Текст книги "Невидимый враг"

Автор книги: Поль д'Ивуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Лаваред! – повторил Оллсман вспомнив, что уже слышал сегодня это имя. – При чем тут Лаваред?

Капитан хотел отвечать, но его сосед слева дернул его за руку. Наступило молчание. Наконец обвинитель заговорил снова:

– Я привел этого Лавареда в пример, как мог бы привести и сотни других. Но пора заканчивать. За ваши преступления вас следовало бы убить, но я хочу, чтобы истина стала известной всему миру. Не мести, а исправления зла, которое вы причинили, хочу я добиться, потому что в вашей могиле будет похоронена и истина. Вы в вашем положении неуязвимы. Всякое обвинение разобьется о пьедестал власти, на котором вы стоите. Вас нужно сбросить на землю, и я вас сброшу. Ничто не может так легко лишить вас власти, как смешное положение. Насмешка убивает. И я, корсар Триплекс, приговариваю вас к насмешке. Завтра же вы станете посмешищем всего города. Пройдет еще несколько дней, и вы станете посмешищем уже всей Британской империи. Не думайте даже бороться. То, что я с вами сделаю, докажет всем, что я мог истребить вас, но довольствовался только тем, что посмеялся над вами. Все воздадут должное моему великодушию. Вы будете обязаны мне жизнью до тех пор, пока я не передам вас в руки правосудия.

Ни одного звука не вырвалось из горла Оллсмайна, его свело судорогой. Он боялся. Да, боялся, потому что последние слова капитана вонзились в мозг шефа полиции, как стальные когти. Его враг знал, чем с ним можно бороться. Стать всеобщим посмешищем, потерять свою власть для Оллсмайна было страшнее смерти. И, кроме того, как мог знать этот человек те подробности, которые, как считал сэр Тоби, известны только ему одному? А в бичующем обвинении корсара все было истиной, все до последнего слова. В этом смятении мыслей только один проблеск маячил перед Оллсмайном: его не убьют. Значит – он сможет начать отчаянную борьбу. И потом эти волосы, похожие на волосы Силли… разве они не указывали ему на след? Разве не давали ему возможности добраться до того, кто ему угрожал?

Но его размышления были прерваны. По знаку капитана, матросы опять схватили сэра Тоби, тканью обернули ему голову, связали руки и подняли на воздух. Он не сопротивлялся – это было бы бесполезно. Его вынесли наружу, втолкнули в карету, и колеса снова загремели по мостовой.

Глава 7. Интервью с повешенным

Спустя час карета остановилась. Директора полиции выволокли из нее без всякой церемонии. Он слышал какие-то тихие голоса, чувствовал, что его обвязывают веревками, продевают их под мышки, потом надевают ему на шею какой-то предмет на цепочке.

Вдруг раздался чей-то громкий голос:

– Тащи, ребята!

С него сорвали капюшон. Но не успел он оглянуться, как почувствовал какой-то мощным толчок, непреодолимая сила подняла его в воздух, и он повис. Послышались быстро удалявшиеся шаги. Какие-то тени мелькнули в темноте. Потом снова все стихло. Слышалось только трепетание листьев.

Сэр Тоби в ужасе огляделся кругом. Он висел на высоте двенадцати футов от земли. Веревки опутывали его грудь, от них шел конец, поднимавшийся над его головой и укрепленный на четырехгранном брусе, который смутно вырисовывался в темном небе и под прямым углом примыкал к другому вертикальному бревну. Чтобы лучше видеть, Оллсмайн повернул голову. От этого движения веревка закрутилась, и начальник полиции медленно повернулся вокруг своей оси. У него вырвался крик ужаса и негодования. Он увидел, что висит на виселице. Итак, начальник тихоокеанской полиции был повешен. Правда, тут не было намерения убить его, он мог дышать совершенно свободно. Не будь у него воспоминаний о тайном судилище, он мог бы думать, что его подвесили с медицинской целью, так как такой способ практикуется при некоторых нервных болезнях. Хотя в положении Оллсмайна не было прямой опасности, тем не менее оно казалось ему ужасным. Вид виселицы на всякого производит тяжелое впечатление. Каково же было человеку, ремесло которого состоит в том, чтобы вешать своих ближних, увидеть самого себя болтающимся на виселице – этом символе английского правосудия.

