Текст книги "Благодать"
Автор книги: Пол Линч
Жанры:
Социально-философская фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Призрачный вес какого-то старика тянет ее за локоть. Она стряхивает его, но старик козлиной иноходью поспевает рядом. Вид его запавшего рта ей невыносим. Трое вокруг Саундпоста прельщают и уговаривают его, один трогает Саундпоста за локоть. Экий вы крепкий с виду малый, мистер Були, грива какая у вас славная, не глянете ль на пальто мое, сэр, не купите ль? А цену-то какую славную я за него попрошу.
Видит она: то, что старик продает, едва ль пальто, а на нем самом рубашка вся на ленты расползшаяся, а под нею проваленная клеть груди. Саундпост на человека этого внимания не обращает, покрикивает, чтоб идти им дальше, покрикивает на Клэктона, будто это все он виноват, как, без сомненья, Саундпост и считает, думает она. Ее саму крепко берет за локоть какая-то женщина. Мистер Були, не глянете ль на сына моего, ладного крепкого парнишку, ей-ей, со скотиной умеет, не возьмете ли с собою, он работать станет с утра до ночи просто за горсть толокна, со скотиной умеет, ей-ей. И она видит парнишку, о котором речь, таким даже ворон пугать не вышло б. Старик продолжает ковылять рядом, и как же улыбается он водянистыми прелыми глазами. Вид его ей ненавистен, уж такое он в ней будит отвращение. Ловит себя на том, что желает ему помереть, и мысли этой устыжается.
Голос у старика суров и шепотлив. Вы, стало быть, нашли Сирког[27]27
Searcóg (ирл.) – название деревни буквально означает «душенька», «зазнобушка».
[Закрыть]. Давным-давно уж никто Сирког не находил. Я б на твоем месте выбирался отсюда со всею прытью, с какой эти твои удачливые ноги способны тебя нести, потому что оно проклято. Нет тут ничего, кроме камней да киба[28]28
Пухонос дернистый (ирл. cíb) – разновидность осоковой травы, растет на торфяных болотах.
[Закрыть], и мы его есть начнем, а кое-кто уже. Жили мы на коровьей смолости, да только все уж. Глянь на зубы мои. Не стало, потому что камни сосал. С конца лета ничего не росло. Так что двигайте не останавливайтесь, если не желаете проклятья себе, как у нас, камнеедов. Дай вам Бог долгую жизнь. Дашь монетку мне, правда ж?
Стариковы глаза продолжают жрать ее волком. Желтизна их и то, как круглятся они в черепе, – ясное напоминание о смерти. Кость-рука у ее запястья, и как делает он эдак вот большим пальцем, ведет ногтем по мягкому исподу ее запястья, словно чтоб оторопь взяла ее от его удела, чтоб пометить ее своим существованьем. Рука ее отдергивается. Она сует руку в карман, там обнаруживает толоконную лепешку, недоеденную. Вот. Старик выхватывает кусок у нее из руки и заглатывает его, как собака. Она смотрит на Уилсона, видит человека-бечевочку, болтают они с Уилсоном, будто старые друзья, возятся сперва с мелодеоном, а потом со скрипкой. Уилсон пытается сговориться о скрипке в обмен на две крошащиеся лепешки. На носу у него гнутые очки. Какая-то тетка в поеденном старом платье идет рядом с Саундпостом, виснет на его силе. Шепчет, фартинг бы за небольшое облегченье?
И только тут замечает она мула, окруженного четверыми – тремя мужчинами и женщиной, и не думает даже, а поспешает вперед, расталкивая стадо, Колли орет, надсаживаясь, а ну пошли нахер, пошли вы там! И как отпрядывают они от мула, словно тени.
Они сноброды, а деревня уж осталась позади. Как всё льнут к ним те личины-лица, словно то, что преследует спящий ум. Она смотрит окрест, увидеть, что́ настоящее. Деревья, накрепко поставленные. Камень-вязаная стена, что выдержит напор и быка. Ей неведомо, что́ она чувствует, это почти-страх. Думает о були, вооруженных против воров, – ружье, мушкетон, дубина. Прикидывает, а против ли голода вооружены они. Смотрит на Саундпоста с мушкетоном в руке и осознаёт, что отделилась от одного мира и теперь она часть другого. Саундпост продолжает гундеть во всеуслышанье. Животное у меня украл кто-то из них, я это знаю наверняка. И теперь этот безбожный сброд хочет благословенья моей христианской милостью…
Слушать это она не может, уходит вперед к Клэктону. Есть в том, чтоб идти рядом с ним, утешенье. Краем глаза бросает она на него взгляд, пытается вообразить своего отца. Он среди них единственный мужчина, думает она. Как двигается внутри собственного покоя. Тебе б у него поучиться, Колли. Поучился б, как мужчине вести себя в беде. Поучился б, как держать голову. Он за ружьем, чтоб предостеречь, не потянулся ни разу, а вот Саундпост – тот угрожал, вот как есть…
Клэктон вдруг расфыркивает свой джин. Она смотрит, как он кашляет в рукав.
