Текст книги "Лошадь без головы"

Автор книги: Поль Берна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Поль Берна
Лошадь без головы

Глава 1
ЧУДЕСНЫЙ ЧЕТВЕРГ

Вся компания собралась, как обычно, под предводительством Габи на верхнем конце холмистой улицы Маленьких Бедняков, перед домом, где жил Фернан Дуэн. Десять ребят садились по очереди на лошадь без головы и мчались вниз. А внизу проходила дорога Черной Коровы. Тут всадник соскакивал наземь и, ведя лошадь за собой, быстро возвращался к товарищам. Те ждали его с нетерпением.

Однажды маленькая собачница Марион, спускаясь этак на лошади, сшибла какого-то старика. С тех пор было решено ставить внизу малыша Бонбона: он задерживал прохожих и предупреждал товарищей, когда приближался транспорт. Лошадь катилась на своих трех железных колесах со страшным шумом. Это бывало чудесно! Чем ближе к дороге Черной Коровы, тем опаснее. Но именно это и придавало всему катанию особую прелесть. Внизу, у самого спуска, лошадь неожиданно взлетала на небольшой бугорок и с разбегу падала прямо на откос участка Пеке, позади которого начинались голые, серые поля.

Две секунды всаднику казалось, что он летит по воздуху. Если вовремя не затормозить пятками, то сразу кубарем – и хлоп со всего размаха о мостовую. У ребят это называлось «спланировать». Каждый раз, когда лошадь падала, ее пустые бока ударялись о камни и издавали глухой звук. Туго ей приходилось, этой бедной лошадке!

Вот уже год, как она принадлежала Фернану. Один старьевщик из квартала Бакюс уступил ее отцу Фернана за три пачки табака.

Утром, в день Рождества, Фернан проснулся и увидел рядом со своими башмаками лошадь. Целых пять минут он не мог произнести ни слова: парень онемел от восторга. Хотя восторгаться, собственно говоря, было нечем: у лошади уже и тогда не было головы.

Морда, которую смастерил из картона отец Фернана, не продержалась и двух дней. Марион сломала ее в первое же свое катание: она со всего разгона налетела на тележку старика Мазюрье, торговца углем с улицы Сесиль.

Лошадь свалилась в канаву. У нее здорово пострадали передние ноги. А задние были совсем переломаны. О хвосте и говорить нечего – хвоста никогда не было. Было только туловище – серое в яблоках, с маленьким коричневым седлом, нарисованным на спине. Но краска облезла. Разумеется, у этого старого трехколесного рысака не было также ни педалей, ни цепи. Но ведь так не бывает, чтобы имелось все. В таком виде старьевщик ее и продал.

И все же эта лошадка неслась на своих трех колесах вниз по улице Маленьких Бедняков, прямо-таки как зебра какая-нибудь.

Завистники с улицы Ферран уверяли, что этот обрубок можно с таким же успехом называть не только лошадью, но и ослом и даже поросенком. И лучше всего поросенком. Завистники говорили, что ковбоям с улицы Маленьких Бедняков нечего задаваться своей безголовой свиньей, что рано или поздно они сломают собственные головы и что так им и следует.

Надо сознаться, что первое время дрессировка безголовой лошади давалась довольно-таки трудно. Фернан сильно разбил колено о забор пакгауза Сезара Аравана, а Марион оставила два зуба в туннеле Понсо. Было очень больно. Но колено зажило через три дня, а новые зубы выросли через две недели.

Лошадь продолжала мчаться и мчалась отлично, как и надо было ожидать от лошадки, живущей в железнодорожном поселке, где все здоровые мужчины только тем и заняты, что заставляют мчаться поезда.

И наконец, именно благодаря лошади Фернану удалось добиться того, чтобы в компанию была принята Марион. А компания, где вожаком был Габи, считалась самой недоступной из всех тайных организаций на Лювиньи-Сортировочной.

