Текст книги "Блаженный Августин за 90 минут"

Автор книги: Пол Стретерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

На месте Иппона сейчас находится Аннаба, промышленный порт Алжира. Если ехать на пароме из Марселя, видны мечети и безвкусные бульвары в колониальном стиле, укрытые дымкой труб большого сталелитейного завода. На границах расширяющегося города по склону холма подымаются многоэтажные дома. Но за городскими окраинами пейзаж остается таким же, как он, должно быть, был почти 16 столетий тому назад, во дни Августина – холмы, возвышающиеся над городом, испещренные рощами пробковых деревьев, береговая линия залива, изгибающаяся дугой по направлению к мысу под высоким синим небом Африки.

Неприметные руины древнего Иппона находятся на расстоянии 20 минут пути на юг от городского центра, недалеко от сталелитейного завода. Высоко на склоне холма, над руинами, стоит безвкусная французская базилика. Она посвящена св. Августину. Больше от великого христианского святого здесь не осталось ничего. Сейчас этот современный мусульманский город переживает возрождение религиозного фанатизма, который Августин, конечно бы, распознал: основные стороны такового зеркально отражают его собственные. (Если бы Августин жил во времена зарождения мусульманства, он, несомненно, расправился бы с ним, как расправлялся с манихеями, донатистами и пелагианами.)

В течение последних лет жизни Августина полным ходом шел распад Римской империи. В 428 году вандалы вторглись в провинции Северной Африки, к маю 430 года они достигли ворот Иппона. Четыре месяца спустя после начала осады, длившейся год, Августин умер. Это было 28 августа 430 года – теперь это день его памяти. После смерти он стал почитаться как святой (канонизации как формальный процесс начали проходить только в конце первого тысячелетия).

Вандалы вскоре завоевали всю Северную Африку, и в 497 году их король, Трасамунд, изгнал епископов из Нумидии. На Сардинию они взяли с собой тело Августина. Там оно и оставалось до вторжения сарацин в VIII веке, когда король Луипранд Ломбардский выкупил мощи Августина, и его рыцари перенесли их в Павию (в Италии), где они и остаются до сего дня. Если вы пойдете вниз по Strada Nuovo, то увидите церковь с прекрасным названием – San Pietro in Ciel d'Oro (Святой Петр на золотых небесах). Внутри этой римско-ломбардской церкви XII столетия, около престола, можно увидеть богато украшенную мраморную раку, где покоятся смертные останки св. Августина Иппонского.

После Блаженного Августина

Ко времени смерти св. Августина Западная Римская империя доживала последние дни. В 439 году африканские провинции окончательно завоевали вандалы; в 455 году ими был заново разграбле Римн. Год спустя ребенок-император Ромул Августул был свергнут, и римская половина Римской империи исчезла. Начались Темные века.

Христианская монашеская традиция сохраняла античные знания в Европе. Они находились в изоляции, но, в конечном счете, просачивались через миссионеров в зародыши феодальных королевств Европы.

Тем временем на Балканах и в Малой Азии существовала Восточная империя со столицей в Константинополе. Византийская империя (под таким именем стала известна Восточная Римская империя) унаследовала от старой Римской империи мистику и алчность, и лишь немного достоинств. В 529 году император Юстиниан окончательно подавил всю эллинистическую культуру и закрыл «Академию» Платона в Афинах. Многие историки рассматривают это событие как начало Темных веков.

Время это не было благоприятным для философов, нуждающихся в стабильном цивилизованном обществе с традициями учебы и досуга. (Философия редко процветает без образованных слоев, не занятых добыванием хлеба насущного.) Первым философом, появившимся в Западной Европе после Августина, был Боэций. Он умер через сто лет после Августина, в Павии, в Италии. Боэций известен главным образом по его "золотому произведению", "Утешению философией". В течение всего средневековья эта книга была самой читаемой после Библии, и зачастую многие ошибочно считают Боэция даже более великим философом, чем Августин.

"Утешение философией" было написано, когда Боэций был заключен в темницу и ожидал смертного приговора. (Эта наиболее экстремальная форма «досуга» также стимулировала философскую мысль в течение веков. Большинство оригинальных философов просто сталкивались лицом к лицу с перспективой такого стимулирующего уединения, но достигали этого, только если эту оригинальность распознавали во время их жизни.)