Колли говорит, ага, ты права, поучусь, как джин пить не надо.
На дороге с убитым хорьком в руке, все еще мягким, стоит древняя прачка. Клэктон приветствует ее, и она шмыгает в придорожную изгородь. Грейс наблюдает, как Клэктон в очередной раз отхлебывает. Всматривается в город, проступающий перед ними. След холодного света, начирканный поверх крыш. Объятье церковных колоколов и как следом за ними улица опорожняется в безмолвие. Лишь одно проворное лицо выглядывает из дверного проема, что за суматоха там возникла, а затем вновь исчезает внутри.
В городе они останавливают стадо у перекошенного треугольника улиц. На них встает поглазеть большерукий катальщик бочек. Уилсон понукает собак, свистит им. Вид у него в новых очках коварный. Клэктон потягивает из фляжки. Говорит, уму непостижимо, что они назвали город в честь кожной болезни. Я, похоже, в Петтиго с головы до пят[29]29
Название города Петтиго (ирл. Paiteagó) возникло лишь в XVIII в., происходит от лат. protectio, «защита»; прежде те места назывались An Tearmann (ирл. «место убежища»), и современное ирландское название – перевод того, более давнего. Созвучная слову «петтиго» кожная болезнь – импетиго, или парша.
[Закрыть]. Принимается чесаться. Она смотрит на Клэктона непонимающе, как и Уилсон.
Саундпосту в городе надо выполнить некое поручение – для кое-кого из родственников, говорит он. Намекает на юридические бумаги. Улыбается так, думает она, будто он отец само́й важности. С виду кажется, говорит Колли, по тому, как он себе по носу постукивает, что тайна сокрыта в этом его нюхальнике.
Она смотрит, как Уилсон зашагивает в дверь лавки, трямкающую высоким колокольчиком. Ниже по улице шатко подкатывает бричка о конной паре, из нее выбираются двое и расходятся в разные стороны. Клэктон разговаривает с каким-то незнакомцем, а погодя, вновь повернувшись, видит, что они удаляются вместе. Глядит, как куролесит одинокая сорока у церковной колокольни. Знает, что ее зачаровывают эти птицы с дурной славой, и все-таки предпочла б, чтоб нет. Оперенье у них, если присмотреться поближе, не черное вовсе, а жадеитовое и бирюзовое, и все равно никак не стряхнуть ощущения дурного знамения. Смотрит на шумный порск этой птицы. Одна сорока – печаль да горе, говорит она, две сороки – к радости вскоре[30]30
Детский «Сорочий стишок», известен по крайней мере с конца XVIII в.
[Закрыть]. Вздыхает с облегчением, когда прилетает вторая.
Колли говорит, как такое может быть, что одна птица может переменить удачу – они занимаются своими делами без всякой волшебной силы, нас они даже не замечают, – они же узники сорочьего края, у них там свои занятия.
Может, смотрят на нас и думают, мы несем им несчастье.
Сдается мне, то, что говорится о сороках, оно чтоб показать нам, что жизнь капризна: вот только-только был ты в печали, а через минуту уже свезло тебе, и вечно вращается колесо жизни.
На крыльях к колокольне нисходят еще две сороки. Еще две, говорит она. Знаешь же, что́ это значит. Три сороки – ждите девчонку, четыре сороки – ждите…
С нею рядом вдруг возникает Саундпост. Ты с кем это разговариваешь? спрашивает. Подмышкой зажимает здоровенный бурый конверт. Опять бросает на нее этот взгляд, хмурый, что проникает глубже ее глаз, словно бы пытается рассмотреть то место, где таится ложь. Притопывает, тянется за часами. И куда же это мистер Клэктон запропастился? Терпенья мне, терпенья да покоя.
Возвращается из лавки Уилсон. Саундпост кричит ей. Ступай найди мистера Клэктона.