После долгих и трудных переговоров было решено пользоваться лошадью один раз в день; и каждый будет иметь право прокатиться не больше двух раз, чтобы не переутомлять ее. Считали, что даже при такой небольшой нагрузке лошадка долго не протянет – самое большее до Пасхи. Однако, несмотря на страшнейшие испытания, лошадь держалась и продолжала во весь опор носиться по улице Маленьких Бедняков. Габи, проделывавший весь спуск без торможения, довел свой рекорд до тридцати пяти секунд.

Занятие этим редким и рискованным спортом сильно укрепило дружбу, которая и раньше объединяла всю компанию. Габи сознательно ограничил число членов и не принимал никого старше двенадцати лет. Он утверждал, что, «достигнув двенадцати лет, человек становится круглым дураком, и еще хорошо, если не на всю жизнь». Скверно было то, что предельный возраст подкрадывался и к самому Габи, и парень втайне мечтал продлить его до четырнадцати лет, чтобы получить маленькую отсрочку.

Под насмешливыми взглядами товарищей начал спускаться с горы Татав, старший брат малыша Бонбона.

– Он тяжелый – ему нельзя позволить спускаться больше одного раза, – заметила Марион. – Когда-нибудь этот толстяк совсем раздавит лошадку и погнет колеса.

Внизу, метрах в пятидесяти, стоял Бонбон и смотрел, что делается на улице Сесиль. Вот он помахал обеими руками, – значит, путь свободен. Татав промчался метеором, держась за ржавый руль.

– Он большой и тяжелый, и никогда он не проедет лучше, чем Габи, – сказал испанец Жуан, пожимая плечами. – К тому же у Татава поджилки трясутся: он начинает тормозить за двадцать метров от Черной Коровы… Когда-нибудь надо будет привязать ему ноги к рулю и так спустить вниз…

Улица Маленьких Бедняков описывала в своем нижнем конце длинную петлю. Ребята ждали. Ждать пришлось недолго. Они услышали громкий звон разбитого стекла, пронзительные крики, град ругательств и отчетливые, сухие звуки шлепков.

– Так и есть! Татав на кого-то налетел! – проворчал Габи, стиснув зубы. – Этого толстяка посади верхом на тюфяк, он все равно что-нибудь натворит!

– Пойдем посмотрим, – предложил Фернан, обеспокоенный судьбой лошади.

– Внизу остались Зидор и Мели, – сказала Марион. – Они и без нас помогут ему…

Габи машинально огляделся: кроме собачницы Марион, Фернана и Жуана здесь были Берта Гедеон и негритенок Крикэ Лярикэ из Бакюса.

– А все-таки дойдем до улицы Сесиль, – сказал Фернан. – Нельзя их оставить одних: а вдруг там беда…

Дойдя до перекрестка, они увидели, как из-за угла медленно выходили Зидор и Мели. Зидор Леш тащил за руль несчастную лошадь, которая передвигалась уже только на двух колесах. Весь красный от волнения, Татав шел рядом с ним, немного прихрамывая; у него в руках было третье колесо. Амели Бабен замыкала шествие и беззвучно посмеивалась, растянув рот до ушей. Время от времени она оборачивалась и смотрела вниз, на улицу Маленьких Бедняков, где чей-то голос продолжал надсаживаться от крика.

– У него привычка тормозить когда не надо! Неудивительно, что он напоролся на неприятность! – крикнул Зидор, подойдя ближе. – Папаша Зигон вез свою тележку с бутылками, а Татав как раз и вылетел из-за поворота. Я стою, не двигаюсь – знаю, что у него достаточно времени, чтобы проскочить. Но не тут-то было! Татав круто тормозит обоими задними колесами и – трах! – прямо в тележку.

Мели ликовала. Ее худенькое личико было обвязано черным платком, из-под которого виднелась аккуратно расчесанная светлая челка.

– Ох, и спланировал наш Татав! Ох, и спланировал! – восторгалась она. – Он бомбой пролетел через колючую проволоку Пеке. Ей-богу! Папаша Зигон только глаза вылупил!

– Старика-то не ушибли? – спросил Габи.

– Нет, но ему разбили две дюжины бутылок, и он ругается.

