Текст книги "Кокардас и Паспуаль"

Автор книги: Поль Анри Феваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КЛЯТВА ЛАГАРДЕРА

I
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Ярмарка Сен-Жермен сыграла очень большую роль в истории Парижа – и не только с точки зрения коммерции. В течение многих веков она была единственным местом, где протекала общественная жизнь громадного города, и именно по ней можно было безошибочно судить о «временах и нравах». Ярмарка располагалась там, где позднее возник рынок Сен-Жермен, и простиралась от улицы Турнон до Люксембургского сада. В стародавние времена владельцами ее были настоятели и монахи монастыря Сен-Жермен-де-Пре.

В 1176 году один из аббатов – Гуго – уступил Людовику Юному половину доходов от ярмарки. Вторая половина перешла во владение короны в 1278 году, после кровавой стычки между школярами и монахами. Ибо священнослужители, коим предстояло заплатить сорок ливров и возвести две часовни во искупление убийства школяра Жерара де Доля, предпочли отказаться от своих имущественных прав при условии, что Филипп Смелый внесет за них выкуп в сорок ливров.

Филипп Красивый перенес ярмарку в Аль де Шампо, и только при Людовике XI было разрешено разместить ее в пригороде Сен-Жермен. Указ был издан королем в Плесси-ле-Тур, в марте 1482 года.

В соответствии с ним в 1486 году появилось триста сорок торговых рядов, занимавших почти все сады Наваррского дворца. Их много раз расширяли, перестраивали, восстанавливали после многочисленных пожаров, пока они, наконец, не сгорели окончательно в ночь с 16 на 17 марта 1763 года.

На этом история ярмарки Сен-Жермен фактически прекратилась, хотя какое-то время она еще просуществовала. Революционный дух переустройства вкупе с новомодными веяниями стали причиной того, что деревянные галереи Пале-Рояля затмили славу одряхлевшего базара, где в течение многих веков продавали, пополняя казну короля, «золотые и серебряные кружева из Англии, Фландрии, Голландии и Германии; мечи, рапиры, алебарды и боевые топоры; зеркала и прочие товары из Китая; румяна, помаду и мушки; индийские шелка и португальские маслины; сладости и пряности; пергаментные свитки, перья и чернила; картины, писанные маслом и акварелью, а также гравюры и эстампы; медную посуду, шерстяные чулки, одеяла и покрывала и прочее, прочее, прочее».

Рядом с королевскими менялами восседали часовщики; под боком у лекарей трудились брадобреи; фонарщики теснились вместе с граверами, а оружейники перебрасывались шуточками с медниками.

Мы не кончим никогда, если возьмемся перечислять все ремесла, процветавшие на ярмарке, все товары, свезенные сюда из самых отдаленных уголков земли и из ближайших деревень. В течение трех или четырех недель, что длилась ярмарка, великий соблазн царил в городе, и на торжище стекались тысячные толпы народа: дворяне и знатные дамы, члены парламента и важные королевские чиновники, офицеры и солдаты, люди простого звания и самые обыкновенные нищие.

Естественно, на таком месте не могли не возникнуть заведения, призванные поить и кормить, а также развлекать собравшуюся публику. На ярмарке было множество кабачков и кафе, игорных домов и балаганов. Некоторые тогдашние актеры обрели гораздо большую славу на подмостках в Сен-Жермен, чем если бы они выходили на сцену самых знаменитых театров. До сих пор неутомимые библиофилы роются в старых рукописях, дабы раскопать фарсы и соленые шутки, которыми славился репертуар комедиантов, веселивших народ на ярмарке.

В эпоху Регентства и в царствование Людовика XIV этого, однако, было недостаточно: рынок развлечений не мог обходиться без такого товара, как проститутки, и от покупателей не было отбоя. Знатные господа нанимали себе куртизанок на неделю; купцы брали девок на один день, школяры и простонародье – самых дешевых шлюх на час.

Монахи Сен-Жермен-де-Пре благословили ярмарку при ее зарождении; когда же она завершила свою историю, им оставалось лишь отпустить ей грехи.

В те прекрасные времена, когда Гонзага был ближайшим другом регента, они часто приходили сюда в сопровождении своих повес. Это был счастливый момент для тех, кто имел красивую дочь или жену, ибо принцы платили щедрой рукой. Главной задачей было опередить других и успеть показать свой товар лицом прежде конкурентов.

