Текст книги "Марикита"

Автор книги: Поль Анри Феваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Король и его собеседники находились в окружении гостей, и леденящая тишина сковала весь зал. Лишь не по-старчески твердый голос звучал среди этого безмолвия.

– Какое? – спросил король.

– Носе!

Филипп Мантуанский побледнел.

– Это невозможно, сударь! – воскликнул он. – Носе – один из моих людей, и я отвечаю за то, что он не только ни на кого не нападал, но, наоборот, вынужден был сам вчера защищаться от любителей чужих кошельков.

Старик энергично встряхнул головой.

– Тот, кого я упомянул, был ранен в плечо. Я говорю о том, что видел, и о том, что слышал.

И добавил:

– Небо заволокло тучами. Турка я больше не видел. Когда убийцы ушли, я принялся искать его повсюду, заглядывал даже на соседние улицы, куда Сулхам мог бы уползти, если бы был только ранен… Все понапрасну. Я, конечно, не утверждаю, что турок погиб, но заверяю вас, что он сражался один против шестерых, и отчетливо слышал имя Носе.

На сей раз Гонзага пошатнулся.

– Присядьте, сударь! – с иронией в голосе сказал король. – Сейчас мы узнаем, нет ли у вас на содержании наемных убийц.

XV
КОРОЛЕВСКИЙ СУД

Впервые в истории мадридского двора правосудие было поставлено выше увеселения, и бал неожиданно превратился в открытый суд с королем вместо судьи.

Придворные были несказанно удивлены, так как Филипп V никогда не отличался склонностью к быстрым решениям. Вся суть заключалась в письме регента Франции; но с этим последним познакомился только король, а все остальные терялись в догадках.

Несомненно, монарх успел привязаться к Сулхаму. Этот турок несколько дней развлекал весь двор и чуть ли не половину города; он заслуживал, по крайней мере, признательности за свой талант, привлекающий к нему общее внимание. Но прервать из-за него праздник, которого все так долго ждали, заставить умолкнуть скрипки, чтобы вести разговоры об убийстве; остановить очаровательные ножки, готовые порхать в танце, для того чтобы слушать тяжелую поступь стражников – нет господа, согласитесь, это странно.

Король не желал ждать: расправа должна была свершиться немедленно. Момент казался монарху весьма подходящим, тем более что многие из присутствующих давно и страстно мечтали о низвержении надменного Гонзага.

Гранды не скрывали своего презрения к этому чужаку, а женщины, не доверяя его итальянской угодливости, сторонились его, как могли. Поэтому они проявили особое любопытство к предстоящему долгожданному событию.

Король попросил дам занять места вдоль стен зала, а сеньоров – стать позади них. Рядом с ним сидела королева, за троном стояли принцы, принцессы и высшие сановники двора. Музыкантов и лакеев на некоторое время удалили.

Вскоре гул удивленных голосов смолк, и все взгляды устремились на главного алькальда. Он шепотом сказал королю несколько слов, направился в вестибюль и, сделав знак рукой, отошел в сторону, чтобы пропустить людей из свиты Гонзага (в том числе и господина де Пейроля), сопровождаемых пикетом королевской гвардии с алебардами.

Ужас застыл на их лицах, и они сразу же посмотрели на Филиппа Мантуанского. Они надеялись найти в нем поддержку, но понимали, что перед ними стоит человек, охваченный гораздо большим страхом, чем они сами.

Клевреты остановились в нескольких шагах от короля, смятенный вид толстяка Ориоля заставил присутствующих улыбнуться. Филипп V попросил Гонзага подойти к своим людям, и охрана отодвинулась, образовав позади группы полукруг.

– Сударь, – сказал король Испании, – в моем доме ни один принц, ни один гранд не посмеет утверждать, будто он не виновен в преступлении, совершенном его людьми. Несете ли вы ответственность за своих приближенных?

– Я утверждаю, что они честны и невиновны, – ответил Гонзага, надменно обводя взглядом окружающих. – Если бы было совершено преступление, я бы непременно знал об этом и наказал бы негодяя.

– Тогда защищайте их, да так, чтобы их виновность не бросила тень и на вас.

Филипп Мантуанский нервно смял кружева своего жабо и, став перед королем с дерзким видом, как это делал в крайних обстоятельствах, чтобы отвести от себя подозрения, непринужденно произнес:

– Спрашивайте, сир!