– Принесем ему пять дюжин завтра вечером, – сказала Марион. – Их там до черта, в яме за пакгаузом. Никто этого места не знает.

У Татава был глубокий порез под левым коленом и штаны перепачканы в желтой глине.

– А, чтоб тебе, чтоб тебе!… – растерянно повторял он.

Наконец, он с жалким видом протянул колесо Фернану, а все остальные стали осматривать лошадь.

Фифи, любимая собачка Марион, недоверчиво обнюхивала картонный остов и серый, покрытый длинными шрамами живот.

– Ну, кажется, на этот раз дело плохо, – заявил удрученный Габи. – Вилка сломана начисто, оба конца… Неплохо ты поработал, Татав!

Татав опустил свою большую рыжую голову и засопел.

Ребята были подавлены и точно лишились дара слова. У Фернана было тяжело на душе. Его лошадка! Другой такой не найти! Марион положила руку Фернану на плечо.

– Твой отец, может быть, сумеет ее починить? – тихо сказала она. – Еще раз…

– Не знаю, – отозвался Фернан, покачав головой. – Вилка сломана, понимаешь? Большая поломка! Малыш Бонбон проливал горькие слезы.

– Всегда, всегда так! – жаловался он. – Как только приходит моя очередь прокатиться, так лошадь и ломают…

Габи участливо наклонился к самому младшему члену компании и глухим голосом сказал ему:

– Не плачь, Бонбон! В следующий раз ты прокатишься три раза вместо двух.

– Ну да! Не будет никакого следующего раза, – пролепетал Бонбон, обливаясь слезами. – Лошади-то ведь нет!… На куски поломали.

Татав виновато втянул голову в плечи.

– Когда я увидел слева старика Зигона, я круто затормозил! – с отчаянием объяснял он. – Всякий бы так сделал.

– Ну да! Ты затормозил и прямо в него и угодил. Не могло быть иначе! – насмехался Габи. – Тормозить-то вот и не надо было!

Все смеялись, кроме Фернана и Марион. Фернан взял колесо и руль и медленно побрел домой, волоча за собой лошадь. Остальные следовали за ним на расстоянии, держа руки в карманах и обсуждая происшествие.

Кроме этих десяти ребят и нескольких кошек, перебегавших от двери к двери, в этот туманный предвечерний час на улице Маленьких Бедняков никого больше не было. Все взрослые мужчины находились на путях, в пакгаузах, в будках стрелочников или в мастерских. Женщины были на поденной работе в богатых домах Нового квартала или на Вокзальной площади, на базаре, который по четвергам бывал открыт до вечера.

Фернан осторожно прислонил лошадь к ограде и вернулся к друзьям.

– Я ее пока оставлю здесь, – сказал он. – Папа сразу увидит, когда придет. Если вилку можно починить, он починит…

– А что мы пока будем делать? – обратился к остальным Зидор. – Ведь всего четыре часа.

– Можно пойти на базар, – предложил Габи. – Я бы поел чего-нибудь.

Они повернулись к Марион: она была казначеем. Марион пошарила в карманах своего пальтишка, перешитого из старой мужской куртки. Кроме пальто на ней была коротенькая серая юбчонка, из-под которой торчали длинные, худые ноги, прямые, как палки.

– Денег как раз хватает, чтобы купить по одному «поляку» на каждого, – заявила она, пересчитав свои медяки. – Да и то, если мадам Машерель не потребует двадцати франков старого долга…

– Надо попросту послать кого-нибудь другого, – подал мысль Габи. – Негра она не знает: он в тех местах никогда не шляется… Сбегай-ка, Крикэ, мы тебя будем ждать у вокзала.

Негритенок помчался по улице Союзников, подбрасывая монетки на ладони. Он гордился своим поручением.

Булочная Машерель изготовляла кроме пирожков некое подобие пудинга, очень черного и клейкого, и продавала по десяти франков за кусок: это и были знаменитые «поляки». Цена высокая, но приторно-сладкое тесто тяжело ложилось на желудок и усыпляло голод.