К физическому ужасу вскоре присоединились и нравственные страдания. С непоколебимой логикой, указывающей на то, что при исключительных обстоятельствах начальник тихоокеанской полиции не терял способности рассуждать, Оллсмайн понял, что не вечно же он будет висеть между небом и землей.

Сам он не имел никакой возможности освободиться. Отсюда единственный вывод – заняться этим должны другие. Но кто же эти другие? Граждане Сиднея? Те самые граждане, которых одно его имя приводило в трепет. И вот они-то увидят его на виселице! Ему вспомнились слова корсара Триплекса: «Насмешка убивает. Я приговариваю вас к насмешке».

Да, никогда еще сэру Тоби не приходилось сталкиваться с таким дьявольски изобретательным врагом! Он ясно понимал, что завтра, как только его несчастье станет известным, весь город будет хохотать до слез, до истерики! Его престижу будет нанесен смертельный удар. У всякого другого на месте сэра Оллсмайна опустились бы руки, но он был не из таких.

Борьба была его стихией, препятствия не пугали, а только раздражали его.

– В конце концов, – пробормотал он, – все еще может быть спасено. Кто умеет мстить, тот не бывает смешон. Я уже держу в руках нити интриги. Силли… положительно, это его волосы. Не прав ли был хозяин отеля в своих подозрениях?.. Да, в записке, адресованной этому Лавареду, – его тоже нужно взять на заметку – в записке было написано, что он встретит меня у статуи Кука. Не в этом ли месте я вишу?

Начинало светать, повешенный огляделся вокруг. Виселица стояла на площадке, от которой отходило несколько темных аллей, но деревья заслоняли вид, поэтому Оллсмайн не мог точно определить, где он находится. Но по мере того как становилось все светлее, между деревьями появлялись просветы и горизонт ширился. Вдруг Оллсмайн вскрикнул. Сквозь ветви виднелось что-то белое…

– Это статуя! – вскричал Оллсмайн. – Ну, значит, ничего еще не потеряно! Если этот Лаваред придет раньше всех, то я сумею заставить его молчать. Только бы в отеле не отговорили его идти на свидание. А если он придет, – только один человек и будет знать об этом случае. В моем положении и это победа. А потом, не говоря ни слова даже Паку, который будет смеяться, я устрою секретный надзор за Силли. Я чувствую, что этим путем доберусь до Триплекса, а мой инстинкт еще никогда меня не подводил.

Начинало всходить солнце. Его лучи позолотили вершины деревьев и разбудили птиц, которые с пугливым щебетанием смотрели на человека, висевшего в воздухе. Оллсмайна охватили новые опасения, когда на башне пробило пять часов.

– Скорей бы появился этот Лаваред, – бормотал он. – Да нет, раньше шести и думать нечего его ждать! Только бы меня никто не увидел до его прибытия. Главное: избежать смешного положения, это не невозможно: парк отпирается в шесть часов. А все-таки…

И он покачал головой, но при этом движении почувствовав боль в руках. Он только теперь обратил внимание, что на его шее, на цепочке болтается, какой-то предмет. При его движении он закачался, и цепочка начала натирать ему шею. Опустив голову, он заметил на своей груди четырехугольную дощечку, на которой он видел буквы, которые не смог прочесть, так как при его движениях веревка закачалась, и он почувствовал головокружение.

Мало-помалу, подобно маятнику, предоставленному самому себе, Оллсмайн снова неподвижно повис в воздухе. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Только приближение шести часов ободряло его. Без десяти минут шесть отворятся ворота парка… ах, только бы он не опоздал, этот Лаваред!

В самом деле, ведь этот незнакомец не мог ничего иметь против Оллсмайна. Может быть, впрочем, он был родственником Робера Лавареда и тоже знал историю Ниари. Это было бы для Оллсмайна неприятным осложнением, потому что корсар говорил правду.