– Господа! – обратился Филипп к подозреваемым. – Где вы были и что делали вчера вечером около полуночи?.. Господин де Носе, отвечайте за всех.

Последний сообразил, что все будет потеряно, если он не проявит смелости, и, следуя примеру своего хозяина, вскинул голову. Его голос звучал очень спокойно, когда он принялся рассказывать о том, как он и его спутники стали жертвами нападения, и когда осмелился критиковать действия мадридской полиции, уверяя, что жизнь честных обывателей подвергается постоянной опасности.

Он намеревался убедить в этом монарха, чье слабоволие было хорошо известно, но подозревал, что перед ним был человек, готовый идти до конца и избавиться любой ценой от Гонзага и его сообщников. Поэтому последовавший ответ показался Носе пощечиной:

– Вполне вероятно, сударь, что на улицах было неспокойно, когда вы и ваши спутники оказались там ночью. Это – единственное правдивое заявление во всей вашей речи; все остальное ложь.

На мгновение группу охватил ужас. Лицо принца исказилось, Носе стал кусать себе губы.

– В чем же нас обвиняют? – воскликнул он. – Чтобы защитить себя, нам нужно, ваше величество, хотя бы знать, что за подлость нам приписывают!

– Вас, господин Носе, и ваших друзей обвиняют в том, что вчера вечером, около полуночи, на берегу Мансанареса вы убили турка Сулхама и избавились от его трупа.

– Клянемся, – вскричали все шестеро, подняв руки, – что вчера вечером мы не убивали ни Сулхама, ни кого-либо другого!

Эта внезапная клятва произвела сильное впечатление на публику. Филипп Мантуанский сразу воспрял духом и позволил себе надменно сложить руки на груди.

– Кто нас обвиняет? – спросил Носе.

– Все здесь присутствующие, – ответил Филипп V, – слышали недавно рассказ одного из свидетелей, который готов его повторить, если мы его попросим. И этот свидетель не единственный; сейчас здесь появятся трое других, которых алькальд уже выслушал каждого поодиночке и которые сделают здесь свои публичные заявления. Если показания совпадут, у нас не останется никаких сомнений, а ваши отговорки окажутся бесполезными.

Сначала ввели одного из монахов, который, предварительно поклявшись именем Христа и всеми святыми Испании говорить правду, рассказал обо всем, что происходило на берегу реки. Он живописал со всеми подробностями, как эти господа подстрекали толпу, повторил слова, которые произнес Носе, и пересказал ход событий вплоть до того момента, когда он сам вместе с другими унес оттуда ноги.

Второй монах, а потом и нищий говорили то же самое, и их рассказ заканчивался одинаково: никто из них не видел поверженного Сулхама.

– Где же, однако, господа, – воскликнул с иронией король, – где те бродяги, которые на вас напали? По-видимому, я был не прав, согласившись, что улица таила опасность, когда вы там находились. Подумайте сами: безобидный прохожий – и вы, науськивающие на него толпу! Как видно, прохожий оказался неробкого десятка и без страха пошел навстречу опасности; но вас было шестеро против одного, и с того момента он пропал. Ваша первая ложь не позволила нам верить вашей клятве: убийство отягощается клятвопреступлением.

– У вашего величества есть выбор между клятвой моих людей и клятвой монахов и этого нищего, – не без вызова заметил Гонзага. – Вашему величеству не стоит забывать своего обещания выдать тысячу песет тому, кто скажет, что случилось с Сулхамом; за четверть этой суммы можно найти сотню монахов и столько же оборванцев, которые способны утверждать, что видели, как я убиваю сам себя.

– Вы забываете, принц, – холодно ответил Филипп V, – что всего лишь минуту назад вы слышали то же самое из уст благородного идальго. Способны ли вы бросить ему в лицо оскорбление, что он продался за тысячу песет?

Итальянец не собирался так легко сдаваться. Поэтому он возразил; стремясь сохранить преимущество, которого, как ему казалось, он добился:

– Знаком ли он вашему величеству? Как его имя? Дворянин ли он, по крайней мере? Никто не может отвечать за своего брата, ни один монарх не уверен в своих подданных – тем более, когда он даже не знает, кто они такие. А вдруг этот человек и есть убийца Сулхама?

И тут все увидели приближающегося старца; его поступь была тверда и величественна, а глаза метали молнии.