Компания медленно пересекла сквер Освобождения – небольшую площадку пожелтевшего газона, обсаженную редким бересклетом. Впереди шли Габи с Зидором и Жуаном. За ними следовали Татав, Фернан и Бонбон. Еле волоча ноги, обиженный малыш слушал старшего брата, который в четвертый раз повторял историю о том, как он затормозил, увидев слева старика Зигона. Три девочки шли вприпрыжку сзади и весело пересмеивались, несмотря на то, что день был холодный и тоскливый.

Фифи перебегала от одной группы к другой, надеясь на ласку или дружеское слово. Это была маленькая желтенькая короткошерстная левретка с длинным, тонким, крысиным хвостом. Марион нашла ее, как и всех прочих своих собак, за огородами. Когда-то на этом месте были пруды, но они высохли и покрылись зарослями, густыми, как джунгли. Из всех окрестностей и даже из Парижа сюда привозили больных, искалеченных, умирающих собак и оставляли на произвол судьбы. А Марион их подбирала, вылечивала и потом раздавала железнодорожникам. Но никогда она не расставалась со своими питомцами так просто: она дрессировала их, и собаки становились ее преданными друзьями. Они всегда безошибочно узнавали ее негромкий, особенный свист и бежали к ней.

Можно сказать, что не меньше половины собак, живших в этом железнодорожном поселке, прошли через руки Марион. И стоило ей показаться, например, в Бакюсе, как за ней увязывалась целая ватага псов, радостно вилявших хвостами. На ее попечении всегда бывало не меньше двенадцати больных собак одновременно. Она кормила их сухими корками и всякими отбросами, которые собирала у лавочников. Всю свою кривоногую шелудивую свору она призревала в саду, в самой глубине, в ящиках из-под мыла. Это было немного похоже на крольчатник. Мадам Фабер, мать Марион, только пожимала плечами и поднимала глаза к небу, но мешать добрым делам своей дочери все же не решалась.

Компания была уже у самой площади, когда Габи обернулся и подмигнул остальным.

– Рубло здесь! – сказал он. – Я слышу его голос…

Все прибавили шагу.

Базар занимал всю площадь и захватил даже часть улицы Союзников.

Было туманно, и многие торговцы зажгли ацетиленовые лампочки. Пятна белого или золотистого света, падая на шумную толпу, придавали базару праздничный вид. Мощное пыхтение маневрирующих паровозов постоянно доносилось со стороны станции. По временам со скоростью девяносто километров в час проносился курьерский, и тогда от грохота сотрясался весь поселок.

Ребята затесались в толпу. Рубло со своим лотком расположился, как всегда, в другом конце площади, под розовыми фонарями кафе «Паризьен». Он надсаживал глотку, зазывая покупателей, но никто как будто не интересовался его машинками для чистки овощей. Это был противный субъект, с толстым желтым лицом, на котором были написаны лицемерие и подлость.

Как-то прошлым летом он вдруг стал орать, что Габи у него стащил зажигалку для газа, и Габи здорово влетело от инспектора полиции Синэ. А Габи ничего не брал: он вообще не был на это способен, и в его компании никогда не было воров. Чтобы покончить с этим делом, отец Габи, господин Жуа, который работал в депо механиком и весил не менее двухсот фунтов, пришел в следующий четверг на базар и при всех пригрозил Рубло обоими своими кулачищами. Этого было достаточно.

С тех пор каждый раз, когда Рубло приезжал со своим товаром в Лювиньи, Габи не отказывал себе в удовольствии прийти на базар со всей компанией поиздеваться над ним. Кроме того, было просто забавно послушать, как он зазывает покупателей. Щегольской вид торговца вызывал у покупателей подозрения.

Рубло внезапно увидел ребят, подходивших к его лотку.