Действительно, несколько месяцев назад Ниари явился к Оллсмайну и рассказал ему весь ход интриги, обратившей Робера Лавареда в Таниса. Из желания угодить своим африканским коллегам, Оллсмайн без дальних разговоров заключил беднягу Ниари в тюрьму, и он до сих пор находился в тайном заключения в форте Брокен-Бей, расположенном в нескольких милях к северу от Сиднея.

Эти мысли смутили было Оллсмайна, но скоро ему удалось отогнать их.

– Ну, все это пустяки! – произнес он вслух. Теперь для меня самое важное, чтобы этот Лаваред освободил меня, а потом я найду средства заставить его держать язык за зубами.

Вдали часы пробили половину шестого.

– Еще полчаса! – проворчал повешенный.

Но в эту минуту справа от него послышались шаги, и Оллсмайн прислушался.

– Кто бы это мог быть? – пробормотал он. – Ворота-то еще заперты.

Не успел он закончить этой фразы, как шаги послышались и слева.

– И еще кто-то!

Шаги приближались, и вскоре на площадку с двух разных сторон вышли два молодых человека. Оба блондины, оба одеты по последней моде, оба в светлых перчатках, оба с моноклями и, что всего характерней, оба с записными книжками и карандашами. Они, видимо, не очень обрадовались встрече. Но тотчас же, подавив невольный жест досады, они обменялись любезными улыбками и пожали друг другу руки.

– И вы здесь, дорогой собрат? – спросил один.

– Как видите.

– Я должен признаться, что в распоряжении редакции «Нью-Сидней Ревью» находится король репортеров.

– Считаю своим долгом отметить, что в распоряжении редакции «Инстантейниос» находится их император.

– Вы слишком любезны.

– Не более, чем вы…

– Вы явились сюда….

– Для интервью.

– И я также.

– Значит, «Нью-Сидней Ревью» получило известие от корсара Триплекса.

– Да, вероятно, и ваша редакция тоже?

– Тогда начнем?

– Начнем. И по окончании – каждый в свою редакцию. Устроим матч, чья статья выйдет раньше.

– Идет.

Оба весело рассмеялись и, одновременно сняв шляпы, обратились с почтительным поклоном к повешенному, который ответил на это страшной гримасой. Оллсмайн не пропустил ни слова из предыдущего разговора. Он ясно понял, что корсар принял меры, чтобы ударить его посильнее и что удар его не пропал даром. Для обеспечения огласки приключений Оллсмайна он сообщил о них в редакцию газет.

Бешеный гнев охватил сэра Тоби, когда он увидел себя на виселице, со связанными руками и ногами, в полней власти репортеров. Никогда еще положение интервьюируемого не было печальнее. Теперь ему уже нельзя было надеяться, что его приключение не получит огласки. Весть о ней разойдется сегодня же утром в тысячах экземпляров, в каждом доме будут хохотать над его злоключениями.

Вдруг он вздрогнул, услышав характерный звук защелкавших фотографических аппаратов. Камера – необходимая принадлежность каждого австралийского репортера. И пока Оллсмайн предавался своим размышлениям, его изображение на виселице было увековечено на чувствительной фотографической пластинке.

Как бы не замечая бешеного взора, который бросил на них Оллсмайн, журналисты одновременно поклонились и проговорили с трогательным единодушием:

– Очень вам благодарны, сэр. Поза была великолепной!

– А, господа! – проворчал сэр Тоби. – Вы сделали бы гораздо лучше, если бы вместо того, чтобы шутить, достали бы лестницу и избавили меня от этого положения.

Репортеры с улыбкой, переглянулись.

– Мы тотчас будем к вашим услугам. Но доступ к вам в высшей степени труден, и потому мы не можем не воспользоваться случаем интервьюировать вас. Мы вас не задержим. Сообщение корсара Триплекса ознакомило нас с самой сущностью дела. Получив это сообщение, мы тотчас же явились сюда. Но ворота были заперты, и мы перелезли через ограду. Нам необходимо сделать три вещи. Первое – снять ваш портрет. Это мы уже сделали. Второе – снять копию с надписи, которая висит у вас на груди. Это займет не более десяти секунд.

И репортеры принялись писать в своих книжках, громко читая вслух написанное. Оллсмайн смог, таким образом, познакомиться с надписью, что, впрочем, особого удовольствия ему не доставило.