По правде говоря, в предложении и сейчас недостатка не было. Кардинал Дюбуа частенько захаживал сюда, дабы потрафить и Филиппу Орлеанскому, и себе самому. Но случалось так, что из-под самого носа прелата добычу выхватывал Шаверни или кто-то еще из молодых дворян. Регент только посмеивался, но Дюбуа кусал губы и, не в силах отказаться от удовольствия, подбирал то, что осталось. Что ж удивляться, если среди отбросов попадался товар с гнильцой: бедному кардиналу вскоре пришлось в этом убедиться на собственной шкуре – он скончался, пав, можно сказать, жертвой любовных утех.

Регент не почтил своим присутствием открытие ярмарки в этом году, и торжество состоялось без него. Зазвучали фанфары; глава городской полиции, ярмарочные старосты и купеческие старшины возгласили под рукоплескания радостной толпы: «Господа, открывайте свои ряды!»

Зато Филипп Мантуанский не отказал себе в удовольствии поглядеть на праздник вместе с верным Пейролем. Разумеется, ни тому, ни другому не могла прийти в голову мысль щеголять здесь в роскошном шелковом камзоле и драгоценных кружевах. Они по-прежнему скрывались под обличьем торговцев из Амстердама, причем тот, что был моложе, казался стариком, и vice versa.[4]4
  Наоборот


[Закрыть]

В этой одежде их невозможно было узнать, хотя на них с любопытством глазели многие – в том числе и их старые знакомые. А они смело проталкивались сквозь толпу, подходили ко всем прилавкам, которые вызывали у них интерес, и восторженно расхваливали ярмарку, превосходно играя роль любознательных праздных иностранцев. Торговцы всячески зазывали их к себе, ибо простодушные голландцы платили, не скупясь, за любую понравившуюся им вещь. Вскоре лакей уже сгибался под тяжестью мешка с покупками; господа отослали его домой, и стали прогуливаться по ярмарке, подобно множеству других зевак.

Филипп Мантуанский выглядел встревоженным. Когда Пейроль почтительно осведомился о причине этого, принц отрывисто бросил:

– Все еще не приехали!

– Да нет же! Вон на подмостках, видите? Это Носе и Лавалад!

– Знаю… Но где остальные?

– Терпение, монсеньор, мы их обязательно отыщем.

Увлеченные толпой, они подошли почти вплотную к возвышению, где блистали талантами фокусников их приспешники. Носе глотал шпагу, ходил на руках, кувыркался, а затем стал предлагать всем желающим вылечить зубы чудодейственным способом и за весьма умеренную плату в два соля.

Зрители подталкивали друг друга локтем, но никто не решался вверить себя в руки сомнительного шарлатана. Это, впрочем, вполне устраивало Носе, ибо он предпочитал демонстрировать свое искусство при помощи кульбитов и пронзительных воплей.

Тем временем Лавалад оглушительно ударял в гонг, прерываясь только для того, чтобы ткнуть пальцем в одну из фантастических фигур, намалеванных на полотне, которое колыхалось за его спиной.

Сей шедевр живописи представлял публике множество самых разнообразных сюжетов: в углу рыцарь вонзил свой меч в тело дракона; за полуголыми женщинами гнались апокалипсические звери; в центре сидел в бочке Диоген, подставив разинутый рот Александру Великому, который выковыривал у него коренной зуб своим кинжалом, и т. д. и т. п. Все эти яркие картинки чрезвычайно нравились зевакам и привлекали новых любопытствующих к подмосткам бродячих фокусников.

Внезапно Носе смолк на самой середине очередной тирады, заметив в толпе Гонзага и Пейроля. Гримасничая и кривляясь, он подал им знак, что желает сообщить нечто важное, и принц повелительно кивнул своему фактотуму. Тому ничего не оставалось делать, как вскарабкаться на подмостки к вящему восторгу зевак.

Новоявленный хирург не преминул воспользоваться предоставившейся возможностью. Усадив интенданта на табурет, он без церемоний заставил его открыть рот и стал осматривать зубы, постукивая по ним железным ключом.

– Скотина! – завопил вдруг Пейроль и выплюнул половину фальшивого зуба, сломанного неопытным экспериментатором.

Однако интендант тут же взял себя в руки и спросил вполголоса:

– Ничего не видели?

