Текст книги "Харли Квинн. Безумная любовь"

Автор книги: Пол Дини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Пребывание в «Аркхеме» и плохое питание отразились на внешности Пратт. Ее кожа потускнела, а светлые волосы поредели. Одежда на ней висела мешковатая, и Харлин сомневалась, что под ней скрывалось: лишний вес или мышцы, отвыкшие от работы. Согласно истории болезни, ей исполнилось тридцать пять, но выглядела она лет на пятнадцать старше.

Возможно, эффект усиливали ее скрипучий голос, кошмарный выговор кокни и привычка называть всех «душка» и «зайчик». Эта манера надоедала очень быстро. Наверняка, где-то в лондонском Ист-Энде сейчас коллективно морщились все тетушки-кокни в их расшитых перламутровыми пуговицами платьях. Акцент Пратт и ее вечные «крутяк!», «офигеть» и «ничесе» раздражали ничуть не меньше, чем ядовитый смех Безумного Шляпника.

– Блестящая штучка! – пропищала следующая пациентка, сидевшая рядом с Пратт. Маргарет Пай могла бы составить Пратт серьезную конкуренцию в борьбе за звание самого невыносимого-пациента. Ее прозвали Сорокой, и она действительно напоминала эту птицу. Любой блестящий предмет немедленно привлекал ее взгляд, после чего она окуналась в собственную реальность, из которой ее не удавалось вытащить. Она сделала бы все что угодно ради того, чтобы заполучить сияющую добычу, и она была куда сильнее (и опаснее), чем казалась.

Именно доктор Лиланд настояла, чтобы в группу включили Сороку. Переживая за судьбу проекта, Харлин согласилась, но, ознакомившись с ее историей болезни, пожалела, что для начала не расспросила Джоан о причинах такого решения. Несколько докторов поставили Маргарет Пай один и тот же диагноз, осложненный обсессивно-компульсивным расстройством: социально-неадекватная личность. С профессиональной точки зрения Харлин, Пай требовалась структурированная терапевтическая программа с системой четко сформулированных целей и периодическими вознаграждениями. Все это вкупе с медикаментозным лечением обсессивного расстройства принесло бы куда больше пользы, чем групповая терапия.

К сожалению, скудный бюджет «Аркхема» просто не мог себе позволить столь дорогие программы для всех нуждающихся в них пациентов. Будь Маргарет Пай знаменитым и опасным преступником, совет директоров постарался бы получить грант на ее лечение. А если бы у нее нашлись богатые родственники, администрация клиники обратилась бы за средствами к ним.

Сорока же попала в «Аркхем» из другой психиатрической больницы после трагического инцидента, закончившегося гибелью трех человек. В свое время эта история наделала много шума, но вскоре о ней забыли, тем более, что газеты по ошибке назвали ее не Пай, а По, и никто не исправил ошибку. У Сороки не было ни семьи, ни друзей. К ее истории болезни прилагалась записка о том, что свидетельство о рождении пациентки утеряно и вскоре будет получена копия. Бумага казалась очень старой на вид, и никто уже не знал, почему свидетельство так и не прислали и кого стоило об этом спрашивать.

Харлин сочувствовала Сороке. Если Пай и была неадекватной личностью, то только потому, что неадекватный мир предавал ее на каждом шагу. Вполне возможно, доктор Лиланд надеялась, что участие в групповой терапии, в окружении других женщин, послужит стимулятором для ума пациентки и поможет заинтересовать ее хоть чем-то «не блестящим».

Что ж, бывали и более странные прецеденты. Последняя женщина в группе как раз олицетворяла такой случай.

Уже в детстве Мэри Луиза Даль играла в кино и была обожаемым ребенком. Но в отличие от других детей– звезд, ее карьера не закатилась после того, как Даль выросла. Просто потому, что она не выросла и уже никогда не вырастет. Синдром Тернера, редкое заболевание, поражающее только женщин, приговорило Мэри Луизу к пожизненному заключению в теле ребенка.