На доске было написано:

«Корсар Триплекс мог бы, конечно, наказать Оллсмайна за преступления. Для этого достаточно было бы повесить его за шею, а не за плечи. Если он не сделал этого, то лишь потому, что предоставляет это британскому правосудию, у которого рано или поздно, откроются глаза на этого человека».

– Готово! – разом объявили репортеры. – Теперь мы переходим к третьему делу. Соблаговолите, сэр, сообщить нам впечатления повешенного.

При этом коварном вопросе Оллсмайн не мог удержаться от ругательства.

– Убирайтесь к черту! – вскричал он.

Но представителей газет было не так-то просто смутить такими пустяками.

– Не торопитесь, подумайте, – продолжали они тем же любезным тоном. – Мы подождем. Этот вопрос даже интересен с философской точки зрения. Ваши рассуждения должны быть очень занимательны. Насколько нам известно, вы первый из всех повешенных имели в своем распоряжении столько времени, чтобы разобраться в собственных впечатлениях.

Видя, что Оллсмайн молчит, один из репортеров достал портсигар и предложил сигару своему собрату, выбрал сигару себе, и оба спокойно принялись курить.

Несмотря на свой гнев, Оллсмайн понял, что приходится смириться.

– Господа! – сказал он.

– Что прикажете, сударь?

– Я готов ответить на ваши вопросы. Но, черт возьми, поторопитесь. У меня все тело затекло!

Репортер «Инстантейниос» стал задавать вопросы.

– Когда вы увидели себя на виселице, каковы были ваши мысли?

– Не из приятных.

– Я тоже так думаю. Но каково было ваше главное ощущение? Страх?

– Нет, я понимал, что моей жизни не грозит опасность.

Репортеры одобрительно кивнули головой.

– Это подтверждает надпись корсара Триплекса, видимо, он вполне порядочный человек.

Ничто не могло так раздражить повешенного, как этот одобрительный отзыв о его враге.

– Он – негодяй! – вскричал сэр Тоби, забыв свое напускное хладнокровие.

– Извините, – спокойно возразил репортер, – он объявляет, что не хотел вашей смерти, и вы это подтверждаете. Значит, он – порядочный человек.

– Бандит, способный на всякие гнусности, – прорычал Оллсмайн, будучи вне себя.

– Пожалуйста, повежливее, сэр. Мы не решимся опубликовать подобные отзывы о джентльмене, который с таким уважением относится к печати.

Оллсмайн закусил губу, чтобы не осыпать ругательствами и своих мучителей.

– Ну, мы подходим к концу. Последний вопрос. Напала ли полиция на след этого Триплекса?

Репортер как будто нарочно задавал такие вопросы, которые для Оллсмайна были самыми неприятными. Но, понимая, что смирение – лучшее из способов выйти из неприятного положения, он сдержался и проговорил сдавленным голосом:

– Нет, до сих пор у полиции нет никаких точных сведений.

Записав и эту фразу, репортеры спрятали карандаши и записные книжки.

– Премного вам благодарны, сэр. Теперь мы пойдем к садовнику и пришлем вам лестницу.

– Нет, нет, меня и так уже видело слишком много народу. Я не вынесу, если сюда заявятся еще и сторожа.

– Значит, вы хотите, чтобы мы сами принесли сюда лестницу.

– Если бы вы были так любезны.

– Хорошо, мы согласны, идем, дорогой собрат, освободим сэра Оллсмайна и тогда начнем свой матч.

В восторге от своей удачи молодые люди быстро скрылись в боковой аллее.

Нет никакого сомнения, что повешенный втихомолку осыпал их всеми проклятиями, которые могло только измыслить англосаксонское воображение. Теперь он испытывал уже настоящие мучения. Кровь с трудом обращалась в его онемевших членах, минуты казались ему столетиями. Наконец, послышались шаги.

– Они, – пробормотал он.

Но он ошибся. На площадке появился человек, совершенно незнакомый Оллсмайну. Это был Арман Лаваред, явившийся на свидание, назначенное анонимной запиской.

