Текст книги "Полдень, XXI век (январь 2011)"

Автор книги: Полдень Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Что-то я не врубился… Ну, ладно, давай я тебя спрошу по делу… Мне согласиться?

– Согласиться.

– Ты прям как эхо – что спрашиваешь, то и получаешь. Согласиться… И ишачить на менеджеров? Сколько? Всю жизнь?

– Не умствуй. Работай в полную меру сегодняшних возможностей, и это решится само.

– И жить по принципу «подставь другую скулу»? Или по какому?

– «Отойдите от меня, делатели успеха».

* * *

– Ваня, ну что? Вызывали? Ты согласился?

– Не-а.

– Но ты же собирался…

– Ага, собирался. Но, знаешь, пришел, посмотрел на них, на рожи их гладкие – и как-то западло стало. Послал их всех. И отца, и сына…

– И что же теперь?

– Не знаю. Не думал еще. Ладно, не бери в го…

– ВСТАТЬ! К СТЕНЕ!

– Простите, я не…

– Ваня, что происходит?.. Почему они в масках?!

– РУКИ НА СТЕНУ, УРОД! НОГИ ШИРЕ!

– Ваня!! Кто это?!

– ВЫРУБИТЬ СВЯЗЬ!

– Мила, я потом тебе… – больно же!

– Папа, Ваню похитили! Не знаю, я не знаю, кто, пятнистые, в масках, прямо из института, с автоматами… Надписи? Не видела, какие-то полоски, кажется, были, мелькало все, и сразу выключили – он кричал! Папа, что же это такое?.. Нет, никуда еще… и не звонить? А как же… Ну, я не буду… а в мили… Как «это и была»? я не понима… – папа! Что же это? Я буду, буду ждать, хорошо… Женя? В музее… у них урок в Русском… я сейчас же ее за… Почему не надо? Ну хорошо, я не буду забирать, я только посмотрю… Нет-нет, я поеду… я тебе перезвоню.

* * *

«Сгустки городов расползутся, и в центре миллионного города наступит мертвая тишина… и, для такого города, дикостью будут схемы чертежной доски Корбюзье и других рачителей сквозных проездов утилитарных нужд скотского здоровья».

– Что это?

– Это из записок архитектора Мельникова… Константина Степановича…

– Он что, не русский?

– Почему? Русский. Гениальный архитектор. Трансформация внутреннего пространства… динамическая экспрессия, парадоксальные формы…

– Динамическая, значит…

«…и не остановится темп современных форм Архитектуры, начавшегося здесь у нас на взрывах прошлого…»

– Что-то уже успели здесь взорвать?

– Да нет, это он фигурально, про устаревшие архитектурные формы.

– Ну, ясное дело, устаревшие надо взрывать…

«…мне вспомнилась картина в Лувре “Римляне времен упадка” и мне почудились шаги наступающих варваров, идущих для того, чтобы выполнить страшное дело божьего суда».

– Это какой Рим собираетесь разрушать, фигуральный или какой?

– Это не он, это из французской газеты о его отрицании роскоши, о расплате…

«Кто знает, какими законами на свете нам лучше жить?»

– Такие, значит, вопросы вас интересуют.

– Ну, это же он в плане искусства.

«…дерзновенная сила Красоты…»

– Ну вот же, это он о красоте…

– О красоте? О красоте дослушаем.

«…сила Красоты прекращать трату миллионов на уродов».

– А это, извиняюсь, кто имеется в виду?

– Ну, это о некрасивых постройках, о гаражах…

– Встать! Руки на голову! Ты за кого нас держишь, сявка? Мы вычислили тебя, мы вышли на твой мопс с нескольких сетерактов. Ты думаешь, затер все, прикрыл этой херней, и тебя уже не достать? Вот твой мопс. Не дергайся, выход в сеть обрублен. Даю тебе двадцать четыре часа, и за это время ты, как в старом кино, вспомнишь все. А не вспомнишь, поговорим по-другому. Увести!

«…автострада, в будущем по ней курсируют аэропланы… Потом аэродвижение перейдет в землю, и в воздухе не будет ни одной машины… Не оступись, современник, на тысячу лет вспять… не забывай, что все, что ты строишь, строится для счастья людей… Прошлое еще будет продолжать будущее».