Казалось, ей лет семь или восемь, возможно, меньше, ведь она вечно таскала с собой куклу. Ее развитие застыло. По крайней мере, ей повезло, что она не страдала от проблем с сердцем и почками – обычных последствий синдрома Тернера. Но самое ужасное заключалось в том, что семья, агент и киностудии скрыли правду о ее состоянии, чтобы не потерять колоссальные доходы. К тому времени, когда она узнала об их сговоре, применять гормональную терапию было уже поздно.

Мэри Луизу ожидало бесконечное детство, но не бесконечная карьера. Невозможно скрывать взрослый ум в детском теле. Зрители видели кого-то, кто пытался притвориться ребенком, и это было похоже на жутковатое представление роботов или компьютерную анимацию, только «в дрожь бросало куда сильнее», как выразился один из зрителей.

«Если бы существовал титул Человек-Которого-Жизнь-Поимела-Сильнее-Всех, Мэри Луиза определенно получила бы его», – подумала Харлин. Будь в этом мире хотя бы какая-то справедливость, ее родителей, агента и всех, кто разрушил ее жизнь, засадили бы в тюрьму. Харлин не знала, удастся ли Мэри Луизе когда-нибудь спастись из тьмы, в которую та погрузилась, но надеялась, что терапия хоть как-то ей поможет. Говорила Мэри Луиза нарочито по-детски, однако Харлин подозревала, что то просто привычка, а не нарушение речи. Пребывание в «Аркхеме» не способствовало расширению словарного запаса. Быть может, после пары групповых занятий она скажет что-то помимо «плотивная бойница» и «я нечаянно».

Похоже, собрать всех этих женщин вместе уже было неким достижением, даже если учесть, что они находились здесь не по своей воле. Харлин смотрела, как Мэри Луиза раскачивается на стуле, к которому ее приковывали цепи, а та уставилась на нее блестящими глазами поверх головы своей куклы.

«Она наблюдает за мной, – с тревогой подметила Харлин. – Точнее, наблюдает, как я наблюдаю за ней. Она меня оценивает».

Внезапно ей вспомнилась фраза одной из медсестер, Эстер Нетаньяху, которая проработала в «Аркхеме» даже дольше, чем доктор Лиланд, но не озлобилась и не стала циничной. К слову, наивной она тоже не была.

– Будь начеку, – сказала она Харлин. – Они столько лет были собой. Гораздо дольше, чем собой была ты. Они куда опытнее и знают об этом.

Мэри Луиза внезапно разрыдалась.

– Я не нарочно! Я не виновата! Я хочу домой. Почему меня не пускают домой?

– Ну вот, опять фонтан включила, – устало фыркнула Памела Айсли. – Терпеть не могу эту девчонку. Хоть бы кто-нибудь ее заткнул. Или все взрослые в комнате прикованы к стульям?

– Не надо так, дорогуша, – заявила Харриет Пратт. – Она же просто маленькая девочка.

– Черта с два! – Памела погладила одну из лиан в своих волосах

Харлин удивленно моргнула: ей показалось или побег действительно обвился вокруг пальца Памелы? Обычные лианы так не делают. (Или делают?)

– Душка, не выражайся при детях и настоящих леди, – Пратт укоризненно покачала пальцем перед носом Айсли.

Все, кроме Памелы, перебирающей свои локоны, выжидающе посмотрели на Харлин. Та улыбнулась широкой профессиональной улыбкой.

– Поскольку это наша первая встреча, я подумала, что нам стоит познакомиться, – Харли надеялась, что голос у нее звучит уверенно. – Каждая из нас может представиться и что-нибудь рассказать о себе.

Памела даже головы не подняла.

– А что, в этой комнате кто-то не знает, кто я? Сомневаюсь. Мне представляться незачем.

Когда Харлин проходила практику, один из врачей сказал ей, что хороший психиатр никогда не позволяет пациенту перехватить инициативу.

– Вы могли бы рассказать что-то интересное о себе, – бодро произнесла она. – Или что-то важное для вас.

Айсли наигранно вздохнула.

– Растения мне нравятся больше, чем люди. А точнее я люблю растения куда больше, чем людей. Если вы ожидали что-то вроде рассказов о долгих прогулках по берегу моря или о любимой еде, или как мне удается пережить день, не перерезав ничье горло, включая собственное, обойдетесь.