– Принц де Гонзага! – сказал он, чеканя слова. – Мое дворянское происхождение столь же известно, как и ваше, а мое имя не замарано ничем. В основе моей преданности королю – бескорыстие и честь, в основе вашей – низость и расчет. Я не сказал, что ваши люди убили Сулхама, но я утверждаю, что это было бы не первое убийство на их и на вашей совести. Вчера они дрались вшестером против единственного противника, и я не побоюсь добавить, что это делалось, вне всякого сомнения, по вашему приказу.

– Наглец! – зарычал Гонзага, схватившись за рукоять своей шпаги.

– Передайте вашу шпагу алькальду, – строго приказал король. – У вас нет права, господин де Гонзага, требовать удовлетворения у сеньора, которого вы в нашем присутствии оскорбили первым!

Филипп Мантуанский побледнел от гнева, и при виде его, похожего на тигра, которому обрезали когти, дрожь охватила всех присутствующих. Но он был из тех, кто начинает хитрить, когда чувствует, что сила уже не на его стороне, поэтому он – сама оскорбленная невинность! – снял с пояса свою шпагу.

– Пусть ваше величество, – прошептал он, – простит мне этот порыв. Если вы считаете уместным допускать и дальше мое унижение, я склоняюсь перед вашей волей; но я оставляю за собой право добиваться признания как своей невиновности, так и невиновности моих людей, а также отмщения!

Произнося последние слова, он бросил на старика взгляд, полный затаенной ярости, и добавил:

– Остерегайтесь, сударь, если вы еще в силах держать шпагу!.. Такого рода оскорбление может быть смыто только кровью…пусть даже старца!

Старый дворянин слегка усмехнулся:

– Я очень надеюсь на скорую встречу с вами. В один из ближайших вечеров, в полночь, я буду ждать вас на берегу Мансанареса, вас и ваших людей… Может быть, они будут не лишними!

Филипп V прервал эту беседу.

– Итак, – сказал он, – кое-что прояснилось. Мы выслушали четверых свидетелей и поняли, что произошло; четверо из вас получили ранения, и это говорит за то, что была борьба; ваш противник исчез. Теперь от вас требуется только признание вины или же неопровержимые доказательства вашей невиновности, доказательства, которые вы, судя по всему, не в состоянии представить.

– А что они могли бы доказать, сир, – воскликнул Гонзага, – если их слова на весах вашего правосудия весят меньше, чем слова ваших подданных? Мне даже кажется, что слово какого-то вздорного старика вы ставите выше слова принца!

– Я не верю вашему слову, сударь, – возразил король. – С этой минуты я изгоняю вас из моей страны навсегда!

– Меня?!. – воскликнул Филипп Мантуанский, вздрогнув от неожиданности.

– Именно вас! Но не думайте, что вам удастся уйти отсюда легко, с высоко поднятой головой, с надменным видом. До следующего дня вы и ваши люди будут содержаться в вашем доме как заключенные. Вокруг дома выставляется двойная стража. Одновременно принимаются все меры, чтобы отыскать Сулхама; если он жив, вы и ваши люди будете сейчас же препровождены к границе или к морю без какого-либо наказания за попытку его убийства. Но если его не найдут, то только вы, господин Гонзага, сможете уйти; остальные же предстанут перед судом. Завтра, когда колокола Сан-Исидоро пробьют полдень, вы узнаете, какая вам уготована участь.

Невозможно описать бешенство, охватившее Гонзага. С пеной у рта, с горящими глазами он топал ногами, в то время как его сообщники, совершенно подавленные, жались друг к другу, как стадо обезумевших животных.

– Где искать справедливость, если ее изгнали из монаршего дворца?! – воскликнул вне себя Филипп Мантуанский, позабыв, что королю достаточно было шевельнуть бровью, чтобы отправить его в застенки инквизиции. – Где найти приют тому, чья жизнь была образцом чести и самопожертвования, когда одно слово всемогущего властелина способно раздавить его и окрестить убийцей?

– Не являетесь ли вы таковым, принц Гонзага?.. – медленно произнес старец, по-прежнему стоящий рядом с ним. – Если регент Франции повелел изгнать вас, потому что ваши руки обагрены кровью, то милостивый король Испании слишком уж долго терпел вас рядом с собой!

Филипп Мантуанский в ужасе посмотрел на него и попытался заговорить, но голос изменил ему: он задыхался.

