Текст книги "Милый плут"

Автор книги: Полина Федорова

12

Собственно, Альберт Карлович не столь уж был не прав, когда, вызванный на разговор Манефой Ильиничной, говорил про интриганов и завистников, распускающих про его любовные похождения слухи с целью опорочить его и не дать ему занять место декана медицинского факультета университета. Слухи про связи Факса с женщинами, конечно, имели в своей основе, говоря научным языком, фактологический материал. Но реальную почву имели под собой и происки и интриги некоторых университетских профессоров, крепко не желающих, чтобы Альберт Карлович сделался деканом факультета, приблизившись тем самым к занятию места ректора университета. Одним из таковых был, несомненно, директор гимназии, профессор российской истории, географий и статистики Илья Фридельевич Маковкин, исправляющий должность инспектора студентов и сам метивший в ректоры. Вдовец, он имел четырех дочерей на выданье, с двумя из коих Альберт Карлович имел некоторые сношения, не приведшие, однако, к более тесным. Зато они привели к такому разладу в семье, что Илье Фридельевичу мало не казалось. Две дочери инспектора, коим Альберт Карлович оказал когда-то знаки внимания, каждая заявляя свое право на Факса, постоянно скандалили между собой даже тогда, когда Альберт Карлович уже перестал бывать в доме Маковкина. Другие две дочери тоже не оставались в стороне, принимая ту или иную сторону, и в доме стоял такой гвалт и ругань, что Илья Фридельевич брался за голову и уходил к себе в кабинет, проклиная тот день, когда познакомил своих дочерей с Факсом, надеясь, что тот станет партией одной из них.

В один из таких скандальных вечеров Илья Фридельевич заперся у себя в кабинете и сочинил на имя попечителя учебного округа, статс-секретаря Михаила Леонтьевича Магницкого письмо следующего содержания.

«Господин попечитель, ваше превосходительство!

Не смея далее молчать и руководствуясь одними только соображениями морали и нравственности, имею доложить вам о поведении и неблаговидных выходках ординарного профессора медицины и хирургии Альберта Карловича Факса, порочащих честь Императорского Казанского университета, где означенный профессор служит немногим более десяти лет, и несовместных с высоким и даже, не побоюсь этого слова, священным званием воспитателя молодого поколения, то есть студентов университета.

Какой пример подает им означенный профессор? Посудите сами.

Всему городу и, конечно, студентам университета хорошо известны любовные похождения сего воспитателя юношества. Сразу по поступлению на службу в университет профессор Факс завел себе по примеру иных иноземных профессоров домоводку, однако не скромную и тихую, как и должно быть нанятым домоводкам, но простую бабу, солдатку из подгородного села Царицино и известную прежде потаскуху. Потом по ее удалении только едино решением университетского Совета (хотя я неоднократно указывал ему на сие непотребство), профессор Факс открыто зажил с шотландкой лади Гаттон, женщиной замужней, приехавшей в Казань из Петербурга и якобы здесь поджидавшей мужа. Сие ожидание длилось целый год! Позднее наш профессор имел самые тесные сношения, переписку и взаимные подарки с барышнею Лячковою, и я сам являлся очевидным свидетелем ее прискорбного состояния, несовместного с состоянием девицы.

Прошедшею зимою случилось вещь весьма удивительнейшая: профессор Факс женился. Я надеялся, что его жизнь наконец-то переменится, и он сделается наконец примерного и достойного поведения, однако я ошибся. Даже будучи обремененным брачными узами, профессор Факс не переменил образа своей жизни. Не далее как этой весной он имел несколько интимных свиданий с девицей Херувимовой, и я не удивлюсь, ежели с ней повторится та же история, каковая приключилась с барышней Лячковой ранее. Однако в домашнюю жизнь сего любвеобильного профессора входить мне теперь нет никакой возможности, да и, впрочем, нет ни надобности, ни особого желания. Ибо каждый сам по себе обязан, сберегая собственную свою честь, оберегать через то и честь заведения, коего он состоит сочленом. В противном же случае таковое сочленство для заведения, именуемого Императорским Казанским университетом, несомненно, является слишком обременительным и даже опасным.

За сим имею честь выразить Вам, ваше превосходительство, свое неизменное почтение.

Преданный Вам слуга, инспектор студентов, профессор

Илья Маковкин.»

