Текст книги "Кокардас и Паспуаль"

Автор книги: Поль Анри Феваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Сколько опасностей ему предстоит преодолеть, – прошептала она с грустью. – Да поможет ему Небо! Господь не допустит, чтобы он погиб так близко от цели… К счастью, самые злейшие его враги находятся далеко отсюда. Но Гонзага пока не убит – иначе Анри уже был бы в Неверском дворце. У меня голова идет кругом, милая моя Хасинта! Молись за нас, за меня и за Аврору, за нас за всех… Развязка близится!

Перед уходом басконка задала еще один вопрос:

– Вы расскажете обо всем маркизу де Шаверни?

– Нет! Это тайна Анри, и мы не вправе ею распоряжаться… Обними меня, Хасинта, и иди спать… Тебе тоже нужно отдохнуть.

Сама же Флор тщетно пыталась заснуть. Всю ночь она строила самые фантастические планы, как помочь Анри, – и тут же отказывалась от них, понимая, что все ее проекты основаны на догадках и предположениях. В конце концов, она стала даже сожалеть о том, что подслушала разговор мастеров, ибо для нее, как и для Кокардаса, тайна оказалась невыносимо тяжелой. Едва дождавшись утра, донья Крус отправилась в комнату Авроры, чтобы самой разбудить подругу. Обвив руками ее точеную шею, она нежно поцеловала белокурые волосы.

– Что это значит? – спросила изумленная Аврора. – Ты встала вместе с солнцем? Обычно ты приходишь поцеловать меня гораздо позже. И какая ты радостная сегодня!

Это было правдой. Флор, возбужденная тем, что ей удалось узнать ночью, поднялась ни свет ни заря, тогда как прежде обе девушки, боясь огорчить друг друга, старались провести в одиночестве самые тяжкие утренние часы, когда восходящее светило напоминало им, что начинается новый день – такой же безрадостный и тусклый, как все остальные, ибо по-прежнему не было никаких вестей от человека, от которого целиком и полностью зависело их счастье.

Сегодня же донья Крус была необыкновенно оживлена, а глаза ее искрились весельем. С лучами солнца испарились, как дым, все тягостные и мрачные мысли, охватившие ее на исходе ночи. Полная радостных надежд, она спешила поделиться ими с подругой, которая ни о чем еще не догадывалась.

Мадемуазель де Невер пристально взглянула на цыганку.

– Флор, – сказала она с упреком, – ты от меня что-то скрываешь. Я вижу по тебе, что пришли хорошие вести… Что тебе удалось узнать?

– Ровным счетом ничего, мой котик… Просто сегодня утром я проснулась счастливой. Наверное, это доброе предзнаменование! Но никаких новостей у меня нет, разве что я снова начала надеяться и тебе того же желаю.

– Увы! – вздохнула Аврора. – Я пытаюсь изо всех сил, но тщетно… надежды мои ушли! Каждый день приносит мне муку… я изнемогаю в неведении, и силы мои тают. Где он? Что делает? И почему не возвращается?

– Он скоро придет…

– Кто тебе сказал? – вскричала Аврора, резко поднявшись на постели. – Флор! Ты все же что-то скрываешь от меня…

– А я тебе повторяю, что ничего не знаю! Надейся! И я уверена, что Господь пошлет тебе исполнение всех желаний…

– Я молилась денно и нощно, в часовне мраморные плиты отполированы моими коленями! Разве это помогло?

– Откуда ты знаешь? Возможно, это приблизило час его возвращения! Надейся и молись: тогда завтрашний день будет счастливее нынешнего… Но только не теряй мужества! У меня есть предчувствие, что очень скоро все изменится…

– Может быть, тебе приснился сон? – спросила Аврора. – Иногда твои сны сбывались… и я знаю, ты веришь им… Флор, дорогая моя, что тебе приснилось сегодня ночью?

Донья Крус ухватилась за этот вопрос, чтобы придать больший вес своим уверениям, не нарушая вместе с тем клятвы, данной самой себе. Пока ей удалось сохранить в полной неприкосновенности тайну Лагардера, однако теперь можно было чуть приоткрыть завесу, выдав услышанное ночью за приснившееся во сне.