– Сир! – сказал он. – Регент обвинил меня ложно. В Париже я пал жертвой гнусных интриг одного негодяя, которого я охотно отправил бы на тот свет. Он опутал меня сетью лжи, нанес удар по моей репутации, моей чести, по всему тому, что составляло мое «я»… Ему тогда поверили точно так же, как только что поверили троим бессовестным и беспринципным людям и тому, кто прикрывает сединами свою трусость!

В толпе придворных послышался ропот. Старик выпрямился. В его спокойном и суровом взгляде светились достоинство и отвага. Он протянул руку и коснулся плеча Филиппа Мантуанского.

– Прежде чем потребовать от вас ответа за новое оскорбление, – произнес он, – не соблаговолите ли вы назвать имя того клеветника, с которым меня сравниваете, и который в Париже был вашим обвинителем?

– Какое вам до этого дело?

– Если вы откажетесь назвать его, здесь найдутся лица, способные это сделать… Похоже, вы забываете, принц, что находитесь в обществе дочери регента Франции? Что госпожа де Вантадур и госпожа де Субиз знают вашу историю и готовы утверждать, что из тех двоих, о ком вы говорили, имея в виду самого себя, и того, другого, лишь один является человеком чести?.. И, наконец, что этот человек чести – вовсе не вы?

Гонзага в бешенстве сжал кулаки, готовый броситься на своего собеседника, который, нимало не смутившись, продолжал:

– Итак, его имя, сударь?.. И, если вам будет угодно, в обмен на мое.

Старик как будто стал выше ростом, его глаза сверкали гневом.

– Его зовут Анри де Лагардер! – прохрипел принц. – Пусть только он однажды попадется на острие моей шпаги, на котором я хотел бы видеть также и вас!

Король не вмешивался. Смелость старого слуги его величества привела в восхищение всех и его самого в первую очередь.

Никто из присутствующих не сказал ни слова в защиту принца.

– На острие вашей шпаги я буду очень скоро, сударь, – усмехнулся старик. – Когда его величество решит вашу участь, ваши счеты будут сведены с ним, но не со мной; и, может быть, мне повезет больше, чем Лагардеру, и я увижу вашу грудь, а не вашу спину…

– Что означают ваши слова?..

– Что с вами трудно встретиться лицом к лицу… потому что вы всегда удираете.

– Кто это вам сказал, господин матадор? – воскликнул Гонзага, разразившись фальшивым смехом. Он сделал шаг вперед.

Все в зале затаили дыхание, чтобы услышать ответ старого идальго:

– Мне сказал это сам Лагардер… а Лагардер – это я! Выше голову, Гонзага, чтобы его величество тоже увидел то место, куда поразит вас моя шпага. Скоро я буду вершить правосудие!

И он коснулся пальцем лба принца. Филипп Мантуанский не осмелился принять вызов.

XVI
ОПУСТЕВШАЯ ТЮРЬМА

В окружении двойной цепи солдат и альгвазилов Гонзага был препровожден в свой дом, где обитали и его клевреты.

Дом этот представлял собой античный дворец – суровое творение мавров, которое, однако, столько раз горело, восстанавливалось и перестраивалось, что от его первоначальной архитектуры не осталось почти ничего, кроме внешних стен, которые не покорились векам, коридоров, в которых можно было заблудиться, и многочисленных лестниц, среди которых было немало потайных.

Гонзага занимал одну половину дома, а его приближенные – другую. Правая рука принца господин де Пейроль выбрал себе апартаменты, которые служили звеном или, лучше сказать, своего рода буфером между двумя крыльями дома. Дело в том, что Пейроль являлся еще и сторожевым псом своего хозяина, поэтому добраться до принца можно было только после предварительной встречи с его интендантом.

Что касается лакеев, число которых было сокращено до минимума, то они жили в отдельной постройке, и это оказалось весьма удобно, так как в доме Гонзага можно было разговаривать и действовать вполне свободно, не опасаясь свидетелей.

Кроме того, Филипп Мантуанский был доволен и огромным садом, который располагался позади дома и спускался террасами к Мансанаресу, заканчиваясь в сотне шагов от реки. Этот сад славился тем, что в нем росли самые роскошные деревья в Мадриде.

В каменной ограде в нескольких местах были устроены низкие маленькие калитки, обитые с внешней стороны железом и позволявшие попадать в разные районы города.