Статс-секретарь Магницкий был человеком твердым, прямым, к тому же высоких нравственных устоев. Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Альберта Карловича, не будь его превосходительство почитателем стихотворного таланта Серафимы Сергеевны и не пиши он сам, втайне, идиллические стихи. А может, опять вмешалось в планиду Факса везение, не единожды выручавшее его в затруднительных жизненных ситуациях, могущих кончиться крайне для него плачевно, но всегда завершавшихся вполне счастливо. Кто знает?! Однако факт: его превосходительство время от времени посещал литературный салон Серафимы Сергеевны. Пришел он на одну из литературных пятниц и после получения сего письма. А поскольку был он человеком твердым и прямым, то рассказал Серафиме Сергеевне о письме, не упоминая, конечно, о его авторе и содержании.

– Просто сочинитель сего письма очень нелестно отзывается о вашем муже, – только и сказал Михаил Леонтьевич, уступив расспросам Серафимы.

– И вы не скажете мне, что в этом письме? – продолжала настаивать она.

– Не могу, не имею права, – развел руками Магницкий. – Простите, но письмо носит служебный характер.

– Ну тогда я сама скажу вам, что в этом письме, – заявила Серафима.

– Я полагаю, этого делать не стоит, – заметил Магницкий.

– Отчего же, – не согласилась с ним Серафима Сергеевна. – Мой муж пользуется большим доверием и успехом у женщин. И в этом письме описываются его связи с женщинами. Ведь так? – взглянула она в глаза Михаила Леонтьевича.

Его превосходительство замялся и неуверенно кивнул.

– Так это мне все известно, – спокойно промолвила Серафима. – И его похождения до нашей свадьбы меня совершенно не трогают. Мужчина он был холостой, и увлекаться женщинами являлось его правом.

– В письме говорится о его похождениях не только доего женитьбы, – тихо произнес Магницкий.

– А вот это уже неправда, – воскликнула с жаром Серафима. – Клевета! Примернее и достойнее мужа, чем профессор Факс, не сыскать в целом свете! И этот ваш сочинитель письма просто хочет помешать Альберту Карловичу занять должность декана факультета. Неужели вы этого не видите?

Все это Серафима произнесла с такой убежденностью и искренностью, что сама поверила в свои слова. Поверил и Магницкий. К тому же у его превосходительства имелись кое-какие данные относительно нечистоплотности в финансовой сфере самого автора письма. Ну какая может быть вера нечистым на руку доносителям?

Все же Михаил Леонтьевич решил переговорить с Факсом. Он вызвал его к себе, немного подержал в приемной, дабы любвеобильный профессор прочувствовал всю важность будущего разговора и занятость попечителя важными государственными делами, и потом уже пригласил к себе в кабинет.

Начал он строго.

– На вас поступило письмо, в коем вы упрекаетесь в попрании чести университета и подавании неблаговидных примеров юношеству, несовместных со званием профессора и педагога, – сдвинул брови к переносице Магницкий. – Человек, который написал сие письмо, хорошо знает вас и прекрасно осведомлен о вашей, скажем так, частной жизни. Что вы на этое имеете возразить?

– Так это, верно, Маковкин написал, ваше превосходительство, – просто ответил Альберт Карлович. – Он на меня давно зуб имеет из-за дочерей.

– А что такое? – вопросительно посмотрел на него Магницкий.

– Дело в том, – доверительным тоном начал Факс, – что у господина Маковкина имеется четыре дочери на выданье, и он уже который год бьется, чтобы достать им выгодную партию. Сбыть их с рук, так сказать. Пристроить.

– Это нормально для любящего отца, – заметил Магницкий.

– Может, и нормально, – согласился Альберт Карлович. – Но когда вам буквально навязывают то одну дочь, то другую, то поверьте, ваше превосходительство, это как-то излишне… обременяет. К тому же жениться на девице, не испытывая к ней необходимых для семейного покоя и счастия чувств и руководствуясь едино только желанием их папаши, это, согласитесь, уже вне всяких норм и понятий. Это, ваше превосходительство, не что иное, как извращенчество, – уже негодующе добавил Факс.

– Гм, – неопределенно произнес Магницкий, однако брови его приняли обычное положение. – Возможно, вы и правы.