Согласно Боэцию, единственными истинными философами были Сократ, Платон и Аристотель, хотя его собственная строгая моральная система более напоминает стоическую. В "Утешении философией" Боэций проводит диалог с Философией – которая отвечает на его вопросы, заданные в прозаической форме, рифмованными стихами:

 
"Если ты хочешь увидеть
Законы Бога чистым умом,
Твой взгляд должен быть прикован к небу".
 

Философия Боэция – платонизм в чистом и цельном виде, без примеси неоплатонизма Плотина. Принципы христианства фактически не излагаются, но Боэций им ни в чем не противоречит. Это показывает, как близко христианство платонической мысли, хотя если бы Боэций расширил свое понимание, он мог бы прийти к нескольким вопиющим противоречиям – например, к противоречию между теорией творения платоников (ех nihilo nihil fit: ничто из ничего не возникает) и христиан (Бог создал мир). Августин осознавал эти проблемы и справился с ними на столетие раньше, таким образом, дав возможность платоническим мыслителям вроде Боэция считать себя ортодоксальными христианами. Но это уже не годилось для эпохи, в течение которой христианство разрывалось расколами и ересями. Забавно, что, в конце концов, этот взгляд стал ересью и именно он привел к концу Боэция. Он был приговорен к смерти своим прежним другом Теодорихом Великим, королем остготов, придерживающимся христианства арианского толка. Приговорен он был за то, что отказался принять ересь ариан. Согласно арианству, Христос не был Богом и, таким образом, не имел прямого знания о Боге.

"Утешение философией" Боэция сделало платоническую мысль популярной среди средневековых монахов (или, по крайней мере, среди их образованного меньшинства). Таким образом, эта элита поддерживала связь с истинным философским мышлением, хотя было запрещено потворствовать столь опасным занятиям. Если бы Августин не извлек платоников из шляпы христианства, сомнительно, представляла ли бы собой христианская философская мысль хоть какую-нибудь ценность. Если бы не Августин, ясно, что платоническая мысль – и, таким образом, вся традиция античной философии – могла бы быть осуждена как языческая (которой она неоспоримо и являлась) или, по крайней мере, как еретическая (тот же эффект).

Первым настоящим философом Средневековья был Иоанн Скот Эриугена. Он родился в начале IX века и, возможно, некоторое время работал при дворе французского короля Карла Лысого. Иоанн Скот рассматривал человека как микрокосм Вселенной. Своими чувствами он воспринимает мир, разумом осознает причины и следствия вещей и умом достигает Бога. Что еще более важно, Иоанн Скот верил в эффективность чисто философского спора. Разум (т. е. философия) так же годился для выявления истины, как и богословие (т. е. откровение или вера). И так как истину выявляли оба эти способа, они никогда друг другу серьезно не противоречили. Но когда появляется противоречие, лучше опираться на разум. Скот отстаивал тот взгляд, что истинная религия – истинная философия; но истинная философия также есть истинная религия. Это мнение вызвало ярость церкви и было осуждено аж двумя соборами как "шотландская каша".

Несмотря на такое отношение, философия смогла выжить в средние века. Популярность "Утешения философией" Боэция и «Исповеди» Августина гарантировала, что монашеская традиция будет поддерживать связь с традицией Платона. Основная часть «Исповеди» посвящена духовным превратностям Августина на пути к лику святых, но последние три книги (XI–XIII) в основном содержат философские проблемы. "Как начался мир?", "Что такое время?", "Существуют ли прошлое и будущее?" – вот некоторые проблемы, которые Августин поднимает и на которые пытается ответить. И желающие читать его работы могли обнаружить множество жемчужных зерен истинно философских размышлений среди диатриб против еретиков, объяснений механики полового акта без похоти и так далее.

