Текст книги "Вологодская полонянка"
Автор книги: Полина Федорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Полина Федорова
Вологодская полонянка
ПРОЛОГ
Вологда, 1502 год
От Москвы до Вологды сухопутьем пятьсот с лишком верст. Путь, знамо, весьма неблизкий. Степка Ржевский, государев дьяк из роду подколенных князей смоленских, четырнадцать раз менял лошадей на придорожных ямах, лаялся с ямскими служками матерно, одному, шибко несговорчивому, заладившему «нет лошадок, нетути родимых» даже заехал не крепко по уху, отчего тот отлетел в дальний угол светелки, после чего лошадки сразу и нашлись. И домчал-таки до Вологды за трое суток.
Таира раз сороковой перечитывала «Книгу о Юсуфе» великого Кул-Гали, когда в ее покои вошел-ворвался большой, похожий на медведя румянощекий урус в распахнутом овчинном тулупе. От него пахло морозом, дымом костра и безудержной удалью.
– Собирайся, царица, – без всяких предисловий прямо с порога сказал он. – Время не терпит.
Таира закрыла книгу, глянула снизу вверх на русского, поднялась. Ее глаза были безучастны и спокойны.
– Ну собирайся же, сейчас едем, – повторил Ржевский.
Она молча кивнула, не кликнув прислужниц, собрала узелок, молвила по-русски:
– Я готова.
– Это все, что ты берешь с собой? – удивился Ржевский.
– С чем приехала, с тем и уеду, – отозвалась Таира.
– Гордая, значит?
– Гордая, – опять по-русски ответила Таира. – А ты как думал?
– Так и думал, – усмехнулся дьяк. – А пошто не спрашиваешь, куда тебя повезут?
– А мне один хрен, – глянула она в упор на Ржевского.
Дьяк хохотнул, с явным мужским одобрением оглядел полонянку с головы до ног. Высокая, стройная, она до сих пор была бы схожа с девочкой-отроковицей, ежель б не округлость и плавность форм, явно сказывающих о том, что перед ним женщина. К тому же женщина знающая, чего хочет и чего не хочет, и, несомненно, страстная во всех своих желаниях. Но это таилось у нее так глубоко внутри, что разглядеть сие дано было далеко не всякому. Дьяк Степан Иванович Ржевский разглядел.
– Ладно, не ерепенься, – отвел, наконец, взгляд Ржевский. – Пристав! – позвал он.
– Слушаю, – высунулось из-за его спины бородатое лицо стражника.
– Вели прислужницам, чтоб собрали ее получше. Токмо скорее. А сам немедля добудь шубу и шапку для царицы. Ну, – обернулся дьяк к приставу, – ступай. Да чтоб у меня скоренько!
Когда пристав ушел, Ржевский уважительно произнес:
– А ты молодцом, царица. Ни уговорам, ни угрозам не поддалась. Видать, духом крепка и терпения в тебе воз и маленькая тележка. У нас такие в чести.
Таира подняла на него глаза. Верно, хотела спросить о чем-то, да передумала. Именно так и понял ее взгляд Степан Иванович.
– Что, интересно все же, куда я тебя повезу?
Та молчала.
– Ладно, в неведении тебя держать не стану, – произнес дьяк. – На Москву тебя повезу, царица. Имею такое повеление от государя нашего великого князя Ивана Васильевича.
Таира опустила голову, но Ржевский успел заметить, что брови полонянки удивленно поползли вверх.
– Да, на Москву, – повторил дьяк и с некоторым даже удовольствием добавил: – Так что, царица, считай, кончилось твое заточение.