– Да, это правда! – сказала она, нисколько не краснея, ибо то была ложь во спасение. – Мне приснился сон: вдруг раздались знакомые голоса и завели речь об Анри. Они говорили, что он уже здесь, недалеко от нас, и что вернется во дворец, после тога как преодолеет одно незначительное препятствие.

Аврора молитвенно сложив руки, не упускала ни единого слова Флор и молилась, чтобы сон этот стал явью. Вдруг сейчас донья Крус скажет: «Нет, дорогая, мне это не приснилось! Я просто не хотела излишне волновать тебя, а потому и придумала все это. На самом деле он уже здесь, за этой дверью, и сейчас войдет к тебе»!

Но Флор не добавила ничего к рассказу о своем сне, и бедная девочка печально склонила голову.

– Что же это были за голоса? – спросила она, с трудом сдерживая слезы.

– Это были голоса его верных друзей, Кокардаса и Паспуаля, Аврора безнадежно махнула рукой.

– Если бы они могли, то давно привели бы ко мне Анри, – прошептала она. – Скажи им, кстати, чтобы не отлучались из дворца: после обеда они проводят нас во дворец Сент-Эньян.

– Поверь мне, Аврора, лучше предоставить им сегодня полную свободу, даже если нам придется отказаться от визита. Тебе не придется в этом раскаиваться. Вдруг они вернутся вместе с Анри?

– Будь по-твоему, – ответила мадемуазель де Невер, – но я в это все равно не верю.

Донья Крус простилась с подругой, убежденная, что хорошо распорядилась нежданно доставшимся ей секретом.

XII
НОВЫЕ СТРАНИЦЫ «ДНЕВНИКА» АВРОРЫ

У маркизы де Сент-Эньян Аврора де Невер несколько раз встречала живую, остроумную и довольно красивую молодую женщину, которая, казалось, прониклась к ней самой нежной дружбой.

Маленькая баронесса Лиана де Лонпре овдовела несколько лет назад, и по-прежнему хранила верность покойному мужу, хотя находились злые языки, утверждавшие, что вдовство совеем ей не в тягость.

Капризная, кокетливая, своенравная, она по росту была чуть выше мушкетерского сапога и своей хрупкостью, равно как и ярко-розовыми щечками напоминала изящную фарфоровую статуэтку из Майсена, которая может разлететься на мельчайшие осколки при малейшем грубом прикосновении. На самом же деле у этой легкой, как коноплянка, блондинки были железные нервы и несокрушимое здоровье; за обличьем легкомысленной и ветреной болтушки скрывалось нешуточное самолюбие и упорство в достижении своих целей. Ее никто не принимал всерьез – тем большую опасность она представляла для тех, кого считала соперницами. С виду взбалмошная и непостоянная, она, смеясь и порхая, легко прибирала к рукам всех, кого хотела, так что любые ее прихоти исполнялись по мановению ее крохотного пальчика. Сколько таких изящных и своенравных женщин взошло на гильотину во времена Революции! Они улыбались даже на эшафоте, и этого им не могли простить. Обрекая их на смерть, кровожадные моралисты полагали, что карают гордость и тщеславие. Однако, невзирая на этот суровый урок, испорченность людская осталась прежней: ничего не изменилось – только гордость угнездилась отныне в совсем иных головах и сердцах. Это утверждение, разумеется, не означает, что мы призываем к новой революции. Природу человеческую невозможно исправить.

Баронесса де Лонпре вышла замуж в шестнадцать лет – точнее сказать, была отдана замуж, поскольку не была способна самостоятельно решить столь важный вопрос. Так, по крайней мере, считал ее достопочтенный отец, господин де Раволь, единственным достоянием которого было пышное генеалогическое древо. Итак, в один прекрасный вечер он сказал дочери:

– Жемчужинка моя! Увы, я не могу предложить тебе в мужья принца… Но ничто не мешает нам породниться с дворянином из Гиени, таким же бедным, как и мы сами. Его зовут господин де Лонпре.

– Пусть господин де Лонпре катится ко все чертям, – ответило прелестное создание. – Зачем мне бедный дворянин из Гиени? Я хочу принца.

– Согласен, мой изумруд! Ты вполне можешь завести себе принца в придачу к бедному дворянину.

Жемчужинка задумалась, чего, надо сказать, никто от нее не ожидал. Размышления принесли желанный результат, ибо малышка весьма своевременно вспомнила о собственной тетке, которая жила «на два дома», но соблюдала при этом все приличия и имела безупречную репутацию, а после кончины законного супруга сочеталась браком с любовником, дождавшимся, наконец, своей очереди.

