Текст книги "Как дети добиваются успеха"

Автор книги: Пол Таф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

9. «Вылизывание и уход»

Бóльшая часть новой информации о детстве и бедности, раскрытой психологами и неврологами, может обескуражить любого, кто пытается улучшить перспективы детей из неблагополучных семей. Мы теперь знаем, что детские стрессы могут буквально запечатлеться в организме ребенка и всю оставшуюся жизнь причинять ему вред. Но в этих открытиях есть и кое-какие позитивные новости.

Оказывается, существует очень эффективное противоядие к вредоносным последствиям детского стресса, и находится оно не в руках фармацевтических компаний или деятелей образования, а в распоряжении родителей.

Родители и другие люди, заботящиеся о детях, способны сформировать близкие, поддерживающие отношения со своими детьми, развить в них устойчивость, которая защитит их от многих ужасных последствий суровой обстановки раннего детства. Эта идея может показаться несколько напыщенной и сентиментальной, но корни ее уходят в холодную и беспристрастную науку. Результат хорошего воспитания бывает не только эмоциональный или психологический, говорят неврологи: этот результат – биохимический.

Исследователем, который сделал больше всех, чтобы расширить наше понимание взаимоотношений между воспитанием и стрессом, является невролог из университета Макгилла по имени Майкл Мини. Как и многие его коллеги, Мини проводит значительную часть своих исследований на крысах, поскольку у крыс и людей схожая архитектура мозга.

В лаборатории Мини постоянно живут сотни крыс. Они обитают в плексигласовых клетках, и обычно в каждой клетке содержится мама-крыса, которую называют маткой, и небольшой выводок маленьких крысят. Ученые, работающие в лабораториях с крысами, постоянно берут на руки маленьких крысят, чтобы осмотреть их или взвесить.

Однажды, лет 10 назад, исследователи из лаборатории Мини заметили одну любопытную вещь: когда они водворяют крысят обратно в клетку после того, как подержали их в руках, некоторые матки спешат к своим детенышам и по несколько минут вылизывают и обихаживают их. А другие попросту игнорируют детенышей.

Когда исследователи изучали крысят, они обнаружили, что такая, казалось бы, повседневная мелочь – взятие зверьков в руки – оказывает явный физиологический эффект. Когда лаборант берет крысенка, тот испытывает тревогу, и в его кровь попадает целое море стрессовых гормонов. А когда матка начинает вылизывать и обихаживать детеныша, она противодействует этой тревожности и снижает содержание гормонов стресса в его крови.

Детские стрессы могут буквально запечатлеться в организме ребенка и всю оставшуюся жизнь причинять ему вред. Но этому есть и противоядие.

Мини и его подчиненных это заинтриговало, и они пожелали узнать побольше о том, как вылизывание и уход влияют на крысят. Поэтому они продолжили наблюдение за крысами, проводя с ними дни и ночи, практически прижавшись лицом к плексигласовым стенкам, и после многих недель внимательного наблюдения сделали еще одно, дополнительное открытие: у каждой крысы-матки есть свой собственный рисунок вылизывания и ухода, даже если их детенышей вообще не берут на руки.

Команда Мини предприняла новый эксперимент с новым набором маток, пытаясь перевести эти паттерны в числовое значение. На этот раз они не брали крысят на руки. Они только вели пристальное наблюдение за каждой клеткой, по одному часу подряд, восемь раз в день, в течение первых десяти дней жизни крысят.

Исследователи подсчитывали каждый случай, когда мать вылизывала и обихаживала своих детей. И через десять дней они разделили маток на две категории: те, которые часто и помногу вылизывали и обихаживали своих детенышей (им был присвоен высокий индекс ВУ – «вылизывания и ухода»), и те, которые занимались этим изредка и небрежно (им был присвоен низкий индекс ВУ).

Исследователи решили узнать, каковы долгосрочные результаты таких вариаций родительского поведения. Поэтому когда крысятам было 22 дня от роду, их отняли от маток и разместили в клетках с ровесниками того же пола на весь остаток их «отрочества». Когда крысы стали полностью взрослыми (примерно в возрасте 100 дней), команда Мини провела с ними серию тестов, сравнивая отпрысков маток с высоким ВУ с теми, кто в нежном возрасте недополучил вылизывания и ухода.