Возвратив принцу шпагу, главный алькальд объявил, что хозяину дома и его людям запрещено покидать жилище под угрозой ареста. Он поставил стражу с алебардами у всех дверей и приказал альгвазилам непрерывно ходить вокруг дворца по саду. Альгвазилы должны были задержать каждого, кто выходил из дворца.

– Я тоже буду неподалеку, – добавил алькальд, насмешливо кланяясь узнику (своим чванливым высокомерием итальянец снискал ненависть почти всех благородных испанцев). – Должен вам заметить, господин принц, что любая попытка бегства была бы более чем безрассудной. Итак, до завтра; пожелайте, чтобы к тому времени был найден Сулхам.

Филипп Мантуанский одарил его коротким взглядом и едва удержался, чтобы не произнести слова, которые наверняка вынудили бы гордого испанца выставить стражу даже у дверей его спальни.

– До завтра или… впрочем, поглядим! – процедил он сквозь зубы.

Вслух же сказал:

– Сеньор алькальд! Было время, когда крест изгнал отсюда полумесяц. Если вы не найдете своего турка, пожалуйте завтра в подвалы моего дворца, и вы увидите там черепа его предков, поверженных вашими соплеменниками. Времена и люди переменились: там, где прежде в плену у христиан содержались магометане, ныне волей его католического величества пленниками оказываемся мы… по вине какого-то турка. Завтра мы наверняка окажемся на свободе. Спокойной ночи, сеньор алькальд, успехов вашей страже; ночь светла, лунный полумесяц сослужит вам хорошую службу.

С этими словами, презрительно кивнув головой, он удалился к себе, сопровождаемый своими дворянами.

– Эй, кто там! – громко сказал он, разбудив уснувших лакеев. – Пусть нам подадут еду и вино… Это наша последняя ночь в Испании, а бал во дворце продолжается без сна. И если, господа, мы не танцуем, то хотя бы выпьем… На дне своих бокалов мы, быть может, отыщем средство, чтобы оставить с носом Лагардера и короля!..

Это был уже не тот испуганный человек, перед которым приоткрылась пропасть и которого на мгновение охватила дрожь при мысли быть брошенным вместе со своими приспешниками на растерзание святой инквизиции.

Филиппу V не хватило духу, чтобы принять такое решение. Теперь змея подняла голову и зашипела.

Прежде чем принц Гонзага был выведен стражей из дворца, Лагардер, дабы не оставить у него ни тени сомнения, снял свой седой парик, делавший его неузнаваемым, и предстал в своем истинном обличье, прекрасный, гордый и торжествующий. Нужно ли говорить, что такой сюрприз привел в восторг всю женскую половину общества и даже многих именитых сеньоров, ибо при испанском дворе ни для кого теперь не была секретом рыцарская одиссея, слава о которой, перелетая через границы государств, непрерывно росла. Теперь, видя перед собой ликующих женщин и радостных мужчин, Лагардер улыбался, ибо считал, что его миссия близка к завершению.

Ему вспомнилось милое лицо Авроры… но музыкальные аккорды вывели его из мечтательного состояния.

– Пускай все танцуют! – произнес король. – Алебарды уступают место скрипкам.

Скованность, охватившая всех во время разыгравшейся здесь сцены, уже исчезла. Все были довольны таким финалом, и вскоре центр зала заполнили танцующие.

Лагардер удостоился чести быть приглашенным на танец самой королевой. Потом его окружили и взяли в плен первые красавицы двора. Как же они огорчились, когда король знаком велел графу следовать за собой и увлек его в пустую комнату, где они могли говорить с глазу на глаз!

– Сударь, – сказал Филипп, – мы почти ничего не знаем о вас кроме того, что вы в некотором роде герой романа, честный и отважный. То, что произошло сегодня вечером между вами и принцем Гонзага, побуждает меня попросить разъяснений, которые, впрочем, вы можете и не давать, если тому есть веские причины. Знайте, что Филипп Мантуанский все равно был бы сегодня же вечером изгнан из дворца; инцидент с вами только слегка ускорил развязку.

– Я знаю это, сир, потому что его королевское высочество регент Франции приказал мне прочитать письмо, адресованное вашему величеству.

– Но в нем ничего не говорится ни о вашем пребывании в Испании, ни о вашей вражде с Гонзага.