– Какая же ты грубиянка, дорогуша, – Харриет снова пригрозила пальцем.

– Что ж, просветите нас, – Харлин ничуть не смутилась. – И как же вам удается пережить день, не перерезав ничье горло, включая собственное?

Плющ продолжала рассматривать свои волосы, однако Харлин поймала движение ее глаз под полуприкрытыми веками. Памела Айсли посмотрела на нее. Это был короткий, быстрый взгляд, и, скорее всего, она сомневалась, что Харлин его заметила. Но Харлин заметила.

– Вы же сами это упомянули, – продолжала Харлин. – Вот мне и любопытно.

Памела продолжала молча рассматривать свои волосы. Пауза затянулась, и Харлин уже собиралась представиться, как вдруг Айсли заговорила:

– Нельзя же все рассказывать в первый день. Чем мы тогда будем заниматься на следующей встрече?

«Попалась», – радостно подумала Харлин и подняла папку повыше, пряча за ней улыбку.

– Это не я! – опять завопила Мэри Луиза.

Ее сердитое лицо покраснело и распухло от слез. Она с яростью уставилась на Харлин. Ей не нравилось, что на нее перестали обращать внимание. Бывшая звезда оставалась все той же примадонной.

– Душка, да нас всех тут подставили по полной, – весело согласилась Харриет Пратт. – Я, вон, вообще никого не трогала, занималась своими делами, всего-то и хотела заполучить тот рубинчик в витрине. Как вдруг нарисовались двое из ларца, цап меня за шкирку и к судье! А гот заявляет, что я чокнутая какая-то и самое место мне в каталажке в «Аркхеме». Вот ведь сволочь!

– Блестящая штучка! Блестящая! – закричала Сорока, уставившись на шею Харлин, и та сообразила, что забыла снять свой кулон, подвеску в виде диска, с одной стороны которого переливался кадуцей, а с другой – слова «Primum Non Nocere», «Главное – не навреди». Кулон ей подарила мама на окончание медицинской школы.

Она торопливо застегнула верхнюю пуговицу блузки, надеясь, что, не видя украшения, Сорока про него забудет. Но та продолжала смотреть на ее шею рентгеновским взглядом. Настоящая сорока, скорее всего, тоже не поддалась бы на подобный обман, так что Харлин пообещала себе снять украшение перед следующей встречей.

– Не похоже, чтобы вы рыдали от отчаяния, – заметила доктор Лиланд, когда Харлин позже зашла в ее офис. – Неужели все прошло хорошо?

– Не сказала бы, что все было чудесно, – Харлин уселась на кожаную кушетку, стоящую рядом со столом. – Трудно, конечно, вести диалог между воплями Сороки и рыданиями Мэри Луизы. Но и полным провалом я бы это не назвала. Памела Айсли со мной заговорила. Обратилась ко мне.

Брови Джоан изумленно взлетели.

– Правда?

– Чистая правда и ничего, кроме правды, – Харлин вздернула правую руку, словно принимая присягу. – Она не соблаговолила поднять на меня глаза, но заговорила со мной.

– Ладно, оставим Плющ в покое. Как вам удалось спасти свое ожерелье?

Харлин усмехнулась.

– Застегнула рубашку наглухо. Думала, что задохнусь до смерти. В следующий раз заранее его сниму. Письменный отчет будет готов завтра. Если коротко, то Мэри Луиза по-прежнему кричит, что это не она, а от рифмованного сленга кокни у меня уже сводит зубы. Едва удержалась, чтобы не рассказать Пратт, как у нас с этим в Бруклине. В фирме «Рвач и Хвач».

Лицо Лиланд сразу помрачнело.

– Никогда не делайте этого, доктор Квинзель. Я серьёзно, – добавила она, заметив улыбку Харлин. – Никогда не изощряйтесь в остроумии и не включайтесь в игру. Это признак слабости, а в «Аркхеме» всякий, кто выглядит слабым, таковым и является. Если вам нужен человек для отвлечения внимания, зовите санитара. Повторяю, я не шучу.

– Хорошо, хорошо, обойдемся без шуток, – Харлин поерзала на софе.