Главный способ оценки, который использовали ученые, называется экспериментом «открытого поля»; это обычная процедура для изучения поведения животных.

Крысу помещают в большую, округлую, открытую сверху коробку на пять минут и позволяют исследовать ее по собственному разумению. Нервные крысы предпочитают держаться поближе к стенкам, вновь и вновь обегая клетку по периметру; более храбрые зверьки осмеливаются оторваться от стен и исследовать все поле.

Во втором тесте, целью которого было измерение пугливости, голодных крыс помещали на 10 минут в незнакомую клетку и предлагали им пищу. Крыса, склонная к тревожности, как нервная гостья на роскошном званом обеде, обычно тратит больше времени на то, чтобы набраться храбрости и попробовать еду, и съедает меньше, чем более спокойные, более уверенные в себе животные.

В обоих тестах различия между двумя группами были разительными. Крысы, которые в детстве недополучали ВУ, в среднем отваживаясь исследовать внутреннюю часть открытого поля не более пяти секунд из отведенных пяти минут; те же крысы, которых в детстве часто и помногу вылизывали и обихаживали, в среднем проводили во внутренней части открытого поля около 35 секунд – то есть в семь раз дольше.

В десятиминутном тесте с пищей крысы с высоким ВУ приступали к еде в среднем спустя всего четыре минуты и ели в общей сложности по две минуты. Крысам с низким ВУ в среднем требовалось более девяти минут, чтобы начать есть, а приступив к еде, они уделяли ей всего несколько секунд.

Исследователи проводили один эксперимент за другим, и в каждом из них крысы с высоким ВУ преуспевали. Они лучше проходили лабиринты. Они были более общительными. Они были более любознательными. Они были менее агрессивными. Они обладали большим самоконтролем. Они были здоровее. Они жили дольше.

Мини и его коллеги были потрясены! То, что казалось всего лишь крохотным различием в материнском стиле воспитания, настолько крохотным, что за многие десятилетия ни один исследователь этого не заметил, порождало огромные поведенческие различияу взрослых крыс спустя много месяцев после того, как имело место вылизывание и уход.

Небольшие различия в материнском стиле воспитания порождают огромные поведенческие различия у детей.

Когда Мини и его команда исследовали головной мозг взрослых крыс, они обнаружили существенные различия в системах стрессовых реакций у крыс с высоким и низким ВУ, в том числе и огромную разницу в размерах, форме и сложности тех частей головного мозга, которые регулируют стресс.

Мини заинтересовался, не была ли частота вылизывания и ухода со стороны маток просто выражением какого-то генетического качества, которое передавалось по наследству, от матери к потомству. Может быть, нервные матки производили на свет нервное потомство, а также, по совпадению, проявляли меньшую склонность к вылизыванию и уходу.

Чтобы проверить эту гипотезу, Мини и его команда провели ряд экспериментов с перекрестным усыновлением, в ходе которых забирали крысят сразу после рождения у матки с высоким ВУ и помещали их в клетку с потомством матки с низким ВУ, и наоборот, во всех возможных комбинациях.

Однако какой бы вариант они ни выбирали, как бы ни проводили свой эксперимент, обнаруживалось одно и то же явление: имели значение не привычки биологической матери, а привычки воспитывающейматери. Если крысенок получал положительный опыт вылизывания и ухода в младенчестве, то, вырастая, он становился храбрее, любопытнее и приспособленнее, чем крысенок, который такого ухода не получал, независимо от того, насколько заботливой была его биологическая мать.

10. Привязанность

Мини и другие неврологи обнаружили интригующее доказательство того, что нечто вроде ВУ-эффекта имеет место и у людей.

Работая в сотрудничестве с генетиками в течение последнего десятилетия, Мини и его исследователи смогли продемонстрировать, что вылизывание и уход со стороны матери воздействуют не только на уровень гормонов и мозговых химических реакций ее потомства. Воздействие переходит на более глубокий уровень, вплоть до контроля над генетическими процессами.