– Единственно потому, что я вынужден был действовать в одиночку и инкогнито, и потому, что моя история слишком длинная. Если его величеству будет угодно с нею познакомиться, ему потребуется вооружиться терпением.

– Говорите, сударь, я выслушаю вас до конца, сколько бы для этого ни потребовалось времени.

Лагардер действительно говорил долго, и если король его и прерывал, то лишь для того, чтобы выразить свой гнев, удивление или восхищение.

– А что вы намерены делать теперь? – спросил он, когда рассказ был закончен.

– Убить его завтра, сир, как я ему это пообещал. Иначе он будет свободен, ибо я уверен, что его подручным не удалось избавиться от Сулхама, и что последний преподал им хороший урок. Турок жив. Может быть, до окончания бала я сам приведу его вашему величеству.

– Вы знаете, – сказал Филипп, смеясь, – что всего лишь два века тому назад вы были бы сожжены как колдун по приказу святой инквизиции?

– Я не колдун, я только хорошо знаю, как мне следует поступать. И я знаю, что завтра же два негодяя – Филипп Мантуанский и Пейроль ответят мне за все. Остальные играют второстепенные роли, и я оставлю их в живых: когда сносят голову, руки тоже теряют силу.

– С вами может случиться несчастье, поэтому я не вправе позволить вам сделать то, что вы желаете.

– Филипп Неверский ждет отмщения, – вдохновенно воскликнул Лагардер, – и ничто не остановит моей руки. Я буду преследовать убийц там, куда они направятся, и если я не расправлюсь в Мадриде с теми двоими, которых только что назвал, то – да простит меня ваше величество – я настигну их в другом месте!

– Но в моих силах помешать вам преследовать их…

– Для этого меня нужно было бы арестовать – а я бы бежал из-под стражи, заковать меня в цепи – а я бы их разорвал. Месть моя святая; я уже сказал вашему величеству, что само Небо хочет, чтобы правосудие свершилось!

Перед таким напором монарх не устоял.

– Завтра, сударь, – сказал он, – в моем присутствии и в присутствии самых знатных вельмож Испании принц Гонзага и его фактотум по очереди предстанут перед вами со шпагами в руках. Бог справедлив: вы победите.

Он взял Лагардера за руку и ввел в зал, где все пытались понять, какова же причина столь долгого отсутствия. Однако граф недолго оставался на празднике; вскоре он исчез, и даже король не знал, куда он подевался.

Итак, по всему дворцу разыскивали Лагардера, а тем временем, на глазах у изумленных гостей бала разворачивалась невероятная сцена. В распахнутых дверях зала внезапно возникло знакомое улыбающееся лицо, и турок-горбун поспешно заковылял туда, где находился Филипп V.

– Сулхам!.. Сулхам!.. – раздались удивленные возгласы.

Танцы тут же прекратились, и все окружили турка.

– Откуда ты? – спросил король. – И что с тобой случилось вчера вечером?

Мусульманин рассмеялся чуть более громко, чем обычно, и жестами дал понять, что обратил в бегство шестерых человек, ранив своей саблей одного в плечо, другого в голову, третьего в бедро, а четвертого в ляжку.

– Ты их знаешь? – спросил Филипп.

Турок кивнул, и все захлопали в ладоши.

– Браво, Сулхам!.. Завтра ты их нам покажешь!.. Ах, ты просто прелесть, горбун!

Среди дам одна особенно выделялась своим воодушевлением: то была герцогиня Сиудад. Турок благодарно ей улыбнулся и, легко и изящно поклонившись, заговорил с нею звучным мелодичным голосом, заставив всех оцепенеть от изумления:

– Не окажет ли герцогиня мне честь станцевать со мной?

– Что происходит? – раздались отовсюду возгласы. – Немой заговорил…

Госпожа де ла Сиудад, которая поначалу покраснела, сразу же овладела собой, подозревая, что сюрпризы на этом не закончатся и что случится еще что-то неожиданное. Она была согласна на любую роль в этом захватывающем спектакле.

– Соглашаюсь с удовольствием, – ответила она храбро, – хотя бы для того, чтобы видеть, как вдруг запляшут ноги, причем не хуже, чем это только что проделал язык.

Звуки гавота подхватили их обоих, легких и быстрых. Турок был по-прежнему горбат, но, тем не менее, его ноги уверенно скользили по паркету. Когда танец закончился, он вынул пару золотых ножниц и показал их герцогине.

