Текст книги "Благодать"

Автор книги: Пол Линч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

И тогда вот что: она орет, легочный вопль, никакому мальчишке не посильный. Она шлет его Саундпосту наконечником стрелы. Видит сквозь толкотню рыхлеющего стада быстрый шаг Уилсона к Саундпосту. Наблюдает, как Саундпост вскидывает мушкетон. Уилсон поднимает пистолет. Толстопузый выстрел слышен поверх второго, и скотина, словно ее ударили, принимается разбегаться во все стороны. Корова толкает ее, она падает наземь и вот тут-то видит их, тени среди деревьев, что превращаются в выступающих вперед мужчин. А затем вскакивает и бежит, не ведая куда, видит Уилсона, сбитого коровой, видит, что Саундпост жив и бежит к деревьям, руки у молодого человека болтаются, словно у недопривязанной марионетки, оружие брошено, Клэктон лежит в недвижимости. Колли орет, убирайся к деревьям! Она видит еще троих в дальнем конце дола, и по тому, как они держатся, ясно, что они вооружены. Она поворачивает и бежит сквозь путаницу стада, и запечатлеваются у нее в уме повадки одного из них, определенная походка и очертания шляпы у него на голове.

Лицо того Ослолицего – Бойда.

Она лежит в собственной дрожи. Все время отброшено. Это Колли предложил ей – забраться под гниющий ствол ели. В вопящей ее голове он был гласом рассудка. Такого Колли она прежде не слыхивала. Колли, который звучал более взрослым. Вон как наставил он ее выкопать окровавленными руками ямку и в нее лечь. Предложил укрыться лиственной прелью. Одни лишь глаза видны – как у напуганного зверя. Считать вдохи и выдохи. Считать мехи-вздохи безмолвия. Считать, что движется по воздуху. Щелк-щелк-щелк какой-то птицы. Возня и топоток какой-то зверушки, говорит Колли. Только оно и есть. Просто зверушка. Вот это щелк-щелк-щелканье…

Это не они, говорит он. Прислушайся к крикам их – это они сгоняют коров. Вот зачем они пришли.

Она пытается прислушаться и слышит, что так и есть, задумывается, понимает ли скотина, что́ случилось. Не трубят ли они сейчас подлинную печаль. Слышит, как лает пес Уилсона, как щелк-щелк-щелкает какая-то птица, думает о том, что собаки сейчас прибегут и найдут ее… думает о Клэктоне. Закрывает глаза и видит его лицо, оно наблюдает за ней, волосы умащены кровью.

Говорит, это Бойд и был пука всю дорогу, я так и знала. Сглазил он Уилсона. Наложил чары на него…

Колли говорит, лежи тихо – тот мальчишка чистое зло, он ввязан был с самого начала.

Шаги в зарослях неподалеку. Раскатистый кашель, разговор мужчин. Рука, что ложится ей на рот, – рука Колли. Голоса призрачно вьются между деревьями, а затем ничего. Она представляет себе, как Саундпост уносит ноги. Бежит прочь из дола в то, что там дальше. Она осознаёт, что ожидает звука выстрела. Звук того, как Саундпоста…

Вдруг слышит, как разговаривает Уилсон, а затем еще кто-то. Слов разобрать не может. Закрывает глаза, думает о мокрицах, что бегают по ней всей. Насекомые устраиваются между одеждой и кожей. Как незримость их громоздится у нее в уме, словно тень чего-то маленького, поднесенного к свече. Голоса постепенно удаляются и гаснут.

Она просыпается, дрожащая и потрясенная сновиденьем. Была ночь, а теперь свет дня, и Колли шепчет. Они давно убрались, говорит.

Почти всю ночь она прорыдала во сне.

Вставай, говорит Колли. Вставай, они точно ушли, ей-ей.

А ну как оставили кого меня караулить?

Они б гонялись за Саундпостом, а не за тобой – чего им со скотиной тут болтаться?

Она выкарабкивается, словно некое одеревенелое существо, рожденное лесом, походка хромая. Вся в древесной дряни, вытряхивает то, что копошится у нее в волосах. Сокрушенная вся насквозь. Медленно идет через рощу, пока не оказывается у самой кромки, что смотрит на дол. Ничего, кроме ветра в желтой осоке. Идет к середине дола и с каждым шагом представляет, как ее отстреливают. Видит следы копыт, кровь Клэктона буреет на траве, но тела нет.

