Текст книги "Пекло"

Автор книги: Поль Кенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Поскольку замечание Старика оставило Коплана равнодушным, Старик сказал:

– Я объясню вам мою проблему…

Он склонил голову над папкой, пробежал глазами несколько листков, заглянул в карточку.

– Людвиг Кельберг – чиновник Боннского правительства, – начал он, поднимая глаза на Франсиса. – Он является членом комиссии по внешней торговле и сотрудничает в странах Восточной Европы в качестве эксперта по развитию промышленных связей. Как вам известно, Западная Германия располагает десятками тысяч подобных миссионеров, которые рассеяны по всей планете и которые являются истинными творцами ее современного процветания… Вам также известно, что Бонн, вопреки своей твердой антикоммунистической позиции, ежегодно увеличивает объем торговых сделок со странами – сателлитами СССР и самим СССР. Короче, Людвиг Кельберг имеет многочисленные и интересные контакты за «железным занавесом» и в течение десяти месяцев представляет мне сведения первостепенной важности. Я не знаю его источники, но, судя по качеству поставляемого им товара, они подобраны очень удачно.

Старик захлопнул папку и продолжал:

– Кельберг регулярно, раз в две недели, составлял для меня отчеты, содержание которых высоко оценивали многие из наших ведомств. Однако в последний раз, вопреки ожиданию, я не получил от него сообщения в установленный срок. По истечении 48 часов я отдал распоряжение об установлении связи с нашим агентом в Бухаресте З.Б.11… Вы слышали ответ Руссо: никаких следов Кельберга не обнаружено.

– Когда вы ожидали его отчета?

– 28 октября, то есть неделю назад.

– Я не вижу ничего особенно трагического в недельной задержке информации со стороны корреспондента, – заметил Коплан. – Может быть, ему нечего было передавать?

– Это абсолютно исключено. Во-первых, Кельберг – сама пунктуальность. Во-вторых, в тех случаях, когда у него нет новостей, он сообщал мне об этом в закодированной телеграмме именно для того, чтобы я знал, что связь не прервана.

– В таком случае, действительно, – признал Коплан и, немного помолчав, спросил: – А если предположить внезапное изменение курса, так сказать, вираж?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, Кельберг мог сменить хозяев. В конце концов, он всего лишь простой корреспондент СВИК и не связан с нами договором.

– Это так, – признал Старик. – Кельберг свободен в выборе хозяев и клиентов, если получит более заманчивое предложение. Однако меня бы это очень удивило.

– Он доказал свою лояльность?

– Я имею в виду другое. Меня бы вовсе не удивило, если бы он работал на нескольких хозяев. Но я уверен, что он предупредил бы об этом. Это человек принципиальный. Если бы он решил положить конец нашим отношениям, он бы мне об этом тоже сообщил.

– Сколько ему лет?

– Сорок два года… Это пруссак классического образца: высокий, выносливый, предприимчивый, властный, несговорчивый.

– Вы с ним лично знакомы?

– Я встречался с ним один раз, в Ганновере. Год тому назад.

– Как вы его завербовали?

– Посредством старых связей… Кельберг был одним из тех молокососов, которых нацисты мобилизовали в конце войны для защиты своих казематов от союзных войск. Раненный в плечо в момент высадки союзников, он был спасен двумя юными мадемуазелями примерно его же возраста. Они спрятали его в амбаре: дело происходило на юге Нормандии – и выходили. Они его не только лечили и кормили, но и отказались выдать американцам! Самое любопытное, что их отец был одним из лидеров местного Сопротивления… Война знает немало таких странных историй… Кельберг остался в Нормандии и работал на бретонской ферме. Ему было тогда восемнадцать лет, и он навсегда сохранил в своем сердце неугасимую любовь к Франции и французам.

– Да, у жизни бывают странные повороты, – задумчиво произнес Коплан.

– Каждый день моей жизни убеждает меня в том, что за добро всегда воздается. И я на своем месте знаю это лучше других.

– И что дальше? – спросил Франсис.

– А дальше в игру входите вы, Коплан, – заключил Старик. – Я сгораю от нетерпения узнать, что известно вашей подруге Сильвии Роммер о Кельберге.

– Я полагаю, вы скоро это узнаете.

Из здания СВИК Коплан вернулся на улицу Ренуар, где его ждала Сильвия.

