, поцеловала порог дома. Скендер глубоко мне поклонился и сказал:

– Мария, у меня в Приштине есть кафе, приводи клиентов, получишь процент.

* * *

Я ВЫШЛА на дорогу: от всей моей красоты после продажи дома осталась только половина, пятьдесят процентов. Над асфальтом клубился сладкий дух бензина «супер-98», и я вдохнула его, вернув двадцать процентов красоты и сказав про себя: «Твою мать, без труда не вынешь и рыбку из пруда! Семьдесят процентов моей истинной красоты, да еще с улыбкой, запросто танк остановят».

Гусеницы спели под тормоза. Прыгай, Мария, в танк.

– Давай, гони, – крикнула я по-албански.

В танке молодой парень в гражданском, рубаха черная, воротничок белый, волосы кучерявые, на запястьях махровые теннисные напульсники.

– Хелло, – говорит парень.

– О'кей, – спрашиваю, – говорите ли по-английски?

– С рождения, – отвечает парень.

– Вы в танке родились? – начала я, включив свою красоту на все сто.

– Почти, – говорит он.

– Что же это за танк? – продолжаю я.

– Я из него выбросил все ненужное – пушки и снаряды, – объясняет мне парень.

– И кровать есть? – спрашиваю.

– А я издалека еду, – говорит парень.

– Откуда? – спрашиваю.

– Стамбул, я там был. – Это он мне.

– На отдыхе? – интересуюсь.

– Нет, – говорит парень, – на пробах. Больше я спрашивать не решилась. Парень спросил меня:

– Вы в Приштину?

– Да, – говорю.

– На пробы? – Теперь уже он расспрашивает.

– Почти что, – отвечаю.

– Албанка? – спрашивает он.

– Да, албанка.

– А что за пробы?

– Переводчица, работу ищу.

– Может, мне поможете? – спрашивает парень. – Мне переводчик нужен и связи с албанцами.

– Сколько положите, – спрашиваю я, чтобы он от моих услуг сразу отказался.

– Смотря сколько продадим, – говорит он.

– Продадим? А чем торгуете, – спрашиваю, – танковыми кроватями?

– Ими тоже, и еще такими вот танками, турки от них отказались.

Спрашиваю:

– А на кой албанцам танки, если мы уже победили и вернулись в свои дома?

– Так точно, танк этот, – вежливо так объясняет, – теперь уже на службе мира, а не войны. Почва здесь болотистая. А потом, разве крестьянам танк не пригодится, чтобы разрушить до основания то, что уже порушили из домов, или осенью, если воз с дровами в лесном болоте застрянет?

– Боюсь, – говорю, – албанцы опять поставят на ваш танк пушки и снарядами его загрузят.

– Ничуть не сомневаюсь, – говорит парень.

– А Стамбул? – спрашиваю.

– Да это я, чтобы разговор поддержать.

– Вот мы и в Приштине, мне вон на том перекрестке выходить.

– Вы уверены, что вам именно здесь выходить?

– Не очень.

– Перебирайтесь на кровать и постарайтесь точно ответить на мои вопросы.

– Психолог?

– Психиатр.

Молодой психиатр нажал кнопку, и в танке засветился скрытый экран. Появилась его фотография и текст:

Доктор психиатрии Пол Дил

Вашингтон, аллея Мира, контакт О1 956-0 96520

E-mail Alexandria 4./O/VASDIL.SAD

Пол Дил повернулся ко мне, лицо его светилось от радости, как будто он не очень верил в то, что эта его штучка сработает с первого раза. Я спросила, нет ли тут у него и моего имени.

– У меня есть ваше лицо. А вдруг мне ваше имя не понравилось бы, и наше маленькое представление не принесло бы мне такой радости и удовольствия... Люблю демонстрировать свой танк, потому что люди так радуются, когда узнают, на что он способен.

Пол Дил, кто тебя знает, может, ты в душе немножко Пол Пот, мать твою ети, подумала я. Продолжит меня гипнотизировать этими своими экранами, а потом, может, и ебать примется... Случалось со мной такое на заднем сиденье крохотного «фиата», едва сбежала, а потом, когда влезла в «Ладу-1600», – собственность Мило Индюка, – пришлось рукой дверцу придерживать, чтобы успеть вовремя смыться. Со своим парнем Иорданом ездила на велосипеде, и ветер мне юбку по самое не балуйся задирал, поцелуй нас в речку свалил, и смотрел на нас только месяц, в воде отразившийся. Больно не было, но и сладости обещанной тоже не было. Потом все приятнее становилось, а когда стало всего слаще, Иордан от меня сбежал...

Пол Дил? Хороший парень, но в танке – нет, Мария, пошел он на хуй.