Вылизывание и уход за крысенком в самые ранние дни его жизни влияют на способ, каким определенные химические вещества прикрепляются к определенным последовательностям в ДНК крысенка; этот процесс носит название метилирования. Используя технологию секвенирования генов [5]5
  Секвенирование генов – определение аминокислотной последовательности нуклеотидов ДНК или РНК.


[Закрыть], команда Мини сумела установить, какая именно часть генома крысенка «включается» благодаря вылизыванию и уходу. Он выяснил, что это именно тот сегмент, который контролирует способ, каким крысиный гипоталамус перерабатывает стрессовые гормоны во взрослой жизни.

Уже одно это открытие произвело сенсацию в мире неврологии. Оно показало, что, по крайней мере у крыс, тонкие моменты родительского поведения оказывали предсказуемое и долгосрочное воздействие, связанное с ДНК, которое действительно возможно проследить и наблюдать.

За пределы мира грызунов это открытие вывел следующий эксперимент, который провела команда Мини, используя мозговые ткани жертв самоубийства: некоторые ткани были взяты у самоубийц, которые подвергались дурному обращению и насилию в детстве, а другие – у самоубийц, у которых не было такого опыта.

Исследователи рассекали мозговые ткани и исследовали фрагменты ДНК, связанные со стрессовой реакцией в гиппокампе. Они обнаружили, что самоубийцы, подвергавшиеся в детстве дурному обращению и насилию, испытывали эффекты метилирования как раз в том же сегменте ДНК, что и крысы с высоким индексом ВУ, хотя насилие оказывало противоположный эффект: насилие отключало здоровую функцию стрессовой реакции, которую вылизывание и уход включали у маленьких крысят.

Исследование самоубийц определенно задает интригу, но самого по себе его недостаточно, чтобы представить убедительные доказательства воздействия воспитания на стрессовые функции у человека. Но начинают появляться и более убедительные доказательства – благодаря некоторым инновационным исследованиям, опирающимся на эксперименты Мини.

Клэнси Блэр, исследователь психологии в Нью-Йоркском университете, проводит масштабный эксперимент, в котором отслеживает почти с самого рождения группу более чем в 1200 младенцев.

Когда же матери всеми силами проявляют отзывчивость, воздействие средовых факторов на детей практически исчезает.

Примерно каждый год, начиная с того момента, когда младенцам было всего семь месяцев от роду, Блэр измерял, каким образом уровень кортизола достигал у них пиковых значений в ответ на стрессовые ситуации. Это простой способ оценить, насколько хорошо ребенок справляется со стрессом, своего рода индекс аллостатической нагрузки.

Блэр выяснил, что средовые риски, такие как ссоры в семье, хаос и избыток людей в окружении, действительно оказывают значительное влияние на уровень кортизола у детей – но только тогда, когда их матери ведут себя невнимательно или неотзывчиво. Когда же матери всеми силами проявляют отзывчивость, воздействие этих средовых факторов на детей практически исчезает.

Если мама была особенно внимательна к эмоциональному состоянию ребенка, вся гадость, с которой он сталкивается в жизни, практически не оказывает воздействия на его организм.

Иными словами, «высококачественное» материнство может служить мощным буфером между ребенком и вредом, который неблагополучие может нанести его системе реакций на стресс, и это очень похоже на то, как вылизывание потомства и уход за ним является способом крысиной матки защитить своих крысят.

Гэри Эванс, ученый из Корнельского университета, который тестировал способность детей штата Нью-Йорк играть в «Саймона» на протяжении почти двух десятилетий, провел эксперимент, похожий на опыт Блэра, хотя его испытуемые учились в средней школе.

Он собрал три различных типа данных на каждого ребенка: баллы кумулятивного риска, которые принимают в расчет все – от средового уровня шума в доме ребенка до результатов вопросника по поводу трений в семье; измерения аллостатической нагрузки, которые включали значения кровяного давления, уровень гормонов стресса в моче и индекс массы тела; и оценку материнской отзывчивости, которая объединяла ответы детей на серию вопросов об их матерях с наблюдениями исследователя за матерью и ребенком, которые вместе играли в игры.