Все утро она, не торопясь, занималась собой, а теперь читала иллюстрированный журнал, который нашла в квартире.

Коплан весело сообщил ей:

– Насчет Кельберга все о’кей! Он меня интересует.

Сильвия отложила в сторону журнал, встала и взяла сигарету. Франсис предложил ей огонь своей зажигалки.

Выпустив клуб голубого дыма, Сильвия, смеясь, заявила:

– Я ни секунды не сомневалась в том, что мое предложение чрезвычайно интересно. Клаус не отправил бы меня сюда, если бы не был убежден в целесообразности этой поездки.

Коплан снял плащ, закурил «Житан» и устроился в кресле.

– А теперь я тебя внимательно слушаю, – сказал он.

– Новости, к сожалению, неутешительные. Не хотела бы портить настроение.

– Ничего, не бойся, сокровище мое. Поскольку я лично с Кельбергом не знаком, то как-нибудь переживу его злоключения.

– Людвиг Кельберг арестован Сигурантой и сидит в одиночке в военной тюрьме Бухареста.

– Одна тайна разгадана, – заметил важно Франсис. – Мой шеф уже начал волноваться, так как не имел от него известий.

Сильвия улыбнулась.

– Не скажешь, что ты ему очень сочувствуешь, – отметила она.

– Ежедневно арестовывают шпионов и ежедневно они умирают. Если бы я стал расстраиваться из-за всех неудачников, я бы уже давным-давно был в могиле. Как говорил Шамфор: сердце должно закалиться или сломаться… Каждый за себя, а ООН за всех!

– Мне кажется, это довольно неприятно для СВИК, не правда ли?

– Конечно. Но разведывательные службы напоминают немного монархию: король умер, да здравствует король!

– Аминь! – закончила она, мрачно глядя на кончик сигареты.

– Вернемся к нашим баранам, дорогая. Итак, Кельберг находится в Бухарестской тюрьме… Надеюсь, это не все твои новости?

– Как отнесется СВИК к другому контакту в Румынии?

– Чтобы заменить Кельберга?

– Нет, чтобы его освободить.

Коплан молча взглянул на свою подругу. Поскольку она тоже ничего не говорила, он спросил:

– Ты предлагаешь мне связь в Румынии, чтобы высвободить Кельберга из тюрьмы, я тебя правильно понял?

– Да.

– Политическая интервенция?

– Да.

– На правительственном уровне?

– О, вовсе нет.

– Объясни толковее.

– Игра гораздо более тонкая, чем ты думаешь, – сказала она, загасив сигарету в хрустальной пепельнице.

Затем, сев на диван и подобрав под себя ноги, она стала излагать серьезным тоном:

– Кельберга хочет спасти одно лицо из высших сфер секретных служб Восточной Европы. Я не знаю его истинных мотивов, но мне известно, что для освобождения Кельберга он рассчитывает на поддержку Франции, то есть тех сил, которые во Франции поддерживали Кельберга.

– Этот агент спецслужб в курсе подпольной деятельности Кельберга?

– Разве его вмешательство в это дело не является доказательством тому?

– Действительно.

– Как относится к этому СВИК?

– Положительно. Выкладывай все до конца.

– Подожди, не спеши. Я получила очень точные инструкции по ведению переговоров. Мне нужны обязательства.

– Какие обязательства?

– Если СВИК может поручиться, что Франция согласна отправить одного из агентов в Бухарест, то я продолжу эту тему. Если СВИК не играет, то мы ставим на этом точку. Речь идет о безопасности определенных лиц, тебе понятно?

– Вполне. Единственное, чего я не понимаю, так это той роли, которую во всей этой истории играет твоя служба, то есть страна.

– Австрия всего лишь посредник в этом деле.

– В каком смысле?

– Считай, что моя страна делает Франции подарок.

Коплан заметил с иронией:

– Твой шеф нас балует, душа моя!

– Не правда ли?

– К сожалению, мой директор уже вышел из того возраста, когда верят в Деда Мороза. Что от этого получает Австрия?

Сильвия загадочно улыбнулась и после секундного замешательства сказала:

– Мы устанавливаем контакт с лицом, обратившимся к нам с просьбой провести переговоры со СВИК. Теперь тебе все известно.

