Текст книги "Роковое наследство"

Автор книги: Поль Анри Феваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

II
ИСПОВЕДЬ ЭШАЛОТА

Всмотрись попристальнее бывшая мамаша Лео в лицо своего благоверного, она сейчас же заметила бы, что имя доктора Самюэля и весть о том, что он восстал из мертвых, не вызвали у Эшалота должного удивления. Да, при упоминания о Черных Мантиях он побледнел, но не нужно было обладать чрезмерной проницательностью, чтобы догадаться, что об этой таинственной организации Эшалот осведомлен гораздо лучше своей повелительницы.

– Доктор Самюэль, – повторил он задумчиво, подняв глаза к потолку. – Да, что и говорить, это отъявленный негодяй.

– Он был среди тех, – продолжала Леокадия, – кого палач Куатье намеревался «урезонить» вечером того самого дня, когда обвенчались мой дорогой Морис и Валентина. Но, видно, даже он не всемогущ. Доктора правоведения, Людовика; XVII и господина Порталь-Жирара он прикончил, а вот Самюэлю, похоже, удалось-таки скрыться. Мне-то что, пускай живет, вот только когда я увидела его бледненькое личико, у меня по спине забегали мурашки и я сказала себе: «Эге, такая птичка может предвещать лишь одно: вот-вот сюда прилетит и вся стая». Когда-то я без колебаний вступила с ним в схватку, потому что ради тех, кого люблю, я и не на такое способна, однако же теперь дети далеко отсюда. Они в безопасности, они любят друг друга, они счастливы, так зачем же мне опять искушать судьбу?

– Ну да, – проговорил Эшалот, – тут я тебя понимаю.

Но ведь фамилия – это еще не все. Да, она им и впрямь ничего не скажет, наша новая фамилия, но вот твое ослепительно прекрасное лицо...

– Об этом не волнуйся, льстец ты этакий! Когда мы вызволяли Мориса из тюрьмы, грива у меня была черная как смоль. И вообще, дорогой ты мой, как вспомню я про то наше дело, так прямо готова расцеловать тебя – умница ты у меня, на тебя и вправду можно положиться»

Эшалот торопливо раскрыл объятия в ожидании обещанной награды.

– Не время сейчас заниматься глупостями, – отрезала госпожа Канада. – Мы говорим о делах. Так вот, я хочу сказать, космы мои с тех пор здорово поседели, а физиономия... пока я разъезжала по всяким жарким странам, по экватору да по тропикам, моя физиономия, и так обветренная на ярмарочных представлениях, вконец почернела. Я вот что думаю: если бы Черные Мантии стали меня разыскивать, то, само собой, никакие фамилии меня не спасли бы. Но Мантии обо мне вроде бы забыли. Почти все те, кого я встречала, когда пеклась о Морисе и Валентине, уже навсегда замолчали – в том числе и Приятель-Тулонец, и гнусный, старый таракан-полковник. Ну, а у тех, что выжили, и без меня забот хватает. Что им за корысть возиться со мной? Они обо мне и не вспомнят, если, конечно, я не буду дергать их за полы сюртуков и орать во всю глотку: «Смотрите, смотрите, вот она я!»

– Ты, конечно, права, хотя, вообще-то, всякое может случиться, – сказал Эшалот, пытаясь прикинуться полностью убежденным ее словами. – Что ж, ты мне замечательно все объяснила. Пойдем куда-нибудь пообедаем?

– Минуточку! – воскликнула Леокадия. Теперь она восседала в кресле с истинно королевским величием и в голосе ее звучали повелительные нотки. – Это еще не все. Я соблаговолила дать тебе некоторые разъяснения, хотя запросто могла бы сказать: «Отстань, ты мне надоел!» И теперь пришла твоя очередь многое мне рассказать. Будь добр, посмотри мне в глаза!

Эшалот часто заморгал, но не посмел ослушаться.

– Леокадия, – забормотал он, – глупо напускать на себя такую важность. Я пугаюсь!

– О чем мы договорились в день нашей свадьбы? – гневно спросила бывшая укротительница, не обращая внимания на робкий протест своего супруга. – Я-то, как только вернулась, свое обещание выполнила. Сказала: «Нас свяжут узы Гименея», – и от слова своего не отказалась. Да еще взяла к себе и твоего приемыша Саладена, хотя он – существо премерзкое. Только об одном тебя попросила: найти ему няньку за четыре су, которая возилась бы с ним весь день. Согласно брачному контракту ты унаследуешь все мое имущество, так что, если я, например, в скором времени помру, ты не пойдешь по миру с сумой за плечами...

– Помилуй, Леокадия! – попытался было возразить ей Эшалот, чуть не плача.

– Молчать! Я знаю, что человек ты деликатный и бес корыстный, однако же ведешь ты себя просто отвратительно. Шляешься где-то допоздна. Думаешь, я не отличу запаха твоей трубки от вони кабака? Ведь у меня отличный нюх. Ты поклялся, что ноги твоей не будет в «Срезанном колосе», что ты станешь бегать как от чумы от этого твоего любимого Симилора...