– Увы, любезный господин де Пейроль! Но это ремесло не по мне… боюсь, к вечеру у меня сядет голос.

– Поменьше кричите и внимательнее смотрите. Вот я, например, обнаружил уже трех горбунов на ярмарке.

– Еще бы узнать, который из них нам нужен… Взгляните-ка! Еще один, а рядом с ним…Черт возьми! Я был уверен, что эти негодяи лежат на дне Сены!

Носе действительное увидел Кокардаса с Паспуалем, которых сопровождал отныне неразлучный с ними Берришон. Мастера, задержавшись ненадолго у подмостков, двинулись дальше с видом людей, желающих одного: отдохнуть после трудов праведных.

Впрочем, брату Паспуалю прогулка по ярмарке очень нравилась. Везде толпился народ, и в толпе можно было без труда ущипнуть мясистый бочок. То и дело перед братом Амаблем возникали прелестные личики: здесь были и принцессы, и субретки, но любвеобильному нормандцу все они были одинаково милы. Он лелеял также мечту отыскать на ярмарке свою Матюрину, хотя это было то же самое, что искать иголку в стоге сена… Однако кто знает? Случай всемогущ! Поэтому брат Паспуаль нисколько не удивился, когда почувствовал, как кто-то сзади закрыл ладонями ему глаза.

Будь это грубые мужские лапы, наш храбрец живо освободился бы от этих непрошеных объятий. Но щеки ему сжимали тоненькие изящные ручки, так что усомниться было невозможно – с ним шалила женщина! Восхищенный Амабль застыл на месте, вдыхая тонкий запах духов, а затем, осмелев, громко чмокнул прелестницу в запястье. Это была нешуточная дерзость, – но взрыв смеха показал ему, что он прощен. Ладони разжались, и брат Паспуаль, обретя возможность видеть, зажмурился, не веря своим глазам.

– Как! – вскричал он. – Неужели это вы, мадемуазель Сидализа?

Через минуту обоих мастеров окружила целая стайка красоток. Они хорошо знали всех этих актрис и сохранили о них самые приятные воспоминания. Кокардас-младший разразился восторженными проклятиями, а его помощник залился краской до самых ушей, ибо чувствительной душе всегда трудно справиться с сердечным волнением.

Малыш Берришон глядел на своих старших друзей во все глаза и ничего не мог понять. Но было ясно, что мастера коротко знакомы с такими красивыми и нарядными дамами, к которым Жан-Мари даже подойти бы не осмелился, хотя ничего другого не желал больше в свои семнадцать лет.

За этой сценой, впрочем, наблюдали и другие зрители – отнюдь не разделяя при этом восторга юного Берришона.

Носе совершенно забыл о своем неудачном пациенте, а тот еще шире разинул рот от изумления; Гонзага же недовольно хмурился, видя, как прелестная Флери, некогда бывшая его фавориткой, теперь нежно держит под руку Кокардаса.

Фокусник-шарлатан, опомнившись, быстро смазал какой-то подозрительной мазью сломанный зуб Пейроля… Фактотум тут же объявил во всеуслышание о своем чудодейственном исцелении и поторопился спрыгнуть вниз, поближе к своему господину.

– Что все это значит? – проворчал принц. – Неужели наши оперные певички так низко пали? Стоило нам покинуть Париж, как они принялись обхаживать потрепанных головорезов…

– Разве вы их не узнаете? – спросил фактотум.

– А ты сам знаешь, отчего они льнут именно к этим рубакам? – осведомился Филипп Мантуанский.

– Понятия не имею. Но, похоже, дела у них не так уж и хороши. Иначе они не стали бы привлекать на свою сторону девок. От женщин, кроме вреда, ничего не бывает.

Здесь были все красотки, которых мы уже видели в тот вечер, когда мастера попали в засаду у Монмартрских ворот. Компания, не сговариваясь, двинулась к одному из кабачков. Особенно торопилась толстая Сидализа, которой, вероятно, хотелось не только пропустить несколько стаканчиков вина, но и возобновить прежнюю дружбу с Паспуалем.

Маленький Жан-Мари несколько оправился от смущения – не без помощи добродушной Дебуа. Она уже успела сказать юноше, как ей нравятся его розовые щеки, алый рот и крепкие руки, а тот слушал ее, замирая от счастливого предчувствия.