– Конечно, прав! – быстро согласился с ним Альберт Карлович. – Людям, имеющим на вас зуб, никогда нельзя верить.

– Значит, мне не верить про ваши любовные похождения с барышней Лячковой, этой англичанкой лади Гаттон и солдаткой из села Царицино? – быстро спросил Магницкий.

– Не верить! – произнес было Факс в запале и вонзил в попечителя свои ясные честные глаза. – Всемуне верить, – поправился он. – Мой организм слишком хрупок и не вынес бы всего, что приписывает мне господин Маковкин. Я сильно страдаю от непроходимости в печени, которую я обнаружил еще в Петербурге, а также от мочекаменной болезни, которая часто меня беспокоит. Малейшее излишество будет стоить мне жизни. Об этом известно многим нашим врачам, с которыми я консультировался по сему поводу. К тому же во времена сих барышень, ваше превосходительство, я был холост. А теперь, как вам известно, я женат.

– В письме говорится, что вы не оставили своих увлечений женщинами и после свадьбы, – осторожно сказал Михаил Леонтьевич.

– А вот это уже ложь, – негодующе произнес Альберт Карлович. – Абсолютнейшая ложь. Клятвенно заверяю вас, – твердо посмотрел в глаза попечителю Факс, – что это обвинение является самой отвратительной клеветой, какую только можно придумать. Мое поведение безупречно, и хотел бы я, чтобы и у моих собратьев по университету была бы столь добрая репутация, как у меня. В доказательство своей правоты я, ваше превосходительство, заявляю, что беру в свидетели своего благонравного и непорочного поведения весь город, который, я в этом уверен, с удовольствием даст мне самую блестящую аттестацию.

Альберт Карлович замолчал, продолжая честно и прямо смотреть прямо в глаза Магницкому.

– Пожалуй, этого вам делать не нужно, – благодушно произнес Михаил Леонтьевич.

– Отчего же? – имел смелость возразить ему разошедшийся профессор. – Я уверен, что город…

– Самую блестящую аттестацию вам уже дали, – улыбнулся попечитель, беря со стола злополучное письмо и разрывая его в мелкие кусочки. – И иной мне не нужно.

– И кто же это? – удивленно произнес Факс, стараясь не показать своей растерянности.

– Ваша жена.

– Моя жена?

– Да, ваша супруга.

– Ах, ну да, – не сразу нашелся Факс. – Конечно.

– Поэтому я вам верю, – сказал Магницкий и бросил клочки в корзину для бумаг. – И забудьте о письме, – тоном, показывающим, что разговор закончен, произнес он. – Не было никакого письма.

– Не было никакого письма, – машинально повторил Альберт Карлович, выходя из кабинета попечителя.

Всю дорогу до дома он был задумчив.

13

– Э, пырашу пажалустэ, быстрее, дуктыр, – торопил Альберта Карловича князь Мустафин. – Маэй шенщин пылохэ, сапсим пылохэ.

– Иду, князь, иду.

Факс собирался всегда очень быстро. Докторский саквояж со всем необходимым инструментарием был собран загодя, как раз для таких вот случаев, а самому ему одеться значило потратить всего несколько минут. Не прошло и четверти часа, как коляска князя, проехав два квартала по Московской улице, уже въезжала на Захарьевскую, центральную улицу Старо-Татарской слободы.

– Пырашу, дуктыр, сюда, пажалустэ, – засуетился князь, когда коляска въехала во двор, и они вышли.

Мустафин повел его, но не к парадному входу, а к боковому, от коего начиналась женская половина дома. Они прошли анфиладу комнат и вошли в покои, где находилось несколько женщин.

– Мой старший шена Бибимарьямбан, – представил князь одну из женщин примерно одного с ним возраста, – мой мыладший шена Фатима, – представил он женщину помладше, мой любимый шена Сумбуль. – Он с болью посмотрел на совсем молодую женщину, не старше семнадцати лет, лежащую на постеле, разметав по подушкам черные густые волосы. Несколько служанок, опустив лица, стояли возле окна, ожидая, верно, распоряжений старшей жены.

– Что случилось? – спросил Факс, продолжая изучающе смотреть на Сумбуль.

– Она выпила вут итэ, – ответила за всех Бибимарьямбан и протянула Факсу скляницу с остатками купоросного масла.