При виде виселицы парижанин в изумлении остановился. Он пробежал глазами надпись на доске, украшавшей грудь Оллсмайна, и пробормотал вполголоса:

– Сэр Тоби Оллсмайн! Я знал, что англичане эксцентричны, но не думал, что они доходят до таких крайностей!

Это замечание вызвало новую вспышку гнева у повешенного.

– Убирайтесь к черту! – вскричал он, когда Лаваред поклонился и назвал себя. – Вы пришли слишком поздно!

– Извините, сейчас ровно шесть! – ответил француз, доставая часы из кармана.

И как бы в подтверждение его слов на башне раздался бой часов.

– Слышите? – спросил Лаваред.

– Не в этом дело. Став жертвой глупой шутки, я рассчитывал, что вы освободите меня, прежде, чем молва об этом разнесется по городу.

– Нет ничего легче.

– Поздно, говорю я вам! Меня уже видели два репортера. Сейчас они меня снимут, но зато пропечатают об этом в газетах.

– Ну, статью можно и опровергнуть, – улыбнулся Лаваред, – это в обычаях правительства.

– Так-то так! Но есть нечто другое, чего не опровергнешь.

– Что именно?

– Фотографии.

– Не понимаю.

– У репортеров были фотоаппараты и теперь у них есть негативы…

– От которых вы были бы не прочь избавиться?

– Разумеется… Но замолчите. Они идут.

Действительно, репортеры показались на площадке, неся в руках двойную лестницу. Подойдя к Оллсмайну, они тщательно установили ее под виселицей. Лаваред вежливо поклонился.

– Я ваш французский собрат, господа, – сказал он в ответ на удивленные взгляды репортеров.

– Собрат! – радостно вскричали репортеры. – В таком случае, позвольте поручить вам освобождение сэра Оллсмайна. Мы страшно торопимся.

Лаваред отрицательно покачал головой.

– Мне, иностранцу, неудобно вмешиваться между бандитами и правосудием. И потому, к моему глубокому сожалению, я не смогу оказать вам этой услуги.

– Вы совершенно правы, – отвечали англичане. – Ну что же делать. Придется немного опоздать. Поднимемся оба, благо лестница двойная, и когда отцепим сэра Оллсмайна, то будем совсем уже свободны.

Они уже собирались поставить ноги на первую ступеньку, но Лаваред остановил их.

– Вы не боитесь, господа, за судьбу ваших фотоаппаратов? – спросил он, указывая на кожаные футляры, висевшие через плечо у обоих репортеров.

– Да, действительно, как бы не разбить.

Они оглянулись, куда бы положить камеры.

– Позвольте, я подержу их!

– Пожалуйста.

Журналисты быстро взобрались по лестнице и принялись распутывать сэра Оллсмайна.

«Стоит уничтожить негативы, и я – друг Оллсмайна. А с его помощью мне будет легче отыскать Робера. За дело, Арман!»

Легким нажатием пальца он поднял на несколько секунд обтюраторы и снова опустил их. Снимки, не подвергнутые еще закреплению, погибли окончательно. Наконец, журналистам удалось распутать Оллсмайна. Они почти снесли его на землю.

Лаваред, как ни в чем не бывало, вернул им их камеры. Репортеры сердечно пожали ему руку.

– Итак, перемирие окончено, – сказал один.

– Окончено, – подтвердил другой.

– Матч начинается.

– Начинается.

– Десять фунтов стерлингов тому, кто первый выпустит статью.

– Идет.

И соперники быстро удалились, оставив Лавареда наедине с полицейским.

Глава 8. Слежка

Сэру Тоби понадобилось по крайней мере минут десять, чтобы расправить онемевшие члены. По счастью, ум его пришел в нормальное состояние несколько раньше, так что Лаваред мог объяснить ему, как просто удалось уничтожить фотографические снимки. Узнав, в чем дело, Оллсмайн блистательно доказал восстановление своих физических сил, чуть не раздавив руку парижанина, которую пожал так, как это умеют делать только англичане.

Новые друзья тут же отправились по направлению к дому Оллсмайна. Дорогой Арман представил свой рапорт, и Оллсмайн с неслыханным бесстыдством обещал сделать все, что будет угодно Арману, и тут же отрядить целую бригаду полицейских, чтобы искать беглеца. Тем не менее он тут же заявил, что в первый раз слышит о Танисе, о Робере Лавареде и о Ниари.