Ее вполне устраивало то, как прошла первая встреча, и вдруг доктор Лиланд принялась выговаривать ей за что-то, чего она даже не сделала.

«Она – мой начальник». Харлин подавила вздох. Начальники всегда напоминают подчиненным, кто главнее. Если им не к чему придраться, они все равно заставляют тебя чувствовать себя виноватым. Где бы взять подходящего козла отпущения, когда он так нужен.

– Я добилась того, что Памела Айсли заговорила со мной, не прибегая ни к каким рискованным или глупым трюкам. Мне кажется, неплохой результат.

Суровое лицо доктора Лиланд смягчилось.

– Только не расслабляйтесь. Это первая встреча, а здешние пациенты любят поэкспериментировать. Им хотелось посмотреть, как вы будете держаться, и, уверяю, они узнали о вас больше, чем вы о них. Когда следующий сеанс терапии?

– Я как раз хотела об этом с вами поговорить, – Харлин выпрямилась. – Он назначен через неделю, но нельзя ли перенести его на послезавтра? С вашего одобрения, разумеется.

Джоан недовольно поморщилась.

– Можно посмотреть все сезоны телесериала за ночь, но с лечением такое не пройдет.

– Это вовсе не запойная терапия, – возразила Харлин, слегка покривив душой. – Нам стоит выработать подходящий ритм. Семь дней между сеансами – слишком долгий перерыв. Придется все начинать сначала, ведь мы будем вспоминать, на чем закончили в прошлый раз.

– Так ли уж это плохо? – Поинтересовалась доктор Лиланд, но Харлин почувствовала, что та колеблется. – В любом случае, я понимаю, что вы имеете в виду. Назначьте терапию через два дня. Это достаточно быстро, а необходимый перерыв между встречами сохранится.

– Отлично, – Харлин едва сдерживала широкую улыбку, а доктор Лиланд задумчиво склонила голову набок.

– Ваша мама никогда не говорила вам, что нужно быть очень осторожной с желаниями?

– Вообще-то, нет, – сухо усмехнулась Харли. – В моей семье все всегда понимали, что на одних желаниях далеко не уедешь.

Джоан осталась непреклонной.

– Тем более она должна была вас предупредить.

10

Оптимизм Харлин по поводу удачно прошедшей сеанса несколько поблек еще до начала второй встречи, едва она увидела кислое лицо Харриет Пратт.

«Похоже, маски сброшены», – подумала Харли, не оставляя, впрочем, надежды, что плохое настроение Пратт связано не с ней. Пока санитары пересаживали пациенток с кресел на колесиках на стулья, она делала вид, что просматривает записи, но сама украдкой наблюдала за происходящим.

Если Харриет не нравилось кресло, на котором пациентов возили по больнице, ее можно было понять. Харлин не поддерживала стандартную практику транспортировки опасных больных по клинике. Пациента привязывали за все части тела, даже голова была притянута к высокой спинке кресла. Как-то на совещании она подвергла сомнению такие традиции, ведь больной даже не мог оглядеться вокруг. Медсестра Фрида Вэнс заявила, что Харлин просто не понимает, что это такое, когда разозленный психопат со всей силы бьет тебя головой.

Тем не менее, Харлин все равно не нравилась эта процедура. Запрещать пациентам ходить самостоятельно, пусть и на короткие дистанции, неоправданно жестоко. Неужели демонстрация силы столь необходима? Если постоянно вести себя так, словно ожидаешь проблем, пациенты будут поступать соответственно. Но если обращаться с ними хотя бы с малой долей уважения, они будут более склонны вести себя цивилизованно.

Разумеется, некоторые из заключенных «Аркхема» слишком опасны, чтобы позволить им свободно передвигаться по больнице. Взять хотя бы Убийцу Крока. Наверняка он помнил их первую и пока последнюю встречу так же ярко, как и Харлин. Она понятия не имела, как его перемещали по больнице – обычного кресла на колесиках хватило бы секунды на две, не больше. Но Крок являлся уникальным экземпляром. Харлин внимательно ознакомилась с карточками всех пациентов, и, если бы ей пришлось расположить их в порядке убывания по степени угрозы, четыре ее подопечные не попали бы даже в первую десятку.

