Текст книги "Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны"

Автор книги: Поль Фор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Главари банд

Не надо думать, будто все эти персонажи – порождение невежества и кошмарных снов. В их возвышении было нечто весьма сходное с тем, как выдвинулись многие разбойничьи атаманы на средневековом Западе. Не знай мы, что Бертран Дюгесклен или, к примеру, Глэй-Эквин, по дивной формулировке Р. Верселя, были «генералиссимусами всех бандитов Франции и Наварры», мы, пожалуй, сочли бы их плодом воображения поэтов и романистов XIV века Народы Европы задолго до Робин Гуда породили и восславили бродячих рыцарей, мстителей, поборников справедливости или просто честолюбцев.

Вокруг микенского героя, предводителя, словно нарочно созданного для приключенческих рассказов, сплачивалась небольшая компания искателей фортуны, а иногда он и сам подбирал себе спутников. В пограничных районах, где все они сначала прятались от правосудия, эти люди совершали различные преступления. Они грабили и требовали выкупа за пленников, словом, вели войну по своему усмотрению. Никакой стратегии у разбойников не было, а тактика ограничивалась засадами, ловушками, налетом и поспешным отступлением. В случае победы слава банды росла. Если же все заканчивалось провалом, главаря и его подручных называли так, как они того заслуживали, – грабителями. Успех привлекал к атаману новых сторонников со всей Греции и даже из Малой Азии. Любая крупная банда, желавшая обеспечить себе независимость, в конце XIII века должна была организоваться по образцу регулярной армии – не только ввести строгую иерархию и дисциплину, но, главное, обзавестись интендантством, транспортом, группой прорицателей и целителей, певцов и торговцев. Среди семерых вождей, объединившихся против Фив, были потомственный прорицатель Амфиарай и «мастер огня» Канапей.

Но процветание разбойничьей шайки порождало и возникновение соперничающих банд. Начинались стычки. На всем долгом пути из Трезены в Элевсин юному Тесею не раз пришлось меряться силой с разбойниками. Одни терзали странников – разрывали их на части или сбрасывали со скалы, другие ограничивались грабежом. Садизм некоторых атаманов сродни садизму эпических поэтов.

Партизаны

Регулярные войска (назовем их полицией) были почти бессильны против партизан, живущих в лесах. Даже наиболее мощные и хорошо организованные государства не могли придумать ничего лучше, кроме как попытаться запереть их в горах или взять на службу, то есть сделать наемниками, предоставив наделы обрабатываемой земли и привилегии, а в крайнем случае – отправить за границу. Мессению на протяжении всего XIII века терзали и обирали банды, пока не был сожжен ее последний дворец. Письменное доказательство тому есть на табличках из малых и крупных поселений. Официально около 1220 года таковых насчитывалось 16: 9 – во Внутренней провинции, до склонов горы Эгола, 7 – во Внешней провинции, или Загорье. Правда, список привычных названий, упоминаемых в нескольких документах, невелик. В других документах значатся названия малоизвестные и неизвестные вовсе. Изменения главным образом затрагивали Внешнюю провинцию, долину Памиса и склоны Тайгета. Сведения, касающиеся сбора налога на золото ( PY, Jo438), довольно запутанные: Лавратия и Замевия, земли, переданные во временное пользование, уступают Итереве или Атеревии (владения Атрея?) и Тинвазии. Вдобавок создается впечатление, что гарнизонами командовали по нескольку кураторов одновременно.

Когда эпопея сообщает нам, что «Его Могущество» Геракл (типичный главарь банды) жестоко теснил элейцев, а его присные или потомки, Гераклиды, в конце концов изгнали ахейцев со своих земель, это не просто легенда. Наиболее вероятное объяснение конфликта – своего рода гражданская война, вспыхнувшая на закате микенской цивилизации. Таблички из Пилоса показывают, насколько беззащитными чувствовали себя мелкие государства Пелопоннеса при подобных соседях. В борьбе регулярных войск и партизан последнее слово оставалось за вторыми. Если использовать спортивные термины, то можно сказать, что любители одолели профессионалов.