– Я должен обсудить это с директором.

– Разумеется, – одобрила Сильвия. – Хочу обратить твое внимание на то, что это предложение, на мой взгляд, представляет для всех сторон одинаковый интерес.

– Именно это меня беспокоит, – заметил Франсис.

– Почему? – удивилась Сильвия.

– Я не доверяю заманчивым предложениям.

– А твой директор?

– Пусть он сам и ответит.

– Когда будет ответ?

– Сегодня же, не волнуйся. Ну, а сейчас мы должны решить более важную проблему: приглашаю тебя на обед в загородный ресторан. Надевай пальто и поехали.

– Куда мы едем?

– Подышать чистым воздухом…

– Далеко?

– Нет, километров сорок от города, в северном направлении. Тебе понравится. Это в Монсу. Ресторан «Болотный кулик». Пообедаем по-королевски. В путь!

Около шести часов вечера Коплан заглянул в СВИК. Старик уже прослушал последнюю запись, сделанную в квартире на улице Ренуар.

– Надеюсь, вы хорошо пообедали? – поинтересовался он.

– Чудесно! Телячья отбивная с гарниром по-провансальски… Настоящий пир!

– И вдобавок в обществе красивой женщины! – вздохнул Старик. – Вы умеете пользоваться жизнью!

– Я никогда не скрывал от вас, что это основной принцип моей личной философии. Второй принцип: делать все для того, чтобы понять смысл жизни.

И добавил поучительным тоном:

– Дело в том, что все признанные философы переворачивают порядок вещей, то есть оба эти принципа. На мой взгляд, они заблуждаются. Прежде чем понять смысл жизни, нужно пользоваться тем, что нам дано. Коли нам дарована жизнь, возьмем от нее самое лучшее.

– Вы – праздный философ, – проворчал Старик. – Впрочем, я вам это уже говорил. Теперь о серьезных вещах. Судя по оттенкам вашего голоса в записи, предложение Сильвии не очень вас вдохновляет, не так ли?

– Так. Мне кажется, что невеста слишком хороша.

– Что вы имеете в виду?

– В наших сферах не принято делать друг другу подарки… Почему кому-то угодно помочь нам вытащить из ямы одного корреспондента, имевшего несчастье попасться в лапы контрразведки? Обратите внимание на то, что поведение австрийцев логично: они хотят завоевать доверие интересующего нас агента, и это нормально. Но почему это таинственное лицо помогает нам, предлагая свое сотрудничество?

– Да, тут дело нечисто, – согласился Старик. – А не идет ли речь о грубой тактике восточных агентов, желающих извлечь максимум из ареста Кельберга?

– Ловушка, подвох, попытка заманить – выбор большой, но все эти ответы нас не устраивают.

– Тем не менее, – возразил Старик, – необходимо тщательно все взвесить. Если бы я принимал решения только исходя из риска, я бы никогда не провел ни одной операции.

– Потому что вы лично не рискуете! – вырвалось у Коплана.

Старик недовольно поморщился.

– Взвешивайте свои слова, Коплан, – процедил он. – Я никогда не подставляю своих агентов легкомысленно и всегда солидарен с каждым из них.

Франсис чувствовал себя не в своей тарелке.

– Простите меня, я беру свои слова обратно.

Старик посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Допустим, что вы оказались в румынской тюрьме, а мне представляется случай вас освободить. Что бы я, по-вашему, сделал?

Коплан молчал. Старик продолжил:

– Я взвесил бы все «за» и «против» и пренебрег бы риском. По какому праву я могу отказаться от такого шанса, даже если он полон скрытых угроз?..

Он помолчал, затем добавил:

– Разумеется, вы смотрите на это другими глазами, чем я, будучи директором… Я узнаю из неизвестных источников, что Кельберг стал пленником румынской Сигуранты, что подтверждает мои опасения, вызванные его необъяснимым молчанием. Дальше мне предлагают помощь, чтобы спасти моего сотрудника. Как я должен поступить? Какое я принимаю решение?

– Вы вступаете в игру, – обронил Франсис Коплан.

– Вы угадали.

– Однако мне жаль того, кто должен будет играть. Не агент ли З.Б.11?

– Нет, я не могу рисковать им в столь опасном деле. Я предлагаю сыграть вам.

– Но я не знаю ни Бухареста, ни румынского языка.