* * *

– Боже мой, Ванечка, я чуть с ума не сошла… Они били тебя?

– Да нет, нормально все. Ошибка, со всеми бывает. Но видишь же, разобрались. Женьке ничего не говорила?

– Нет-нет, сказала, срочная командировка… Обиделась: почему папа не позвонил? Какой ужас, Ваня!

– Да ну чего ты, нормально все… Меня только одно удивляет. Они говорят, через мой мопс нововреды провели несколько сетерактов. А я ведь только в поисковиках и на сервере, больше никуда и не лезу. Надо все-таки обновить антисеттер, вот что.

* * *

– Милка, привет, ты как сейчас, доступна? Ну ла-адно… Короче, всё нашли, суки! А кто ругается? «Суки» – это натуральный японский образ мыслей, учись, филология. Да, всё, всё до точки живо. А я и не спрашивал, где было, зачем эти лишние вопросы? Ну, конечно, смотрели на меня с ожиданием: мы, мол, вишь, всё тебе отдаем, хоть ты и уперся. Ну, я – что? Говорю: «очень хорошо», – скуксились: мало. А я про себя думаю: «Да куда б вы делись, суки? за погоревший федеральный проект башку бы оторвали вам, а не мне». Вот такой японский образ мыслей. Опять же, у менеджера командировка бы накрылась. А ему ж расти надо. Я тут от него узнал, наконец, на старости лет, что такое архитектура. Архитектура, мать, это «квинтэссенция менеджмента жизни». Ты чувствуешь? Ему подрасти малость, он еще твою Эльку научит родину любить. Ладно. Короче, не скучай, приду не рано, надо посмотреть, все ли там на месте. У вас там все нормально?

– Д-да…

– Ну что опять? Мясо?

– Н-нет… фарш… Фарш, Ваня!.. И кости.

– Какие кости? Чьи кости?

– Свиные… пока. Я взяла свинину – охлажденную, на кости, – и вот, свинина есть, а… Нет, ну я все понимаю… то есть я ничего не понимаю. Ну фарш, ну мясо… хотя и это… ну пусть, ну ладно, но – кости??

– Ладно, разберемся с костями. Больше ничего такого?

– Я… я попыталась как-то поговорить с ним – и вызвала всплеск такой безудержной, такой непонятной злобы…

– Ох, миссионерка… Мила, он вырос – Туська его зовет Маугли. ру, – он вырос не среди людей, а как бы частью природы. И по закону его дикой природы, в каждого, кто к нему приближается, он должен вцепиться. Не приближайся к нему! Ты умный, добрый, понимающий человек, ты хочешь ему помочь, – не надо! Я не буду тебе рассказывать о его детстве, о его мамаше, которую он не видал трезвой, о его жизни… Я знаю, ты все можешь представить себе, понять, угадать, – не нужно, не угадывай. Ты хочешь ему помочь? Ты желаешь ему добра? Так оставь его в покое! Ладно, Мила, не бери в голову, все образуется. До вечера.

* * *

– Так Виктора что, совсем уволили?

– А на него у начальства большой зуб вырос, когда Витькину фантастику стали напрямую финансировать, а они ничего от этого откусить не могли.

– Ну, он же не виноват.

– То есть как – получать деньги мимо них, не зависеть, не выпрашивать то, что тебе и так положено, – да он преступник. Такое не прощают.

– И что же теперь?

– Ничего. Уезжать намылился.

– Жалко. Ведь талантливый, ты сам говорил.

– Да… Слабак он и чистоплюй. А здесь пахать надо, землю рыть и грызть, рылом в грязи. Это не для таких. Аристократы духа… Ничего, Мила, справимся и без них. Пробьемся!

– Пока только перебиваемся…

– И перебьемся!