Геракл со товарищи обосновывается то в Фивах, то в Элиде, то в Пилосе, поступает на службу к разным монархам, «женится» на Деянире, дочери царя Калидона, грабит окрестности Дельф, становится наемником в Азии (отсюда – все легенды, связанные с первой Троянской войной, битвой с амазонками и рабством у Омфалы). Закончил герой самым жалким образом – погиб в мелкой стычке с другими разбойниками на границах Дориды, к западу от Фермопил. Враги – партизаны или ратники царей Фракии и Эхалии, окружили массив Эты, где укрывался Геракл, и подожгли заросли. Потом замечательный погребальный костер на горе Эта восславят как апофеоз героя. После смерти Геракла остались разрозненные отряды, рассчитывавшие на минутную оплошность, слабость и отсутствие микенских царьков, чтобы вторгнуться на их земли, спалить деревни, угнать скот, а если повезет – занять их крепости.

О пользе героев

Приблизительно то же можно сказать и о великих завоевателях – Персее, Беллерофонте, Ясоне и Тесее, коих легенда посылает служить в далекие земли, обычно – в Азию. И впрямь, почему бы не сдать внаем мечи, луки и прочее оружие? Не зря ведь хеттский царь пенял владыке «ахиявов» на главарей банд, явившихся в его страну искать убежища. История явно подтверждает сведения эпоса. При таком положении дел понятно, что наемничество немногочисленных ахейских «героев», сражавшихся на стороне тех или иных царьков Мизии, Лидии, Карии или Ликии, приносило Греции куда больше выгод, чем неудобств. Они везли домой то, в чем государство более всего нуждалось: золото, драгоценности, специи, благовония, предметы роскоши, а заодно прихватывали с собой умелых ремесленников, жрецов, музыкантов, писцов. Те, кто в юности были всего-навсего разбойниками и бандитами, сколотив состояние, превращались в образец для подражания и добрых гениев Отечества. Поэты у лагерных костров славили победы и подвиги великих героев прошлого.

Я долго общался с пастухами Балкан и Крита, а потому с полным основанием могу заявить, что эпическая поэзия родилась не в салоне или уединенных покоях микенского дворца, но в горах, у источников, где утоляли жажду герои древности и их молодцы. Еще в 1958 году я слышал, как в горах Арголиды простой народ чествует Геракла. Это был уже не грабитель и полузверь, то есть лицо историческое, а, как во времена великих трагических поэтов – храбрец, поборник справедливости, на которого угнетенный народ возлагает все надежды. В общем, герой-цивилизатор, полубог, сражавшийся с самим Аресом, богом войны.

В этом и заключался парадокс разлагающей активности, каковой явилась война для микенского мира в период его расцвета: давая волю самому яростному индивидуализму, вплоть до разрушения структур цивилизации, она больше сделала для развития отношений между людьми, и в конечном счете – гуманизма, чем все политические, экономические и общественные установления того времени. Родившись из охоты и игры, война превратилась в особого рода культуру и спорт. Мы обязаны этому миру бойцов, солдат и воинов, регулярных ратников и партизан победами духовного порядка, надгробными панегириками, легшими в основу грандиозных спортивных состязаний. Плодородны могилы великих мертвецов! В Фивах вокруг гробницы Эдипа, авантюриста, ставшего царем и погибшего от удара копья («Илиада», XXIII, 678–680), собирались плакальщицы и жрецы, совершавшие жертвоприношения, и старая царица, которая могла бы быть его матерью, и сыновья, готовые вцепиться друг другу в глотку. Вот умолкают последние взывания, последние крики и вопли скорби, и тогда кто-то, певец и прорицатель (почему даже не слепец Тиресий?), заводит песнь, величая победы усопшего героя. Каждый год воины будут приходить на его могилу, дабы заклать жертвы или сделать возлияния, и уже другие певцы подхватят и расцветят первоначально горестную песнь. Они сделают из Эдипа великого отшельника гор Фокиды и Беотии, страдальца, мудреца, мученика за правое дело, полубога. Эти бесконечно повторяемые жалобные песни породят часть фиванского эпического цикла – «Эдиподию» и станут источником бесчисленных трагических сюжетов. Аналогичным образом Геродот («История», V, 67) показывает нам, каким поклонением древние обитатели Сикиона окружали героя Адраста, предводителя экспедиции Семерых против Фив: «Среди иных воздаваемых ему почестей, трагические хоры пели о его несчастной судьбе. Дионису почестей не воздавали. Все они предназначались Адрасту». К трагическим хорам гений греков присовокупит диалог – и родится трагедия.