Открытия Эванса в основном оправдали ожидания: чем выше уровень средового риска, тем выше уровень аллостатической нагрузки – за исключением тех случаев, когда мать ребенка была особенно отзывчива по отношению к своему чаду. В последнем случае эффект всех этих средовых рисковых факторов, от перенаселенности до нищеты и семейных ссор, практически сводился к нулю. Иными словами, если мама была особенно внимательна к эмоциональному состоянию ребенка, вся гадость, с которой он сталкивается в жизни, практически не оказывает воздействия на его аллостатическую нагрузку.

Рассматривая воздействие воспитания на детей, мы склонны думать, что бросающиеся в глаза эффекты будут возникать либо на одном, либо на другом конце спектра качества воспитания.

Ребенок, который подвергается физическому насилию, будет справляться с жизнью гораздо хуже, думаем мы, чем ребенок, которого просто игнорируют или не поддерживают. А ребенок супермамы, который получает целую кучу дополнительных учебных занятий и личной поддержки, будет справляться куда лучше, чем среднестатистический «хорошо любимый» ребенок. Но исследования Блэра и Эванса позволяют предполагать, что обычное хорошее родительское воспитание – то есть умение поддерживать и быть внимательным во время совместных игр – способно в корне изменить перспективы ребенка на будущее.

Психологи считают, что самая близкая параллель к вылизыванию и уходу у людей описывается в феномене, который называют привязанностью. Теория привязанности была разработана в 1950–1960-е годы британским психоаналитиком по имени Джон Боулби и исследовательницей из университета Торонто по имени Мэри Эйнсворт.

В то время в сфере развития ребенка доминировали взгляды бихевиористов, которые считали, что дети развиваются механически, приспосабливая свое поведение в соответствии с позитивными и негативными подкреплениями, которые они ощущают. Эмоциональная жизнь ребенка не слишком глубока, полагали бихевиористы; столь явная тяга младенца к матери – не что иное, как индикатор его биологических потребностей в питании и физическом комфорте. Преобладающим советом родителям в 1950-х, основанным на бихевиористской теории, было «не баловать малышей, подхватывая их на руки или иным способом утешая в тот момент, когда они плачут».

В серии исследований, проведенных в 1960-х и начале 1970-х годов, Эйнсворт показала, что результат ранней поддержки был совершенно противоположным тому, что ожидали бихевиористы. Малыши, чьи родители реагировали на плач с большей готовностью и участием в первые месяцы их жизни, в возрасте одного года оказывались более независимыми и отважными, чем малыши, чьи родители игнорировали детский плач. В детском саду сохранялась та же тенденция: дети, чьи родители чутко реагировали на их эмоциональные потребности в младенчестве, были склонны больше полагаться на себя. Теплая, чуткая родительская забота, как заключили Эйнсворт и Боулби, создавала «безопасный фундамент», с которого ребенок мог исследовать окружающий мир.

Малыши, чьи родители реагировали на плач с большей готовностью и участием в первые месяцы их жизни, в возрасте одного года оказывались более независимыми и отважными, чем малыши, чьи родители игнорировали детский плач.

Хотя в 1960-х годах психологи имели в своем распоряжении множество разнообразных тестов для оценки когнитивных способностей младенцев и детей, у них не было никакого надежного способа измерить эмоциональные возможности ребенка. Поэтому Эйнсворт изобрела специально предназначенный для решения этой задачи метод – необычную процедуру, получившую название «Незнакомая ситуация».

Эксперимент проводился в университете Джона Хопкинса в Балтиморе, где Эйнсворт занимала должность преподавателя. Мать приносила своего годовалого ребенка в лабораторию, обставленную как игровая комната. Немного поиграв с ребенком, мать выходила из комнаты, иногда оставляя ребенка наедине с незнакомым человеком, иногда – в одиночестве. После небольшой паузы она возвращалась. Эйнсворт и группа исследователей наблюдали за всей процедурой через односторонние зеркала, а затем категоризировали реакции детей.