Говорит, как думаешь, они убили Саундпоста?

Колли ей, то донегольцы, не сомневаюсь, – может, следили за нами и замышляли все это с самого начала, Уилсон в доле: они заберут эту скотину обратно или быстро продадут, чтоб выручить деньги, добрались бы до нас раньше, сдается мне, кабы Клэктон не завел в болото.

Она стоит, разжимая и сжимая ладони.

Колли говорит, сборище недохерков.

Долгий день просто на ходу. Набухает в ней узел великого гнева. Находит где сесть, место, скрытое в мешанине древесной тени, что перекручена вовне над землею очерками молний, теми же, что и внутренние ее чувства, какие теменью своей пронзают ее. Внезапный вспых и прожиг памяти. Лицо несчастного мертвого Клэктона, опорожненное от него самого. Побег Саундпоста. Ноги и руки его некой звездой, бежит, бежит, а затем она представляет, как он спотыкается о древесный корень, повертывается кругом к фырку ружья. Или просто устает от погони, сдается, повертывается кругом просить пощады. Милуй! Милуй! Заберите мои деньги.

Колли говорит, у него была крепкая возможность.

Она б выварила их кости. Сожрала б их трупы. Выковыряла б им глаза ножом без всякой спешки. Заколдовала бы да сглазила всех, кабы владела волшебною силой. Как стать бесом воздуха, Колли? То есть если они вообще бывают. Я б истязала их всю их жизнь, прежде чем медленно поубивать, и перед самым концом остановилась бы в самый раз так, чтоб еще чуток помучить.

Затем говорит, голова у меня раскалывается. Расскажи байку, Колли.

Он ей, помнишь ту, которая легенда о Бране?[34]34
  Речь об ирландском частично прозаическом, частично стихотворном тексте VII–VIII вв. «Плавание Брана, сына Фебала» (ирл. Immram Brain).


[Закрыть] Как мама ее рассказывала, что он плыл по морю сотни лет, во всякую бурю, объедался лососем до отвала, а также тюленями, бо нравилось ему и его людям лупить их по гадским их бошкам, – то-то было приключенье, и казалось, что всего один год им до цели, но вот однажды достигли они земли, и кто-то из них подгреб веслом, и как только Бран ногу на сушу поставил, так и обернулся прахом.

Чего вечно такое мрачное, Колли? Ты мне счастливую байку рассказать не можешь?

Где ж в ней тогда правда-то, разве жизнь – не одно лишь поруганье да скорбь? – иногда лучше смело встречать невзгоды и хорошенько смеяться над ними, что толку делать вид, будто их не существует… помнишь, что случилось с Оссианом[35]35
  Оссиан (Ойсин, Ошинь, ирл. Oisin) – легендарный ирландский бард III века, сын великого героя и воина Финна Мак Кумала (Маккула).


[Закрыть], как был у него тот великий белый конь и как разъезжал на нем Оссиан, думая, что приключенье его всего-то трехлетнее, а на деле то были три сотни лет – хе! – тупой козлина, выяснил это, ей-ей, когда взялся куражиться, свесился с коня своего, пытался валун здоровенный откатить, да и упал с коня-то, поворотился и стал стариком… но знать я хочу вот что: если он с коня того не слезал, как он спал вообще, сидя торчком или устраивался лежа, держа коня за загривок, а еще как он дела свои делал… каково оно по-маленькому, стоя верхом на коне, представить еще можно, а вот если по-большому, коню от этого неудобство, конь почти наверняка возразил бы, скинул бы тебя попросту и враз… да самая мысль об этом, как так никто и никогда такого в байку не вправит, – сдается мне, коли собрался выдумывать легенду, так пусть хотя б убедительная будет…

Хватит, Колли! Хватит уже. Голова у меня раскалывается.

Садится на долгий миг, наблюдает, как ветер теребит низкие ветки. А затем говорит, я, вообще-то, понимаю, к чему ты. Это ж я. Оссиан или Бран. Если вернусь домой в Блэкмаунтин, выяснится, что минули сотни лет. Войду в дом и обернусь старухой и рухну замертво. Никто там обо мне и не слыхивал.