Чуть поодаль держалась одна прекрасная Нивель. Сердце подсказывало ей, что с этих трех кавалеров многого не возьмешь – она же привыкла расточать свои ласки и улыбки за достойное вознаграждение. Ей невольно пришел на ум толстяк-откупщик, и она горестно вздохнула. Ориоль был глуп, как пробка, но зато богат, как Крез.

Сидализе была чужда подобная меркантильность. Накануне она честно заработала несколько золотых и теперь собиралась побаловать на них своего милого Паспуаля… Каждому свое: у одного отнимется, а другому достанется!

– Идите все сюда! – воскликнула она, переступая порог залы. – Мы достаточно развлекали публику, пора и нам повеселиться!

Компания расселась за столиком: зашуршали шелковые платья и зазвенели шпаги. Кокардас, едва лишь взглянув на пьющих, ощутил неимоверную жажду; Паспуаль же с Берришоном предвкушали иные удовольствия – оба не сводили горячих глаз с прелестных сотрапезниц.

– Брр! – сказала, передернув плечами, Флери. – Меня просто в дрожь бросает, как только взгляну на эту парочку в мехах.

В самом деле, в кабачок вошли Гонзага с Пейролем и уселись за соседний столик, не обращая никакого внимания на любопытные взгляды. Но если Флери ежилась от холода при виде меховых накидок, то Нивель, напротив, ощутила, как разливается по ее телу приятное тепло. Это чувство было ей хорошо знакомо: она мгновенно оценила стоимость этой необычной одежды и пересчитала все перстни, блиставшие на пальцах старшего из чужеземцев. Пожалуй, этот кавалер мог бы потягаться богатством с Ориолем!

За столом между тем уже завязался оживленный разговор. Воспоминания о прошлом чередовались с рассказами о делах нынешних.

– Что вы видели любопытного на ярмарке? – спросила Сидализа Паспуаля.

– Мог ли я что-нибудь видеть, если взор мой был устремлен к вам? – ответил галантный нормандец и был немедленно вознагражден поцелуем.

Тем временем мадемуазель Дебуа учинила форменный допрос Жану-Мари, отчего юноша краснел и бледнел. Плутовка пустила в ход все свои обольщения и наслаждалась смущением своего кавалера. Его молодое простодушие и чистота одновременно забавляли и трогали опытную кокетку. Нет, она совсем не жалела, что повстречала на ярмарке мастеров с их новым учеником.

А голландские торговцы молча сидели за своим столиком и не сводили глаз с шумной компании, видимо напрочь забыв и о доме, и о делах. Наверняка эти почтенные буржуа оставили в Амстердаме толстых глупых жен… что ж удивляться, если их притягивали, как магнитом, эти изящные и веселые парижанки? Так думала Нивель, посматривая на чужестранцев и потихоньку подвигая к ним свой стул, так что вскоре она оказалась как бы между двумя группами. Нужен был лишь самый незначительный повод, чтобы завязать разговор с робкими купцами.

Пейроль, от которого не укрылись эти маневры, мысленно усмехнулся. Все шло по плану: еще несколько мгновений, и можно будет присоединиться к мастерам фехтования и их спутницам.

Нивель между тем нетерпеливо ерзала на своем месте. Дело шло не так быстро, как ей бы хотелось, и тогда она решила прибегнуть к одному из тех тысячи способов, что есть в распоряжении у любой женщины. Оживленно болтая и жестикулируя, она вдруг выронила свой перламутровый веер – да так неудачно, что задела и опрокинула стакан господина де Пейроля.

Тут же последовали бурные извинения; фактотум немедленно поцеловал руку прелестной соседке, объявив, что не имеет к ней никаких претензий и, напротив, польщен этим своеобразным знаком внимания одной из красивейших женщин Парижа. Актриса, восприняв комплимент как приглашение, мгновенно переместилась за соседний столик, что было сделать совсем нетрудно, поскольку ей оставалось подвинуть свой стул всего на несколько дюймов. Подруги, без труда разгадав ее уловку, залились веселым смехом.

– Берегись, Нивель! – воскликнула Флери. – Неужели ты хочешь заключить договор с иностранцами? Не забудь, что для этого необходимо согласие его королевского высочества!

– Регент возражать не станет, поверьте мне, мадемуазель, – произнес фактотум с любезной улыбкой.

– Оставь ее, – вмешалась Сидализа. – Слава богу, она тоже нашла себе кавалера. Смелее, сударь, у вас есть все шансы на успех. Нивель вовсе не такая недотрога, как кажется.