Она идет мимо старика, согбенно влекущего мешок, мимо девочки ее возраста, та ведет под уздцы лошадь, впряженную в телегу. А вот и Клэктон, в проулке, проводит рукой по волосам, беседует с каким-то малым, спиною к ней.
Колли говорит, что это он там затевает?
Саундпост, услыхав от нее, что Клэктон не нашелся, крякает. И тут Клэктон уж позади нее, будто так все время там и стоял. Смотрит на мула, принимается почесывать голову.
Саундпост говорит ему, вы опять задерживаете перегон, мистер Клэктон.
Клэктон стоит, вперившись в мула. Иисусе всемогущий, говорит он. Ну не тупоумные ли вы сволочи?
Саундпост разворачивается на каблуках, словно его ударили. Все взгляды устремляются за указующим перстом Клэктона, к ремням муловой поклажи, какие теперь перерезаны. Клэктон чешет голову. Говорит, клятый тот мешок толокна пропал. Кто из вас должен был за ним следить?
Скотине, праздно выжидающей на улице, она сочувствует. Зыркают взбудораженно и голодно. Она трет беременное брюхо корове, которую зовет Кирой, – та кажется неизбывно сердитой. Другая, по прозвищу Альбе, все бодает и бодает корову, которая стоит впереди. О настроении коровы можно сказать многое, просто наблюдая за ее хвостом. Когда они напуганы или им больно, хвост они прячут между ног.
Она повертывается и смотрит на улицу, куда Саундпост уходит, размахивая руками, на поиски нового мешка толокна. Оттенок его багряных щек – ни в какое сравнение с оттенком того, что исторглось из его уст.
Она говорит, поди знай, что он такие изысканные слова знает?
Колли говорит, кое-что из его ругательств еще не добралось до Блэкмаунтин… ах вы, черезжопые мерзавцы – хе! – вот это мне особенно понравилось.
А еще какое?
Я слышал, он сказал хренотеры.
Кажется, он перед этим воткнул «сифилитические». Что такое «сифилитические», как думаешь?
Я про то маму спрашивал, она сказала, что это как-то связано с Сизифом.
Жаль Саундпоста ей становится позднее. До чего рассердил он всех, низвел до взглядов украдкой, свиста и понуканий. И при этом погрузился в себя еще глубже. Она знает, что он злится, однако и не уверен ни в чем, и все это из-за какой-то подевавшейся худосочной коровы да мешка толокна.
Колли говорит, за все дни мои не попадался мне парняга невезучее этого.
Клэктон ведет себя так, будто Саундпоста никогда не существовало. Он втихаря взял на себя власть над всей честной компанией. Ни с кем не советуясь, свел их с дороги на некий проселок в холмах. Хотелось бы ей сказать, прошу вас, мистер Клэктон, больше никаких камнеедов или вороватых селений. Саундпост идет с мушкетоном наперевес, следит за новым мешком толокна так, будто уволокут его тайком дивные-пука. Вперяется в каждую шиох[31]31
Искаж. от ирл. seoch, «канава», «гать», «ручей».
[Закрыть] и рытвину. Вперяется в Клэктона, и она прикидывает, уж не думает ли он, что это Клэктон продал мешок с толокном. Прикидывает, не видел ли он, как те попрошайки в Сиркоге пытались срезать мешок ножом?
Уилсон на ходу пробует свою новую скрипку. Понятия не имеет, как ее настраивать. Когда вдаряет конским волосом, звук получается будто вся боль этого мира, собранная воедино, вместе с неспособностью человека ее выразить.
Наконец Саундпост взрывается. Милуй! Милуй! Милуй! Прекрати эту музыку.
Это зло, что проступает, как соль на поле, или же просто пугающий контур мальчика. Никак не решить, поскольку от того, что́ она видит, делается ей одновременно и тошно, и страшно. Как стоит этот мальчик на кромке, словно нечто прошептанное. Чуть ближе к нему, и вот уж едва способна она смотреть, бо есть в нем нечто ужасное. Колли называет его мартышкой, но мальчик, очевидно, не мартышка. Не драную его одежку имеет в виду Колли, не словно бы из палочек сделанность, из-за которой что-то в ребенке этом кажется поломанным. И не редеющие волосы у него на голове, отчего у мальчика лет, может, пяти вид маленького старика. Это шерсть на лице. Шерсть полуживотного. Шерсть кота. Шерсть мула. Шерсть мальчика, у которого дивные-пука изъяли речь. Конечно же, это шерсть голода. Как он стоит, замерев, и только руки у него хлопочут от беспокойства. Клэктон ревет и машет руками, стадо останавливается.