К концу прогулки оба они остались довольны друг другом. Но у дверей дома Оллсмайна их ждала новая неожиданность: там стоял Джеймс Пак, окруженный полицейскими агентами. Прибытие Оллсмайна было встречено радостными восклицаниями. После взаимного обмена приветствиями Пак рассказал Оллсмайну, что произошло после того, как их схватили в таинственном доме, куда их привел злоумышленник, одетый рабочим. Около полуночи он очутился напротив полицейского поста на Дарлинг-Харбор, будучи привязанным к столбу. На его крик выбежали дежурные полисмены и освободили его. Тотчас же он отправился туда, где должен был произойти арест Триплекса.

Полицию он нашел на прежних местах. Сняв посты, он вошел в дом и к своему глубокому удивлению обнаружил, что дом совершенно пустой. Он осмотрел все закоулки, тщательно исследовал стены, так как смутно помнил, что его несли по какому-то подземелью, но все его поиски были напрасны. Что касается Силли, которого он сейчас встретил, то с ним обошлись несколько иначе, мальчик утверждал, что его заперли в какой-то комнате люди с зелеными лицами, а утром он проснулся на кипе рогож около доков. Воспоминания ночи так перепутались в больном мозгу мальчика, что он не знал, не видел ли он все это во сне.

Оллсмайн выслушал этот рассказ совершенно спокойно, ничем не обнаруживая своих подозрений.

– Все это весьма запутанно, – сказал он, – но теперь нужно прежде всего отдохнуть. Вы, мистер Пак, идите пока в бюро, а я вздремну пару часиков и потом приду сменить вас.

Пожав руку Лавареду, Оллсмайн вошел в отель вместе со своим секретарем.

Проводив Пака до дверей бюро, он простился с ним, а сам, вместо того, чтобы лечь спать, быстро направился в полицейское управление и приказал вызвать в него одного из агентов, по имени Доув. Когда агент явился, Оллсмайн что-то долго говорил ему тихим голосом, настолько тихим, что тот едва мог расслышать.

Потом он вернулся домой, заперся в уборной, принял душ, растер все тело ароматической водой, и свежий, как будто и не висел всю ночь на виселице, явился в бюро сменить Джеймса Пака, который уже отдал по телефону распоряжение поднять на ноги всю сиднейскую полицию и отправиться на поиски корсара Триплекса.

* * *

Когда Арман остался один, его взгляд упал на Силли, который с равнодушным видом смотрел на агентов, расходившихся по разным направлениям. Кроткое выражение лица мальчика невольно внушало ему симпатию, да к тому же он сейчас был в таком настроении, что ему непременно хотелось хоть кого-нибудь осчастливить. Он не сомневался в успехе своего предприятия. Едва приехав в Сидней, он успел оказать услугу важному чиновнику, содействие которого ему было необходимо, и потому надеялся, что ему вскоре удастся разыскать Робера. Он с улыбкой обратился к мальчику и дружески хлопнул его по плечу.

– Ну, Силли, – сказал он, – помнишь ли ты, как провожал путешественников в «Сентенниал-Парк-Отель»?

– Силли часто провожает путешественников, – уклончиво ответил мальчик.

– Я знаю, но припомни, это же было вчера.

Силли немного подумал.

– А, вчера, помню, Я провожал двух молодых дам и джентльмена, который дал мне шиллинг.

– Ну да.

– Так что же?

– Этот джентльмен – я.

– Может быть.

– Я слышал, что сегодня ночью ты хорошо поужинал. Не хочешь ли ты так же и позавтракать?

Лицо мальчика осветила улыбка.

– Хорошо поужинать и потом хорошо позавтракать, – сказал он. – Не слишком ли будет хорошо для одного дня?

– Так ты не хочешь?

– Нет, но право это смешно: один день поешь много, а другое совсем ничего. Вероятно, так и нужно.

– Да, дитя мое, – взволнованно сказал Лаваред. – Верь, что так нужно, иначе это было бы слишком тяжело.

И, взяв Силли за руку, парижанин повел его в гостиницу.