Официально греки исчисляли свою историю с первого года первой Олимпиады, то есть – с 776 года до н. э. Но все они знали, что по меньшей мере за 500 лет до этой даты на Пелопоннесе устраивались состязания на колесницах и единоборства либо Пелопсом, сыном Тантала, либо Гераклом. Эти соревнования считались не менее престижными, чем погребальные игры, посвященные памяти Эномая, царя Элиды, убитого Пелопсом. Археология подтверждает не только существование святилища и поселения в Олимпии в середине бронзового века, но и обычай устраивать конные соревнования в честь того или иного знаменитого усопшего, распространенный задолго до 1 ООО года до н. э. Автор уже цитированной XXIII Песни «Илиады» рассказывает, что похороны Эдипа сопровождались играми и, в частности, состязаниями кулачных бойцов. То был наилучший способ разделить имущество покойного, избежав братоубийственных стычек и несправедливостей жеребьевки, более того, лучший вариант «божьего суда», ибо он заставлял наследников соревноваться друг с другом: «И пусть достойнейший из вас победит!» Похоронные игры – это сражение, которое заканчивается во благо и благом оборачивается. Благодаря им война завершалась лучше, чем начиналась. Здесь сражались не для того, чтобы убить, а чтобы получить удовольствие, расслабиться и забыть о возможности собственной гибели. Наконец, соревнования противников, демонстрация силы, ловкости, хитрости и энергии – это также почести, воздаваемые ушедшему. Именно они могли укрепить его дух в потустороннем мире, где вечно трепещут бесплотные и печальные тени.

Нам уже чужда такая цель спортивных состязаний, но признаем хотя бы, что некогда спорт обладал иным благородством, иным величием, нежели у нас, и что, если микенцы слишком часто убивали друг друга, греки сумели извлечь из их опыта нечто мудрое. Геракл, ставший покровителем гимнастических залов и стадионов, составляет в истории пару Орфею, прародителю и идеалу всех эпических поэтов.

ЛЮДИ ЗЕМЛИ

Духовенство существует, чтобы молиться, аристократия – для сражений, а земледельцы – чтобы кормить их всех. Так думали в Средние века и так частенько продолжают представлять себе микенское общество. Удивительная наивность! Если считать земледельцем того, кто живет на земле города и возделывает ее, то в этом так называемом третьем сословии окажется больше делений и градаций, чем мы видели в двух других. И потом, не следует забывать о ремесленниках, живущих то в городе, то в деревне. А кое-кто из ремесленников и садовников вообще пределов города никогда не покидал. Кроме того, были еще моряки. И возможность сменить профессию. Осенью пастух становился поденщиком, а поденщик, коли надо, брался за копье или весло и превращался в солдата, морехода или торговца. Греки не отличались большой оседлостью, особенно на островах, бесплодная или разоряемая наводнениями земля то и дело изгоняла своих детей. Достаточно просто взглянуть, как жители горных и равнинных земель строят дома, по меньшей мере пяти разных типов, и мы сразу уловим в них застарелый средиземноморский индивидуализм.

Дома из кирпича-сырца

Каждый человек тех времен, независимо от того, был он богат или беден, подобно Одиссею, был сам себе зодчий. На равнине, точнее, в предгорьях, на невысоких склонах, решив обустроиться или расширить отцовский дом, он деревянной мотыгой выворачивал громадные пласты желтой, красной или коричневой глинистой почвы. На некоторое время оставлял их сохнуть, потом дробил, размельчал, очищал от камешков и корней, а когда вся масса становилась чистой, добавлял немного рубленой соломы или водорослей.