Она говорит, у Саундпоста дым из ушей пойдет.
Колли говорит, он решит, что это каверза какая, вот и все.
Клэктон нагибается к мальчику, и мальчик берет Клэктона за рукав и пробует тянуть его с безотлагательной серьезностью к тропке в стороне от дороги. Клэктон задает мальчику какой-то вопрос, но ответа не получает. Она видит, как пристально наблюдает Уилсон. Взгляд у нее впархивает в просветы между деревьями, воробьями шныряет в живой изгороди. На дальней кромке зрения – глинобитная хижина, стоя́щая в собственной зиме. Но тут Саундпост надвигается на Клэктона с мальчиком, руки на мушкетоне беспокойны. Вы что, помилуй мя, себе думаете? кричит он. Это ж может быть западня. Милуй! Милуй! Не много ль от вас хлопот уж и без того?
Клэктон, все еще стоя на одном колене, всматривается пристально и долго в дорогу, а затем в ребенка. Встает медленно и отвечает Саундпосту взглядом, какой едва ль не буравит того насквозь. Опустите ружье, дурень, говорит он.
Подходит к новому мешку с толокном, отвязывает его, с глухим стуком роняет, зачерпывает пригоршню и протягивает мальчику. Саундпост вроде как собирается возразить, но осекается.
Клэктон говорит, у тебя пять минут, мужичонок, чтоб показать мне, что у тебя за беда, после чего мы двинемся дальше.
Какому-нибудь далекому наблюдателю на той тропе они могли б показаться отцом с сыном, но она видела дух-зло этого ребенка.
Она говорит Колли, может, он бес, посланный дивными-пука, чтобы сбить нас с пути.
Колли говорит, помнишь ту байку про волчицу, которая украла мальчонку у матери, унесла в зубах и выкормила вместе с волчатами, – могу спорить, с этим парнишкой случилось то же самое.
Вид мальчика этого бередит мысли, какие уже возникали у нее раньше, когда они шли через Сирког. Как поневоле чувствуешь одновременно отчаяние и отвращение. Как хочешь помочь и обнаруживаешь, что не можешь. Как хочешь выказать доброту, а ощущаешь омерзение. Тот ветхий старик и царапанье желтого ногтя его. Отвратительно это, когда к тебе прикасаются, если не ты решил прикасаться сам. Тем, кто порождает в тебе ужас, помогать трудно.
Она наблюдает, как Клэктон делается все меньше, левая рука на ремне ружья. Саундпост держится за свой мушкетон так, будто готов пустить его в ход. Вперяется в пространство, словно самый воздух способен свернуться и сокрыть. Разглядывает поля, где уму, желающему увидеть в тенях притаившиеся очертания, те могут быть явлены. Тревожащий рывок птицы. Мир преображается в коварство и беспорядок. Саундпост повертывается и смотрит на пустую дорогу позади них, вглядывается в даль. Наконец говорит, вы двое. Идем дальше без него. Это западня, я в том уверен.
Он старается осмелеть голосом, который звучит резко и надтреснуто, словно призрак Клэктона поставил сапог ему на горло. Она смотрит на Уилсона, но тот возвращает ей безликий взгляд. Кажется напряженным, отчего-то иным. Очки у него с носа пропали. Он положил дубину на землю и держится за сумку.
Она шагает к Саундпосту и в тот самый миг становится кем-то другим, а может, это кто-то другой становится ею. Как прикасается она к его запястью и говорит тихонько, подождите его, Эмбери. Никто нигде не прячется, чтоб украсть ваше стадо. Тот мальчик просто хвор. А Клэктон вам нужен, чтобы завершить перегон.
В тот миг, когда произносит это, осознаёт она, что́ сделала – пальцами к плоти, холодный выпот его кожи.
Она заговорила и прикоснулась к нему как женщина.
Мгновенье ширится, словно время способно расступиться вокруг ее разбухающего ужаса. Саундпост отдергивает запястье, прижимает его к бедру, а она отвертывается, чтобы скрыть свое рдение. Слышит, как ржет Колли, ждет, что Саундпост как-нибудь на нее накинется. Думает, как оно вообще могло случиться, вот сейчас? Надо было утягивать грудь, чтоб уж наверняка. А теперь ты себя выдала.
Она слышит цок большим пальцем и щелчок карманных часов Саундпоста.
Пять минут, говорит он. Пять минут у него есть, и не более.
Колли говорит, ты его только что запутала: теперь он просто думает, что ты с Клэктоном в сговоре.