– Пусть будет господин де Лонпре! – сказала она отцу. И, поглядев на него лукаво, задала невинный вопрос: Что ты получишь за это, отец?

– Гм! Совсем немного… хватит на похороны, достойные дворянина моего рода.

– А де Лонпре?

– Полную экипировку и прогонные до Фландрии. Почему это тебя так интересует, сокровище мое?

– Сокровище? Мне нравится, когда меня так называют… но именно поэтому я хочу знать себе цену. Я согласна! Только пусть твой гиенский дворянин знает, что не ему, а принцу я позволю расшнуровать свой корсаж…

Итак, в один прекрасный день маленькая Лиана де Раволь, разряженная, надушенная, увешанная драгоценностями, была отведена к алтарю. Венчание состоялось в монастырской церкви Сен-Северен. Счастливый муж привез новобрачную к отцу, нежно поцеловал ее в лоб, испустил глубокий вздох и вскочил на оседланного коня, уже ожидавшего во дворе. Больше никто и никогда не видел господина де Лонпре. На следующий день подруги приехали утешать безутешную Лиану: все осуждали монсеньора регента за жестокий приказ, согласно которому господину де Лонпре надлежало отбыть в полк в самый день свадьбы. Впрочем, к отсутствию мужа в доме скоро привыкли.

Госпожа де Лонпре, ставшая соломенной вдовой, плакала только на людях – в собственном же будуаре хохотала над злосчастным супругом от души. В девах она, разумеется, не оставалась и могла надеяться, что произведет на свет несколько маленьких принцев. Во всяком случае, Филипп Мантуанский ей это обещал.

Он не исполнил этого обещания, но зато сдержал второе – никому не рассказывать о своей связи с маленькой баронессой. Она первая разорвала с ним: Гонзага помог ей сколотить состояние, но никогда не скрывал своего пренебрежения. Уязвленная до глубины души, она стала даже желать возвращения мужа. К несчастью, тот успел погибнуть во время стычки с неприятелем – и ей пришлось оплакивать человека, которого она совершенно не знала.

Все жалели ее и сочувствовали ей, – а потому она была принята везде. Естественно, баронесса предпочитала помалкивать о своих маленьких грешках и, смеясь в душе, принимала утешения добросердечных светских дам. Со времен ее замужества утекло много воды: за это время она привыкла размышлять, сравнивать и даже завидовать – школа Гонзага многому ее научила. Ей еще не было двадцати лет, а она уже превратилась в насквозь испорченную и чрезвычайно опасную особу, для которой не существовало никаких нравственных преград. Многие из тех, кто умилялся верности и мужеству госпожи де Лонпре, крайне удивились бы, узнав, какие мысли проносятся в этой прелестной головке.

Ее крайне заинтересовала история Авроры де Невер. Она находила большое сходство – по крайней мере, так ей хотелось думать – между судьбой невесты Лагардера и своей собственной. Правда, Аврора лишилась не мужа, а жениха, – но в остальном все совпадало!

Впрочем, в глубине души маленькая баронесса сознавала, что неожиданное исчезновение Лагардера объяснялось совсем иными причинами, нежели стремительный отъезд господина де Лонпре в полк сразу после свадьбы. Однако она упорно пыталась убедить и других, и самое себя, что тосковала по мужу точно так же, как теперь томится мадемуазель де Невер.

Было бы полбеды, если бы Лиана искренне заблуждалась на сей счет. Женщины гораздо чаще, чем думают, склонны завидовать не благополучию, а горю – если, конечно, оно подлинное, – инстинктивно чувствуя, что страдание возвышает и украшает душу. И маленькая баронесса, видя неподдельные муки Авроры, испытывала уколы жгучей ревности. Иными словами, она любила и ненавидела ее одновременно, причем постепенно второе чувство стало заметно преобладать над первым. В душе ее рождалось смутное, еще не ясное ей самой желание причинить зло. Она ласкалась к Авроре, словно кошка, пряча острые когти под бархатными подушечками лап и ощущая безумное стремление расцарапать любимой подруге лицо.