1
Ханство Казанское, 1484 год
Ежели выйти легкими судами из Казани по реке Казанке, войти в Итиль-реку, кою русские зовут Вологою, спуститься по ней до устья Камы да после на парусах или веслах плыть по Каме вверх, к вечеру до крепости-балика Кашан дойти вполне можно. Хочешь – плыви дальше, благо от Кашана до самого Джукетау по обеим сторонам Камы-реки корабельные огни на башнях светят, а с такими маяками-ориентирами путь водный и ночью не шибко в тягость. Хочешь – вяжи свои челны к пристани и поднимайся на ночь в балик, – вот он, на самом бережку камском. Городок сей, по меркам булгарским, не зело стар, а вот поселение на месте его корни имеет древние. Сказывали седобородые абызы-старцы, что жили здесь еще во времена Мохаммеда пророка серебряные булгары, племя с корнями наполовину славянскими, наполовину тюркскими, да и те не на пустое место пришли. А как пал под ударами таранов бека кыпчакского Булат-Тимура славный стольный град Булгар в проклятом 1351 году, балик Кашан из крепостицы низовых закамских улусов главным городом княжества Кашанского содеялся. В те годы три таковых княжества на месте державы булгарской объявилось, и города стольные в них: Кашан, Джукетау и Казань. Жили дружно: язык один, вера одна, титулованные да купеческие роды меж собою в родстве, прошлое и настоящее для всех едино, – чего делить? Вместе от врагов оборонялись, помогали друг другу зерном и мукою в года неурожайные – словом, жили так, как и положено добрым соседям. Ханы ордынские не шибко беспокоили – до ставки их далеко, полетов стрелы и не счесть, – а ежели и прибудет к ним какой залетный ильча-посланник со сборщиками податей баскаками, так на время малое: набьют торбы да кули деньгой да пушниной – и назад. К тому же в самой Орде неспокойно было. Сказывали, режут там, метя на престол ханский, а то и просто за так, ханские дети да беки один другого, а где кровушка беспричинно льется, какой уж там порядок? Только поруха одна да хаос в умах и душах. А как вышел из Орды разобиженный смещением с престола хан Улу-Мохаммед да обосновался на землях казанских, новое ханство учредя, улусы Кашанские да Джукетаунские вместе с иными, прежде в державе Булгарской числящиеся, в ханство Казанское и вошли.
В городе Кашане, коли ты ильча, хаким [1]1
Здесь: вельможа, начальник.
[Закрыть]либо человек именитый, проведут тебя во двор улугбеков [2]2
Наместник, правитель.
[Закрыть], усадят на персидские или армянские ковры, в ворсе коих нога по щиколотку утопает, накормят-напоят да спать на перины уложат. Человек поплоше также вниманием оставлен не будет: и накормят, и разговором займут, и на ночь определят. А поутру, пробудившись от азана, коим муэдзин созывает правоверных на утреннею молитву Всевышнему с высокого цветастого минарета мечети, можно, сотворив молитву, свой путь и дале продолжить.
Кама-река с норовом, как и все северные реки, так что чем идешь выше по течению, так зри зорче. Ну а коли ладно все да судовой баши [3]3
Начальник, капитан судна.
[Закрыть]зело опытен, только и следи, как пойдут леса липовые – значит, до Джукетау рукой подать.
Город сей историю, равной Кашану имеет. Они будто братья родные от одного отца-матери, державы Булгарской, только что и разница: Кашан на правом берегу Камы реки, а Джукетау на левом. Да еще славен Джукетау медом липовым, лучше коего нет во всем ханстве Казанском. Ведь именно из этого меда самый вкусный набиз – легкое хмельное вино, на потребление коего, в отличие от вин крепких и зелена русского вина, Аллах смотрел сквозь пальцы.
Прямо против Джукетау – устье реки Шум-бут. Здесь, на срединном ее течении, стоит за стенами тесаного камня город Чаллы – ставка Юсуфа, верховного сеида ханства Казанского. Сам городок невелик. За стенами градскими – каменный двор сеидов, выстроенный ровно полсотни лет назад еще дедом Юсуфа Мохаммедом, последним верховным сеидом Булгарии. Сеид Мохаммед выбрал для своей ставки город сей не случайно: неверным урусам достать до него не просто, почитай, всю страну надобно даже не поперек, а вдоль пройти. И от стольных градов да путей торговых весьма далече, ибо надлежит пастырю правоверных мусульман не властвовать да богатеть, но наставлять и бдеть за чаяниями да помыслами людскими. Человек, он ведь из костей да мяса сотворен, а сии материи не стойки, и яств требуют, и пития, и неги. И быть сеидом – ох как не просто. Знал Юсуф, что когда наблюдают за тобой сотни, а паче тысячи глаз, то любой поступок или слово должны быть всегда оправданны и выверенны; что стоит только допустить ошибку или иную какую оплошность – все будет примечено, неизвестно, как истолковано, и при случае припомнено всенепременно. И не важно, что власть духовная в ханстве принадлежит ему, верховному сеиду. Не важно, что ему, потомку Мохаммеда пророка от дочери его Фатимы и халифа Али, с одной стороны, и хана Булгарии Шарифа – с другой, подчинялись эмиры земель Казанских. Не важно, что сам хан казанский при встрече с ним подходил к его руке пешим, в то время как сеид был верхом. Реальная, земная власть была от него далеко. В его же ведении было то, чего нельзя было ни лицезреть, ни потрогать руками: людская вера – его богатство – могла расти и шириться, но не имела определенного веса, а человечьи души – поле его битвы – были зачастую темны и имели столько закоулков и тупиков, что количество их не поддавалось счету.