Разумеется, вне больницы все они представляли значительную опасность, особенно Памела Айсли. Но они находились не «вне», а «внутри», и осознавали, что никогда не покинут эти стены (если Сорока вообще представляла, где находится). Но обращаться с Маргарет Пай так, будто она слыла одним из ужаснейших преступников, явно не пошло бы ей на пользу. Так у нее никогда не возникнет причины сказать что-то, кроме «Блестящая штучка!»

– Мы вам еще нужны? – спросил у Харлин один из санитаров.

На груди у него висел бейджик с мальчишеским именем «Кевин», плохо подходящим человеку под два метра ростом, игравшему когда-то на позиции лайнбрекера в профессиональной команде по американскому футболу города Готэм.

– Нет, все в порядке.

Он повернулся было к двери, но потом решительно шагнул к Харлин и прошептал на ухо:

– Опасайтесь Харриет. Она сегодня в редкостно дурном настроении.

Вооруженный охранник выпустил санитаров, закрыл дверь и снова встал перед ней в позе «вольно». Харлин внутренне поморщилась: мы тоже готовы к бою, не только Харриет. И мы стреляем первыми.

Она повернулась к группе женщин. Памела Айсли по-прежнему не обращала на нее внимания. Сегодня ее привязали так, что она едва дотягивалась до самых длинных прядей своих волос. Харлин подумала, не позвать ли санитара, чтобы он немного ослабил ремни.

Харриет смотрела на нее с такой злобой, словно ее глаза пускали лучи смерти. Сорока тихо бормотала «блестящая штучка, блестящая штучка», уставившись на горло Харлин с подозрением и обидой, точно отсутствие кулона являлось персональным оскорблением. Мэри Луиза все так же твердила «это не я», но еще не дошла до стадии припадка и рыданий.

– Отлично, мы снова вместе, – Харлин надеялась, что ее жизнерадостный тон звучит естественно, – и можем поговорить о том, что каждая из нас ожидает от этих встреч. Я дам вам немного времени, чтобы...

– Не нужно мне ваше время, я могу и сейчас вам все выложить, мисс, – заявила Харриет.

Видимо, именно гак выглядит человек, про которого говорят «нарывается», предположила Харлин, а вслух сказала:

– Правильнее называть меня не «мисс», а «доктор». Или даже «док».

– Ладно, док, слушаюсь, – на щеках Харриет проступили красные пятна. – Вы же главная, как и все ваши докторишки. Нам только и остается, что терпеть. Это ваш мир, но мы вынуждены в нем жить. Если это вообще можно назвать жизнью, – она потрясла цепями.

Харлин вдруг подумалось, что кому-нибудь стоило предупредить ее об умении Харриет Пратт читать мысли.

– Отлично, док, – продолжала пациентка. – Раз уж вам так хочется знать, чего я жду от этих встреч, как вы их называете, – Пратт выпрямилась на стуле, насколько позволяли цепи. – Чаю.

Харлин недоуменно моргнула.

– Повторите?

Пратт возвела глаза к небу.

– Черт меня побери, док, Господь ушей тебе не дал? Или ты на самом деле такая тупая? Чаю я хочу! Чао! Чайка! Чайна Таун, чайный пакетик, слыхала? Отвечаю: хочу чаю!

Харлин заглянула в историю болезни Харриет, чтобы убедиться, что сегодня ей не забыли дать нужные лекарства, как вдруг заговорила Памела.

– Она про напиток. Чай. Хоть «Английский завтрак», хоть Эрл Грей. Да хоть «Липтон».

Голос ее звучал так же устало, как и во время первой встречи, но Харлин показалось, что она уловила едва заметную нотку веселья. Важная деталь.

– Это не я! – внезапно разрыдалась Мэри Луиза. – Это ты! Это ты виновата!

– Она права, Харриет, – равнодушно растянула Памела, которая уже и не пробовала дотянуться до волос, а сидела, задумчиво рассматривая ногти. – Ты ведешь себя как идиотка. Я-то сразу сообразила, что ты имеешь в виду, но я здесь уже так давно, что успела бы вырастить стометровую секвойю. Знаю, по идее, это должен быть жаргон кокни...