– Много? – вскинул брови Альберт Карлович, возвращая старшей жене князя скляницу. Купоросное масло считалось одним из не очень опасных, но все же минеральных ядов.

– В пузырьке масла былэ окуло пылавины, и вы сами видите, сколькэ теперь осыталось, – вздохнула Бибимарьямбан так, что было совершенно непонятно, что ей больше жалко, свою коллегу по исполнению супружеских обязанностей Сумбуль или купоросное масло.

– Мы ей сыразу мылако дали пить парнуе, – сказал Мустафин, с тревогой поглядывая на Сумбуль, лежащую с закрытыми глазами.

– Вот это правильно, – одобрительно отозвался Факс. – При отравлениях парное молоко – самое пользительное дело.

– Так ее сыташнилэ.

– И это неплохо, – констатировал Альберт Карлович. – По крайней мере, немного очистился желудок.

Он приставил стул к постели больной и взялся за ее запястье. Сердце билось быстро, однако едва ощутимыми толчками.

– Биение жил очень слабое, – тихо произнес Альберт Карлович скорее себе, нежели окружающим, однако князь услышал его слова и, едва сдерживая рыдания, возопил по-татарски скороговоркой:

– Помоги, о Всевышний, не дай умереть юной Сумбуль, и тогда я выстрою мечеть больше мечети Рахим-бая, а минарет при ней выше, чем у мечети Эфенди! Я буду отдавать на ее содержание не десятую часть всех своих доходов, но двенадцатую или даже тринадцатую! Я выстрою при мечети большое медресе, и самых бедных шакирдов буду содержать собственным иждивением! Я буду кормить всех бедняков в округе не один раз в год, но четыре, пять, шесть раз, только не дай прерваться дыханию ее, свету моих очей, моей любимой Сумбуль!

После сих воплей, известное дело, последовал еще более сильный вопль, извещающий всех о том, что Аллах един, а Мухаммед, дескать, пророк его. Потом князь в повышенном тоне стал что-то выговаривать своим женам и служанкам, на что те отвечали не менее нервически и громко, правда смиренно опустив головы.

– Я бы попросил выйти всех отсюда, вы мешаете мне осматривать больную, – не выдержал, наконец, Альберт Карлович.

Гвалт мгновенно стих. Мустафин одним жестом выпроводил из покоев всех женщин и остался один, выжидающе посматривая на доктора.

– Вас, князь, я бы тоже попросил выйти.

– Защим? – удивленно сморгнул Мустафин.

– Затем, чтобы не мешать мне делать свою работу, – твердо сказал Факс.

Князь выпучил глаза и тряхнул хилой бороденкой.

– Вы хотите, штобэ я уставил вас наэдине са сваэй шеной?

– Именно, – подтвердил его слова Факс. – Для успешного лечения больного ему необходим только врач и никто более. Кроме того, врачебная практика предписывает отсутствие всяких посторонних лиц при врачевании больного.

– Я нэ пастароний, – заявил гордо князь. – Я – муш.

– В данном случае это не имеет никакого значения, – не согласился с ним Альберт Карлович. – Все, кроме больного и врача, являются людьми посторонними. Выйдите, прошу вас.

– Латны, – с каким-то оттенком мстительности произнес Мустафин и вышел, медленно прикрыв дверь.

Когда он ушел, у Сумбуль дрогнули веки. Заметив это, Альберт Карлович, прекрасно разбирающийся в женских хитростях, тихо спросил:

– Зачем вы это сделали?

Девушка открыла глаза и посмотрела на Факса.

– Зачем вы это сделали? – повторил он свой вопрос.

– Я не хочу жить, – ответила она одними губами.

– Это бывает, – сказал Факс и перевел взгляд в окно. За ним, тихонько постукивая в стекло, качалась голая ветка березы с одним-единственным желтым листком. Трепеща на ветру, он изо всех сил пытался удержаться на ветке, и пока это ему удавалось. Конечно, только пока.

Альберт Карлович снова посмотрел на Сумбуль.

– Это пройдет. Обещайте, что вы будете послушны, – попросил он.

Уголки губ ее чуть тронула едва видимая усмешка.