Юсуф был сеидом уже четыре года, с тех самых пор, как умер от старых ран отец, ибо был эмир Абдул-Мумин до принятия сана сеидова самым бесстрашным и отчаянным воином из всех людских творений Аллаха. От крови неверных сабля его была столь темной, будто ржа ее изъела. И все бы ладно, да была у Юсуфа младшая сестра Таира, которая, подрастая, доставляла ему все более и более беспокойства. Сам он был скорее в мать, мудрую и спокойную женщину, что сидела безвыходно и тихо в женской половине дворца, показываясь на глаза кому бы то ни было лишь тогда, когда в том возникала неотложная и крайняя надобность. Так же тихо и прибрал мать к себе Всевышний. А вот сестра, несомненно, нравом пошла в отца. Таиру никогда не удавалось удержать в женской половине дома. Она самым невероятным образом выбиралась из накрепко запертых покоев и появлялась там, где хотела и когда хотела, ставя в тупик самых опытных охранителей Юсуфова дворца; лазила, как мальчишка, в окна, ловко перемахивала через заборы и плетни, даже и в человечий рост, а года два назад в кровь поколотила какого-то глупого хэммала-поденщика, отпустившего, как ей показалось, грубую шутку в ее сторону. На нее жаловались все ее хальфы [4]4
Учителя.
[Закрыть]и сама воспитательница. Таира часами могла быть в седле, и не было лучше для нее удовольствия, нежели скакать кромкой Шумбута, чтобы конские копыта поднимали пенистые радужные брызги. О, как она жалела в эти часы, что нет у нее в руках острой сабли и что Всевышнему было почему-то не угодно видеть ее мужчиной. Вот тогда б уж она…
Как-то раз, в одну из первых теплых ночей созвездия Близнецов подъехала к сеидову двору большая группа конных. Кто иной, возможно, и не услышал бы неясного шума и приглушенных голосов на мужской половине дворца, но Таира проснулась, – сон ее был чуток, как у воина возле походного костра. Любопытство также было ей присуще, посему она поднялась, подошла, неслышно ступая босыми ногами, к двери и выглянула в освещенный масляными плошками коридор. Терпеливо выждала, покуда запыленные дорогой люди внесут в один из покоев многочисленные баулы и сундуки и коридор окажется совершенно пуст. Подобрав подол длинной шелковой рубахи, быстро скользнула на мужскую половину дворца и спряталась в чуланчике рядом с покоями Юсуфа. Через крохотное оконце под самым потолком Таира услышала незнакомый голос:
– Весь род Барынов против меня, всесвятейший. Карачи Аргын, первый ханский советник, – за ним уже песок надо подбирать – тоже линию Барынов гнет. С урусами, мол, торговать надлежит, а не воевать их. Сундуки Аргына от золота да мехов ломятся уж… Что, Карачи возьмет их с собой, когда Всевышний к себе его призовет?
– Помыслы Творца умом понять нам не суждено, – услышала следом Таира голос брата. – Это тебе Всевышний испытание ниспослал, дабы в крепости твоей удостовериться. Аллах един, а Мохаммед – пророк его…
– Если бы не бек Кул-Мамет, да продлит Всевышний дыхание его, – продолжал жаловаться первый голос, – лежать бы мне уже рядом с дедом моим да отцом в усыпальнице возле башни дозорной. Досточтимый Кул-Мамет меня потайным ходом из дворца вывел на берег Казанки, а там на коня – и к тебе, всесвятейший.