Оретт и Лотия уже встали и ждали Армана, несмотря на столь ранний час. Они радостно выслушали его рассказ о встрече с Оллсмайном и сердечно отнеслись к Силли, Оретт даже выразила желание взять его к себе, дать ему хоть какое-нибудь дело, которое было бы ему не трудно, и, таким образом, избавить его от нищеты. Когда они растолковали это Силли, мальчик покачал головой.

– Вы добры, как та дама, – сказал он, – но это не годится. Силли не может жить в доме. Но он будет вас помнить.

Оретт не решилась настаивать, и Силли, предоставленный сам себе, стал бродить по комнате.

Около десяти часов, напившись чаю с сэндвичами и съев яиц всмятку, Силли объявил, что ему нужно идти в порт, и ушел, пожав руку парижанину и поцеловав руки дамам. Его не удерживали.

– Это дикая птичка, которая не вынесет клетки, – сказала Лотия.

Проводив Силли, они собрались осматривать город, но неожиданный случай изменил их решение. Опустив руку в карман за портсигаром, парижанин нащупал там какую-то бумагу.

– Новое послание от моего таинственного корреспондента! – вскричал он, взглянув на адрес. – И почерк совершенно тот же!

– Совершенно тот же, – подтвердила Лотия. – Читайте скорее! Ведь первое письмо оказало нам такую большую услугу.

Парижанин развернул письмо и прочитал его вслух:

«Джентльмен!

Вы желаете найти своего кузена Робера Лавареда. Я не могу вам сказать, где он находится, но хочу успокоить его невесту. Ему не грозит никакой опасности. Его старания приблизить минуту, когда он будет в состоянии предложить мисс Лотии свое вновь обретенное имя, готовы увенчаться успехом. Вы можете значительно помочь ему. Вам посчастливилось вывести сэра Оллсмайна из смешного положения, и, конечно, он пожелает доказать вам свою благодарность. Попросите его выпустить египтянина Ниари из форта Брокен-Бей, где он заключен. Этим путем вы приобретете весьма полезного свидетеля.

Ваш корсар Триплекс».

Путешественники положительно остолбенели от удивления, кто был этот таинственный корреспондент, который знал все их мысли? Что связывало их с этим корсаром, о котором все крутом говорили и которого никто не видел?

Арман первым несколько оправился от удивления.

– Что бы там ни было, – сказал он, – но этот корсар Триплекс нам друг. Это можно заключить из его поведения относительно нас. Раз уже я последовал его указаниям, и мне тотчас же удалось приобрести выгодное для нашего предприятия расположение сэра Оллсмайна. Последуем же и теперь совету этого незнакомого друга. Что вы об этом думаете?

– Я готова умолять вас об этом! – вскричала Лотия. – Ах, простите… я высказала свое мнение раньше Оретт… Но вы понимаете… какое чувство…

Молодая девушка совсем смутилась, но Оретт поспешила прийти ей на помощь.

– Не извиняйтесь, Лотия, – сказала она. – Вы же знаете, что я в этом вопросе не могла иметь другого мнения. К тому же, – добавила она с улыбкой, – я совершила целое путешествие вокруг света со своим мужем и знаю по опыту, что нужно много постранствовать, для того чтобы выйти замуж за Лавареда! Это семейство перипатетиков.[4]4
  Перипатетики (от греч. «прогуливаться, прохаживаться») – ученики и последователи философской школы Аристотеля. Название школы возникло из-за привычки Аристотеля прогуливаться с учениками во время чтения лекций.


[Закрыть]

– Только без Аристотелевой философии, – вскричал ее муж.

– Ну, это еще неизвестно, как бы то ни было, – докончила она тоном профессора на кафедре, – вы, сударь, именем Аристотеля и нашим приглашаетесь к исполнению следующего: вы сейчас же отправитесь к Оллсмайну и представите ему записку Триплекса.

Арман не заставил повторять дважды это «приглашение». Не теряя ни минуты, он отправился к Оллсмайну. Швейцар, стоявший в дверях отеля, видел Армана сегодня утром и потому сразу узнал его и беспрепятственно пропустил наверх, дав знать электрическим звонком о его приходе.