– Я хотела замуж за Мухаметшу. Я любила его, и он любил меня, – словно не слыша, что попросил доктор, сказала девушка. – Но он не мог дать за меня большой калым моему отцу, а Мустафин дал целых три тысячи рублей серебром. И я стала его третьей женой. Но я не люблю его, поэтому и не хочу жить.

– Ну, знаете, ежели так-то рассуждать, то у нас впору каждому второму травиться, – заметил ей Факс. – Что, и мне прикажете яду принять, коли я не люблю свою… – Альберт Карлович вдруг осекся и с удивлением посмотрел на Сумбуль. Он не может сказать, что не любит свою жену, потому как это будет не правдой!

– Вы мне верите? – вдруг спросил девушку Факс.

– Да, – не сразу ответила та.

– Тогда поверьте, что у вас все будет хорошо, – погладил ее по руке Альберт Карлович. – Уверяю вас, все всегда кончается хорошо.

– Так не бывает…

– Бывает, – не дал договорить ей Альберт Карлович. – Я знаю одну прекрасную женщину, которая десять лет ждала и любила одного не самого достойного ее мужчину.

– И что? – уже заинтересованно спросила Сумбуль.

– Дождалась! – ответил Факс. – Конечно, она перед тем долго страдала, ведь и просто-то ждать всегда нелегко, а тут человек, которого любишь… Понимаешь, чтобы было хорошо, очевидно, необходимо, чтобы какое-то время было плохо, – раздумчиво произнес Факс, глядя мимо девушки. – Нужно пройти испытания, чтобы понять…

Альберт Карлович замолчал.

– Я поняла, – прервала мысли доктора Сумбуль.

– Что? – оторвался от своих дум Факс.

– Я поняла, что вы мне говорили, – сказала девушка. – Нужно перенести страдания, чтобы потом быть счастливой. А иначе, не испытав страданий, как ты поймешь, что пришло счастье?

– Все правильно, – улыбнулся ей Альберт Карлович. – И вы, сударыня, сейчас просто находитесь в стадии несчастия, однако, предвосхищающей само счастие, его скорый приход. Надо лишь немного подождать, и все… Живот сильно болит? – неожиданно перевел разговор в иное русло Факс.

– Н-нет, – не сразу нашлась с ответом девушка.

– Так вы будете меня слушаться?

– Да, – улыбнулась Сумбуль.

– А как насчет новой попытки отравления?

– Я лучше попробую дождаться своего счастья, – ответила девушка.

– Вот и славно, – заключил Альберт Карлович. – Чуть позже я велю, чтобы вам приготовили свежие яичные белки, взбитые в молоке и сахарную воду. Все это вы будете пить, и чем больше, тем лучше. Договорились?

– Да.

– Хорошо. А теперь, сударыня, разрешите-ка пощупать ваш живот. Ежели где будет больно, вы тотчас мне скажите…

Дальнейшие свои действия Факс проделывал машинально, словно какая сомнамбула, продолжая думать о сделанном им открытии: он не может сказать, что не любит свою жену.

Выходит – любит?

14

 
Лежит, как черная скала,
И смертоносным ядом дышит,
Вокруг него и смрад, и мгла,
Как будто огнь из пасти пышет.
 
 
Как острая стрела – язык,
Заметно яд с него как льется,
Как адский вой, Зилантов крик,
Змеиный хвост змеею вьется.
 
 
Шумит, как лютая гроза,
И нет ему подобных в силе;
Во лбу пылают так глаза,
Как ядра огненны в горниле…
 

Серафима прекратила чтение и вопросительно посмотрела на Альберта:

– Ну, как? Эта моя стихотворная повесть будет называться «Основание Казани».

– Замечательно! – воскликнул он. – Это мне нравится много больше, нежели про садовника, который не в силах помешать расти траве и от этого страдает и не находит себе места.

– Правда? – из-за большого живота она осторожно присела на канапе рядом с мужем и благодарно посмотрела ему в глаза.

– Конечно, правда, – улыбнулся Факс и взял ее ладони в свои. – Твоя повесть будет самым лучшим историческим произведением, написанным о нашем городе.

– Спасибо тебе.

– Мне-то за что?

– За то, что ты есть…

Звонок в передней прозвучал нетерпеливо и совершенно неожиданно. На город опустился вечер, время визитов давно закончилось, и столь поздним гостем мог быть только очередной пациэнт.