– Что Барыны против тебя – плохо. Род сей очень древен и сильно почитаем. Один из их предков еще святого Алмуша на престол бунтарский поднимал. На Казани их слушают… – Юсуф немного помолчал. – А что Нарыки?
– Старый Ар-Худжа далеко, улугбеком в Сэмбэрске, а Алиш, так тот пуще других под курай [5]5
Дудку.
[Закрыть]Москвы пляшет, большую дружбу с купцами неверных водит, в юрте урусском у толмачей язык ихний учит, тьфу! Все знатные роды за Мохаммеда-Эмина стоят. Тот еще к Казани не подошел, а уж и ворота городские настежь: входи-де, великий хан, властвуй. А мы-де тебе твои русские сапоги будем вылизывать. Он, поди, и язык-то родной забыл – с десяти годов при дворе московском проживаючи. А может статься, и веру…
– М-да-а, – протянул Юсуф.
Таире стало скучно. У брата дела и днем, и ночью; знатные гости, заботы державные. Тоска. Все-таки большая власть – это и большая неволя. Вечно, будто на поводке: и туда нельзя, и сюда не можно.
Она зевнула и ладошкой прикрыла рот, как учил брат, хотя никого рядом не было. Негоже, говорил он, чтобы внутрь тебя кто посторонний заглянуть бы мог. А вдруг он про тебя мыслит худо. А когда худые мысли стороннего человека попадают внутрь – не миновать беды-напасти или хвори тяжкой.
Более она к разговору не прислушивалась. Улучив момент, шмыгнула быстрой тенью по пустому коридору обратно к себе, поправила перину на нарах и, нащупав под подушкой веточку можжевельника – оберег от лихого джинна, что имеет привычку приходить по ночам и соблазнять девушек, – уснула быстро и безмятежно. Не ведая, что ночь эта есть конечное время одной ее жизни и начало другой…
2
Поутру только и разговоров на сеидовом дворе, что о приезде свергнутого с казанского престола хана Ильхама. Будто Ильхам едва спасся и его чуть не задушил своими лапищами мурза Алиш Нарык, и спасением своим обязан хан беку Кул-Мамету который, рискуя собственной жизнью, вывел Ильхама подземным ходом из крепости. Говорили, что Ильхамовы братья Мелик-Тагир и Худай-Кул вместе с матерью их Фатимой и сестрами остались аманатами [6]6
Заложниками.
[Закрыть]в Казани, на что, похоже, Ильхам махнул рукой, раз приехал сюда просить у сеида помощи и войска. Хотя наложниц своих, в отличие от матери, с собой прихватил, не оставил в городе новому хану для телесного ублажения.
Сказывали также, что Мохаммед-Эмин, его младший сводный брат от ханым Нур-Салтан, которого изменники-карачи подняли в ханы, ставленник московского улубия Ибана («у Урусов для улубиев ихних, то бишь великих князей, верно, кроме Ибана да Басыла и имен-то других нет») и что будто бы Ибан уже вписал в свое титло Государь всех земель Казанских. Много еще чего говорили на сеидовом дворе, и во многом это являлось правдой. Правы урусы: на всяк роток не накинешь платок. Не сказывали только одного, что сеид Юсуф держал в тайне.
Ближе к полудню непоседливая Таира все же увидела бывшего казанского хана. Лицо его ей понравилось: оно было похоже на лики урусских святых с печальными глазами и бледной изможденной кожей, виденные ею как-то на обгорелых досках в слободе московитских полоняников.
К вечеру с Камы подул сильный ветер, и зашумели, заволновались окрестные леса. Кубар – дух грозы и дождя, впервые после долгой зимы метнул одну за другой несколько огненных стрел, расколол тяжелым копьем угрюмое небо, и полился на землю первый дождь, подтверждая, что пришло лето. Дождь был недолгим; через малое время снова развиднелось, и показалось закатное солнце, высветившее обновленную, сочную листву деревьев и ярко-зеленую траву. Таире нестерпимо захотелось промчаться по прибрежным лугам, дыша прохладной свежестью после дождя, и чтобы ветер в лицо и никого вокруг, а под копытами коня – древний Юл – дорога без начала, а стало быть, и без конца.
Она вышла из дворца, прошла на конюшню и, не обращая никакого внимания на дворцовых стражников, вывела со двора своего скакуна с булгарским именем Хум.