* * *

Покров на Нерли… Посмотри, посмотри еще на это скромное, простое, скудное на красоты создание, посмотри. Посмотри издали, под пологим вечерним лучом или сквозь висячий утренний туман. Посмотри, подойди ближе… и поплывет, задрожит, как в речном отражении, простой светлый облик, негордый, некичливый, не раздавливающий тебя неподъемной тяжестью или чудовищным величием, а только как-то берущий душу твою в ладони и поселяющий в ней тихое спокойствие и какую-то щемящую тоску по всем ушедшим и всем живущим… Подумать только, в какой тьме, в каком ужасе жили… может, потому и создали такую красоту, такую мечту вечную, из камня сложив боль и надежду человеческую… Смогли. И мы можем. Неправда! Через всё, через грязь, гнусь, скверну в собственных душах – можем! Шухов на семьдесят лет раньше всех вантовые сетки провесил. Никитинская башня была выше всех в мире, никто до него таких не считал, а он смог. Хотя учился не в Оксфорде, а в Томскфорде. Мельников ни на кого не оглядывался, журналов вообще не читал… «трезвых мало и еще меньше благородных». Мало, Константин Степанович, но есть же! Не всё убито, растоптано, растеряно, не всё. Посмотри на этот светлый облик, он словно лик… Неправда!

* * *

– Что с этим сделаешь, Мила? Ну, вырос он так… как сорняк придорожный. Сейчас ведь пол-России стоит у дорог, продают всё, что могут, проезжающим в джипах и смотрят им вслед. А он не хочет стоять у дороги… Он человек и все-таки не зверь. Тебя вот кости встревожили – не догадываешься, зачем ему? Да не грызет он их, собаку он подкармливает, пса бездомного, драного, шелудивого, который его укусил. Видел их, сладкая парочка.

– Он так любит собак?

– Может, и любит. Кого-то ж надо. Или чувствует родственную душу: ему, наверное, тоже хочется грызть, кусать, рвать…

– Кого? За что?

– Всех, за все. За жизнь его такую, затраханную, замордованную. Мне это понятно, я, может, такой же был бы, если б карандаш не подвернулся. За карандаш держась и выплыл. А ему не за что ухватиться, его одна злость держит. Ты думаешь, когда он из твоей «Жизни в искусстве», из первоиздания, страницы выдрал на подтирку, и тебя потом пришлось отпаивать…

– Я ему ничего не сказала!

– Ну, я ему все сказал. Но ты что думаешь, это он по наивности?

– Нет, Ваня, он не играл. «Драна, желта – для ча? в сяти всё есь»… Он правда не знал, зачем она.

– Но он знал, что она тебе дорога. Понимаешь?

– «Народ злой, изо всех сил злой».

– Чего это ты на народ?

– Это не я, это у Достоевского…

– Ну, изо всех сил, или может еще добавить, я не знаю, но какая жизнь, такие и люди… А какие люди – такая и жизнь. Вот и разберись, кто виноват.

– Ваня… А он – нет, я не против, просто… он еще долго у нас… – он не говорил?

– До Успения, вроде. А может, до Усекновения.

– А это… когда?

– Ну, я помню, что ли? Посмотри. Ничего, переживем, не бери в голову. Я еще посижу тут. Давай. До вечера.

* * *

– Витька вчера звонил из Штатов.

– Да? Как он там?

– А вот напомни, у какого это поэта стишок:

Нью-Йорк, Чикаго, Висконсин,

Айова.

Как вам живется, господин?..

– Прекрати!

– Прислал вот беседу с боссом – типа начало большого пути. Хочешь послушать?

– Ну давай, любопытно.

«– You ought to give up your fucking russian…»

– О, пардон…

– А сразу включить транслятор ты не мог?

– Ну извини, забыл. Вот, семейный вариант:

«– Вам/тебе следует оставить ваши/твои…»

– Ну, выбери «ты». Судя по такому началу…

– Да, тут, скорей, на «ты».

«– Тебе следует оставить твои милые русские привычки. Ты прилетел сюда из твоей милой России с твоими милыми недоношенными идеями, которые у нас уже пополам в бетоне – пополам в земле. Так что милую прицкеровку ты здесь не жди. И ничего здесь не жди. И тебя здесь не ждут и не дождутся. Но ты не полный инвалид на голову, и милое дело тебе найдется. Вот, позанимаешься местами индивидуального пользования. Знаешь, что такое? У вас в России есть? Ну и рисуй. Быстро и без милых ошибок. И еще: пока не вырос в большую самку собаки, громко не тявкай, у нас не любят.