Сидализа отличалась редкостным умением попадать пальцем в небо и обычно открывала рот лишь для того, чтобы сказать какую-нибудь глупость. Нивель никогда не упускала случая высмеять ее за это, но на сей раз смолчала: как ни глупа была Сидализа, возразить было нечего – бывшая любовница Ориоля действительно жаждала обрести нового кавалера. Оставалось решить только один вопрос: кому из голландцев следовало отдать предпочтение? Кокетливо улыбаясь обоим, она прикидывала, что первый кажется значительно моложе, но зато второй, судя по всему, намного богаче и по манерам похож на знатного сеньора. Нивель была не из тех, кого ослепляют чувства. Ее любовь стоила денег, больших денег – и претендовать на нее мог лишь тот, кто был способен платить.

Не в силах прийти к определенному решению, она с охотой оставила бы себе обоих северян. К несчастью, нужно было выбирать, ибо мадемуазель Добриньи уже примеривалась, как бы ей перейти на свободное место рядом с Гонзага.

Тяжело вздохнув, Нивель совершила акт героического самопожертвования: сама подозвала подругу и усадила ее рядом с Пейролем. Выбор был сделан: она избрала своим кавалером старшего из торговцев, которого тут же принялась расспрашивать о его стране, о семье и об успехах в коммерческих делах. Гонзага оставался холоден как лед, хотя актриса пустила в ход все испытанные средства: строила глазки, прикасалась коленом к ноге соседа, брала его невзначай за руку, одновременно восторгаясь богатством его одеяния, изяществом манер и осанистым обликом. Бедняжка не подозревала, что имела дело с очень старым знакомцем. И чего стоили все ее жалкие ухищрения в сравнении с коварством и хитростью Филиппа Мантуанского, которого она тщетно пыталась заманить в свои сети!

Впрочем, Пейроль старался быть любезным, имея свою определенную цель. Он не постигал, что может связывать друзей Лагардера с певичками и танцовщицами, а потому желал непременно выяснить этот вопрос. Не считая нужным ходить вокруг да около, фактотум с напускным добродушием произнес:

– Не имею честь быть знакомым с вашими спутниками, милые дамы. Однако мне кажется, что вы с вашей-то красотой могли бы подобрать себе что-нибудь получше.

– Не судите о них по виду, – сказала Нивель. – Они грубоваты и не блещут хорошими манерами, это правда. Однако благородного происхождения у них никто не отнимет, а главное – нет им равных по доблести и решимости.

– Теперь мне все понятно. Женщины превыше всего ценят в мужчине храбрость.

– Тем более, когда храбрость эта спасает от беды, – вмешалась в разговор Добриньи.

– Вот именно, – подтвердила Нивель. – Если бы не они, нам всем пришлось бы весьма худо, а потому мы обязаны им признательностью.

Говоря это, актриса заметила, что глаза ее равнодушного соседа зажглись неподдельным интересом, и поторопилась рассказать уже известную нашему читателю историю, опустив, однако, все то, что произошло после возвращения в Париж. Гонзага удовлетворенно улыбнулся. Разумеется, он ни в коей мере не считал опасными для себя этих безмозглых танцовщиц, но его порадовало, что их дружба с мастерами фехтования получила объяснение и что Лагардер никак не прнчастен к этому делу.

– Господа, – промолвил он, поднимаясь с места, – нам стало известно о вашем благородном поступке. Вернувшись на родину, мы расскажем, как познакомились с двумя героями. Разрешите пожать вам руку и назовите ваши имена. Я запишу их на свои таблички и даю вам слово, что вскоре о вас узнает вся Голландия…

– Чего уж там, мой славный! – ответил Кокардас, подкручивая ус. – Наши имена и без того гремят по свету… Кокардас-младший и брат Амабль Паспуаль, мастера фехтования из Парижа, лучшие клинки Франции и всей Вселенной! Одним словом, друзья графа Анри де Лагардера, дьявол меня разрази!

Услышав это имя, торговцы из Амстердама невольно сдвинули брови: слишком много тяжелых воспоминаний было с ним связано! А мастера фехтования обменялись рукопожатием с любезными чужестранцами, не подозревая, что видят перед собой своих смертельных врагов.

Знакомство состоялось, и теперь вся компания заняла место за одним столом.