III. Диво дней

Пальцы ее роются в плесневелой соломе в поисках твердь-овала яйца. Слух обращен к двери. Колли болбочет без умолку. Ты когда-нибудь задумывалась о диве дней? спрашивает.

Цыц, Колли. Кажется, он нас слышит.

Время – хе! – как оно обустроено механически таким безупречным манером, как часов насчитывается двадцать четыре и ни мигом больше, как, стало быть, не двадцать пять часов в дне, скажем, – если только не заморочена у тебя голова, не диво ли, Грейс, что, сколько бы дней ни минуло, часы никогда сверх того даже не растягиваются?

Да заткнись же ты хоть на минутку.

Слышит, как топчется у двери собака. Яйцо она нашла, прикладывает большой палец к дырке-соске.

Вообрази, говорит Колли, можно прожить всю жизнь и ни в каком дне не будет недостачи в часах, это ж голова отвалится, до чего безупречно великие умы продумали все это вплоть до минуты и секунды, с високосным годом и всем прочим, с движеньями небесными, с ходом вокруг солнца, что часы остаются в точности какие есть, даже когда пробуждаешься, всегда какой надо час, вот что я обнаружил, когда в тот раз одолжил у Нили часы, и все равно, если спросишь меня…

Тише ты! Я слышу того пса.

…сон дело хитрое, потому что все сны, они вне времени, верно же, ученые-то, может, время разгадали, да вот только пока не разгадали, какого сорта время творится во снах, да и в воспоминаньях, вообще не слыхать, чтоб народ о таком рассуждал, правда же, – сдается мне, вовсе не один есть сорт времени, думаю, много их, спорить могу…

Колли!

То, что стоит в дверях, – пес достаточно крупный, чтоб схарчить ей голову. Внутренняя темень сарая ее таит, однако выдаст ее запах, она это знает. Пес заходит, она медленно отступает назад, пока не касается стены, ждет жадного гава. Но пес лишь осуждает ее. Вид у него грустнейший, словно способен пес произнести, я вижу тебя во тьме, я знаю, что́ ты затеяла, воровать яйца, но вижу я и то, что складывается у тебя сейчас все не очень-то, да и вообще пахнешь ты как хороший человек.

Она смотрит на пса исподлобья одним глазом и высасывает остатки яйца. Как так, думает она, какой-то пес напоминает тебе человека. Она шагает к нему и ерошит мясистую голову.

Колли говорит, этот пес просто любопытничал, – как думаешь, Грейс, если б солнце двигалось на своем месте назад или вперед, так что менялось бы время, что дни становились бы длиннее или короче, – если б что-то вдруг случилось с солнцем и оно отошло бы дальше, я б рос меньше, я б застрял на этом росте на дольше?

Она забрела глубоко вглубь мира, провела безымянные дни на безымянных дорогах, что поворачивают и петляют, а не кончаются. В небе столько тяжести, думает она, тучи золы, словно небеса выгорели. На западе видит далекие озера, что похожи на толоконные лепешки, если взглянуть определенным манером, виднеется средь них какая-то великая река.

Колли говорит, это, стало быть, река Шеннон.

Она говорит, а тебе-то откуда знать?

Он ей, потому что так оно и есть.

Во сне она видит былую себя. Думает, я выскальзываю из своей жизни, вскальзываю в жизнь кого-то другого. И все же ты должна идти дальше, потому что будет впереди что-то лучшее, а дома не ждет ничего, кроме лиха. Снятся ей Боггз и мама, и тот Ослолицый Бойд в сердитой перепалке. Снится ей Клэктон. Она видит его на дорогие, его краткие промельки, возникновения в лицах других. Спину Клэктона увидала она в очерке незнакомца, сжимавшего и разжимавшего кулаки. Видела оползший рот Клэктона на сморщенном младенческом лице старика. Ночью он преследует ее с бессвязными разговорами, сажает к себе на колени, проводит кровавыми руками ей по волосам.

Колли прикидывает, что мерзавцы те скотокрады вернулись давным-давно в Донегол. Она видит, как идут они дорогами на север и с рук у них капает кровь. Но все равно, говорит она. Идти нам надо на юг. Двигаться дальше, просто на всякий случай.