Когда через немалое время она вернулась, раскрасневшаяся, с еще горящими от испытанного восторга глазами, то застала в своей спаленке старую Айху-бике, первую свою воспитательницу и тетку по матери отца. Сказывали, что Айху семьдесят семь лет назад, когда ей только-только исполнилось пятнадцать, свел в полон из Чаллов страшный ушкуйный разбойник Анбал, коим и по сей день матери пугают своих непослушных детей. Говорили также, что, когда Анбал привез ее в свое ушкуйниково логово на берегу Камы и задумал овладеть ею, она приставила нож к своему горлу и сказала, если он сделает еще один шаг к ней, то она вмиг лишит себя жизни. Главарь ушкуйников посмотрел на нож, пристально взглянул в ее глаза и ушел, повелев никому из своей разбойной вольницы не дотрагиваться до решительной полонянки даже пальцем. Через год сардар [7]7
Воевода.
[Закрыть]Субаш, заманив ушкуйников в западню, перебил почти всех и сжег их разбойничий стан. Айха была освобождена и вместе с Субашем пришла в Чаллы.
– Где тебя шайтан носит? – ворчливо накинулась на Таиру Айха, перестав, наконец, мерить мелкими старческими шажками спальню девушки. – Великий сеид дважды уже о тебе спрашивал. Идем.
– А он не говорил тебе, зачем хочет меня видеть? – беззаботно спросила Таира, переодеваясь. – Что-то случилось?
– Может, случилось, может, не случилось, о том один Всевышний ведает, – философски заключила апа. – Я же точно знаю одно: когда призывает к себе великий сеид, надлежит идти к нему и не задавать лишних вопросов.
Айха вдруг шмыгнула носом, чем насторожила Таиру.
– Ты знаешь, зачем меня призывает к себе брат? Говори!
– Да ничего я не знаю, – быстро отвела взор старушка. – И откуда мне знать?
– Ладно, – недоверчиво косясь на воспитательницу, произнесла Таира. – Идем.
Когда она вошла в покои брата, тот беседовал с сардаром чаллынских ополченцев Хамидом из славного рода Амиров. Увидев Таиру, мужчины замолчали, и Юсуф кивком головы приказал Хамиду выйти. Собрав с таскака – небольшого низкого столика для письма – какие-то бумажные свитки в кованный серебром ларец, Юсуф, откинувшись на горку подушек, произнес:
– Проходи, сестра.
Неслышно ступая мягкими ичигами по ворсистому ковру, Таира подошла и села напротив брата. Юсуф скользнул взглядом по золотым волосам, доставшимся ей, видно, от далеких булгарских предков, отметил про себя, что у сестры уже сглаживается присущая ее возрасту угловатость фигуры, и сказал, глядя прямо в карие глаза цвета лесного ореха:
– Тебе уже четырнадцать.
Таира удивленно вскинула маленькие луны бровей и произнесла с чувством, лишь отдаленно напоминающим смирение:
– Конечно.
– Многие девушки в твоем возрасте уже жены, – продолжал смотреть ей в глаза сеид.
– Ну и что? – спросила Таира, уже понимая, к чему клонит брат.
– Тебе тоже пора замуж. Ибо сказал Аллах: «Неженатые человеки подобны мертвецам».
Юсуф замолчал и отвел взор.
– Я слушаю тебя, великий сеид, – подчеркнуто покорно произнесла Таира.
– Готовься к свадьбе, сестра. Срок твой настал, – прервал молчание Юсуф. – Кроме того, это мое решение преследует благо для тебя и всей нашей державы, – придав голосу торжественность, продолжал сеид. – Твой жених – великий и могущественнейший избранник Всевышнего, хан Ильхам…
– Но он не хан уже, великий сеид. – Снова поползли вверх две крохотные луны. – Я слышала, теперь на престоле брат его младший, Мохаммед-Эмин.
– Ты много слышала, сестра, – перебирая четки, медленно промолвил Юсуф. – Но, как говорят урусы, ты лишь слышала звон, не ведая, откуда и зачем он. Сегодня Ильхам не хан, а завтра, глядишь, все изменится, и, слава Аллаху, он снова будет владеть ханским престолом. Так говорит мне Всевышний. Быть тебе ханбике державы Казанской. И не вздумай противиться моему решению, – с опаской взглянул на Таиру Юсуф, зная своенравный характер сестры. – Это – воля Аллаха.