Аврора же поначалу отнеслась к ней с полным равнодушием. Более того: бедной девочке, привыкшей безмолвно сносить свою тоску, были неприятны и шумная веселость, и оживленная болтовня. Однако все окружающие словно бы задались целью навязать ей общество Лианы. Маркиз де Шаверни и мадам де Сент-Эньян искренне полагали, что лишь этой легкомысленной, но приятной женщине удастся развеять меланхолию мадемуазель де Невер. Флор также считала, что радостное щебетание баронессы поможет подруге отвлечься от тяжелых мыслей. Даже мадам де Невер – воплощение мудрости! – вскоре прониклась сходным убеждением. Так постепенно возник союз трех сердец – ибо молодые женщины были примерно одного возраста и сближала их общая судьба. Все они любили, но были лишены возможности соединиться с обожаемым существом. Лиана де Лонпре и в самом деле испытывала теперь нечто вроде посмертной нежности к тому, кто был ее мужем только по названию.

Ах, как бы ей хотелось обрести любимого, с которым она могла бы сочетаться браком. Недостатка в воздыхателях у нее не было – вокруг толпилось множество молодых людей, готовых в любую минуту предложить ей руку и сердце. Правда, влекла их не столько ее красота, сколько незапятнанный ореол девственной супруги, свято хранившей верность покойному мужу. В глубине души Лиана понимала, чего стоит этот ореол! Бывшая любовница принца Гонзага могла залучить в свои сети только простака – она же мечтала совсем об ином! Если в прежние времена она грезила о принце, принеся ему в жертву бедного дворянина из Гиени, то теперь считала недостойным себя любого, кто не смог бы сравниться в доблести с Лагардером или Шаверни.

Но в мире был только один Лагардер – и он принадлежал Авроре; был только один Шаверни – и его избранницей стала донья Крус. Тщетно всматривалась маленькая баронесса в толпу своих обожателей: ее окружали щеголи в шелковых камзолах и напудренных париках – однако среди них не было героев.

Чтобы лучше представить себе недосягаемый образец, она жадно выспрашивала малейшие подробности жизни Анри де Лагардера. Флор, Шаверни и маркиза де Сент-Эньян охотно удовлетворяли ее любопытство, но от Авроры ей ничего не удалось добиться. Для мадемуазель де Невер деяния жениха были золотой книгой, сокрытой в тайниках сердца; поведать о своем безграничном восхищении и бесконечной нежности она могла только в трех словах: «Я люблю его!»

Только Флор дозволялось прикасаться к этой святыне – и только с ближайшей подругой говорила бедная девочка о своем возлюбленном. Впрочем, она предпочитала скучать о нем – и, зная это, донья Крус неустанно превозносила его мужество, благородство и доброту.

Тем не менее, невзирая на скрытность Авроры, баронессе удалось многое узнать. В частности, она сумела выведать, какую зловещую роль сыграл во всей этой истории принц Гонзага – начиная с убийства Филиппа Лотарингского и кончая событиями совсем недавних дней.

Казалось бы, она должна была ощутить к презренному убийце ту же ненависть, какую испытывали к нему ее новые подруги; казалось бы, в ней должен был родиться стыд, что она замарала себя постыдной связью с негодяем. Действительно, первыми ее душевными движениями были раскаяние и отвращение; однако на смену им пришло совсем иное чувство. Маленькая баронесса уже давно научилась разбираться в своих ощущениях! Сидя однажды вечером на своей большой постели, среди батиста и кружев, лишь слегка примятых тяжестью ее собственного тела, в одиночестве и безмолвии, в ожидании любви, но любви высшего существа, а не обыкновенного заурядного мужчины, она надолго задумалась, обращая взор в прошлое, всматриваясь в настоящее и прозревая будущее. Душу ее сотрясали страсть, ревность, надежда, зависть, стыд, – но сильнее всех была гордость. Глядя прямо перед собой невидящими глазами, баронесса приложила белую руку с изящными точеными пальцами к тому месту, где билось готовое вырваться из груди сердце, и воскликнула, словно бросая вызов судьбе:

– Мой герой! Я нашла его прежде, чем они обрели своих! И я не сумела его сохранить! В мире есть только три полубога: Лагардер, Шаверни и Гонзага!