В каждой канаве она видит тени, что могут выскочить, чтоб убить, во сне пыряет тень-людей своим ножом.

Колли говорит, держи глаза нараспашку, чтоб насобирать чего-нибудь. Но арендованные поля выбраны дочиста, а все до единой канавы ощипаны от крапивы. Даже звездчатка, которую мама применяла, чтоб смягчать потницу на задках у малышни, продается пригоршнями. Женщины зазывают прохожих, размахивая пучками этой травы, зажатыми в кулаке. На суп вам, говорят они. Она считает месяцы, прошедшие после убитого урожая. Понимает, что прозиманье к весне лишь углубилось. Столько полей теперь вдоль этих дорог лежит не тронутых бороной. Возвращаются к древней одичалости, думает она, словно природа выпалывала трудяг со своих полей. Те люди ходят нынче по дорогам вслед за нечистым. В сутулой их походке проглядывает, как движутся они постепенно к распаду. Эк смотрятся, словно теряют и нутро свое, и наружу. Или те, кто слаб для работы, просто сидят и смотрят на дорогу. Как вечно спрашивают сперва про работу и лишь потом говорят о том, чего действительно хотят. Не будете ль так добры, не поделитесь ли чем? Не уступите ли монетку? Она постепенно черствеет к тому, что таится в глазах у таких мужчин. Мужчин, что стоят намертво вперенные, как ослы. Лица сожраны внутрь. Как смотрят они на тебя с того мига, как видать тебя над дорогой, и до мига, когда исчезаешь в другой стороне от них. Одичалых видать издалека. Подъем ноги. Сутулость плеч. Посадка головы.

Кто таков, а кто нет.

В этом году, похоже, всякий глупец выделывает кресты Бригиты, хотя день святой давно прошел. Торгуют ими на дорогах, кто-то держит одинокий крест над головой, у других корзины на бедрах. Машут ими прохожим, машут кучерам колясок и дилижансов, словно ожидают, что те остановятся, у каждого машущего движение руки неповторимо, однако читает она любой взмах как всякий другой – видит в них жест нужды или человека, перевалившего за край нужды так далеко, что томленье сводится к забвению всего остального. Одна молодая женщина с жуть-каким-лицом в выцветшей синей шали шагает с ней рядом, машет у нее перед носом затхлым духом креста. Малютка у ней на руке со свернутыми кулачками, полгодика ей, похоже. Щечка ребенка, прижатая к матери, слюнегубая, лицо вовне горячо от досады. И вместе с тем дитя кажется до странного умиротворенным, скорее притонувшим, нежели спящим. Дыханье у женщины тухло, голос усталый. Говорит, это даст тебе защиту. Даст благословенье дому твоему. Даст подмогу твоей родне. Сколько за него предложишь?

Эк женщина эта смотрит на нее, и на миг она видит в этом взгляде маму. Хочет заговорить как девочка, прямо и просто, но все же гаркает, чтоб женщина оставила ее в покое. Смотрит в корзину, пока женщина уходит, видит, что все кресты сделаны не из ситника, а из соломы, какую надо бы употреблять на прокорм скотине, и чего ж не продаст она солому тому, кому та может быть нужна?

Колли говорит, какую защиту те кресты могут дать, коли на нее саму не действуют, ты глянь на нее, она их левой рукой небось делала.

Жар стыда за то, как говорила с той женщиной, словно жар щеки того ребенка.

Несколько ночей она спит в разрушенной церкви. В камне над дверью резные призраки пятерки перепуганных ликов. Ей снятся лики голодающие. Изо ртов их доносятся звуки ветра. Просыпаясь, видит луну, свечную на каменной кладке. По временам лежит и думает о том, чего навидалась, дорога теперь до того полнится лихом, что едва смотреть можно. Думает, что происходит с этой страной? Видала она целую семью, грудою вместе со всеми пожитками на проезжавшей мимо телеге, укорененную в безмолвии, словно усыхающее старое дерево. Или мужчина под неверным солнцем, волочет на мешке двух малявок, дети подпирают друг дружку, словно во сне. Эк Колли понесло насчет того, что у мужика бесов подбородок, что он из подручных сатаны, тащит малявок, чтоб выпить их кровь и съесть их целиком, вплоть до ногтей на ногах. Как пришлось ей рявкнуть на Колли, что детей тащат хоронить.