– Бухарест – город как город, и многие румыны говорят по-французски.

– Миссия действительно очень деликатная, – прокомментировал Коплан с ожесточившимся лицом.

– Именно поэтому я и поручаю ее вам, – заключил Старик.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Коплан некоторое время размышлял, потом спросил:

– Я могу сказать об этом решении Сильвии?

– Да, конечно. Впрочем, она в разговоре недвусмысленно дала понять, что дальнейшую информацию сообщит только после того, как мы свяжем себя обязательством.

– В таком случае, она будет удовлетворена.

– Постойте, это еще не все. Постарайтесь вытянуть из нее максимум.

– То есть?

– Учитывая, что ваши отношения выходят за чисто профессиональные рамки, постарайтесь узнать у нее то, чем ей, быть может, не было поручено с вами делиться.

– Я попытаюсь, но в результатах не уверен. Она работает профессионально и никогда не теряет головы. Ее кокетливость и легкомыслие – это лишь маска, поверьте мне.

– Поймите меня, Коплан. Я не думаю, что ей многое известно, но нам было бы полезно знать, каким образом и почему восточный агент, сделавший это предложение, вышел на Австрию. Вы понимаете меня? Даже если операция провалится, это поможет нам выйти на таинственное лицо, ходатайствующее о нашем вмешательстве.

– Буду приятно удивлен, если Сильвия пойдет на это. Вы помните ее замечание о личной безопасности людей, замешанных в этом деле?

Старик кивнул, затем сказал с упреком:

– Если вы заранее так настроены, то, конечно… Однако иногда женщины бывают непоследовательны, особенно с такими обольстителями, как вы. Кто знает?..

Коплан пожал плечами.

– И все-таки парадоксально, что вы поручаете эту миссию мне, – не унимался он. – Министерство иностранных дел справилось бы с этим лучше. Наши отношения с Румынией никогда не были так хороши, как теперь.

Старик поморщился.

– В Румынии очень сложная обстановка, Коплан… Всем известно, что из всех стран-сателлитов СССР Румыния первая выразила неповиновение. Беря пример с Югославии, Румыния заявила о своем твердом намерении проводить национальную политику, не выходя в то же время за рамки стран, контролируемых Москвой. Кремль отреагировал на позицию Румынии ужесточением полицейского контроля… Я говорю не о румынской полиции, а о русской политической полиции. Картина такова: антисоветские демонстрации прошли в Польше и Чехословакии, но не в Румынии, где советский партаппарат проводит жесткую линию. Общественность прекрасно осознает, что творится в стране, но никто не осмеливается выступить против. Я убежден, что Кельберга накололи советские разведслужбы.

– Меня это особенно не утешает.

– Я не собираюсь подслащивать вам пилюлю, так как прекрасно отдаю себе отчет в том, какой вы подвергаетесь опасности. В случае крайней необходимости вы сможете обратиться к агенту З.Б.11.

Получив официальный ответ СВИК, Сильвия передала оставшуюся информацию, доверенную ей директором австрийских секретных служб.

– Если хочешь, ты можешь кое-что записать, – предложила она Коплану.

Франсис взял блокнот и шариковую ручку, чтобы не вызвать подозрений собеседницы о наличии в квартире записывающих устройств.

Сильвия начала диктовать:

– Французский агент СВИК должен появиться вечером в четверг, ровно в 22 часа, в бухарестском баре отеля «Лидо», на бульваре Магеру. Он должен держать в руке газету «Юманите» так, чтобы был виден заголовок. Подойдя к стойке бара, он закажет пиво. Через четверть часа выйдет из бара и отправится в ночной клуб «Мелоди бар», расположенный на другой стороне бульвара. Пробудет в клубе ровно час и после этого отправится в агентство «Эр Франс», расположенное на бульваре Бэльческу, являющемся продолжением бульвара Магеру… Именно там с агентом СВИК вступит в контакт эмиссар секретного агента, сделавшего нам предложение в отношении освобождения Кельберга. Паролем будет закодированное имя тайного агента: Алмаз.

Коплан спросил:

– Какое настоящее имя Алмаза?

– Этого я не знаю, и мой шеф уверял меня в том, что тоже не знает его.

– Что дальше?

– Это все… Продолжение истории – на месте.