С этой минуты она жаждала только одного: отыскать Филиппа Мантуанского и навсегда связать с ним свою жизнь, полностью подчинив себя его воле. «Отныне я должна быть не просто любовницей, – думала она. – Я отдам ему не только сердце… не только тело… Нет! Я отдам свою жизнь, если нужно, но спасу его от шпаги Лагардера!»

Когда женщины, подобные Лиане де Лонпре, принимают решение, остановить их не может ничто. Баронесса знала, что Аврора и донья Крус готовы отдать за своих возлюбленных последнюю каплю крови. Не желая ни в чем уступать им, она возлагала на жертвенный алтарь собственную душу!

Выбор был сделан, и Лиана хладнокровно обдумала его последствия. Вступая в союз с Филиппом Мантуанским, она должна была считать его врагов своими врагами. Однако врагами принца Гонзага были не только граф де Лагардер и маркиз де Шаверни, но также Аврора де Невер и донья Крус. При этой мысли баронесса не почувствовала ни малейших угрызений совести. Напротив, ее мелкая душа возрадовалась, и она сказала самой себе с улыбкой:

– Отныне я становлюсь лазутчиком во вражеском стане. Я смогу направлять и отводить удары так, как сама захочу! Я уничтожу всех, кто будет против меня!

Лиана еще долго не могла заснуть. Последней же ее мыслью было недоуменное восклицание: «Но где же они, Гонзага и Лагардер?»

* * *

В тот день, когда Анри отправился в Испанию, Аврора достала из тайника свой дневник, который некогда вела для любимой матери. В руках ее снова оказалось перо, скрипевшее и стонавшее в дни печали, порхающее и окрыленное в минуты радости. Новая запись начиналась следующими словами:

«Анри! Жизнь моя принадлежит тебе! Надеюсь и верю, что разлука будет короткой, но раз ты не можешь видеть меня, поддерживать и укреплять, даруя мне блаженство и счастье, то пусть не ускользнет от тебя ни один из моих поступков, пусть станут известными тебе все мои мысли и тревоги.

Когда ты вернешься, перед тобой раскроются эти страницы, где описывается моя жизнь день за днем, можно сказать, час за часом. Ты увидишь, что взор мой был прикован к тебе, душа моя изнемогала под таинством твоего исчезновения. По дрожанию моей руки, по неровным буквам ты догадаешься о пережитых мною мгновениях отчаяния; по уверенному почерку, по полету его – убедишься, что мне были ведомы проблески надежды. За самыми простыми обыденными фразами тебе станут ясны радости и муки сердца, безграничная вера и бесконечная нежность.

Я начинаю вновь мой дневник для тебя, для тебя одного – в тайной надежде, что мне придется написать всего несколько страниц, и что вскоре ты придешь ко мне со словами: «Закрой свою тетрадь, дорогая Аврора; наша любовь начертана в наших сердцах – к чему повествовать о ней на листах бумаги? Будем любить друг друга и жить одной жизнью тот срок, что отпущен нам судьбой».

Увы! Уже многие и многие страницы заполнила мадемуазель де Невер своими стенаниями и жалобами, а конца им не было видно. Однако рука ее не уставала писать, а сердце – кровоточить, роняя красные капли на белые листы.

Часы, когда она раскрывала свою душу любимому, были для нее подлинным молитвенным бдением; то был тяжкий труд, ибо она изнемогала под грузом страданий, – но одновременно крепло и ее мужество. Когда от невыносимой муки готово было разорваться сердце, она вспоминала о доблести своего жениха и сама обретала величие духа. Но все же со страниц дневника постоянно срывался один и тот же жалобный крик: «Спеши, возлюбленный мой! Силы мои тают в ожидании… Когда же мы вновь будем вместе, почему ты покинул меня?» В этих мемуарах, предназначенных лишь для глаз жениха, она описывала, ничего не опуская, самые мельчайшие подробности своей жизни. С момента появления мадам де Лонпре Аврора стала упоминать о ней – сначала коротко, а затем все более пространно, по мере того как крепла их дружба.

«Все считают, – писала она, – что баронесса сумеет развеселить меня, как будто я могу быть веселой без тебя. Я силюсь улыбаться в ответ на ее смех: она не замечает, как мне это тяжело. Должна ли я быть признательной, видя ее усилия развлечь меня, хотя, по правде говоря, ее поведение кажется немного назойливым? Ведь она мешает мне думать о тебе, молиться и плакать… Мне так же трудно изображать радость, как ей – лить слезы».