– Как не кстати… – вырвалось у Серафимы.

Альберт Карлович вздохнул и отнял свои руки от ладоней жены. И тут в гостиную ворвался князь Мустафин.

– Что случилось? – с тревогой поднялся навстречу ему Факс. – Что-то с вашей женой?

– Да! – разъяренно произнес князь.

– Тошнота? Рези в животе? Неужели корчи? – скинул он с себя архалук и отыскивал взглядом сюртук.

– Нэт, нэ корчи, – вращая глазами, рыкнул Мустафин. – Она смэется.

– Смеется? – замер с сюртуком в руках Факс.

– Да, смэется, – повторил князь. – Надо мной смэется. Я эй уше дыва раза сыказал, што она не шена мне, а она только сымэется. Когда сыкажу тыретий раз, она сабсим перестанет быть маэй шеной.

– Значит, она чувствует себя неплохо? – начал успокаиваться Альберт Карлович.

– Она нэплохо, я плохо! – зло выдохнул Мустафин. – Ты ей шивут тругал?

– Трогал, – подтвердил Факс. – Чтобы выяснить, где болит и насколько сильно поражен ядом желудок.

– Ну, итэ латны, – прошипел князь. – Ты дуктыр, тибе мужнэ. Но защим ты ей сылова каварил?

– Успокаивал ее, – начал понемногу раздражаться, в свою очередь, Факс. – Чтобы она не повторила новой попытки отравления.

– А о щастьи ты каварил? – вкрадчиво спросил Мустафин.

– А на «ты» мы с вами давно перешли? – не ответил на вопрос князя Альберт Карлович.

– Каварил или нэ каварил? – не унимался Мустафин.

–  Каварил, – выдохнул ему прямо в лицо Факс. – Говорил, что она еще будет счастлива в этой жизни.

– Знащит, со мыной она нэсщастнэ?

– Да! – глядя прямо в потемнелые глаза князя, сказал Альберт Карлович.

– А-а! – зарычал Мустафин и, выхватив из ножен кинжал, что висел у него на поясе, занес его над Факсом. И тут, бог его знает как – они оба, кажется, и не заметили, – между ними оказалась Серафима. Она встала как раз под занесенным кинжалом, прикрывая собой Альберта.

– Не сметь! – закричала она, глядя прямо в бешеные глаза князя. – Не сметь так разговаривать с моим мужем! Вы, – она стала наступать на князя своим животом, – врываетесь в наш дом, вы машете здесь своим ножом, а знаете ли вы, скольким людям помог мой муж? Что будь то утро, день или ночь, когда за ним приезжают или зовут к больному, он собирает свой саквояж и идет туда, где его ждут?

Серафима продолжала наступать, тесня Мустафина к дверям.

– Так вот, – продолжала она, – я требую, чтобы вы немедленно покинули наш дом, и никогда более, слышите, никогда…

Альберт Карлович, несколько мгновений стоящий истуканом, пришел наконец в себя и, не сводя странного взора с Серафимы, в котором ясно читалось восхищение и восторг, оттеснил ее в сторону.

– Вы слышали, что сказала моя жена? – зашипел он на князя, не обращая никакого внимания на кинжал в его руке. – Мы хотим, чтобы вы покинули наш дом. Немедленно.

Мустафин наконец перестал пятиться. Он встал как вкопанный, выпучив глаза и тяжело дыша. Затем, взревев зверем, резко повернулся и, пнув сапогом дверь, вылетел из комнаты. Какое-то время слышалось громыхание его сапог по ступеням, и наконец все стихло. Серафима облегченно вздохнула и села на канапе. Альберт сел рядом и взял ее ладони в свои.

– На чем мы остановились? – спросил он, с восхищением глядя на жену.

– Ты сказал, что тебе понравилась моя повесть в стихах, – не очень уверенно произнесла Серафима.

– Да, понравилась, – подтвердил Факс.

– Потом я поблагодарила тебя.

– А за что меня-то благодарить? – улыбнулся он.

– За то, что ты есть, – влюбленно глядя на мужа, сказала Серафима.

– Нет, это я благодарю тебя, – серьезно произнес Факс.

– За что? – посмотрела она ему в глаза.

– За то, что есть ты, – ответил Альберт и прижался губами к ее мягкой ладошке.