– Я не противлюсь, великий сеид, – помолчав самое малое время, тихо ответила она.
– Ну вот и славно, – успокоенно произнес Юсуф, почти с благодарностью посмотрев на сестру. Однако в его взгляде промелькнуло еще нечто, то ли нежность, то ли жалость. Впрочем, Таире это могло и показаться…
3
Святое дело – брак. К тому же полезное и лучшее из всех благодеяний человеческих. Так написал бы пророк, ежели б умел писать. Но он сказал так, и этого довольно для истинных правоверных. Неженатый у татар равно что непьющий у русских. Отношение к таковскому недоверчивое и настороженное: то ли болен чем, то ли нищ или, что еще хуже, жаден, ежели не желает разориться на мехр. А ведь изрек Мохаммед пророк, что, если человек воздерживается от женитьбы – он-де, не мой. Такого мне, дескать, и даром не надобно, пусть он хоть десять раз на дню, заместо оговоренных пяти, хвалу мне превозносит. Да и что тут долго говорить, коли день свадьбы у человеков правоверных все равно что семь сотен ден поста и молитв.
Свято и то, что следует за обрядом свадебным, когда мужчина, уже муж законный, остается наедине с молодой женой. О том, что бывает тогда меж ними, разговоров с Таирой никогда не заводили. Да и с кем о сем говорить на сеидовом дворе? Разве со старой Айхой?
А мысли об этом, ежели сказывать все без утайки, конечно, приходили. Два года назад, сильно напугавшись и думая, что поранилась, она прибежала к Айхе и показала ей свои шальвары в капельках крови, истекающей оттуда. Старая воспитательница, осмотрев ее, сказала, что так будет теперь каждый месяц и зовется это месячными очищениями.
– А еще это означает, – добавила Айха, беззубо улыбаясь, – что ты стала девушкой и можешь теперь рожать детей.
– Как это? – спросила тогда Таира.
– Это великая тайна, – тихо ответила Айха и закатила к небу глаза. – В тебя входит мужчина, изливает семя, и в твоем животе начинает расти его плод. Ребенок. Девять месяцев он зреет в твоем животе, а потом выходит из тебя на свет. Так устроено Всевышним.
– А откуда выходит ребенок? – полюбопытствовала Таира.
– Оттуда, – указала Айха на низ ее живота. – Из вместилища. Откуда сейчас у тебя течет кровь.
– Это же, наверное, больно? – всполошилась Таира, попытавшись представить себе, как это происходит.
– Больно. Но это – радость. Ты даришь жизнь новому человеку. Твоемуребенку.
После этого разговора мысли об этом приходили к Таире не раз. Как это, мужчина входит в нее?
Однажды, смущаясь и досадливо хмуря брови, она спросила-таки об этом Айху. Та не удивилась вопросу, лишь долго и пристально глядела на воспитанницу, слегка покачивая головой.
– Ты становишься взрослой, дочка. Не рано ли?
– Я хочу понять, – настаивала Таира.
– У мужчин внизу живота есть особая плоть, которой он и входит в женщину.
Об этой странности у мальчиков Таира знала. Будучи совсем маленькой, она однажды видела то, о чем ей рассказала сейчас Айха, у брата, когда они вместе играли, и у него задралась рубаха. Эта плотьбыла белой и маленькой, с мизинец, и походила на скрюченный и не зрелый гороховый стручок.
– Я, кажется, поняла, Айха-бике, – улыбнулась Таира. – Мужчина ложится на женщину, они соприкасаются животами, и его стручок входит…
– Стручок? – почему-то усмехнулась Айха. – Плоть мужчины скорее похожа на корень дерева.
Таира засмеялась. Шутка старой Айхи, сравнившей мужскую плоть, маленькую, белую и мягкую, с твердым и темным корнем дерева была, конечно, глупой, но смешной. Верно, Айха никогда не видела мужскую плоть, и мужчина не входил в нее, иначе у нее были бы дети.