Они стоят настороже к любому движению, вперяются в простор. Коровы помыкивают в своих беспечных беседах. Саундпосту неймется.
Колли желает знать, как могут наброситься скотокрады: все разом или станут тишком уводить коров одну за…
И тут она видит Клэктона. Он размером с муравья, преодолевает адские пол-акра, пока не приближается к ним, дремотный с виду и слегка пригнувшийся, ружье несет легко. Мальчишки с ним нет. Когда подходит к стаду, глаза его видят лишь некую сокровенную тьму.
Саундпост спрашивает, ну и что же? Что там?
Клэктон словно б заразился от мальчика его беззвучием. Не дает ответа. Проводит трясущейся рукой по волосам и, крякнув, приводит стадо в движение, топает вперед, обмякнув плечами. Она видит, как рука его забирается под пальто и извлекает бутылку джина.
Хе! говорит Колли. Вот, значит, что он добывал в Петтиго.
Она смотрит, как Клэктон заливает себе рот, и ум ее наполняется виденьями – та хижина и что в ней было. Врата в сам ад и всякое зло, говорит Колли. И Клэктон лицом к лицу с лукавым.
Ловит себя на том, что идет с ним рядом, знает, что ему нужно утешенье. Наблюдает за тем, как он крепко держит бутылку за горло, как вдруг выхлебывает половину. Украдкой косится на него и видит, что он плачет.
Тепло этого весеннего вечера – как будто лето пришло, думает она. Кварц в каждой каменной стенке сверкает, словно золото под солнцем. У них с Колли спор о весе души. Тяжелей ли душа у коровы.
Необязательно, говорит Колли. Человечья душа сложней, полна печали, и гнева, и виноватости, и всякого прочего, отчего люди озлобляются, тогда как душа коровы никакого веса не имеет: если весь день жевать траву, от нее просто наполняешься горячим воздухом… а вместе с тем лошадь – другое…
Клэктон вдруг садится на обочину и валится вперед. Она повертывается и кричит стаду, чтоб остановилось. Уилсон ревет приказы псам.
Она вглядывается в Клэктона и думает, что он умер.
Колли говорит, этот мальчонок-бесенок его заколдовал.
Саундпост бросает единственный взгляд и тотчас говорит, этот человек пьян, как мертвый мул. Милуй! Ну и глупец. Забросьте его на вьючное животное.
Уилсон хватает Клэктонову пустую бутылку из-под джина и закидывает ее высоко в поле, та на миг вбирает в себя солнце. Затем они подымают Клэктона и навешивают его поверх вьюков мула, тот жалуется громким своим кличем.
Колли говорит, у Клэктона этого уж точно лишайка.
Саундпост трясет пальцем, показывая на дорогу, велит вести стадо вплоть до стоянки. Просто иди примерно туда, говорит он. Вскоре она забывает обо всех передрягах того дня. Садящееся солнце разбрасывает лампады золота, и все окружено нимбами в том свете, что кажется зачарованным своим же великолепием. Ей радостно и счастливо, она постепенно ощущает в себе некую новую силу.
Думает, меня одарили этим миром. Вести это стадо в таком вот покое и свободе. Она принимается считать всё семерками на удачу. Семь шагов вперед и обратно. Семерочка пучков рогоза. Шестерка пони, сбившихся поближе друг к дружке возле дома какого-то богача, и как они расступаются и являют ей седьмого. Как стоят отчужденно, взирают на походный строй эдаких низших животных, а затем делают шаг навстречу, словно одобряя, напирают на неразбериху сгнившей ограды, какая вздохнула б, если б могла подать за себя голос.
Тропа ведет вниз, где смыкается с проезжей дорогой. Саундпост машет шляпой, чтобы все шли дальше. Ей бы хотелось продлить этот миг. Им встречается парняга, налегающий своим весом на ручную тележку, останавливается и приветствует их, кричит «здрасьте», стучит по жестянке, что свисает у него с тележки, и нараспев произносит свое имя и занятие: Батлер, ножовщик. Не надо ль чего поточить? Затем глазеет на Клэктона и показывает на него пальцем. Убитый он или как?
Позднее Уилсон вновь берется за двухструнную свою скрипку и отыскивает он вот что: песнь ненастроенного инструмента, скорбящего по тому, кто на нем играл, а то и, может, Уилсон сонастроен с чем-то еще, с отчаянием, призванным из самой глуби всех сердец. Клэктон берется подтягивать некой пьяной мык-песней, что льется негромко, но потом затихает.