– Наконец-то! Вот она, моя молодая публика! – закричал он притворно-добродушным тоном. – Вот они идут, ненастоящие знатоки! Они ничего не покупают, но они умеют ценить чудеса домашней техники. Становитесь полукругом, ребята! Не слишком близко только… Вот так! Я вам покажу мельницу Франсфикс, единственную в своем роде, неповторимую мельницу Франсфикс, совершенно незаменимую в хозяйстве. Это одновременно давилка для картофельного пюре, терка для сыра, резалка для овощей, мясорубка, ступка и дробилка. Ею можно пользоваться как угодно. Фабрикант специально направил меня сюда, чтобы я мог снабдить население этим чудом точной механики! Смотрите! Вот я беру морковку и начинаю…

Бонбон и Берта встали на цыпочки, чтобы лучше видеть.

– Он ничего не продаст, – насмешливо прошептала Марион. – Его машинки работают всего один раз. На другой день они годятся только для мусорного ящика.

– Он никогда ничего не продает, – согласился Габи, – или очень мало. Впрочем, ему на это наплевать! Похоже, у него здесь какие-то другие дела…

Фернан с удивлением обернулся к Габи.

– Какие дела? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Габи с усмешкой. – Много есть людей, которые для вида чем-то торгуют, а потихоньку занимаются разными темными делишками.

Крикэ прибежал, запыхавшись, и принес десять «поляков», тщательно завернутых в лист шелковистой бумаги. Все столпились вокруг него. Габи занялся дележом. Он дал самые большие куски Бонбону и Крикэ, а самый маленький Татаву – пусть знает, как ломать лошадь. Потом все начали с увлечением жевать, не спуская глаз с порхающих рук Рубло, который уже успел превратить в кашу сырую морковку, картофелину, луковицу, яблоко, апельсин и кусочек сыра. Ужасная смесь!

Габи проглотил последний кусок, облизал пальцы и тихо подтолкнул Фернана локтем.

– Видел? – спросил он шепотом.

Фернан кивнул головой: он видел. Марион наклонилась, чтобы дать кусок своего «поляка» Фифи. Выпрямившись, она тоже увидела то, что поразило обоих мальчиков.

Рубло продолжал лихо демонстрировать свой товар; его неутомимый язык не переставал болтать, руки уверенно проделывали ряд движений: отвинчивали, привинчивали и мололи с невиданной быстротой. Но мысли его были далеко. Его желтая толстая физиономия была слегка повернута вправо, где виднелись черные строения вокзала. Не умолкая ни на минуту, он всматривался в них с напряжением, которое придавало его маленьким черным глазкам особый тревожный блеск.

Габи укрылся за спиной Татава и тоже незаметно повернулся в ту сторону. Оба ряда лавочек, загородивших этот угол площади, были полны народа, и с первого взгляда трудно было разобрать, что именно взволновало Рубло.

Вдруг Габи взглянул на безлюдную часть площади. Здесь появились прохожие: это были сменившиеся рабочие депо, жители квартала Ферран, докеры-арабы из Малого Лювиньи и среди них высокий, худощавый человек в засаленной шляпе и военной шинели бутылочно-зеленого цвета – инспектор полиции Синэ.

Габи следил за зеленой шинелью. Она то появлялась, то исчезала среди базарных бараков. Потом Габи показалось, что инспектор ускорил шаг, как будто шел по чьим-то следам. У Габи были хорошие глаза – ему удалось заметить, что инспектор Синэ следит за человеком высокого роста, одетым в синюю рабочую блузу, каких на Сортировочной можно сотнями видеть в любой час дня и ночи. Один за другим они оба вышли из толпы и исчезли в темноте. Больше Габи ничего не видел.

Он обернулся к Рубло, тот продолжал разглагольствовать. Какая-то женщина и пятеро ребятишек присоединились к компании. Торговец стоял весь в поту, сдвинув шляпу на затылок. Марион не заметила ни Синэ, ни человека в синей блузе, бродившего вокруг базара. Но ее проницательный взгляд заметил кое-что другое.

– Рубло чего-то боится! – прошептала она.

Это была мелочь – из тех, каким обычно не придают никакого значения, даже если случайно и обратят на них внимание. Через несколько секунд о них уже не думают. Однако не всегда можно их понять и объяснить.

Рубло продолжал трещать, но все больше производил впечатление человека, который чего-то страшно испугался.