Свадьба Таиры и Ильхама состоялась летом того же года. Когда торжества окончились и они с Ильхамом остались одни, Таира стала, по обычаю, раздевать мужа. Она сняла с него сапоги и камзол, оставив одну рубаху разделась сама, ловя на себе изучающий взгляд Ильхама. Сейчас он был похож на простого парня, правда в возрасте, ведь ему было уже двадцать четыре года. А она походила на девочку-подростка, совершенно не понимающую, что ей делать дальше.
Постель была расстелена. Ильхам лег первый и протянул к ней руки:
– Иди сюда.
Она подошла и присела на перину.
– Ложись.
Таира послушно легла рядом. Сердце ее билось, как пойманная в силок птичка. Сейчас Ильхам ляжет на нее, они сомкнутся животами, и он в нее войдет. А потом у них будут дети.
Неожиданно его рука опустилась на низ ее живота. Она инстинктивно свела вместе колени, что, верно, не понравилось Ильхаму.
– Разведи ноги, – приказал он.
Она чуточку раздвинула колени.
– Шире.
Таира нехотя подчинилась и раздвинула ноги. Ладонь Ильхама втиснулась между ними, и его пальцы стали гладить завитки волос. Было немного щекотно.
– Дай руку.
Она протянула ему свою руку. Он взял ее за кисть, задрал на себе рубаху и положил ладонь Таиры на свою плоть.
– Теперь ласкай меня.
– А как? – шепотом спросила Таира.
Его мужское достоинство, конечно, не походило ни на какой корень. Но и с гороховым стручком его тоже нельзя было сравнить. Скорее, бобовый, не спелый, а потому мягкий.
Ильхам схватился за ее ладонь с тыльной стороны, прислонил к своей плоти и сжал пальцы Таиры так, что его естество осталась внутри ее ладони. Затем, поводив ее кулачком вверх-вниз по стволу своей плоти, он отпустил руки.
– Делай так, – вновь приказал он с появившейся в голосе хрипотцой, раздвинул широко ноги и закинул руки за голову. – Ну что же ты?
Таира стала водить сжатой ладошкой по плоти Ильхама. Кожица на ней казалась будто отделенной от остального естества мужа, уже не такого мягкого, как вначале. А потом оно стало твердым, как дерево, и увеличилось в размерах, пожалуй, до двух бобовых стручков. Рука немного устала, и она повернулась набок, чтобы было удобнее делать то, что она делала. Время от времени она бросала взор на Ильхама, и в неясном свете масляных плошек были видны его закрытые глаза и сладостная улыбка.
– Быстре-е, – протянул он севшим голосом и задышал так, будто запыхался, пробежав только что по меньшей мере расстояние в два полета стрелы.
Таира подчинилась. Возможно, такое между супругами всегда проделывается перед тем, как сомкнуться животами. Для того, верно, чтобы мужчине было легче войти в женщину. Она видела, что Ильхаму приятно то, что она делает. От этого было приятно и ей. То, что она чувствовала сейчас, можно было сравнить с той спокойной радостью, которую она испытала, когда помогла однажды убогой старушке перейти через ручей. Старая апа никак не решалась ступить через него, заносила ногу вперед, пытаясь шагнуть, и возвращалась обратно. Ручей был узким, но для старушки шаг, который она намеревалась сделать, был слишком широк. Таира, взяв ее за локоть, помогла ей. Апа поблагодарила, глядя на нее светящимися от радости глазами. Радостно стало и Таире. Радостно, что тому, кто рядом, хорошо.
Ильхаму тоже было хорошо, но иначе. Он шумно задышал, печать блаженства легла на его лицо.
– Быстрее! – прохрипел он, а затем испустил громкий и долгий стон: – А-а-а-а…
Тело его выгнулось, плоть в кулачке Таиры дернулась раз, другой, и на ладошку брызнула теплая струйка. Затем, толчками, еще и еще.
«То самое семя, – догадалась вдруг она, чувствуя, как естество Ильхама теряет крепость и снова становится мягким и похожим на неспелый бобовый стручок. – Только, почему не в меня?»
– Вымой руки, – произнес Ильхам, зевая. – Теперь поняла, чтозначит ласкать мужа?
– Да, – покорно ответила Таира и поднялась. После, ополоснув в рукомойнике руки и вернувшись, она спросила Ильхама, когда он будет входить в нее, но вместо ответа услышала только мерное дыхание. Ильхам спал, повернувшись набок. Таира разочарованно вздохнула, легла рядом и прикрылась шелковым одеялом по привычке с головой, оставив приоткрытыми для дыхания только рот и нос.