Августин не мог не оказать глубокого влияния на мыслителей Средневековья. Самым важным среди них, вероятно, был св. Ансельм, основатель схоластики (XI в.) – псевдофилософии, которая доминировала в течение всего Средневековья. Схоластика – это попытка возвести строение истинно философской мысли на фундаменте жесткой религиозной догмы. Первое – подлежит философской аргументации, последнее – нет. Философская аргументация была разнообразной и проводилась с тщательностью педантизма, но если кто-нибудь непреднамеренно начинал подвергать сомнению догму, он мог с легкостью закончить свою жизнь на костре. В скором времени главным приемом философских дебатов стала демонстрация того, что оппонент совершил основную ошибку – впал в противоречие догме. Философия стала опасной силовой игрой для немногих, обладающих блестящим умом и немалыми амбициями. (Психологи считают, что настоящей причиной философского спора является побуждение к доминированию, где цель – болезненное унижение побежденного эго. И это не такое уж искусственное построение, если рассматривать философский спор как аналог шахмат. С другой стороны, к такому выводу приходишь, только если рассматривать спор как нечто, совсем не имеющее отношение к поиску истины…)

Эти соображения не так уж ложны и легкомысленны, как может показаться. И снова Августин приложил к этому руку. Древние греки просто соглашались с тем, что можно иметь разные взгляды на философские проблемы. Стоик Диоген высмеивал членов Академии Платона, но дальше этого дело не шло. Со слиянием философии и христианства все изменилось. Августин не имел в виду чисто академические дебаты, атакуя ересь донатистов и пелагиан. Они раскалывали христианство, и он захотел уничтожить их. Нужно было разрушить их философскую базу разумной аргументацией. Такие методы применяются ныне так же, как и во времена Августина: его силовая игра с Пелагием (Морганом) немногим отличалась от «философского» диспута между Сталиным и Троцким касательно разных интерпретаций коммунистического священного писания. Проигравший осуждался как еретик и уничтожался вместе с последователями. Большинство битв между жесткими догмами ставили себе целью завоевать сердца и умы.

Когда философия (и ее методы) используются таким образом, философия действительно становится силовой игрой. Но при этом возникает фундаментальный вопрос. Августин – тот, кто об этом, кажется, не задумывается. Когда философия не используется таким образом? Существуют ли обстоятельства, когда философия не является силовой игрой: хотя и руководствуется самыми жесткими методами – но теми, которые могут привести нас к истине? Кто чувствует себя достаточно уверенным, чтобы ответить на этот вопрос, должен обдумать слова Ксенофана: "Никто не знает или никогда не узнает правду о богах и всем прочем; ибо, если кому-то удастся сказать всю правду, ни один из нас этого не узнает". Большая часть философов XX столетия с этим согласны, как были согласны греческие философы и скептики. Действительно, если мы не можем знать правду, психологический довод становится почти неотразимым – владеющий лучшей аргументацией выигрывает. К счастью, сегодня мы признаем, что в философском споре побеждают именно философские аргументы.

Августин так не считал. Философией злоупотребляли в течение всех Средних веков. Она была связана с проповедью христианства и принималась только так. Атеист или мусульманин просто не мог бы принять участия в философском споре в Западной Европе. Удивительно, что самым развитым мышлением в тот период обладали мусульмане (Аверроэс и Авиценна), а схоластика завершилась на Декарте, который использовал аргументы атеиста (все же благоразумно отрицая, что был таковым).

Другой важной фигурой, на которую оказал влияние Августин, был монах-францисканец XIII века, св. Бонавентура. Сознательно идя по следам Августина, Бонавентура пытался включить в схоластику разнообразные элементы платонизма, которые, на самом деле, были с христианством несовместимы – и это зашло настолько далеко, что некоторые включали в христианство то, что даже Августина заставило бы побледнеть. Но Бонавентура поставил предел распространению учения Аристотеля, которое, как он считал, было совершенно противоположно схоластике. И впоследствии, когда аристотелизм помог внести в схоластику элемент науки, оказалось, что Бонавентура был совершенно прав.