Она говорит Колли, ты глянь на меня, зарабатываю на жизнь, веду скотину. Я тут главная. Кто б мог ожидать?
Представляет, как победоносно возвращается в Блэкмаунтин. Сорит деньгами и покупает вдоволь еды, чтобы хватило до нового урожая. Пытается увидеть их лица, малютки по имени Касси, но лица их ускользают, словно дым, в слепоту того, где они пребывают.
Стоянку они разбивают на сухой земле под деревьями возле реки. Когда сгружают Клэктона на свалявшуюся траву, он стонет. Вонь его замечает Саундпост. Милуй! Милуй! Что этот человек с собой сделал? Остальные тянут носы.
Хе! говорит Колли. Да он обосрался.
Уилсон садится на корточки в продувном холоде, лепит толоконные лепешки.
Колли говорит, разгадай загадку: что бело как благо, но черно как грех, вода ему всего милей, но не остается оно в ней?
Из кармана у Клэктона она умыкает мыло. Берет ведро и идет по тропе через заросли туда, где река вроде бы стоячая и сокрытая. Заговор дрока и елки как прикрытие. С проворством прочь из одежды, неторопливо соскальзывает с берега. Зубы скрежещут: вода вонзает клыки ей в лодыжки, грызет ей бедра. Она макается, погружается в воду целиком. Холод, тугой, как тиски, что все мысли сводит к молчанью, а саму ее – к плавучей недвижимости. Моется она медленно, воображает розоцветные пальцы, фарфоровую кожу. Гадает, не душу ли реки она слышит, а следом улавливает выводимый вдалеке призрак-звук, что наверняка выбаливает из той своей скрипки Уилсон. Она возносится бело и дрожаще на берег, принимается себя разглядывать. Стискивает грудь, пока еще не такую большую, как мамина, думает она. Скоро перегон закончится – еще пара ночей, говорит Саундпост. А дальше схожу да куплю себе хорошей ткани клок, чтоб утянуться. Смотрит, как два грачонка перелетают и успокаиваются на дереве, словно поглядеть на представленье, и тут-то слышит это: треск-звук тяжести по хворосту. Рука взлетает, чтоб прикрыть грудь, она падает на корточки и тянется за одеждой. Взгляд спешит туда, откуда звук, ступня пытается попасть в штанину, и вот она видит его – согбенную фигуру, удирающую средь деревьев, очертания Саундпоста. Она закрывает глаза, в уме видит реку, глазеющую черную голову той овцы.
Ожидание того, чему предстоит случиться, но Саундпост не произносит ни слова. Внутри у нее все вытоптано, словно ворвавшимися дикими зверьми: до чего же тупоумно это, вот так себя выдать. Подглядывает за Саундпостом, не глядя на него, пока тот жует свою лепешку. Лицо у него играет в свете костра, однако глаза сумрачно умалчивают. Она думает, он замкнулся и дуется. Решит, что все остальные знают; то, что я девушка, есть некий заговор против него.
Уилсон все лопочет и лопочет насчет того, как помечать скотину.
Она думает о боли в ступнях, о том, как сапоги грызут ей кожу.
Уилсон говорит, ни краски на них, ни тавра. Не возьму этого в толк. Есть способ, как это сделать, не обижая животное. Надо коротко приложить железо к шкуре и подождать чуток, после чего прижечь еще раз. Так боль притупляется. Я такое могу вам устроить, Саундпост, в Ньютаунбатлере. Схожу к кузнецу. Ваши инициалы или что-то повычурней? Может, имя вашей женщины?
Она снимает правый сапог и подносит ногу к огню, принимается нянькаться со своими чистыми пальцами.
Постанывающий Клэктон тащит свою вонь к огню. Говорит, застыл я намертво.
Уилсон говорит, дерьмо засохшее у тебя на штанах, вот что застыло-то.
Затем подается вперед и показывает пальцем. Вы гляньте на Тима с его махонькими девичьими ножками.
Дыхание у нее встает комом, как сухая лепешка во рту. Саундпост быстро встает и отшагивает во тьму. Она огрубляет голос и направляет его на Уилсона. А как там твой махонький мальчуковый хер?
Уилсон вдруг расстегивает портки. Ты про это? Держит свой отросток в руке и принимается им размахивать, и тут вдруг настигает его Саундпост, развертывает к себе, отталкивает от нее.
Милуй! Милуй! Ни скромности, ни пристойности в тебе нет? Тут не твоя личная уборная.
Клэктон заговаривает, и, судя по голосу, он опять в своей тарелке. Как я и сказал, говорит он, сборище недохерков.