В тот же день повстречалась ей тетка, добывавшая воду из придорожного колодца, та предупредила ее, чтоб была осторожна. Вот что сказала она: давно живу я на дороге, убежище находила себе повдоль нее, стелили мне соломы на ночь. Брала куриную долю того, что было предложено. Но нет того больше. Двери все заперты. Обычаи вымирают, потому что люди страшатся.

Как шла она с той теткой сколько-то, поймала ее руку, полезшую к ней в сумку, выхватила против той тетки нож. Тетка и взгляд ее дерзкий, а следом смех, высокий и странный. Что она сказала: я ж разве не просто руку погреть хотела?

Иногда она просыпается и слышит шепотки-голоса, и нет у ней уверенности, приснились ли они ей или нет. Устала просыпаться с ножом в руке, принимается воображать себя друидом, владеющим волшебной силой, налагающим защитные чары. Колли составляет список заклятий, какие доводилось ему слышать.

Нужно сейчас вот что, говорит он: бечева какая-нибудь, свечка и безделушка – сможем наколдовать себе удачу, да вот я не помню у того заговора слов, а только что нам для него надо.

Бечева и свечка у нас есть, говорит она, но где в такой час взять безделушку?

А вот же спичечный коробок с твоими волосами в нем, он при тебе еще? Разве ж ты не носила его при себе?

Вот что мне б не помешало: оберег на красоту.

Она слышит, как Колли шепчет некое странное заклинанье.

Она говорит, ты все это выдумываешь.

А вот и нет, я чувствую, как у меня от него руки трясутся, оно набирает силу.

Болтовня Колли нескончаема, как день-деньской. Она смотрит, как наглухо схлопывается небо. Здоровенный пес рычит где-то вдали, однако дождя еще некоторое время не будет. Значит, в городок, долгая улица хлопотливо выплескивается в ромб[36]36
  Так в северной части острова назывались главные площади городов, прямоугольные по форме.


[Закрыть]. Колли говорит, видишь вон тех ребят, дай-ка я один с ними потолкую.

Она вступает в стаю мужчин и протягивает им раскрытую ладонь. Говорит, сменяю эту лепешку из свежего воздуха на щепоть табаку, вы не поверите, до чего хороша та лепешка – свежа, как утренняя роса, ну же, отведайте.

Суровые взгляды и молчание такое долгое, что она прикидывает, не случится ль какого лиха в конце его. И тут один смеется, а второй вскрикивает, кусну-ка я от твоей лепешки. Тянется к ней и жует прилежно, поглядывает на остальных и трет себе пузо. Ребятки-ребятушки, прохлопали вы. Давно не ел я лакомства вкусней. Тот же человек оживляет ей трубку. Дает ей добрую щепоть табаку. Говорит, куда да как идут дела, мужичонок? Добро пожаловать в Клонис, графство Монаган.

Она отыскивает деревянный ящик, подтаскивает ко входу в церковь и принимается верещать на всю полупустую улицу. Имеется замечательное новое средство от голода! Называется оно, дамы и господа, лепешка из свежего воздуха! Большое утешенье. Не желаете ли отведать? Вы, сэр! Ну же, смелее, влажна она и вкусна! По карману и не липнет к зубам! Наблюдает, как город исторгает сколько-то своих призраков, они собираются вокруг, лица нахмурены порицаньем или же вперены невыразительно. Колли говорит, обратись вон к тому человеку с черными губами и зубами. Эй, сэр! Попробуйте. И дайте-ка мне пенни-другой за нее, она до того чистая, что рот вам, как бакун тот, не опоганит. Человек таращится недобро, но другой рядом с ним хихикает, а затем и остальные принимаются хохотать. Один хлопает в ладоши. Верно, говорит. Верно. Она говорит, побьюсь об заклад, никто из вас никогда не задумывался насчет разницы между временем в настоящем мире и временем у вас во снах, так я вам скажу…

Лица хмурятся, а затем толпа откалывается, и остается лишь одна тетка, лицо наполовину скрыто капюшоном плаща, полуночного цветом своим. Тетка оглядывает ее с головы до пят, шагает ближе, долгопало пробует, стискивая, силу плеч Грейс, всматривается ей в волосы.