– Ни фига вся эта машинка не стоит! – громко и уверенно заявил малыш Бонбон.

Все рассмеялись. Впечатление, которое произвела трескотня торговца, рассеялось. Публика стала расходиться. Габи увел свою компанию к витрине с чулками, фуфайками и шапками.

По дороге Фернан машинально обернулся.

– В чем дело? – спросила Марион.

– Рубло исчез! Он бросил весь свой товар и исчез! – воскликнул Фернан.

На углу улицы Союзников Татава и Бонбона окликнула мать. Она несла две сумки с овощами. Оба мальчика нехотя расстались с компанией.

– Не беспокойся за лошадь! – крикнул Фернан толстяку Татаву.

Становилось поздно. Ночь опускалась быстро, покрывая своим черным плащом улицы и туманные дали железнодорожных путей. Чудесный четверг[1]1
  Во Франции выходные дни в школе – воскресенье и четверг.


[Закрыть] кончался.

Вскоре ушли Крикэ Лярикэ и Жуан. Берта Гедеон поцеловала обеих подружек и убежала; ушел и Габи, уводя с собой Зидора и Мели. Они все трое жили далеко. Марион осталась с Фернаном.

Мальчик взглянул на часы старой церкви, которая стояла в глубине площади и возвышалась над улицей Маленьких Бедняков.

– Папа уже, наверное, вернулся, – сказал он вполголоса.

Марион свистнула свою собачку. Держась за руки, дети пересекли сквер. Завернув за угол, Фернан сразу увидел, что перед дверью его дома поперек тротуара что-то лежит. Они подошли ближе и широко раскрыли глаза: это была их лошадь.

– Ты бы лучше спрятал ее дома, – посоветовала Марион. Фернан бережно поднял свою несчастную лошадку и поставил ее на задние колеса.

– Должно быть, какой-нибудь прохожий свалил ее, – сказал он грустным голосом. – Эх, досадно! А ведь я ее прислонил к стене, она никому не мешала. Ее все знают, мою лошадку!

– Есть люди, которые всё ломают просто так, для удовольствия, – заметила Марион. – Осмотри ее хорошенько…

Фернан повертел оба колеса, надавил рукой на седло – всё в порядке.

– Ладно! – сказал он с удовлетворением. – Если папе удастся починить вилку, может быть, в субботу или в воскресенье мы опять будем кататься. Папа не подведет!

Подняв голову, он увидел тень, потихоньку приближавшуюся к ним со стороны сквера. В желтом свете фонаря Фернан узнал Рубло. Шляпа была у него спущена на глаза, пальто расстегнуто. Он остановился как вкопанный и, видимо, растерялся, увидев детей.

– Что вам здесь надо? – сердито спросил его Фернан. – Это наша улица…

Рубло не ответил. Он подошел еще ближе и стал обходить ребят, как будто намереваясь прижать их к стене. Поняв это, Марион засунула два пальца в рот и издала пронзительный свист, который долго еще отдавался в безлюдном квартале.

Рубло с ужасом увидел, как из глубины улицы, точно по волшебству, появились три громадные, лохматые, необычайно уродливые собаки. Они мчались прямо на него, молча, без лая. Их внезапное появление было похоже на страшный сон. Рубло живо повернулся и со всех ног бросился бежать в сторону сквера. Марион расхохоталась.

Три собаки пробежали мимо нее. Это были датский дог Цезарь, легавая Гуго и овчарка Фриц – три самые противные собаки во всем квартале, бывшие пациенты ветеринарной лечебницы Марион на улице Маленьких Бедняков. Марион щелкнула языком. Собаки немедленно прекратили преследование Рубло и, виляя хвостами, выстроились у ноги девочки, как и подобает хорошо дрессированным собачкам. Фернан держался за бока.

– Это еще что! – заметила Марион. – А вот стоит мне свистнуть, когда я бываю в квартале Бакюс, как тут же их прибегает не меньше полусотни. Собаки не забывают…

Она погладила своих громадных псов. А те полюбезничали с Фифи, подняли задние ножки у стены и ушли по домам, куда-то в конец улицы Сесиль.