Пол Дил. Новая кнопка и длинные пальцы. Крыша железного танка поднялась, совсем как ворота гаража в доме 5, улица Джуры Салая, поселок Штрпци.

– Танк-кабриолет, – говорю я со смехом. Потому что над нами открылось прекрасное июньское лето, в высоте которого беспорядочно, не соблюдая правил движения, неслись облака.

– Знаете ли вы, – сказал он, – что сегодня по дорогам Косово передвигается свыше шестисот тысяч автомобилей?

– А на небе, – спрашиваю? Он говорит:

– Скоро наших «апапчей» будет больше, чем облаков.

Я подошла к кровати.

– Прилягте, – почти приказал мне Пол Дил.

– Хорошо, – говорю, – хватит этих игрушек со мной и с танком-кроватью.

– Прилягте, прошу вас, – опять принялся Пол Дил.

Я ему уже серьезно:

– Знаете что, мистер Пол Дил, нет у меня желания участвовать в ваших экспериментах.

Он спокойно отвечает:

– Без труда не вынешь и рыбку из пруда...

– Мы тоже так говорим! – воскликнула я. – Кто – мы?

– Мы, сербы.

– Не вздумайте стесняться этого.

– Что я сербка?

– Нет, слабости своей воли, от нее страдает весь мир и многие народы. И чтобы перейти к вашим проблемам, уважаемая госпожа, я готовился к этой поездке. Ваш ученый Иован Цвий-ич, говоря о силе воли, написал, что самые умные сербские интеллигенты, люди искусства, настолько ленивы и слабовольны, что не могут толком даже одно дело как следует закончить.

– Вы это говорите, чтобы я собрала волю в кулак и легла в кровать, а если у меня ее не хватит, то вы получите лишнее доказательство правоты Цвийича.

– Поймите, что я – доктор психиатрии и прибыл сюда, чтобы помогать не только сербам, но и солдатам и генералам КФОРа. Потому танк и оборудован как «скорая помощь», в первую очередь для сербов, албанцев, цыган, турок, горанцев...

– А вы и про горанцев слышали?

– Я даже психолога Пайолу могу процитировать, только не обижайтесь. «Нецивилизованные безвольные народы абсолютно не приспособлены к длительному труду».

– Но, – с улыбкой возразила я, – безволие вовсе не лень, а длительный процесс, мистер Пол Дил. Можно ли назвать лентяем Гёте, который двадцать лет готовился приступить к написанию «Фауста»? Разве можно назвать лентяем Эйнштейна, который «лениво» размышлял над своими будущими открытиями еще в студенческие годы.

– Я запишу это...

– Настоящим доктором вы станете только тогда, когда научитесь правильно ставить диагноз «нецивилизованный народ», а также...

– Прошу вас, продолжайте!

– Вы знаете Джона Дьюи?

– Джон Дьюи... Из штаба генерала Кларка?

– Хуй тебе, а не из штаба! И мы, сербы, готовились к вашему прибытию. Джон Дьюи – ваш американский философ, который сказал, что НАТО присуще тупое упрямство, а не сильная воля. Упрямство НАТО – скотское равнодушие. Вот это определение точно вам подходит. Вы принялись за дело, не накопив достаточных знаний, начали, но никакой осмысленной цели не преследуете. Кого вы можете научить, вылечить вашим танком-кабриолетом? Теперь-то я понимаю, что вы тоже, прошу прощения, человек-кабриолет.

Пол Дил испуганно смотрел на меня. А я, студентка филологического факультета, специалист по художественной литературе и отличница по английскому, я ему изо всей силы своей воли крикнула:

– Ложись в кровать! Пол Дил улегся и сказал:

– Я вас боюсь.

– Ебать тебя не стану, Пол Дил, а только покажу тебе свои сиськи. Знаешь, сколько в них силы воли и молока? Узнаешь, если только вы в копродукции с албанцами побьете нас, Пол Дил.

– Простите? – услужливо переспросил он, лежа на кровати.

– Поменяй имя, – велела я ему.

– Зачем, простите?

– Пол Дил слишком похож на Пол Пота.

– А кто это? – спросил он.

– Тот, кто тебя выеб, – объяснила я нежно.

– Простите, не понял...

– Сейчас я тебе скажу, кто ты... Хуй овечий, или, чтобы перейти к вашим проблемам: твой танк и все танки НАТО, и «апачи» в небе – все это всего лишь гиперактивность твоя и тебе подобных людей на Западе, которые сами не знают, в чем состоят их истинные желания и потребности. Ты и тебе подобные делаете только то, чего от вас ожидает НАТО, и вы бессознательно работаете под давлением CNN, ваше «я» заперто в мрачной темнице лжи, и вы сами становитесь беспомощными жертвами. Все люди, в том числе и сербы, подвержены ложным мотивировкам. А чтобы не стать их жертвами, надо меньше лгать. Вот вам и образец жизненного идеала, соответствующего этапу формирования личности.