– А когда вырасту, полюбят?

– Нет. Но тогда тебе будет на это уже насправить большую нужду».

– Да, не очень весело… А прислал тебе, хотя с тобой больше всех ругался.

– Ругался! Он раз завелся и в драку полез.

– Боже мой, ты с ним дрался?

– Что я, больной? Вытянул руку и держал, пока он не устал трепыхаться.

– И всё?

– Ну как. Обиделся, что ему по тыкве не дали, мужика в нем не уважили.

– Долго дулся?

– Да нет… У меня в расчеты-то ошибочка все-таки затесалась – может, с недосыпу. Ну и на представлении…

– Он торжественно отмстил?

– Нет… Ну, то есть, да, но когда уже разошлись все. Подошел, ткнул молча и ушел. Типа: «я тоже хилых не бью». Мелкий он больно, у таких всегда гонору…

– Мал, да удал. Кроме него ведь никто не заметил?

– Да… Тогда не заметили, а сейчас заметят. Что-то странное у меня: ошибки пошли, никогда не было. По несколько раз проверяю, потом смотрю – ё-моё! И какие-то нелепые, дикие: то в 10 раз, то плюс на минус, то вообще расчета нет, а я помню, как его делал, как проверял, и помню, что так уже было – во сне, что ли? Бред какой-то… Оно, конечно, со всеми бывает. Никитин, вон, ветры пропустил над Мамаевым курганом, «Родина-мать» чуть меч не выронила. Но ему-то было уже под шестьдесят, да и башня задолбала. Черт знает…

– Ваня, ты просто загнал себя. Конкурс, пожар, на нервах всё. Тебе надо отдохнуть.

– Не знаю я, что мне надо… А мне прислал, значит, больше некому. Всё бегают, всё ищут, где глубже, где лучше, а потом вот им… Айова. Везде.

– Знаешь, мне звонит иногда – даже не иногда, а чаще, чем хотелось бы… да и не хотелось бы… Ну, в общем, она старая, злая, несчастная, неблагодарная, у нее дурной глаз, я боюсь, когда она спрашивает о тебе и Женьке, но у нее в телефонной книжке остался только мой телефон… Ответь ему, Ваня. И – без насмешек, да?

– Угу.

* * *

– Ваня, мне сейчас звонила Эля, и… и я даже передать не могу всего, что от нее услышала!

– Верю.

– Ваня, как ты мог! Какое злое, какое скверное мальчишество. Ты можешь ее не любить…

– Спасибо, уже. Но я что-то не врубаюсь…

– И оставь этот жаргон, такой же отвратительный, как твои шутки…

– Какие шутки, Мила? Я, что ли, ее диссерт редактировал? Да видал я ее…

– Ваня, у них профессиональная служба защиты, они вычислили тебя!

– Да не то они…

– Перестань! Это нелепо и… и трусливо! Совсем, совсем на тебя не похоже. И эгоистично: ради мелкого нечистого удовольствия – в какое положение ты меня поставил? Я оказалась перед ней виновата, она оскорблена и действительно не стеснялась в выражениях, я даже не ожидала…

– Это я – эгоист, пакостник и трус? Ни хрена себе!

– И я просила тебя оставить, наконец… this damned, ugly, vulgar language!

– Язык? Что – язык?

– Знаешь что, не валяй…

* * *

– Ну, что, Тень, ты теперь мне скажешь? Вводные такие: они нашли в проекте серьезные ошибки. Дикие, несуразные, нелепые ошибки; объяснить не смог. От руководства проектом отстранен, назначена комиссия по полной проверке документации. И что еще там обнаружат, не представляю… Ничего не могу понять… Пока предложили сесть под менеджера рядовым исполнителем; в случае отказа мне светит увольнение по профнепригодности. Что скажешь? Так и будет?

– Нет.

– А что? Еще хуже? Посадят?

– Да… Шутка. А может, не шутка. Всё путем. Ты зажрался, как все вы тут. Ты на все плевал – рабо-отает он! Вот и получишь, что заработал. Всё, меня больше нет. Вирус. Конец твоей программе. Антисеттер он обновил!