Самым известным современником Бонавентуры был Дунc Скот (1266–1308) (не путать с Иоанном Скотом Эриугеной, умершим четырьмя столетиями раньше). Он в меньшей степени находился под влиянием Августина, хотя обильно использовал цитаты из его творений, чтобы придать вес своей аргументации. Но в качестве философа он более важен, нежели св. Бонавентура, несмотря на то, что якобы его имя послужило источником слова dunce – тупица, болван (клевета, измышленная его недругами). На некотором этапе Дунc Скот был вынужден избегать Парижа с целью сохранения жизни – после того, как он предположил, вопреки официальной папской доктрине, что непорочное зачатие Девы Марии исключило ее из первородного греха. Этот эпизод служит иллюстрацией, что мыслителям в Темные века угрожали не столько иные опасности, сколько метафизические глубины, в которых тонул настоящий спор. Многие полагают, что Дунc Скот был прекрасным умом Средних веков; горько наблюдать, что такой талант сводится к пререканиям по поводу метафизического мумбо-юмбо. Однако он сделал важный вклад в философию. Это решение ряда проблем, вытекающих из платонизма. Например Дунc Скот провел разделение между сущностными и акцидентальными свойствами вещей. Так, страницы книги – ее сущностное нечто, но цвет переплета – акцидентален. Подобные аргументы не встречались со времен Аристотеля – почти 15 веков. Дунc Скот показал, что логика может быть использована как практический инструмент – хотя он и не был использован в течение нескольких столетий, из-за ненаучной ориентации того времени.

Определение Дунсом Скотом вещей, которые мы можем познать, положило начало периоду, когда философия, в конце концов, сбрасывает удушающее бремя теологии. Согласно Дунсу Скоту, существуют три вида самоочевидного знания: первое – принципы, которые мы знаем благодаря им самим; второе – вещи, которые мы познаем благодаря опыту; и третье – действия, которые мы предпринимаем.

Дунc Скот стал врагом Фомы Аквинского (1225–1274), величайшего из всех средневековых философов. Аквинский не особенно находился под влиянием Августина, но внес аналогичный вклад в философию. Августин регулировал платонизм христианской догмой, Фома Аквинский смог примирить труды Аристотеля с учением церкви. Множество этих трудов только недавно появились в Западной Европе, главным образом, стараниями мусульманских философов, таких, как Аверроэс. Так завершился круг философии. Самое лучшее из древней греческой мысли стало частью схоластики.

Результат был ужасен. Ясная, текучая природа греческого спекулятивного мышления оказалась замороженной в жестком неподвижном леднике метафизики христианской. Итог – внушающее трепет чудо, сравнимое в пропорциях и великолепии с готическим собором.

Предполагалось, что вы будете разглядывать этот вид, подобно туристу, в благоговейном восхищении. Желающие знать больше могут присоединиться к экскурсии. Но каждый, кто попытается исследовать это чудо своими собственными силами, может навсегда исчезнуть в расщелине ереси. Результат этот трудно приписать Августину, однако началась такая тенденция именно с него.

Из произведений Блаженного Августина

«Дай мне целомудрие – но только не сейчас!»

«Исповедь», книга 8, глава 7

«Для многих полное воздержание легче, нежели чем умеренность.»

«О благости брака», глава 21

"Не было времени, когда бы Ты не создавал чего-нибудь; ведь создатель самого времени Ты. Нет времени вечного, как Ты, ибо Ты пребываешь, а если бы время пребывало, оно не было бы временем.

Что же такое время? Кто смог бы объяснить это просто и кратко? Кто смог бы постичь мысленно, чтобы ясно об этом рассказать? О чем, однако, упоминаем мы в разговоре, как о совсем привычном и знакомом, как не о времени? И когда мы говорим о нем, мы, конечно, понимаем, что это такое, и когда о нем говорит кто-то другой, мы тоже понимаем его слова.

Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени.

А как могут быть эти два времени, прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? и если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее оказывается временем только потому, что оно уходит в прошлое. Как же мы говорим, что оно есть, если причина его возникновения в том, что его не будет! Разве мы ошибемся, сказав, что время существует только потому, что оно стремится исчезнуть?"

«Исповедь», книга 11, глава 14

«Люби грешника, но ненавидь грех.»