Большинство детей приветствовали возвращение матери с удовольствием, бежали ей навстречу и воссоединялись с ней, иногда с плачем, иногда с радостью. Этих детей Эйнсворт называла «надежно привязанными», и в ходе последующих экспериментов в течение нескольких десятилетий психологи пришли к убеждению, что они составляют примерно 60 процентов американских детей.

Дети, которые не проявляли стремления к теплому воссоединению – притворялись, что игнорируют мать при возвращении, набрасывались на нее; падали на пол – были названы «тревожно привязанными» [6]6
  На самом деле Эйнсворт выделила два типа ненадежной привязанности – тревожный (ребенок тревожен в присутствии матери, он явно страдает при ее уходе, при ее возвращении он стремится к ней и одновременно отталкивает, если она проявляет инициативу сближения) и тревожно-избегающий (ребенок не проявляет значимых эмоций ни при уходе, ни при возвращении матери). Третий тип ненадежной привязанности – дезорганизованный – был описан позже, коллегами Эйнсворт (ребенок плачет при уходе матери, но избегает ее при воссоединении, может падать на пол с криком, раскачиваться или ударять себя).


[Закрыть].

Эйнсворт выяснила, что реакция ребенка на «Незнакомую ситуацию» непосредственно связана с  уровнем отзывчивости родителейв первый год жизни ребенка. Родители, которые настраивались на эмоции ребенка и отзывались на его потребности, воспитывали надежно привязанных детей; отстраненное, конфликтное или враждебное воспитание приводило к тревожной привязанности.

Психологическое воздействие привязанности в ранние годы, говорила Эйнсворт, длилось всю жизнь.

11. Привязанность и дальнейшая жизнь

Но убежденность Эйнсворт в том, что ранняя привязанность имеет долгосрочные последствия, в тот момент была только теорией. Никто пока не нашел способа достоверно проверить ее. А потом, в 1972 году, один из ассистентов Эйнсворт, Эверетт Уотерс, окончил университет Джона Хопкинса и начал писать диссертацию по развитию ребенка в университете Миннесоты. Там он познакомился с Аланом Сроуфом, восходящей юной звездой университетского Института развития ребенка.

Сроуфа заинтересовали рассказы Уотерса о работе Эйнсворт, и он быстро воспринял ее идеи и методы, основав лабораторию вместе с Уотерсом, где они могли проводить тест «Незнакомая ситуация» с матерями и детьми. Прошло совсем немного времени – и институт стал лидирующим центром исследования привязанности.

Сроуф объединил свои силы с Байроном Эгеландом, университетским психологом, который получил грант от федерального правительства на проведение долгосрочного исследования матерей и детей из семей с низким доходом.

В местной общественной клинике в Миннеаполисе они набрали добровольцев – 267 беременных женщин. Все они собирались впервые стать матерями, у всех доходы были ниже официального уровня бедности.

80 процентов матерей были белыми, две трети – незамужними, половина – подростками.

Эгеланд и Сроуф начали мониторинг этой группы детей с самого рождения и изучают их до сих пор (сейчас участникам исследования уже больше 30 лет; и Эгеланд, и Сроуф недавно вышли на пенсию).

Доказательства, полученные в ходе исследования, которое Эгеланд и Сроуф вместе с двумя соавторами отразили во всей полноте в своей вышедшей в 2005 году книге «Развитие человека» (The Development of the Person), считаются наиболее полными данными по долгосрочным последствиям ранних отношений между родителями и ребенком.

Классификация привязанности, как выяснили исследователи из Миннесоты, не быладамокловым мечом, подвешенным над человеком навсегда: иногда отношения привязанности менялись в течение детства, и некоторые дети с тревожным типом привязанности буквально расцветали. Но для большинства детей статус привязанности, присвоенный в возрасте одного года, замеренный при помощи теста «Незнакомая ситуация» и других, мог предсказать широкий спектр последствий для дальнейшей жизни.