– Подожди! как же… Вот и все. И Тени нет, не с кем и посоветоваться. Остался голый… Кость мне бросают – грызи! Интеллигенция… Хотя чего там советоваться, знаю всё. Кто скажет мне то, чего я не знаю?.. А вот мы сейчас в Милкиной базе – чего она там про Достоевского… Слово писателя – пусть поддержит. Зачем они еще нужны? Ключи: голый, интеллигенция, кость. Отбор? – ну, по релевантности. Время? – без ограничений. Поиск!

« Голый разврат эгоизма, не стыдящийся своей скверной наготы и боящийся только палки, но и той не боящийся … Сохраняется и высшая интеллигенция, но страшно подумать: всё седые, всё 40-е годы. А новые – в новых один цинизм, разделись догола … безо всякой мысли, просто как дикие, как скоты. Собака грызет кость, другая ворчание. Вот эмблема: стащить кость и сгрызть ее одному. Дикие! Дикие! Орангутанг». Ф. М. Достоевский, 1876 год.

– Продолжить? – ну, продолжи.

«Личность не обеспечена… Общество правил нравственности не имеет… Хоть есть индивидуумы высокой чести, но так как они влияния не имеют, то их придется считать пока за частные случаи, не успевшие сплотить из себя гражданского общества».

– Хватит. Поддержал. Мне еще со своим орангутангом разбираться.

* * *

– А чего эта сука…

– Она моя жена, урод. И ты здесь у нее живешь.

– А ты где у нее живешь?

– Ты, знаешь, фильтруй…

– Да? А то чё?

– А то пойдешь искать себе другое жилье, понял?

– Я-то пойду. А вот ты-то поедешь. За тобой-от уж раз прияжжали, а ты и ня понял. Другой-то раз, как думашь, выпустят? Не, милай, ня выпустят. Так и знай.

– Так это… – ты? Ты?? Это из-за тебя, сучонок, гнус…

* * *

А Витька ведь что-то говорил такое, спорили о компах в деревне. Ну-ка, это ведь еще до Тени было, могло сохраниться…

«– Ну посмотри, вот сейчас они истерически кинулись бороться с нововредами, и кто, оказывается, самые вредоносные террористы? Пацаны, подростки, школяры. Как так? Почему? А потому, что десять лет назад широким жестом кинули в сельские школы компьютеры, и сельские Филиппки прекрасно их поняли, и вышли в сеть, и освоились в ней быстрее и лучше учителей. Но жизнь-то там осталась та же – скотская, пьяная, нищая. А они-то заглянули в мир и увидели другую – сытую, яркую, роскошную. И каждый спросил себя: а почему же у меня такая? Чем я хуже? Ведь за МКАД и еще парой кольцевых, как за линиями противолимитной обороны, лежит огромная земля униженных и оскорбленных – безвыходная, безысходная terra invidiosa, земля зависти… Но вот им открыли эту одну-единственную щелочку в большой, пестрый, богатый мир – сеть! И они устремились туда из деревень, где нет, не было и никогда не будет кинофестиваля класса “А”, газа и воды, где в каждую грозу вырубается электричество, где до ближайшей дороги – день по лесу, а до райцентра – только на тракторе. Эти компы, эти лучи света цивилизации пролились, вошли в их темное царство, как животворящий дождь в пересохшую землю, и, как черви после дождя, они полезли из земли на этот свет, и ожившими червями устремились в сеть. Они хлынули в эту щелку – зачем? Чтобы смотреть. Чтобы учиться. Чтобы красть. И чтобы мстить. Мстить жирным, богатым, городским “сынкам”, мстить за убогую, убитую жизнь, которой они вынуждены жить, и за ту, яркую и красивую, которой они не менее достойны, но которая у них отнята. И вот они теперь везде просачиваются, везде гадят, пакостят, все валят, отовсюду тырят – и их не отловить, потому что отлавливать надо полстраны и потому что они, в массе, подготовлены лучше, чем те, кто пытается их поймать: “продвинутые”, обновленная версия поколения. Это плата натурой за цинизм и эгоизм “хозяев жизни”, за скорбное бесчувствие, за пренебрежение интересами людей, небратское, нехристианское. Со свечками они стоят. Один раз так уже про… спали страну. И ничему не научились.