Письмо 211 в Patrologiae Latinae (1845), том 33

«Я мутил источник дружбы грязью похоти; я туманил ее блеск адским дыханием желания. Гадкий и бесчестный, в безмерной суетности своей я жадно хотел быть изысканным и светским. Я ринулся в любовь, я жаждал ей отдаться. Боже мой милостивый, какой желчью поливал Ты мне, в благости Твоей, эту сладость. Я был любим, я тайком пробирался в тюрьму наслаждения, весело надевал на себя путы горестей, чтобы секли меня своими раскаленными железными розгами ревность, подозрения, страхи, гнев и ссоры.»

«Исповедь», книга 3, глава 1

«Меня увлекали театральные зрелища, они были полны изображениями моих несчастий и служили разжигой моему огню. Почему человек хочет печалиться при виде горестных и трагических событий, испытать которые он сам отнюдь не желает? И, тем не менее, он, как зритель, хочет испытывать печаль, и сама эта печаль для него наслаждение. Удивительное безумие! Человек тем больше волнуется в театре, чем меньше он сам застрахован от подобных переживаний, но когда он мучится сам за себя, это называется обычно страданием; когда мучится вместе с другими – состраданием.»

«Исповедь», книга 3, глава 2

«Не было ни жары, ни стужи [в раю]; не было грусти, не было искусственного веселья: была одна непрерывная радость, проистекавшая от Бога, к Которому пылала любовь „от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры“ (I Тим. 1,5); и, в то же время, было верное, основанное на чистой любви общение между супругами, согласие ума и тела, легкое соблюдение нетрудной заповеди. Усталость не утомляла, сон не клонил против воли. Откуда же у нас может возникнуть сомнение в том, что они могли произвести потомство без болезни похоти? Надлежащие члены, как и все другие, привелись бы в движение требованием воли, и „супруг прильнул бы к лону супруги“ (Вергилий, Энеида, глава 8, стих406) без страстного волнения, при полном спокойствии души и тела и с сохранением целомудрия. Ибо, если этого не подтверждает наш жизненный опыт, то отсюда отнюдь не следует, что такого вообще не может быть.»

«О граде Божием», книга 14, глава 26

"Разум: Ты, который желаешь знать себя, знаешь ли ты, что ты существуешь?

Августин: Знаю.

Р: А откуда ты знаешь?

А: Не знаю.

Р: Простым ты себя чувствуешь или сложным?

А: Не знаю.

Р: Знаешь ли ты, что движешься?

А: Не знаю.

Р: Знаешь ли ты, что мыслишь?

А: Знаю."

«Монологи», книга 2, глава 1

"Без всяких фантазий и без всякой обманчивой игры призраков для меня в высшей степени несомненно, что я существую, что я это знаю, что я люблю. Я не боюсь никаких возражений относительно этих истин со стороны академиков, которые могли бы сказать: «А что если ты обманываешься?» Если я обманываюсь, то уже поэтому существую. Ибо кто не существует, тот не может, конечно, и обманываться, я, следовательно, существую, если обманываюсь.

Итак, поелику я существую, если обманываюсь: то каким образом я обманываюсь в том, что существую, если я существую несомненно, коль скоро обманываюсь? Так как я должен существовать, чтобы обманываться, то нет никакого сомнения, что я не обманываюсь в том, что знаю о своем существовании. Из этого следует, что я не обманываюсь и в том, что я знаю то, что я знаю. Ибо как я знаю о том, что существую, так равно знаю и то, что я знаю. Поелику же эти две вещи я люблю, то к этим двум вещам, которые я знаю, присоединяю и эту самую любовь как третью, равную с ними по достоинству. Ибо я не обманываюсь, что я люблю, если я не обманываюсь и в том, что люблю; хотя если бы даже последнее и было ложно, во всяком случае было бы истинно то, что я люблю ложное."