– Хочешь, я немного побуду с тобой? – предложила Марион. – Мама, правда, ждет меня, но пять минут…

– Не стоит, – ответил Фернан, поглядывая в сторону вокзала. – Папа должен скоро прийти.

– А если тот вернется?

– Ну, что ты! Он трус…

– Хотела бы я знать, что ему от нас нужно было?… – встревоженно пробормотала Марион.

– Бывают такие люди. Они способны взбеситься из-за любого пустяка, – сказал Фернан. – Должно быть, Рубло разозлился на нас из-за Бонбона… Иди, Марион! Не задерживайся.

Марион поцеловала своего приятеля в щеку и отправилась домой. Фифи семенила впереди. Дойдя до улицы Сесиль, Марион обернулась и в последний раз помахала Фернану рукой. Только теперь Фернан считал веселый четверг оконченным.

Вернувшись с работы, его отец увидел, что мальчик сидит, прижавшись к садовой решетке, и держит в руках свою безголовую лошадь.

– Мама стряпает у кого-то в Новом квартале, – сообщил Фернан отцу. – Она вернется только в восемь часов…

– Надо было подождать меня у соседей, а не мерзнуть под дверью, – проворчал отец. – Входи…

Фернан вошел в дом, таща за собой лошадь.

– Ну, что вы делали хорошенького сегодня? – спросил отец.

– Лошадь поломали, – пробормотал мальчик, опустив голову. – Переднее колесо совсем отвалилось…

– Опять! – беззлобно вздохнул мсье Дуэн.

– И, кажется, на этот раз всерьез.

Дуэн зажег в кухне свет и положил свою сумку на стол.

Это был кроткий, добрый человек с немного грустным взглядом и длинными седеющими усами, закрывающими всю нижнюю половину лица.

– Ну что ж, посмотрим! – сказал он, опускаясь на стул.

Мальчик подтолкнул лошадь, и она задом вошла в кухню. Колеса никогда не смазывались и потому отчаянно скрипели. Дуэн стал осматривать повреждения.

– Фу, черт, вилка сломана! – воскликнул он.

Фернан горестно развел руками. Отец снова вздохнул, зажал руль между колен, внимательно осмотрел сломанную вилку и умелой, опытной рукой рабочего ощупал концы.

– Ничего не поделаешь, – заявил он. – Простая спайка долго не продержится, вы только разобьете себе мордашки!

Фернан тихо заплакал. Слезы текли по его щекам и падали на блестящий плиточный пол. Отец искоса взглянул на сына и тихонько положил руль на край стола.

– Не плачь, сынок, – сказал он хриплым голосом. – Завтра утром по дороге на работу я зайду в мастерскую службы тяги. Мой приятель Росси в свободную минутку сделает нам новую вилку. Ему это ничего не стоит… Досадно только, что старую невозможно вытащить. Придется ее распиливать на месте, и все товарищи поднимут меня на смех, когда я появлюсь с этой клячей под мышкой…

– Можно бы отвинтить оба колеса, – посоветовал Фернан, улыбаясь сквозь слезы. – Все-таки легче будет нести. У нее уже и так головы нет, а когда и колес не будет, то чего же тут смеяться…

Худенькая белокурая мадам Дуэн вернулась в половине девятого очень уставшая, но, как всегда, довольная. Она рассмеялась, увидев мужа и сына сидящими на полу и занятыми лошадью.

– Я уже все знаю, – сказала она. – Мама Зидора рассказала мне по дороге. Говорят, у Татава искры из глаз посыпались! Вот увидите, вы себе когда-нибудь головы расшибете…

– Оставь их! – ответил отец. – Надо же детишкам побаловаться! Если не теперь, то когда? В двенадцать лет поздно будет.

Он отцепил оба колеса и выставил лошадь в переднюю. Потом он стал что-то насвистывать и тщательно мыть руки под краном. Жена обернулась.

– А сам-то ты много баловался тридцать лет назад, когда жил в бараке? – со смехом спросила она.

– Я-то нет… – ответил Дуэн. – Но что из того?