Дети с привязанностью надежного типа в раннем возрасте становились более социально компетентными в течение всей жизни: они лучше ладили со сверстниками в детском саду, проявляли лучшую способность формировать близкую дружбу в средней школе, были способны лучше лавировать в сложной динамике подростковых социальных связей.

Дети с привязанностью надежного типа в раннем возрасте становились более социально компетентными в течение всей жизни.

Во время обучения в прогимназии две трети детей, участвовавших в миннесотском исследовании и имевших историю надежной привязанности в младенчестве, характеризовались преподавателями как «эффективные» в смысле поведения. Это значило, что они внимательны, заинтересованы и редко нарушают дисциплину в классе.

Среди детей, у которых несколькими годами ранее была отмечена тревожная привязанность, только каждый восьмой попадал в «эффективную» категорию. О подавляющем большинстве этих детей их преподаватели отзывались как об имеющих одну или более поведенческих проблем (при этом учителя не знали, как дети справились с тестом на «Незнакомую ситуацию»).

Дети, чьи родители при оценке их воспитательного стиля были сочтены незаинтересованными или эмоционально недоступными, справлялись с занятиями в гимназии хуже всех, и учителя рекомендовали специальное обучение или оставление на второй год двум третям из них.

Когда преподаватели оценивали учащихся по признакам зависимости, 90 процентов детей с историей тревожной привязанности попали в категорию более зависимой части класса, а среди детей с надежными историями таких было всего 12 процентов. Во время опросов преподавателей и одноклассников дети с тревожной привязанностью чаще получали ярлыки: «злой, антисоциальный, незрелый».

Когда детям, участвовавшим в исследовании, исполнилось по 10 лет, исследователи формировали методом случайного отбора группы в 48 человек и приглашали их на четырехнедельные сессии в летний лагерь, где за детьми пристально наблюдали и незаметно изучали их.

Воспитатели (опять-таки не знавшие о классификации учащихся по типам привязанности в возрасте 1 года) оценивали детей с надежной привязанностью в младенчестве как более уверенных в себе, любознательных и способных справиться со своими недостатками. Дети с тревожной привязанностью проводили меньше времени со сверстниками, больше – с воспитателями, а еще больше времени проводили в одиночестве.

Наконец, исследователи отследили этих детей до самого окончания старшей школы, где обнаружили, что особенности воспитательного стиля в детстве вполне могли предсказать, который из учащихся доведет свое среднее образование до конца, с большей надежностью, чем тесты IQ или результаты экзаменов.

Используя только эти ранние замеры и игнорируя другие характеристики и способности учащихся, исследователи обнаружили, что могли с 77-процентной точностью определить уже тогда, когда детям не было еще и 4 лет, кто из них бросит занятия в старшей школе.

Ребенок, который получает дополнительные дозы заботы в раннем детстве, позднее оказывается более любознательным, самодостаточным, спокойным и способным справляться с препятствиями.

Легко усмотреть параллели между тем, что обнаружили исследователи Майкла Мини в своих опытах с крысятами в Монреале, и тем, что узнали Алан Сроуф и Байрон Эгеланд о детях, которых изучали в Миннесоте.

В обоих случаях матери совершали конкретные и специфические воспитательные поступки в самые первые дни жизни своих детей. И эти поступки – вылизывание и уход у крыс, чуткое реагирование на потребности младенца у людей – оказывали мощное и долговременное воздействие на жизнь потомства целым рядом похожих способов: и человеческие, и крысиные детеныши, которые получали дополнительные дозы заботы в раннем детстве, позднее оказывались более любознательными, более самодостаточными, более спокойными и более способными справляться с препятствиями.

Раннее заботливое внимание матерей помогло малышам развить устойчивость, которая служила защитным буфером против стресса. Когда перед ними, даже много времени спустя, возникали обычные жизненные трудности – тест «открытое поле» у крыс, разногласия между своевольными детсадовцами у людей, – юные существа как крысята, так и люди, оказались способны к самоутверждению, отыскивали в себе внутренние резервы уверенностии двигались вперед.