Несколько минут спустя слуга ввел Лавареда в бюро, где Оллсмайн находился в то время один. При виде француза он быстро поднялся с места.

– А, господин Лаваред, – проговорил он, дружески пожимая руку Армана, – очень рад вас видеть. Я не надеялся увидеть вас так скоро.

– Я бы не решился помешать вам, – отвечал Арман, – если бы не важная причина.

– Какая?

– Взгляните сами, – отвечал Арман, подавая Оллсмайну письмо корсара.

Тот медленно стал читать письмо, видимо, собираясь с мыслями. Противник наносил ему прямой удар, отразить который было нелегко.

– Я, право, смущен, – сказал он наконец самым откровенным тоном. – Ваш корреспондент знает мои дела лучше меня самого, если только в настоящем случае он не ошибается. Но так как я хотел быть вам очень полезным, то не изволите ли завтра поехать со мной верхом в Брокен-Бей? Это всего каких-то двадцать километров. Мы увидим всех арестантов, и, если среди них действительно окажется Ниари, то я готов предоставить его в полное ваше распоряжение.

Тон и выражение лица Оллсмайна не вызвали у Армана ни малейшего подозрения в их искренности. Он горячо поблагодарил и, не желая мешать занятиям шефа полиции, простился с ним, пообещав явиться завтра в восемь часов, как ему было предложено.

– Кстати, вы никого не подозреваете в доставке этого письма? – спросил Оллсмайн.

– Решительно никого. Я нашел его у себя в кармане пальто.

– А оно было на вас сегодня утром?

– Нет, я надел его после ухода Силли.

– Силли? – повторил Оллсмайн, немного нахмурившись.

– О, мальчик тут невиновен. Он ведь не знал, что я возьму его с собой в гостиницу, я сам предложил ему позавтракать.

– Значит, это кто-нибудь из прислуги?

– Всего вероятнее.

– Ну, ладно, завтра мы увидимся.

Лаваред раскланялся и вышел. Едва дверь за ним затворилась, как начальник полиции совершенно изменил свое поведение. Так долго сдерживаемый им гнев вырвался с особой силой. Глаза его метали молнии, руки сжимались в кулаки, он то и дело ударял ими по столу.

– Это Силли… несомненно он! Ну, постой же, я тебя выслежу. Недолго тебе удастся еще меня морочить! А через тебя я доберусь и до твоих сообщников! Что это за люди, которые знают все мое прошлое! Надо выяснить и заставить их замолчать. И я это сделаю! Доув выследит Силли, и сегодня или завтра нить интриги будет у меня в руках. Я распутаю ее во что бы то ни стало!

– А этот французишка! – продолжал он, грозя кулаком по направлению к двери. – Вот дубина! Воображает, что я для его удовольствия пожертвую интересами Англии в Египте! Как же, найдет он завтра Ниари. Да я сегодня же перевезу его из Брокен-Бея!

Нетерпеливым жестом он нажал пуговку звонка, дверь отворилась, и на пороге появился Джеймс Пак.

– Вы? Какими судьбами? Я думал, что вы уже спите!

– Я пошел было спать, – отвечал с поклоном Джеймс, – но потом рассудил, что могу вам сегодня понадобиться. Паровая ванна и массаж вполне заменили мне отдых, и теперь я к вашим услугам.

– И отлично! Вы действительно мне необходимы. Триплекс опять принялся за свое. Он известил Лавареда, что Ниари находится в Брокен-Бей.

– Не может быть!

– Уверяю вас, Лаваред только что перед вами от меня ушел.

– Вы, конечно, отрицали?

– Конечно. Я даже пригласил его завтра съездить вместе со мной в Брокен-Бей и удостовериться собственными глазами, что никакого Ниари там нет.

– То есть как это?.. А, понимаю, вы его переведете в другое место!

– Да, в сиднейскую тюрьму. Вот приказ, – продолжал Оллсмайн, взяв со стола бумагу. – Будьте добры, отнесите его в центральное управление и прикажите сегодня же отправить с курьером в Брокем-Бей, коменданту. Необходимо этой же ночью переправить Ниари в центральную сиднейскую тюрьму.