– Маловато, – разочарованно констатировал Франсис.

– Для начала достаточно.

– Начала чего? Конца? – бросил Коплан с раздражением.

Он встал, швырнул блокнот, закурил и с мрачным видом стал ходить как маятник по комнате.

– Послушай, Сильвия. Вся эта история притянута за уши. Прозвище Алмаз заставляет меня думать, что речь идет о русском. Мне известно, что румынская полиция находится в тисках русской политической полиции… Твоему шефу не приходила в голову мысль о ловушке?

Красивое лицо Сильвии было серьезно.

– Да, – сказала она. – Клаус думал об этом, и я тоже. Но мы пришли к выводу, что это не так.

– Потому что вам хотелось хэппи энда?

– Один человек в Вене знает Алмаза, – добавила она. – Но это лицо для нас недосягаемо. Алмаз настаивал на сохранении своего инкогнито в любых обстоятельствах… Конечно, нельзя полностью исключить риск, я согласна. Но это еще не основание отвергать предложение. Однако последнее слово не за мной.

Коплану надоело говорить обиняками. Он прямо спросил Сильвию:

– Почему Алмаз хочет помочь Франции в освобождении Людвига Кельберга из румынской военной тюрьмы?

– Не знаю.

– Все дело в этом, – заключил Франсис.

– То же самое я говорила Клаусу. Он сказал мне, что Алмаз симпатизирует Кельбергу… Не забывай, что он рискует своей шкурой.

– Если только не выполняет особого задания…

Сильвия молчала. Коплан снова спросил:

– Это все, что ты хотела сказать?

– Все.

– Представь, что эту миссию поручили мне. Ты бы ничего не хотела добавить в таком случае, чтобы помочь мне?

– Самая красивая девушка не может дать больше, чем имеет, Франсис.

Неожиданно она сказала:

– Похоже, что Алмаз связан в Бухаресте с подпольной организацией румынских патриотов.

– Непонятно, почему румынским, патриотам не терпится освободить немецкого шпиона, работающего на Францию?

– Дело в том, что Кельберга арестовали одновременно с одним из руководителей этой подпольной организации. Патриоты в первую очередь хотят вырвать из когтей Сигуранты своего лидера. Для этого им нужен компетентный человек из-за рубежа… Они разработали план, но осуществить его можно только при помощи специалиста, имеющего опыт в диверсионных операциях.

– Почему ты мне не сказала всего этого сразу?

– Это не входило в мою миссию. Ты получишь полную информацию в Бухаресте, конечно, если ты туда отправишься.

– Продолжай, прошу тебя.

– На этот раз все, клянусь.

– Ладно, пусть директор решает, – вздохнул Коплан.

Чтобы рассеять тучи, затянувшие в результате этого напряженного разговора небо их беззаботного уик-энда, они решили прогуляться по Монмартру.

С наступлением ночи они вернулись на улицу Ренуар и с молчаливого согласия забыли о своих профессиональных проблемах, чтобы сполна насладиться блаженством, которое хорошо умели доставлять друг другу.

Но в перерывах Коплан не выпускал из вида своей цели. Однако все вопросы, которые задал он своей очаровательной подруге, остались без ответа. Сильвия же не уклонилась от темы и сама вернулась к ней, спросив Франсиса:

– Если эту миссию в Бухаресте поручат тебе, не мог бы ты на обратном пути сделать небольшой крюк и заехать в Вену?

– Зачем?

– Чтобы успокоить меня.

Он рассмеялся:

– Плутовка! Ты хочешь таким образом узнать, что ваши секретные соглашения с таинственным Алмазом имеют благоприятное для Австрии развитие?

Она с виноватым видом опустила голову и прошептала:

– Тебе известна мысль Анатоля Франса: «Женщина откровенна, если она не лжет без причины»?

– Тебе это очень подходит.

– Есть другая цитата, которая мне тоже подходит. Я вычитала ее в журнале «Эль», на который подписываюсь, чтобы поддерживать свой французский: «Тело женщины питается ласками, как пчела цветами».

– Красиво, – прокомментировал Франсис.

Они лежали на диване в одежде Адама и Евы до грехопадения.