Спустя несколько дней мадемуазель де Невер занесла в дневник следующие строки:

«Только что удалилась баронесса де Лонпре. Она приезжает каждый день, оглушая меня своей шумной болтовней и неуместной веселостью. Право, не знаю, какая ей радость бывать у нас; наверное, она с гораздо большим удовольствием порхала бы с бала на бал. Приятными для меня оказываются лишь те минуты, когда она заводит речь о тебе. Я слушаю молча… Разве мне нужно произносить твое имя, если оно начертано в моем сердце? Она же говорит о тебе постоянно; но порой мне кажется, что она не должна этого делать… только я имею право взывать к тебе с благоговением и любовью.

Ты знаешь, что в душе моей нет злобы и ненависти, и что я никому не желаю зла, исключая лишь убийцу моего отца. Но странная вещь! Эта женщина мне не нравится так, как будто в ней есть что-то от Гонзага. Это, конечно, безумие чистейшей воды – однако я ничего не могу поделать со своими чувствами. Когда меня обнимает Флор, я ощущаю биение ее сердца и знаю, что оно бьется в унисон с моим. Когда ко мне приближается Хасинта, меня обволакивает теплая волна ее преданности: я знаю, что во всем могу на нее положиться и что нас связывает неразрывная нить любви.

Ничего подобного не происходит со мной в присутствии Лианы – так зовут баронессу де Лонпре. Она кидается ко мне в объятия – то чрезмерно пылко, то, напротив, холодно; звуки ее голоса раздражают меня и представляются мне фальшивыми, как будто исходят они не от живого человека, а от говорящей куклы. Ей самой также никак не удается попасть мне в тон: когда я думаю о тебе, гадаю, где ты можешь быть, вспоминаю о наших долгих мучительных странствиях в Каталонии, она вдруг врывается в мои думы с рассказом о последнем званом вечере в Пале-Рояле, об очередном безумстве регента или о недавнем скандале при дворе.

Флор не догадывается о том, какие чувства внушает мне наша новая подруга. Сегодня я раскрыла свое сердце и признаюсь, что испытываю к баронессе почти антипатию; тогда Флор поведала мне, сколько трудов приложила Лиана, чтобы добиться моей дружбы, с какой неподдельной теплотой она всегда говорит о тебе и о маркизе, сколь часто отказывается от всевозможных развлечений с единственной целью – поддержать нас в горести и одиночестве.

Тогда я пыталась объяснить свое предубеждение расстроенными нервами и недомоганием. Я обещала себе, что встречу ее с радостью, что постараюсь ответить теплом на ее назойливые приставания – и вот она появилась, и все мои благие намерения испарились как дым. Сама горячность ее излияний обдает меня холодом».

Наконец, два дня спустя появилась еще одна запись:

«Я стала почти бояться Лиану. Похоже, Флор разделяет это чувство. Оно порождено ничтожным обстоятельством, на которое прежде мы даже внимания бы не обратили. Мы обе вдруг перехватили направленный на меня взгляд, и нам почудилось, что глаза ее сверкнули стальным блеском… Возможно, Лиана просто хотела что-то сказать, но не сумела выразить свою мысль? Не знаю.

Можно ли ей верить, или же это враг, пробравшийся к нам под обличьем друга? Мой дорогой Анри! Как я хотела бы, чтобы ты был здесь… ты сразу увидел бы, следует ли приписать мои опасения разгоряченному воображению или же необходимо как можно скорее прогнать эту женщину.

С матушкой я не смею говорить об этом, ибо Лиана ластится к ней еще больше, чем ко мне. Флор посоветовалась с Шаверни: тот лишь рассмеялся, сказав, что не следует распугивать голубых бабочек, порхающих в нашем небе…

Сегодня она стала расспрашивать нас о Гонзага, с нарочито небрежным видом и стараясь не показывать особого интереса. Ей хотелось знать, где он сейчас и чем занимается… Мы поняли, что для нее это очень важно. Зачем ей Гонзага? Права ли я в своих опасениях – или это все пустые страхи? Но кто избавит меня от кошмара подозрений?»

Аврора не ошибалась. Для баронессы де Лонпре было и впрямь очень важно узнать, где находится Гонзага…

Ибо принц помнил о ней и намеревался использовать ее в своих целях.