«О граде Божием», книга 11, глава 26

«Поэтому ты ни в коем случае не станешь отрицать, что есть неизменная истина, содержащая все то, что неизменно истинно, которую ты не можешь назвать своей или моей, или истиной какого-то другого человека, но которая для всех распознающих неизменные истины, словно удивительным образом сокровенный и вместе с тем общедоступный свет существует и подается совместно. Но кто мог бы сказать, что все, что является общим для всех рассуждающих и понимающих, имеет отношение к природе каждого из них? Ведь ты помнишь, как я полагаю, что обсуждалось немного ранее относительно телесных чувств, а именно: то, что мы сообща получаем благодаря чувству зрения и слуха, например цвета и звуки, которые я и ты одновременно видим и одновременно слышим, не имеет отношения к природе нашего зрения и слуха, но является общим для нашего восприятия. Таким образом, ты также ни в коей мере не станешь утверждать о том, что я и ты видим каждый своим умом, имеет отношение к природе ума каждого из нас. Ведь ты можешь сказать о том, что одновременно видят глаза двоих, есть не глаза того или другого, но нечто третье, к чему обращен взгляд и того, и другого.»

«О свободе воли», книга 1, глава 12

«Бог не создал никого, – не говорю из ангелов, но даже из людей, о ком Он не знал наперед, что он сделается злым, и в то же время не знал бы, какую благую пользу извлечет Он из него и таким образом украсит ряд веков, как какой-нибудь превосходнейший стих своего рода как бы антитезами.»

«О граде Божием», книга 11, глава 18

«Люби и делай что хочешь.»

«О послании Иоанна Богослова», трактат 7, часть 8

"Вот мой ответ спрашивающему: «Что делал Бог до сотворения неба и земли?» Я отвечу не так, как, говорят, ответил кто-то, уклоняясь шуткой от настойчивого вопроса: «Приготовлял преисподнюю для тех, кто допытывается о высоком». Одно – понять, другое – осмеять…

И если чей-то легкомысленный ум… удивляется, почему Ты, Господи… не приступил к такому великому делу в течение бесчисленных веков, то пусть он пробудится и поймет, что удивление его напрасно. Как могли пройти бесчисленные века, если они не были еще созданы Тобой, Творцом и Учредителем всех веков? Было разве время, Тобой не учрежденное? И как могло оно пройти, если его вовсе и не было? А так как делатель всякого времени – Ты, то, если до сотворения неба и земли было какое-то время, то почему можно говорить, что Ты пребывал в бездействии? Это самое время создал Ты, и не могло проходить время, пока Ты не создал времени.

Ты не во времени был раньше времен, иначе Ты не был бы раньше всех времен."

«Исповедь», книга 11, главы 12 и 13

Следующие три цитаты содержат поступательно развивающуюся аргументацию о времени:

"Разве не правдиво признание души моей, признающейся Тебе, что она измеряет время? Да, Господи Боже мой, я измеряю и не знаю, что измеряю. Я измеряю движение тела временем. И разве я не измеряю само время? Когда я измеряю, как долго движется тело и как долго проходит оно путь оттуда сюда, что я измеряю, как не время, в течение которого тело движется?

А само время чем мне измерять? Более длинное более коротким, подобно тому, как мы вымеряем балку локтем? Мы видим, что длительностью краткого слога измеряется длительность долгого: о нем говорится, что он вдвое длиннее. Мы измеряем величину стихотворения числом стихов…

Точной меры времени здесь, однако, нет; может ведь иногда случиться, что стих более короткий, но произносимый более протяжно, займет больше времени, чем стих более длинный, но произнесенный быстро…

Поэтому мне и кажется, что время есть не что иное, как растяжение, но чего? не знаю; может быть, самой души."

«Исповедь», книга 11, глава 33

«Что же я, Господи, измеряю, говоря или неопределенно: „это время длиннее того“, или определенно: „оно вдвое больше того“. Что я измеряю время, это я знаю, но я не могу измерить будущего, ибо его еще нет; не могу измерить настоящего, потому что в нем нет длительности, не могу измерить прошлого, потому что его уже нет. Что же я измеряю? Время, которое проходит, но еще не прошло?»

«Исповедь», книга 11, глава 33

«В тебе, душа моя, измеряю я время. Избавь меня от бурных возражений; избавь и себя от бурных возражений в сумятице своих впечатлений. В тебе, говорю я, измеряю я время. Впечатление от проходящего мимо остается в тебе, и его-то, сейчас существующее, я измеряю, а не то, что прошло и его оставило. Вот его я измеряю, измеряя время. Вот где, следовательно, время или же времени я не измеряю.»

«Исповедь», книга 11, глава 36