Пол Дил попытался встать.

– Я сказала – лежи, сейчас я тебе покажу, как я врать умею.

Наклонилась над Полом Дилом и нежно поцеловала его в губы.

Долго, не запуская язык ему в рот.

Оторвала губы. Посмотрела на него на все сто своей красоты. Он хотел ответить на поцелуй, но я спокойно сказала:

– Первый поцелуй не означает, что второй будет обязательно, мистер Пол Дил.

– Буду ждать, – серьезно отозвался доктор Пол, – потому что другие тоже ждут.

Перед танком-кабриолетом в шеренгу выстроились с десяток мужчин в разных униформах. Доктор Пол выскочил из танка, протянул руку, чтобы помочь мне приземлиться.

– Это мои пациенты, – объяснил доктор Пол. – Разрешите, полковник Майснер.

Майснер, полковник, легко поклонился, несмотря на то что его тело укутывала длинная белая рубаха.

– Как дела, полковник? – спросил Пол.

– После ваших лекарств сегодня утром мне удалось спеть небольшую арию из оперы Моцарта «Cosi fan tutti».

Полковник Майснер повернулся к строю и подал знак. Те начали арию из «Cosi fan tutti» ... Перед ним стояли финн, грек, кениец, итальянец, испанец, француз, русский, болгарин, турок... Разные униформы были теперь вторыми тенорами и баритонами, итальянец – сопрано. Все дружно начали главную арию, не спуская взгляда с дирижера доктора Пола. Это была прекрасная ария, и пели они так здорово, как могут петь только сумасшедшие. Ария Вольфганга Амадея Моцарта растравила мне душу. Потому что я вспомнила фильм Милоша Формана «Амадей». Реквием в конце фильма. Моцарт, закутанный в мешковину, падает в братскую могилу, и рука бросает на него нафталин, чтобы мертвый Моцарт не заразил других покойников в этой могиле. Доктор Пол дирижировал словно под воздействием наркотиков, но очень точно поднимал правую руку, чтобы итальянец вовремя взял высокое «до»... И эхом отозвалась сирена воздушной тревоги. Нет, это было не высокое «до», а просто в сторону кабриолет-танка завывала сирена полицейского патруля на голубой машине. А за ней автобус. Трое полицейских с повязками Militer Police загоняли короткими дубинками хор в разномастных униформах в автобус, но ни доктор Пол не прекращал дирижировать, ни хор не прекращал петь. Я подумала: эта сцена куда больше подошла бы Форману для «Амадея»... Автобус быстренько завопил второй скоростью. Мотор, как орган, подытожил хор из оперы Моцарта «Cosi fan tutti» ...

– Так поступают все, – сказала я трем полицейским из Militer Police.

Полицейский сержант отозвался:

– Да нам просто пришлось так поступить, эта группа солдат состоит на излечении у психиатра...

– Да нет. «Так поступают все», – сказала я сержанту, – так переводится название оперы Моцарта с итальянского на английский!

– А вы что тут делаете? – спросил сержант.

– Приехала в Приштину и застала здесь этот танк-кабриолет, и Моцарта с оперой «Cosi fan tutti».

– Что вы делаете в Приштине?

– Я переводчик.

– У кого?

– У командира парашютно-десантного полка английской королевской армии господина капитана Гарольда Кина.

Сержант с сомнением посмотрел на меня, сказал «пардон», вернулся к джипу, смотрю, вертит ото рта к уху наушник величиной со сливу... Тоже мне, новый доктор нашелся... Я поставила на капитана последний динар своего вранья, точнее говоря, поставила на берет, которым он мне махал из вертолета.

Не знаю, кто и чем махнул сержанту Militer Police в его сливу. Вернулся он такой хорошенький, расхристанным шагом, как будто хотел предстать передо мной в наилучшем голливудском виде, почти как Джон Уэйн.

– О'кей, – сказал сержант. – Капитан Кин просил вас срочно прибыть в канцелярию.

Я растяпила рот.

– Хотите жвачку? – спросил сержант Militer Police.

– Нет, спасибо, у меня на нее аллергия.

– Вас подвезти?

– Боюсь, в этом случае я опоздаю на работу, – скокетничала я.

– Меня бы это расстроило, – улыбнулся сержант.

– Спасибо, – говорю, – и до свидания. Сержант вернулся к джипу. Задница у него была ничего.