Говорит, гнид нет у тебя, а? Не надо мне в хозяйстве мальчишки, коль он собаку мою гнидами заразит. Дай послушаю, как ты кашляешь.

Следом тетка говорит, и не подумай, будто я не знаю, что ты в этом городе чужак. Недосуг мне разводить тары-бары. Вот, неси это да шагай за мной.

Она думает, какие угодно могут быть причины, с чего тетке брать на работу мальчишку, не зная его. Да и какая разница, как оно сложится, важно то, что у тетки этой на мослах мясо есть, и против света стоит она округло, а не остро, как большинство прочих, и найдутся какие-никакие объедки, чтоб ими питаться.

Шепчет, Колли, заклятье-то твое действует как по маслу.

Он ей, если все пойдет каком[37]37
  От ирл. téigh go cac, букв. «идти дерьмово».


[Закрыть], всегда можно ее обокрасть.

Тетка зовется миссис Грегор. Идет, уперев пепельно-серую руку в бок. Сутула и дышит шумно, и вздохами выдает обидки свои, не обращаясь ни к кому в особенности, может, и не к себе даже. Колли считает, что она богатая сквалыга, что у нее какая-нибудь болезнь, что плащ у нее такой длинный, что, может, ноги у нее не касаются земли, что она, может, пука.

Шагают они так не меньше часа, солнце, пройдя вышину свою, вперяется вниз на тарелку горячей пищи, меж тем как юные холмы в дальнем далеке похожи на пекущийся хлеб. Проходят мимо мельницы, колесо ее на цепкой воде упокоено, и она вдруг чувствует внезапную жажду.

Колли ей, ты видала здоровенного черного паука у нее на щеке?

Похоже на родимое пятно.

Это здоровенный черный паук, говорю тебе, нашептывает ей указания, как нас съесть.

Они начинают восхождение по пригорку тропою, что рассекает праздное пастбище, и она видит между деревьями белесость крестьянского домика. Колли говорит, и это всё? Я надеялся на что получше. Она слышит свой вздох и слышит, как тетка тоже вздыхает, и, быть может, таков порядок вещей, думает она, что все в жизни разочарование, и даже в такие преклонные годы, как у этой тетки, никак к такому не привыкнуть, и необходимо беречься и не разводить слишком много мечтаний.

Тетка толкает упрямую калитку, дом сер и лишен всякого выраженья, крыша просела, тележное колесо прислонено к стене, словно пьянчуга-развалина, растерявший половину членов. Старый пес стучит хвостом и восстает с зевотной неспешностью. Грейс с омерзением отводит взгляд: созданье это бугрится наростами. Тетка повертывается и сбрасывает капюшон, и лицо ее обвисает бескровно, словно воск, она, возможно, моложе, чем Грейс себе представляла, а эта штука у нее на щеке, говорит Колли, спорим, у нее в потрохах битком пауков, и они вылезают ночью.

Тетка жестом велит ей ждать во дворе, и она стоит, не очень понимая, что с собою делать, принимается играться руками, наблюдает, как тетка вставляет ключ в дверь.

Колли шепчет, я передумал, не нравится мне это место, давай-ка ходу отсюда, пока не…

Но нюх ее устремляется к дому, устремляется под дверь, устремляется к запаху пищи.

В сочащемся полусвете она торопит воду из колонки, рубит дрова на щепу. Теперь вот стоит, высасывает занозу. Тетка вроде как постоянно следит из окна. Колли говорит, если на нее не глянешь, не узнаешь, следит она или нет. Никак не удержаться, оборачивается и глядит.

Повсюду оно на этой ферме, отсутствие мужчины. Инструмент собирает пыль, пара стоптанных сапог ниже пустых рукавов мужского пальто, висящего у двери со щеколдой. Несколько деревьев на холме срублены и брошены, кругляками напиленные, во дворе, и она прикидывает, тот ли мужчина проделал эту работу и где он теперь. Прикусывает зубами занозу и вытягивает ее, чует тетку у себя за спиной, разворачивается к этому бескровному лицу.

Миссис Грегор – Паучица! так называет ее Колли – вручает ей крапивное мыло и показывает на колонку в другом углу двора. Разденься да вымойся, говорит.