Ты не спишь, бо как тут уснуть? Лежишь без сна, глядя на то, как развертывается дальнейшее, все последствия, воображаемые в их неизбежных развязках. Миг, быть может, когда Саундпост выкладывает все Клэктону и Уилсону. Он же должен что-то сказать, верно? Хотя бы чтоб они знали, что он знает. И что ж тогда, когда всем это станет известно? Враки, которые ты городила Уилсону, чтоб он поверил, будто ты ему троюродный брат или как там. Те красные руки сжимаются в кулаки.
Она лежит без сна, слушает, ухо востро. Прислушивается к разнообразию ночных шумов. Дыхание как отсутствие и нахлыв. Оно исходит от стада, изо ртов мужчин, которых ей приходится вычислять. Клэктон уже наверняка спит – это его храп. Уилсон совершенно тих. Долгую минуту посвящает она тому, чтобы беззвучно сесть, еще минуту – чтобы встать, еще одну – чтобы вновь простереть слух. Затем, на мягких ступнях, проходит мимо Уилсона и Клэктона, видит очертания Саундпоста, спящего под своими шкурами. Еще ближе, и она видит, что он лежит навзничь. Кажется, минута на то, чтоб опуститься на колени, время распахивается вширь, подобно тьме. И вот уж над ним она, рука тянется к ножу. В янтарном свете видит, что глаза у него открыты, что он вперяется в нее с ужасом. Глаза смаргивают дважды. Она подносит нож к его горлу, опускает лезвие на кадык, губы свои у его уха укрывает чашечкой ладони.
Слушай сюда. Ни слова остальным, слышишь? Ни единого слова. Я тебе нож воткну в самое твое бестолковое сердце. Моргни один раз, что понял.
Смотрит, как моргает. Кадык подскакивает, словно Саундпост сглотнул свой страх.
Шепчет. Ты что такое?
Склоняется и целует его в губы некая неведомая ипостась.
Меня не страшись, Эмбери. А теперь цыц.
Двое, подобно медленно летящим стрелам, идут по диагонали через поле. Клэктон вновь ведет всех, штаны стираны в реке, и как он, бесштанный, сидел в бодром настроении, глядя, как сушатся они у костра. Вслух сказал, коров в Америке не было до 1611-го, когда их завез туда один ирландец. Кто-нибудь из вас знает, как его звали? Шагает, вывернув карманы, чтоб сохли. Смотрит, как приближаются те двое, но его это вроде бы не тревожит. У Саундпоста походка делается напряженной, он приподнимает мушкетон. То же трусоватое лицо, какое нынче утром выбралось, словно некое ушлое животное, из-под шкур его. Незнакомцы проходят в ворота и ждут на обочине проселка. Оба одного роста, работяги, судя по виду. Еще чуть ближе – и она видит, что это тощие пожилые мужчины, два брата. Как две подыхающие псины, говорит Колли.
Идут вместе со стадом. Один говорит, мы оба два самые умелые со скотиной в этих краях. Работаем с нею шестьдесят лет.
Второй говорит, всех пришлось продать. Нет ли вдруг работы какой? Птица с одним крылом не летает.
Саундпост наставляет на них ружье, Клэктон говорит ему, чтоб придержал коней.
Остаток дня под ледяным солнцем Саундпост не произносит ни слова. Она думает, вот самый умаянный человек, каких я в жизни видела.
Когда они передыхают, чтоб набрать воды, это замечает и Клэктон. Говорит Саундпосту, палец на курок не кладите. Голову снесете кому-нибудь начисто.
Тот не отзывается, Клэктон протягивает руку и опускает дуло книзу. Глаза Саундпоста черны, вперяются в Клэктона.
Она шагает в шуме стада, окольцовывающем ее, и по временам слышит его как музыку. Бубухи копыт вдруг вылепливают единый ритм. Поскрипывает в такт поклажа на муле. Иногда она прихлопывает или напевает предощущение некой бессловесной песни. Иногда ей кажется, что и Уилсон ее слышит, по тому, как принимается выцарапывать что-то из своей двухструнной скрипицы, как выжимает из нее некий странный напев. Колли включается со своими совсем уж дурацкими играми в слова. А затем принимается петь.
Иди нахер, а?
Она думает об Эмбери, который идет позади, касается губ, что целовали его. Смутно памятный вкус того, что было у него на губах, – словно бы чай, смешанный с потом, а может, вкус оцепенения.