– Не должен быть, а так и есть, – рявкнула Харриет. – Позырь в сети, сама увидишь!

– ...но док, скорее всего, решила, что тебя хватил удар и ты заговариваешься, – Памела тяжело вздохнула. – Как бы я хотела построить машину времени и перенестись назад в те дни, когда я тоже не представляла, что ты несешь. Тогда было бы легче не обращать на тебя внимания.

Напряжение в комнате нарастало. Харлин услышала, как охранник позади нее открыл дверь и позвал санитаров. Она чуть повернулась на стуле и подняла руку, приказывая им оставаться в коридоре. Те уже приготовились бежать в комнату, чтобы усмирять ее пациенток, чего она не могла им позволить. Она намеревалась показать этим женщинам, что ей не понадобится взвод охраны с ремнями и успокоительным всякий раз, когда кто-то в плохом настроении. Особенно учитывая тот факт, что все пациентки и так были прикручены к стульям.

– Объявляю перерыв, – доктор Квинзель махнула коллегам. – Нам всем действительно не помешает чашка крепкого чая.

Воинственное настроение Харриет мгновенно испарилось. Она радостно ухмыльнулась.

– Вот это правильно, душечка. Мне Эрл Грей, если не трудно.

– Мне травяной, – Памела явно мечтала провалиться сквозь землю.

Харлин повернулась к Сороке и Мэри Луизе.

– Блестящее, – надулась Сорока, глядя на шею Харлин.

– Хочу сипучку! – заявила Мэри Луиза. – Не хочу плотивный тяй, хочу сипучку.

Харлин посмотрела на санитаров.

– Кто-нибудь, запишите, что нужно. Харриет – Эрл Грей, Памеле – травяной. Для Маргарет Пай воду и побольше блестящих кубиков льда, лимонад для Мэри Луизы – без кофеина, можно виноградный или имбирный эль. А мне зеленый чай. И не скупитесь, не просто по одной чашке.

– Тогда нам придется кого-то из них вести в туалет, – проворчал санитар по имени Оскар.

– Вам за это платят, – высокомерно напомнила Харлин. – Хотя лучше бы с вами пришла медсестра или санитарка. И еще принесите печенья.

– Печенья? – изумленно вытаращился Оскар.

– Тарелку печенья, – повторила Харлин. – Какой же чай без печенья?

– Вот теперь все культурненько, душечка, – заявила Харриет, когда санитары вкатили в камеру столик на колесах.

Спорить с ней никто не вызвался, даже Памела Айсли сидела спокойно, пока санитар наливал ей травяного чая в кружку, стоящую на широком подлокотнике. Правда, цепь, которая приковывала ее руку, не позволяла девушке поднести чашку к губам, так что ей приходилось неловко наклонять голову, чтобы сделать глоток. С остальными приключилась та же ситуация.

Харлин не сумела скрыть раздражения.

– Неужели нельзя хотя бы немного ослабить цепи, чтобы они могли двигаться? Могли есть и пить без цирковых трюков?

Оскар колебался, и тогда она повернулась к охраннику. Через мгновение тот заявил:

– Делайте, как сказала доктор Квинзель.

Вид у санитаров был неуверенный, но они подчинились.

– Спасибо. Если нам что-нибудь понадобится, я вас позову.

– Как же все культурненько, – проворковала Харриет Пратт, когда санитары вышли. – Я ведь права, душенька?

Похоже, она обращалась к Памеле Айсли, одна из лиан которой свалилась в ее чашку. Харлин собиралась сказать, чтобы она так не делала, но передумала. В конце концов, это ее чашка, и не похоже, чтобы ей это как-то повредило.

Харлин молча пила зеленый чай, предоставив заключенным возможность насладиться моментом. На самом деле ей и самой требовался перерыв, чтобы справиться с чувством вины и ощущением, что без устроенного Харриет представления, ей не хватило бы сообразительности осознать, как должно себя вести. Она гак часто говорила о необходимости проявлять уважение к пациентам, но даже не подумала подать чай или кофе в середине дня. А ведь за стенами больницы такой порядок вещей считался совершенно нормальным. Так делали во всем мире. Во всем цивилизованном, мире.