– Ну, кого-то ловят, сажают…

– Ты же знаешь, молодых, осужденных за сетерроризм, в зонах не держат: полгода особого лагеря – и вербовка в спецотделы по борьбе с такими же. Там талантливые нужны, а их нет, усреднили тестами поколение, и теперь их негде взять. Нововредов-малолеток вообще не судят, сразу в спецшколы.

– Так что же, не надо было компьютеры в деревни?

– Ну как же, они же прогрессисты! Они только последствий своих действий не видят. Надо, надо учить, образовывать, воспитывать – кто спорит, но только тогда много чего еще надо. Тогда уже надо не лгать, не воровать и не покрывать своих воров, а действительно поднимать страну – или держать ее в полутьме. Лао-цзы предупреждал: когда народ много знает, им трудно управлять…»

* * *

– Ваня, ты его… «сдал»?

– Не успел. Но собирался.

– Ваня!

– Что «Ваня»? Ты что, не видела, как он вползал в нашу жизнь, как червь, как пролезал все глубже и – гадил, гадил везде, всем, как вирус, как атипичный СПИД, разрушая, уничтожая клетки, связи. Ты потеряла подругу, у меня по работе неприятности, еще неизвестно, чем кончатся. Я тебе не говорил, но этот ублюдок еще шантажировать меня пытался, угрожал мне, щенок. Сразу надо было сдать.

– Да, это скверное, это безобразное мальчишество, хулиганство, но… как же можно было… Ведь его же будут судить по этой во всех смыслах чудовищной статье о «нововредах». Как ты мог!

– Нет, Мила, суда не будет. И говорю тебе, я не сделал этого, хотя да, хотел и, может быть, сделал бы – обязательно бы сделал!.. Но не успел. Я не сдавал его.

– Знаешь, я всегда тебе верила и очень хотела бы поверить сейчас, но я часто хожу в театр и различаю наигрыш… Ваня, ты забыл удивиться. Ты знал.

– Предполагал. Можно было ожидать.

– Но кто-то же… Ваня!!

– А скажи, Мила, ты, случаем, отцу больше не звонила?

– Причем здесь… ну, я звонила, но совсем не для того…

– А для чего, если не секрет.

– Ну, просто о здоровье спросить, он о Женьке всегда…

– И ты между прочим сказала ему, что Женька, добрая девочка, проявляет участие к бедному родственнику из деревни.

– Ну, да, сказала, а что в этом такого, это правда… что ты так смотришь?.. Неправда!

– Что неправда? Я ведь ничего не сказал. И потом, это все-таки, может быть, из-за меня. Я же следователю говорил тогда, что он приехал, – это все равно бы узнали, – что живет у нас; может быть, и этого уже было достаточно. Не будем, Мила, обвинять, подозревать друг друга. У нас же никогда такого не было. И мы этого не сделали, просто… просто мы оба этого хотели. Постараемся жить, как прежде, до него. Он мне тут последнее прости прислал! Смотри, какое: «Дядя, милый дядя, я вернусь, милай, и ты увидишь небо в алмазах. И отдохнешь». Видишь, твои культурные усилия не пропали даром.

– Он… он вернется?

– Это вряд ли. Оттуда не возвращаются.

* * *

«Привет, Витька.

Чего-то тебя не поймать – вот, вмылю пока. У меня все нормально. Из института ушел, строю свою этажерку в натуре. Правда, урезанную: второй ярус похерили, оставили один, козлы. Экономы. Я пытался доказывать, что двухуровневая ничего не решит, но мне тут малость подгадили – то есть, даже не малость, а очень прилично… но это долго рассказывать, – так что на мои расчеты теперь никто внимания не обращает и доводов не слушают. Ну и черт с ними. Упрутся в очередной раз рогом – дойдет. Так что строю пока то, что можно построить здесь и сейчас, а там видно будет. Зато в деньгах мало-мало выиграл; дело тоже не последнее, дочку в Англии учить – сам понимаешь. Жизнь, конечно, несколько другая, но ничего, попривык, молодость вспомнил, да и меньше жирных морд вижу, для души польза. Как твои дела? Я в сети видел, шевелятся у вас там с автолетами-то. Вот перейти бы тебе в такую контору, – нет возможностей? Или уже другие идеи?