– Вот подарок, полученный Сулхамом. С согласия герцога, вашего супруга, позволите ли вы мне сохранить его, мадам, с тем, чтобы от вашего имени преподнести моей невесте?

– Невеста горбуна?!. – воскликнули дамы. – Когда же ты нам ее представишь, Сулхам?

– Назови нам хотя бы ее имя…

– Ее зовут Аврора де Невер, а меня, меня зовут Анри де Лагардер!

В тот же миг сабля, халат и тюрбан полетели в угол, и граф вновь оказался в центре восторженной толпы. Филипп V, который еще час тому назад был посвящен в этот секрет, остался доволен произведенным впечатлением.

– В свою очередь, сударь, – произнес он, – мне тоже хочется преподнести вам подарок.

И все поняли, что он обращается не к Сулхаму, не к старому андалузскому сеньору, а к одному из самых благородных и храбрых рыцарей.

– Граф де Лагардер, я хочу привязать вас к моей стране: вот лента Изабеллы Католической; король Испании жалует ее вам с одобрения всего Ордена.

Анри глубоко поклонился, принимая этот знак чести из рук Филиппа V, который сердечно обнял его.

– Пусть защитит он завтра вашу грудь, – тихо шепнул ему король.

Пока в Алькасаре происходили все эти события, Гонзага и его приспешники заканчивали свою трапезу. Но, против обыкновения, винные пары не замутили их разум. Они нуждались в том, чтобы их мысли оставались ясными, так как этой ночью им предстояло сыграть опасную партию, где ставкой была их свобода, а быть может, даже и жизнь.

В полночь Пейроль выпроводил слуг и спустя некоторое время отправился к ним, чтобы удостовериться, все ли они спят. Гонзага же внимательно прислушивался к шагам часовых, размеренно ходивших под окнами.

– Сегодня, – произнес он, – вы видели старого андалузского сеньора, превратившегося в Лагардера. Завтра в Алькасаре вы увидите превращение Сулхама. На сей раз, Носе, ты превзошел своего хозяина и первым догадался, кто скрывается под обличьем горбуна. Вы были правы, когда хотели проткнуть проклятого турка своими шпагами. Однако вас постигла неудача; и вот теперь вы во власти нашего общего врага.

По спине Ориоля пробежали мурашки.

– Король, – прошептал он, – пообещал сохранить нам жизнь, если турок окажется живым, а вы только что сказали, сударь, что Сулхам сейчас в Алькасаре.

– Верить слову короля, это все равно, что перестать верить самому себе. Разве я вам не говорил, что нужно всегда идти своим путем, не обращая внимания ни на угрозы, ни на обещания?.. Филипп V обещал, Лагардер угрожал: однако никто из них своих планов не осуществит, и это говорю вам я, принц Гонзага!

Наклонившись вперед, клевреты жадно внимали словам своего господина, хотя беспокойство их все же не покидало. Судьба молодых дворян и на сей раз была в руках этого человека! Неожиданно принц ударил кулаком по столу.

– Как вы отнесетесь к тому, – воскликнул он, – чтобы провести несколько месяцев в Лондоне? Возможно, для нас нашлось бы там местечко и при дворе, а до Парижа оттуда ближе, чем до Мадрида…

– Но прежде, – вздохнул Носе, – нам придется проскользнуть мимо стражи.

Гонзага хмыкнул.

– Да и ночь недостаточно темная… – продолжал Носе.

– Это ничего, зажги факел, Монтобер.

– Возьмите шпаги, господа. – И принц засмеялся. – Надо оставить послание для наших охранников. У них язык прилипнет к небу, когда они найдут пустое гнездо, а сам алькальд умрет от огорчения.

Через минуту, подняв факел, зажженный Монтобером, он добавил:

– За мной!

Перед ним открылась дверь, о которой никто не знал; за ней начиналась темная и сырая винтовая лестница, уходившая глубоко под землю. По лабиринту узких проходов они вышли за городские стены и очутились на берегу Мансанареса.

Украв две лодки, они поплыли по реке, добрались до Тахо и вскоре достигли Англии…

Лагардер, сопровождаемый главным алькальдом, тщательно обыскал дворец.

К столу кинжалом была приколота бумажка, на которой Гонзага нацарапал несколько слов:

«Филипп Мантуанский не боится шпаги Лагардера. Он уходит, чтобы подготовить гибель его и Авроры де Невер».