Намоченную водой, размятую ногами, а потом растертую на круглом току массу закладывали в емкости от 25 до 50 сантиметров длиной и от 18 до 35 шириной между двумя планками, высотой по 8–10 сантиметров. Из этих форм получались длинные плоские кирпичи. На много дней их оставляли сушиться на знойном летнем солнце. Хозяин, став на время каменщиком, распределял их по каменному фундаменту, не пользуясь ни отвесами, ни другими приспособлениями, кроме собственного глазомера, и доводил кладку до 2–2,2 метров в высоту. Таким образом он выстраивал четыре стены периметром около 20 метров, не забыв оставить проем для будущей двери и небольшое отверстие для окна. Если между кирпичами оставались щели, хозяин замазывал их глиной. На зубцы последнего слоя кирпичей, на небольшие выступы, укладывали балки. Оставалось покрыть поперечные бревна плетенкой из веток и двумя слоями непромокаемой глины, и плоская крыша была готова.

В северных районах, более подверженных дождям и снегопадам, строитель покрывал двускатную крышу соломой или тростником. Но и на севере и на юге, в крыше вдоль стены делали четырехугольное отверстие для дымохода, а сверху увенчивали его высокой трубой без заслонки. Обычно, хотя и далеко не всегда, тяжелую крышу поддерживали один-два столба на каменном цоколе. Такой дом мог простоять, по крайней мере, на протяжении жизни одного поколения, если не случалось пожара или наводнения; порой он стоял и более ста лет. Случалось, вор бесшумно прорезал отверстие в глиняной стене. Поэтому в некоторых районах стены укрепляли деревянным каркасом. Этот прием называется техникой армированного кирпича. Дверные косяки, притолока, сама дверь и щеколда, а также оконные рамы делались из распиленного и очищенного от коры дерева. И пусть никто и не думает утверждать, будто мне это приснилось! Такой тип конструкции, чьи следы археологи находят в Фессалии, Арголиде и на островах еще с эпохи неолита, процветает и сегодня.

Глинобитные дома

Порой строитель делал стены дома из глины, то есть заполнял влажной, размятой и хорошо промешанной массой два ряда деревянных планок, которые снимал по мере ее высыхания. Для того чтобы сделать конструкцию надежнее и прочнее, он добавлял в массу осколки глиняной посуды, другой утвари того же материала и даже глиняные фигурки. Нередко мастер налеплял глину на дранку или плетенку из тростника и ветвей, получая своего рода древний армированный «бетон». В нужных местах в стену вставляли ложные деревянные «окна», покрытые штукатуркой, раскрашенные в более или менее яркий цвет.

Такого рода хижины или бутовые лачуги бывали самых разнообразных форм: прямоугольные, круглые, овальные, но вся деревня строила одинаковые дома. Крыша следовала за контуром стен – она могла быть конической или в форме луковицы. У некоторых – два ската и щипец с аркой.

В холодных и снежных северных краях тростник и солому поддерживал деревянный свод. Эти архитектурные формы повлияли на создание сводчатых гробниц, как круглых, так и четырехугольных. По этому же образцу делались домики или глиняные хижины уменьшенных размеров, которые иногда клали в могилу вместе с покойником.

Бутовые дома

Намного остроумнее и крепче постройки, где сочетаются камень, дерево и строительный раствор. Земляная стена, даже с прямой, поперечной или плетеной основой, какой бы широкой крышей ее ни покрывали и сколько бы ни обмазывали штукатуркой, все-таки подвержена воздействию ненастья. Дождь размывает и растворяет ее. Солнце покрывает трещинами. Ветер выветривает. Тяжесть крыши сплющивает хижину и медленно загоняет ее в землю. Вода подтачивает основание. Поэтому-то в XIII веке дон. э. распространение получила конструкция с фундаментом из естественных грубых камней, иногда их слегка обтесывали, и стенами из каменных блоков, скрепленных раствором из глинистой земли.

Археологи обычно не находят ничего, кроме прямоугольников фундамента, почти не поддающихся разрушению; это все, что осталось от домов с пристройками и множеством комнат, некогда объединенных в большие жилые блоки, отделенные друг от друга мощеными улочками.