Ну, не исчезай.

ИЖ»

* * *

«Ты злой, Гуня, какой ты… Нет, неправда, ты не злой, ты ожесточенный, как зверь затравленный, готовый кинуться на любого, и ты кидаешься на тех, кто о тебе заботится, кто тебя… жалеет. Ты ведь совсем не злой, Гунечка, ты благодарный, ты добро помнишь, животных любишь, потому что люди к тебе были жестоки, и ты им всем хочешь отомстить, и мстишь совсем, совсем не тем… И они на тебя охотятся… Ты, конечно, думаешь на моих, на отца – нет, Гуня, это не он тебя сдал. Я знаю тебя, ты мне не поверишь, и злобу затаишь, и мстить будешь, но это не он. Почему ты такой озлобленный, Гунечка? Ты довел моих, отец курит и не спит, мама плачет, они ссориться начали! Этого никогда, никогда не было, у нас дома всегда было так тепло, и всегда можно было придти и рассказать, и от тебя не отмахнутся и… и не предадут. Ну, мсти мне, храни на меня злобу, узник замка If. Не могла я больше смотреть, как ты с кривой усмешечкой доводишь их, портишь им работу, настроение, жизнь. За что, Гуня? За что? Ведь они тебе ничего, кроме добра… – сколько же в тебе злобы, Гуня, – всю жизнь копил, всю жизнь брошенный, обиженный, никому не нужный… А я тебя не брошу, Гуня. Я тебя предала им, но я тебя им не отдам. Я тоже пойду к ним, сама. Пойду-пойду, не смейся, и никто меня не удержит. Не в рядовые пойду, я буду подготовленная, им такие нужны, которые умеют и думать, и драться… ну, и не страшненькие, они страшненькие сами. Но я тебя все равно у них найду. И вытащу, вот увидишь… Меня дед все подальше старается отправить. Все соблазняет-покупает Франциями и Америками… А я поеду, мне надо. Только не то, что он думает. Он думает, я нормальная шестнадцатилетняя идиотка, он вообще всех считает дураками – и правильно! Пусть покупает, не купит. Не такая уж я дурочка. Вот, в конкурсе поучаствовала, с Божьей и маминой помощью неплохо прошла, в Англии поучусь. Я пишу на твой секретный ящик. Я знаю, ты все равно сумеешь до него добраться и когда-нибудь прочтешь. Ты думаешь, ты один такой гениальный, что ко всем вломиться можешь? А вот и я к тебе в ящик залезла, и посмотрела эти твои дела – да! Я не все там поняла, но я поняла, что если я тебя сейчас не остановлю, то потом тебя уже ничто и никто – и ты погибнешь, ты станешь таким же, одним из них – ну, ненавидь меня, проклинай, мсти мне. Как хочешь… Я только надеюсь и… Бога молю, чтобы тебя не долго там продержали и скорей оттуда забрали – я знаю, они и не скрывают, что суда не будет, он как бы откладывается, и всех таких забирают в ОСБОНы и ОБСТы. Я хорошо буду знать сеть, Гуня, поеду учить ее в международный центр, какие у нас всё создают и всё никак не создадут. Я хорошо ее выучу и я найду тебя у них. Нет, Гунечка, я не гениальная, я твои пароли не взламывала и защиты не обходила, я просто надела банданчик – ты еще тогда так презрительно скривился, не помнишь? – села в стороночке и записала все, что ты делал. А потом, даже и не думая понимать, просто повторила. Не сразу, но, видишь, получилось, я упорная. И я вошла к тебе. И тоже не все поняла, но поняла главное: надо спешить, а то будет поздно, ты пропадешь… Гунечка, миленький, прости меня!.. Я знаю, знаю… не простишь. Я тоже оказалась из этого мира, который у тебя всю жизнь всё отнимал и вот теперь отнял последнее. И я Брут. Не простишь… Маугли, миленький, но нельзя же всю жизнь жить волком, выть волком, быть волком… Я овца? коза? Ну зарежь меня, съешь меня – но нельзя, Гунечка!.. Все, не могу больше писать, не буду больше… Я СПАСУ ТЕБЯ, ГУНЯ!»