Она тут же решила, что с этого дня во время встреч всегда будут подавать напитки и печенье. Харлин намеревалась превратить эти собрания в оазис спокойствия и удовлетворения, насколько эго возможно с пациентами, прикованными к стульям.

– Я уже собиралась вмешаться и прекратить вашу затею, – доктор Лиланд заглянула в офис Харлин. – Однако мне понравилось, как вы справились с ситуацией, причем не только с больными, но и с персоналом. Думаю, вам стоит продолжать терапию. Посмотреть, как пойдет дальше. И обязательно с напитками и печеньем.

– Вам санитары рассказали? – удивилась Харлин.

Джоан покачала головой.

– Нет, служба безопасности показала мне записи с камер. Вы же знаете, большая часть комнат в «Аркхеме» находится под видеонаблюдением.

Харлин настороженно оглянулась. Несколько раз она переодевала в офисе колготки, а один раз ей пришлось приколоть степлером оторвавшуюся бретельку лифчика. Неужели все это время служба безопасности наблюдала за бесплатным шоу? Она хотела задать вопрос, но доктор Лиланд продолжила бубнить:

– ...не теряйте бдительности. Пациенты могут расслабиться, но не позволяйте им излишней фамильярности. Дайте понять, что нельзя переступать установленные вами границы.

Харлин чуть было не спросила, чьи границы уважает служба безопасности, но тут доктор Лиланд получила сообщение и заторопилась к себе. Харли решила в будущем на всякий случай переодевать колготки и ремонтировать лифчик в женском туалете, хотя гарантии, что наблюдение не ведется и там, у нее не было. Если же камеры располагалась и в туалетах, за этим наверняка стояла какая-нибудь жуткая история. «Аркхем» был очень необычным местом работы.

Возможно, именно поэтому Джоан так настаивала на традициях и строгом следовании протоколам. Ее больше беспокоило, чтобы Харлин придерживалась определенных правил, чем то, что женщины вынуждены присутствовать на сеансах терапии в цепях. В настоящих цепях. Или лязганье оков напоминает о надлежащих границах?

Она не понимала, почему нельзя снять с них цепи, даже если пациенткам предстоит навсегда остаться в «Аркхеме». Харлин мечтала изменить ситуацию, сделать так, чтобы им позволили самостоятельно передвигаться и сидеть на обычных стульях, а не прикованными, точно дикие звери. Насколько улучшилась бы их жизнь! Возможно, они перестали бы сопротивляться лечению.

Пожизненное заключение отнюдь не означало, что эти люди не нуждались в уважении.

Перед третьей встречей Харлин знатно нервничала. В ординаторской доктор Персиваль неудачно пошутил насчет «третьего свидания». Даниэль Дюваль, старшая сестра с пятого этажа, не моргнув глазом, спросила его, удалось ли ему самому хоть раз в жизни побывать на третьем свидании, и сколько лет назад это было. Над шуткой посмеялись с большей охотой, доктор Персиваль обиделся, и Харлин сразу же почувствовала себя лучше.

Наиболее остро Харлин переживала из-за реакции доктора Лиланд. Иногда ей казалось, что Джоан специально заставляет ее нервничать перед встречей с пациентками. Она заглянула в кабинет Харлин за полчаса до сеанса и в очередной раз напомнила ей о необходимости поддерживать границу между собой и больными, не терять бдительности и не забывать, что Сорока и Мэри Луиза ничуть не менее хитры, чем Ядовитый Плющ. Харлин собиралась напомнить ей настоящее имя пациентки, но передумала. Не стоило спорить с начальством прямо перед терапевтическим собранием.

Встреча прошла без проблем, хотя Харлин не могла отделаться от ощущения, что все, включая санитаров и охранника у двери, нервничали больше обычного. Сильные эмоции, особенно такие как раздражение и настороженность, похожи на заразную болезнь. В своем личном журнале Харлин пометила, что именно этого стоило опасаться. К черту соблюдение границ! Гораздо важнее поддерживать уверенность в себе и положительный настрой. Вот о чем необходимо помнить.