Она чувствует на себе пристальный взгляд, неловко стоя у колонки, одежду не снимает, резкими рывками качает холод. Затаивает дыхание и макается, вскидывает голову и видит, как у нее за спиной вдруг возникает Паучица. Цапает запястье Грейс и берется за мыло. Грейс стоит, смаргивая воду, слышит, как Паучица сбивает мыло в пену. Говорит, хуже гнид ничего нету. Качай колонку давай. Тетка хватает ее за кошкину шкирку, налагает обе руки ей на голову. Грейс ахает, затем расслабляется, бо есть в том прикосновении неожиданность, руки гибко-мягки и плавят череп, словно масло. От утехи этой глаза у нее текут и что-то внутри распускается. Она чувствует это первое чувство, что одного с нею возраста. За некой тьмой она вновь дитя, купаемое матерью.

Ей скармливают кварту молока и затируху с очистками, и одного запаха достаточно, чтоб сделался рай, не говоря уже о вкусе. Она наблюдает, как Паучица кипятит в котелке ястребинку, после чего сцеживает отвар и оставляет остужаться. Это тебе от кашля, говорит. Она думает, эта Паучица вроде как травница, что ли, бо на полке тут банки с сушеными травами и листвой. Думает о чарах на удачу, какие навел Колли в той церкви из битого камня, думает, может, и впрямь что-то в них есть. Бо пища эта куда лучше объедков. Пища эта кошкина утешка. Пища эта…

Из-за двери доносится мужской кашель. От неожиданности она оборачивается, кашель не из спальни, куда на ее глазах заходила Паучица, а из второй комнаты. Она высматривает ответ у Паучицы в лице – брат, муж, сын, и зачем он все это время прятался?

Паучица хватает Грейс за руку и тянет на себя, словно чтоб вытрясти подобные мысли у ней из головы. Нет больше тех гнид? спрашивает она. Достает гребень и принимается проверять. Чего ты не разделся и не вымылся как следует? Такому мальчишке, как ты, стесняться нечего. Мальчишка ты скверный, а вот работник добрый. Скверна и добро, они всегда перемешаны.

Стало быть, мужчина все-таки имеется, думает она. Никак не удержаться, бросает взгляд на ту дверь. Воображает там кого-то тощего и хворого.

Колли шепчет, говорил я тебе, нехорошее она замышляет – держит тут взаперти какого-нибудь старика, пускает пауков своих кормиться им по ночам.

Она наблюдает, как Паучица зажигает жестяную лампу, и следует за теткой во двор, как это делают собаки, по пятам, ожидая некоего приказа поднять, или сдвинуть, или оттащить, что б ни велели, Паучица направляется к сараю, но вдруг останавливается, и рука у нее вскидывается, словно сбитая с ходу часовая стрелка. Шепчет что-то, по звуку похожее на испуг, и повертывается и хватает Грейс за запястье, принимается показывать на что-то ниже по темнеющему склону. Грейс щурится сквозь сумерки, едва-едва управляется различить человека, идущего по дальнему краю поля, словно он шел под горку из этого дома, и вот уж он тень, а затем канава, и в дальнем далеке она различает скопленье глинобитных хижин, три или четыре рядышком.

Паучица принимается трясти Грейс за руку, словно это Грейс поймали на некоем вторжении. Шепчет, первый раз меня чуть не убили вон те внизу.

Повертывается и смотрит на Грейс, и лицо ее собрало в себя нарастающий сумрак. Ты знаешь, каково просыпаться посреди ночи и думать, что скоро сгинешь? Вот так чтоб мучили тебя? Жить в страхе на своем же холме?

Эк тетка говорит теперь с ней, и Грейс не знает, куда девать глаза, бо куда тут посмотришь, думает она, смотреть на здоровенные теткины ступни не стоит, не стоит и на голову ее смотреть, потому что Колли нашептывает ей, что в голове той битком пауков, и хочется смеяться, хотя от одной этой мысли делается неловко, и в любом разе как тут смеяться, если кругом убивцы?