Ученые с трудом представляют себе, какие требовались усилия, чтобы в удалении от поселения найти, выбрать, а нередко и обтесать эти камни или плиты, и, взгромоздив на спину ослика или мула, доставить на место, причем некоторые из них, например, краеугольные, весили больше центнера. Такой труд предполагает участие всей семьи, друзей, соседей, четкой организации и бесконечных обсуждений. Долгими часами спорили о расположении, месте, материале и стоимости. Вызывали жреца, чтобы его молитвы и заклинания, возлияния и жертвы помогли строителям и принесли благоденствие будущему дому. Вторично служителя культа призывали после того, как в доме устанавливался очаг, ибо и ныне считается, что «когда дом готов, в него входит смерть».

В стране землетрясений и проливных дождей плоские крыши трескались и набухали от воды, обмазка облезала и отваливалась клочьями. Через несколько лет хозяин дома промазывал крышу новым слоем глины, заново белил стены, а щели заделывал битым камнем. Возводимый слой за слоем кладки и раствора, разрастающийся благодаря пристройкам и аппендиксам, постоянно обновляемый, микенский дом воспринимался, как некое живое существо. Наиболее древние обозначающие его слова woikosи domos– одушевленные существительные мужского рода.

Упомянутые в микенских архивах строители стен, tokodomo, должны были одновременно владеть ремеслом tekotone, то есть такелажника и плотника. Так, если верить табличке Vn46, для строительства квадратного одноэтажного домика в окрестностях Пилоса требовалось поставить следующие материалы: «Заказ передан Филаю из поселения (?…): 6 или 8 стоек из граба; 4 продольные балки из граба; 12 брусьев из граба; 81 дощечка; 40 стыковых планок; 23 вспомогательные планки для каркаса; 140 крепежных частей; 6 дверных косяков; 2 балки для крыши; 10 стропил; 16 поперечин из садового дерева (?); 100 планок из того же материала; 1 опорный столб из дуба; 2 продольные балки и 1 колонна». Тут еще не указаны аксессуары: 128 элементов из других видов дерева, список которых занимает еще одну табличку – Vn879. Химический анализ, как и тексты, доказывает, что для плотницких работ микенцы использовали дуб, орех, оливу, все виды хвойных деревьев средиземноморского мира, кедр, тую и кипарис. Дерево, в частности, ввозили из Малой Азии и с Крита. На внутреннюю отделку, кроме того, шли местные породы дерева: крушина, тутовое дерево, смоковница, букс, кизил. Строительные леса, доски, брусья и подмостки делали также из липы, бука и вяза. Для свай строители выбирали дерево, не подверженное гниению, – например, дуб или можжевельник, а для надежности вдобавок пропитывали его смолой.

Меблировка

Столь широкое использование дерева предполагает и наличие мебели. Представление о ней дают немногочисленные обломки, найденные в гробницах, кое-какие изображения, древнейшие слова эллинского языка и, наконец, упоминания в эпосе. Из дерева делали низкий столик с тремя или четырьмя ножками, часто – складной и со съемной столешницей, которую можно было вешать на стену. Ели ахейцы сидя, но креслом со спинкой и подлокотниками, tronos, располагали только цари, их приближенные или гости. Простые же смертные довольствовались деревянными скамьями вдоль стен, колодой или вообще садились на пол. Скамья, покрытая ковром, шкурой или мехом, обычно служила и постелью. Спали под льняной простыней, а в холодное время года – под одеялами ярких расцветок. Кое-где, в частности, на островах, пользовались кроватями без матраса, вместо него на раму натягивалась шкура животного или плетенка из ремней. Колыбелью служила обычная расширяющаяся кверху корзина из ивовых прутьев или дрока. Доска, подвешенная между двумя балками или прикрепленная к двум вертикальным стоякам, заменяла микенцам этажерку. Белье хранили в одном-двух деревянных ларях.

Основную часть провизии держали в огромных сосудах из обожженной глины, тщательно закупоренных и поставленных в угол комнаты или в подвал. Вся посуда, кроме ножа с бронзовым лезвием, изготавливалась из глины. Ели руками. Самые богатые или утонченные господа иногда приказывали нагреть воду в медном котле, и женщины мыли своих повелителей в огромных глиняных ваннах, asamnos, а перед тем как одеть, умащивали душистыми маслами.