В последующие ночи повторилось то же самое: Таира ласкала Ильхама, как он ее тому обучил, муж сладострастно стонал от неги и наслаждения, изливался в ладонь супруги и решительно не помышлял входить в нее.
Через неделю после замужества Таира, зайдя как-то в комнатку Айхи, заявила ей:
– У меня никогда не будет детей.
– Не говори так! – сердито замахала на нее руками старая Айха. – Иначе услышит Владыка Преисподней, везир всех джиннов, и тогда у тебя и правда никогда не будет детей.
Таира замолчала и испуганно взглянула поверх головы Айхи: то ли почудилось, то ли действительно пронеслась по комнате старушки легкая тень, пахнув в лицо легким дуновением ветерка от быстрых крыльев.
– С чего ты взяла? – проворчала апа и, не дождавшись ответа, дернула ее за рукав шелковой рубашки.
– А? – оторопело посмотрела в глаза Айхи Таира.
– Что с тобой? Стоишь, как урусское истуканище, словно тебя в землю вкопали. Я спрашиваю тебя: с чего это ты взяла?
– Что взяла?
– Ну то, о чем только что сказала, – зыркнула на нее старушка.
– А что я сказала? – непонимающе уставилась на Айху девушка.
– Ты сказала, что у тебя никогда не будет детей, – тихо, почти не открывая рта, произнесла Айха.
Что это? Опять быстрокрылая тень? Нет, почудилось.
Таира вздохнула:
– Ильхам-хан не хочет в меня входить.
– Как это? – удивилась Айха.
– Вот так. Все кончается ласками, которыми я одариваю его. А потом он засыпает.
– А что за ласки? – как бы невзначай поинтересовалась Айха.
– Я обхватываю его плоть ладонью и делаю так, – показала несколько движений рукой Таира.
– Понятно, – нахмурилась Айха.
– Что тебе понятно? – насторожилась Таира.
– Да нет, это я так, – пробормотала ворчливо апа. – Ты вот что, попробуй-ка прийти к нему утром. В одной рубашке и шальварах. Он увидит, какая ты красивая, и сразу захочет в тебя войти.
– Ладно, – согласилась Таира.
Застать днем Ильхама в его покоях было трудно. Большую часть дня он проводил с Юсуфом. Сеид почти ежедневно созывал у себя Диваны, на которые приглашал сардара Хамида, кашанских и джукетанских беков и мурз. Часто Ильхам выезжал на день-два вместе с Юсуфом и со своими уланами на быстрых конях и джурами в тяжелой броне в ближайшие улусы и возвращался запыленный и довольный. Они с Юсуфом явно что-то замышляли, но от женщин все держали в тайне, ибо еще пращурами их было подмечено, что язык женщин слишком длинен и вовсе не имеет костей.
Все же Таира нашла момент, когда воспользоваться советом воспитательницы.
Однажды, когда она точно знала, что Ильхам никуда не уехал, она прошла в мужскую половину дома и подошла к его покоям. Джуры у дверей почтительно расступились, и она вошла. Ильхам полулежал на подушках, прикрыв глаза, и тихо постанывал. Одна из наложниц, устроившись в его ногах, щекотала ему пятки длинным пушистым пером, другая, с голой грудью и в одних прозрачных шальварах, совершенно не скрывающих ее округлых ягодиц и темного треугольника вместилища, стояла на коленях возле Ильхама, уткнувшись лицом в низ его живота. Голова ее с распущенными волосами быстро поднималась и опускалась, словно в такт словам какой-то длинной молитвы. Время от времени Ильхам открывал глаза, приподнимался на локтях, смотрел на нее, сладострастно ухмыляясь, и снова откидывался на подушки.
Таира подошла ближе и увидела, что плоть Ильхама почти вся сокрыта у наложницы во рту. Та, краем глаза заметив ханбике, испуганно подняла голову.
– Продолжай, – властно приказал Ильхам и открыл глаза. – А ты что тут делаешь? – воскликнул он, увидев Таиру, и его лицо исказилось гримасой неудовольствия. – Ступай к себе!