Кусачее утро выстуживает ее из сна. Она садится среди спящих остальных и тут-то вспоминает. Что́ случилось уходящей ночью. Или не случилось. Оно где-то в водовороте некоего сна и действительности, и никак не определить ей разницы. Вперяет взгляд в землю и задумывается, почему сон и память иногда сговариваются так, что никак их не различить.
Проснуться посреди ночи и услышать присутствие другого с нею рядом. Свое же бум-бумкающее сердце. Подумать о Саундпосте с ножом, чтоб убить ее. Знать наверняка, что это он, по росчерку его дыхания. Четверть луны отбрасывает свет, словно млечная вода на боках у скотины, на твердой земле, на теле Саундпоста, нагого от пояса, штаны у щиколоток. Вид его, полностью подъятый. Стоит над ней с пустыми руками, словно ожидая какого-то приглашения. И как лежит она, один глаз полуоткрыт, рука медленно берется за нож. Лежать, закрыв глаза, притворяясь спящей, а может, и правда спала она, бо когда взглянула опять, он уже делся во тьму, словно приснился ей, и кто ж способен посреди ночи знать, по-настоящему оно или нет?
Но все равно, думает она, даже не смотри на него, но затем все же смотрит, а он сидит себе, жует свою лепешку. Болтает с Уилсоном, а тот все талдычит о том, какой дорогой им следует идти.
Клэктон костяшкает обеими руками шеи обеих колли. Говорит Уилсону, что ты знаешь об этих краях?
Уилсон настаивает на определенном маршруте.
И тут Саундпост разворачивается и вперяется в нее с безулыбой улыбкой, прозревая все то, что более не скрыто.
Тишь-бум стада, она себе набивает трубку, река в лад с их движеньем. Зашли они в глубокий дол, дорога сужается в желтеющий кустарник, а тропа истирается напрочь. По обе стороны хватаются за свет деревья, и она позабыла о своих сбитых ногах, велит Колли перестать ее донимать. Какую-то песню все поет и поет он.
Поссать, как проснуся утром.
Поссать перед сном в стожку.
Обоссу я твой чертов палец.
Обоссу тебе всю…[33]33
Парафраз детской колыбельной «Мамины поцелуи» («Mother’s Kisses»), известной по крайней мере с середины XIX в. («Поцелуй, как проснуся утром, / поцелуй меня перед сном, / поцелуй обожженный пальчик, / поцелуй, коль ударюсь я лбом».)
[Закрыть]
Уилсон быстро проходит вдоль стада, и есть в его повадках и проворном шаге нечто странное, уклон головы вниз, плечи ссутулены, словно чужая это походка. Она смотрит, как догоняет он Клэктона, подтягивается обок его, словно собрался донести важное сообщение или указать на некую трудность с животными. Колли опять запевает, голос могуч, Уилсон по водицу, Уилсон у колодца… доносится странный приглушенный хлоп, что словно бы разламывается в воздухе и тоненько отлетает к деревьям. Она встает на цыпочки, видит, как рябь стада замедляется до полной остановки, видит, как повертывается Уилсон, – Клэктон, говорит Колли, Клэктон куда девался? – бо там, где было двое, теперь только один, и она видит восходящий хохолок дыма. Уилсон пускается обратно вдоль стада, пригнув голову, – где же Клэктон? – и она теперь видит Уилсона отчетливее, видит, что в левой руке у него одеяло, плотно сложенное, и дым вьется из него, видит, как он бросает одеяло, видит, как швыряет на землю пистолет и извлекает еще один из кармана, взводит его на ходу, и добирается до нее тьма понимания, какая подсвечивает мир, вывернутый наизнанку, та самая тьма понимания, какая разгоняет ее до бега, на бегу выкликает она имя Клэктона, видит сперва сквозь ноги-веретена скотины торчащие в небо сапоги, отпихивает корову с дороги, чтоб до него добраться, – мужчина плашмя на земле, и как вовек не забудет она глаза, глаза не мужчины, но беспомощного ребенка, вперенные непонимающе в то, что невозможно постичь, руки окрашены кровью, руки, дрожащие и пытающиеся затолкать внутрь то, что выпросталось из его тела. Она обращается в чистое движение в том же безмыслии, какое гнет траву и макушки дерев, склоняется помочь, и тут Колли предупреждает ее криком: Саундпост! Он подбирается к Саундпосту! – и она осознает, что держит внутренности Клэктона в руках, ее руки окрашены кровью, пытаются вложить внутренности обратно в человека, потому что его руки перестали двигаться, а глаза укатились в белизну.