Люди эти, слышит она слова Паучицы. Ходят по моему полю, чтоб надо мною покуражиться, стреляют беззаконно моих диких кроликов, Майкели́н этот и полубрат его. Застала его тут давеча у меня во дворе. Прямо тут, где ты сейчас стоишь. Сказал, ищет собаку свою, но собака у него вот такая большая. Палку с собой носит терновую. Лупят мне в окна, когда я сплю. Стучат в дверь. Таскают у меня припасы. Воруют овощи и травы. Двух кур у меня недостает. Они такие в этом ловкие. Она оборачивается и показывает на дальнюю хижину внизу пригорка. Тех остальных нету, Коннов-то, убрались куда уж им там убираться. У них манеры получше были, держались наособицу, но веры у них не было никакой, а потому подмога Божья с порога их ушла.

Она вручает Грейс жестяную лампу и показывает на сарай.

Возьми с при́ходу налево на полке мешок, набей соломой. Спать можешь в доме, при псине. Он кошка, а ты мышка, вот что он себе подумает. Ты мышка, что пьет кошкино молоко.

Она стоит в дверях сарая, увязшая в студне мыслей, смотрит в исчезающий свет небес. Думает, до чего просто было б убежать от действительности этой тетки с ее странными разговорами, и от дядьки, запертого во второй комнате, и от родимого пятна у тетки на лице, что за последние несколько минут словно бы разрослось, мелкие волоски извиваются в лапки, лапки принимаются… она машет светом в сарай, словно ожидая увидеть там лицо какого-то чужака, ставит лампу на табурет и растирает себе запястье, такое чувство, будто рука теткина ее осквернила.

Колли на нее зол. Убирайся отсюда сейчас же, тупая ты сучка, эта тетка сплошное лихо.

Она садится на табурет и тайком прикуривает трубочку. Говорит, вот, дерни да умолкни. Посасывает трубку и говорит, когда мы последний раз так кормились? Какая цена за это может быть? Чуток чепухи, вот и все. Тетка эта просто одинока, уродливая старая святая добра к нам.

Колли говорит, я тебе скажу, кто она такая, – она святая Власица Пауковская, вот почему она такая сильная и сытая – хе! – по ночам все пауки выбираются наружу и бегают по всей округе, сосут кровь животных, сосут кровь того дядьки за дверью, а потому ты держи ухо востро, пока мы спим, помяни мое слово, проснемся да и увидим, что остались от нас две сушеные кожицы, из которых высосали всю кровь.

Она подходит к двери сарая и смотрит вниз с холма. Во мраке далекие хижины выталкивают в почти-ночь темный дым, и она бросает быстрый взгляд за угол. Паучица врисована во тьму, следит за ней из окна.

В животе у ней все подбирается: Паучица задвигает щеколду на двери своей спальни, мужской кашель из-за соседней двери. Она пытается вообразить себе, кто он, хворый сын или муж, или кто вроде тебя, говорит Колли, кого забрали из города и теперь держат в неволе. Она устраивается на своей постели у тусклого огня, прислушивается ко псу, тот глазеет на нее во тьме. Как странно возятся мысли, разом, мысли о сне рядом с волглым духом этого клятого пса, мысли о неведомых людях, шныряющих вокруг, стучащих в окна и грозящих убийством, и она воображает, как они сейчас следят за ней в окно, думает о том, что сказала тетка и как она это сказала, что, может, слышимое в этом – просто одиночество.

Лежит она, слушая шумы ночи. Это дом проседает, а не люди отираются возле дома, не бродяги воруют курицу, готовые с восторгом стучаться в окно. Она видит себя проснувшейся в пустой ночной час, видит, как крадется по комнате, набивает себе сумку, пробирается к двери. На всякий случай держится за нож.

Она просыпается – слепота и звук мягко ступающей ноги – не узнаёт комнату – Блэкмаунтин-Ратмаллан-лачуга-були – нож в руке осязаем. Еще одна ступня мягка на камнях очага, и ей слышна волна долгого выдоха. Не крысы и не полумертвый пес вынюхивает подле нее, и не душегубы, а сама Паучица. Дыхание ее наделяет присутствием ее фигуру посреди комнаты, простоявшую уже так долго, и Грейс ощущает наблюдающий взгляд. Затем тетка двигается, раздается тихий бряк, сопит она громко, тетка заходит к себе в комнату, оставляет дверь со щеколдой открытой, а почему не зажигает она свечу?

Колли шепчет, святая Власица Пауковская, мильоны и мильоны пауков копошатся у ней внутри.