Она шепнула ему на ухо:

– Мой милый, я твоя пчела…

Даже мертвый воскрес бы при виде ее красивого тела. Коплан забыл СВИК, Старика, Румынию и прочее…

В тот же вечер и в то же самое время по воле судьбы, управлявшей людьми без их ведома, Людвиг Кельберг думал о Париже и вспоминал женщину, которую любил в этом городе. Его воспоминания неожиданно были прерваны событием, нарушившим его долгое одинокое заточение.

Уже неделю провел он в одиночной камере военной тюрьмы «Лупеаска», расположенной в самом Бухаресте.

Немецкого шпиона, охраняемого днем и ночью, еще не допрашивали. Вооруженные охранники, у которых он настойчиво требовал встречи с адвокатом, ему не отвечали.

Кельберг понимал, с какой целью его подвергли тяжелому испытанию одиночеством. Это был классический метод, используемый во всем мире, чтобы сломить заключенного, дать ему понять, что отныне он исключен из общества, управляемого законами, что ему нечего рассчитывать на помощь извне и что он остается один на один со своей судьбой.

Людвиг Кельберг держался хорошо.

Вместо того чтобы деморализовать его, этот нечеловеческий режим закалял его железную волю.

Разумеется, в первые часы своего заточения, погрузившись в пустоту, он начал хандрить. Он не мог себе простить, что не уехал сразу после тревоги в парке Филипеску. Дело в том, что он так и не догадался о слежке, начатой сразу после его выхода из автобуса. Он думал, что люди Сигуранты поджидали его на квартире и что он совершил непоправимую ошибку, отправившись туда за своими вещами.

Но и эта самонеприязнь, знакомая всем заключенным, продолжалась недолго. Зная, что человек, лишенный свободы, оставшийся наедине со своими мыслями, становится врагом самому себе и своим собственным палачом, Кельберг преодолел эту слабость.

Тюремщики обращались с ним вполне терпимо. Хотя с ним не разговаривали и не отвечали на его вопросы, его не били и сносно кормили. Кроме того, каждое утро к нему приходил тюремный цирюльник и молча брил его в присутствии одного гражданского охранника и одного военного. Правда, согласно обычаю, его личную одежду заменили на серую полотняную пижаму с регистрационным номером на груди и забрали все, что он имел при себе в момент ареста.

Что же касается камеры, то она была чистой. К сожалению, через маленькое зарешеченное окошко проходило слишком мало воздуха и света.

Ни разу Кельберг не заметил ни одного заключенного, и до него не доносилось шума ничьих шагов или звука голосов в коридоре, не считая ходьбы охранников взад-вперед.

В его заточении была одна особенность: его не выводили на предусмотренную в регламенте десятиминутную прогулку во дворе тюрьмы, прогулку, на которую имеют право заключенные во всем мире, даже политические.

В этот вечер, когда мрачная тюрьма уже в течение нескольких часов была окутана могильной тишиной, в камеру Кельберга вошли четверо вооруженных милиционеров, в сапогах и касках, чтобы отвести его в приемную, расположенную посередине главного коридора подразделения. В плохо освещенной, с голыми стенами и без мебели комнате Кельберга ждали четверо людей в гражданской одежде и с каменными лицами.

Только один из них представился:

– Полковник Назести из армейской службы безопасности.

Он был невысокий, сухой, с грубым лицом, темными глазами и белыми прядями в волосах. Ему было за пятьдесят.

– Наш разговор будет коротким, Людвиг Кельберг, – заявил он монотонным голосом. – Вы арестованы с поличным и обвиняетесь в шпионаже. Ваше дело будет рассмотрено военным трибуналом сразу после окончания следствия. Вы имеете право на адвоката, но процесс будет закрытым. Надеюсь, вы полностью признаете свою вину?

– Нет, – твердо ответил Кельберг, – я не принимаю этого обвинения.

– Вы не принимаете этого обвинения?

– Я не шпион.

Румынский офицер недоверчиво приподнял брови.

– Вы хотите сказать, что отрицаете очевидное? – насмешливо спросил он. – Мы нашли у вас документы, переданные вам Яношем Мареско, а в кармане Мареско мы обнаружили деньги, полученные от вас как вознаграждение за предательство… Бессмысленно отрицать факты, неопровержимо доказывающие вашу вину. Поверьте мне, любой военный трибунал признает вас виновным и вынесет нам смертный приговор, Людвиг Кельберг!