Несмотря на энтузиазм, после четвертой встречи она почувствовала сомнения и смятение: диалоги участников группы оказались еще более бессмысленными, чем в первый раз. Она пыталась направить дискуссию в нужное русло, но никто не обращал ни малейшего внимания на ее усилия. Мэри Луиза не рыдала, зато все время передразнивала Памелу Айсли, изо всех сил изображала скуку и без конца повторяла «плотивная больница», что, по мнению Харлин, лишний раз доказывало бессмысленность ее попыток выглядеть, да и вести себя, как ребенок.

Сорока держалась отстраненнее прежнего. Лишь несколько раз обиженно буркнула «блестящая штучка», словно какое-то обвинение. Харриет вообще почти не разговаривала, а когда Харлин обращалась к ней, только хмыкала или пожимала плечами, гремя цепью.

Харлин с трудом признала, что ей необходимо обратиться к доктору Лиланд и попробовать сделать встречи более организованными. Для пациентов сеансы – не способ заняться чем-то после обеда, а полноценная терапевтическая программа, включающая в себя цели, которые они обязаны достигнуть. Она решила, что, начиная с пятой встречи, нужно будет составить программу для каждого сеанса. Возможно, пациентам это не понравится, но у нее не оставалось выбора.

Они должны развиваться.

– Сегодня я хотела бы попробовать кое-что новенькое, – сообщила Харлин, когда подопечные уселись вокруг нее со своими любимыми напитками

– А что, появился какой-то иной способ сидеть в цепях и разговаривать ни о чем? – спросила Памела своим обычным, утомленным жизнью голосом. – Боже, я и не надеялась на чудо.

Харлин напомнила себе о необходимости придерживаться положительного настроя.

– Во время нашей второй встречи мы рассуждали о том, что каждая из нас хотела бы получить от этих собраний, и я...

– Золотко, я тебе вот, что скажу, – расхохоталась Харриет Пратт. – Лично мне охота к чертям послать эту терапию!

– В таком случае, тебе нужен план. – Харлин решила не отступать.

– Есть у меня план, – без особого энтузиазма вмешалась Памела Айсли. – Собираюсь насадить голову Бэтмена на кол.

– И я! – хором отозвались три женщины.

Харлин открыла рот от изумления. Она не ожидала, что Сорока скажет что-нибудь, кроме ее вечного «блестящая штучка».

– Это Бэтмен засадил нас в психушку, – Харриет обратилась к Харлин, словно доверяя ей тайну. – Если бы не он, мы бы...

– Блестящая штучка! – заявила Сорока.

– Ты совершенно права, душечка. Если бы не Бэтмен, наша жизнь была бы свободной и блестящей...

– Этот плотивный Бетти-мен! Это не я! Я не виновата, что он меня не любит. Ненавижу его, ненавижу, ненавижу! – разрыдалась Мари Луиза.

Как ни странно, Памела Айсли не стала по обыкновению жаловаться на ее рев, а принялась рассказывать о своей последней встрече с Бэтменом, когда он отправил ее в «Аркхем». Харлин собиралась направить разговор в нужное, «организованное» русло, но потом передумала: Памела Айсли говорила! И не просто отпускала короткие ядовитые реплики, но рассказывала о чем-то, что с ней произошло, позабыв о маске непреодолимого безразличия. Сорока произнесла целых два новых слова. И даже рыдания Мэри Луизы стихли: как и все остальные, она слушала Памелу.

К черту структуры и планы, подумала Харлин. Если сейчас прервать Памелу, та замкнется в себе. Остальные последую т ее примеру, и ей больше не удастся заставить их разговориться. Может, им просто нужно было найти интересующую всех тему? Такое впечатление, будто они бродили в одиночку в кромешной темноте, и вдруг перед ними зажглась путеводная звезда.

«Интересный материал для статьи, – подумала Харлин. – А может, даже для главы в книге».

Она потягивала чай и вела записи.

Выходит, именно Бэтмен оказался ключом, отпирающим замки крепостных стен, которые люди воздвигали вокруг себя. Да, их эмоции далеко не позитивны, но что с того? Главное, достучаться до подопечных. И пусть через ненависть. Какая разница? Ненависть связывала их, делала их неким сообществом...