Эшалот виновато поник головой.

– Симилор – отец моего ребенка! – прошептал он. Укротительница не выдержала и расхохоталась.

– Ах ты, добрая душа! – с трудом выговорила она. – Посмотрите-ка на него: прямо юная дева, которую разлучают с коварным обольстителем! Говори, поклялся или нет? Послушай – отныне бить я тебя не буду: от этого хозяйству одни убытки. Но ты сейчас же во всем, во всем мне признаешься, облегчишь душу – и больше мы к этому никогда не вернемся. Ты слышишь? Никогда! И не смей гайкам бегать к этим своим поганым дружкам! Ишь, моду взял: стоит мне отвернуться, как он тут же за порог. У меня разговор короткий: еще раз проштрафишься...

Бедняга Эшалот умоляюще прижал к груди руки.

– Не говори так, Леокадия, – пролепетал он. – Бей меня сколько угодно, только...

– Не буду я тебя бить.

– Не говори так – хотя бы ради нашей любви!

– Что значит «не говори», раз я так думаю?

Эшалот упал перед ней на колени. Госпожа Канада очень рассердилась и совсем запыхалась и раскраснелась. Самые яркие пионы позавидовали бы огненному оттенку се щек. В пылу гнева она, обычно столь скорая на расправу, подняла было руку, и Эшалот уже надеялся получить внушительную затрещину, какой обыкновенно заканчивались все их ссоры, как жаркий день обыкновенно заканчивается грозой, но рука опустилась, так и не нанеся удара.

– Послушаем, что ты скажешь, – проговорила госпожа Канада, на всякий случай пряча кулаки под фартук. – Ты жаждешь взбучки – но ты ее не получишь. Я придумала – ты сам выступишь своим обвинителем. Выкладывай все начистоту, не кривя душой, и, кто знает, может, и заслужишь прощение. Начинай.

Эшалот не поднялся с колен. Он только поудобнее сел на пятки и, собравшись с мыслями, начал так:

– Что и говорить, в жизни нет напасти страшнее, чем дурная компания, и влияние Симилора на меня, человека изначально вполне добродетельного, – лишнее тому доказательство. Однако, клянусь, каким бы я нынче ни стал, но обмануть, оскорбить ложью особу, в благородстве своем снизошедшую до меня, букашки, ничтожества, – я не способен. Итак, я вышел из тюрьмы Форс, где имел удовольствие служить моей повелительнице, отсиживая срок вместо Мориса, и мы с Саладеном оказались одни-одинешеньки и совершенно без денег: я ни за что не прикоснулся бы к тому, что ты оставила мне на хранение в расчете на мою честность. Я был в отчаянии от того, что порвал с Симилором: ведь он все же имел некоторое отношение к ребенку, что плакал теперь у меня на руках. Конечно, со стороны Симилора довольно подло было пытаться пырнуть меня ножом во время французского бокса, но все равно я был к нему так привязан... И, кроме всего прочего, мне страшно недоставало общения с ним, ибо я высоко ценю его ум... Впрочем, в Париже человеку с головой и одному прожить несложно. Чтобы подбодрить себя, я все время твердил: «Леокадия посулила мне блаженство. Леокадия поклялась мне в верности». Но тогда это казалось сном. К тому же в Новом Свете тебе могли сделать предложение куда более заманчивое, чем мое.

– Что правда, то правда, – перебила его госпожа Канада. – Многие моряки и торговцы домогались моего расположения. Только устала я жить вдовьей разгульной жизнью, надоело мне быть этакой Клеопатрой... да и ты мне уже был вроде как законный супруг.

Эшалот поднес к губам ее полную руку.

– Скажу больше: я никогда не пожалею о том, что вышла за тебя, если, конечно, ты исправишься. У тебя теперь обхождение приятное и манеры... Но ты смотри – не зазнавайся! Ладно, это мы отвлеклись. Давай рассказывай!

– Я скорее бы умер с голоду, – продолжал Эшалот, – чем покусился на твое имущество. Я отказывал себе буквально во всем, лишь бы выкормить и выходить Саладена, но доверенные мне деньги держал под спудом, точнее сказать – под половицей у нас на чердаке. Мы безропотно сносили любые лишения, но их не трогали. Я опять сделался натурщиком, но работа выпадала редко, поскольку со мной не было Симилора, чьи стройные ноги дополняли красоту моего торса. Я остался в полном одиночестве, вот тут-то и заработало вовсю мое воображение, изобретая различные хитрости, причем такие, которые позволили бы и на кусок хлеба заработать, и не поступиться при этом совестью. Мне всегда хотелось быть мошенником, но мошенником достойным и всеми уважаемым.

Время от времени мне случалось встретить Амедея – так зовут Симилора, – сытого и вполне довольного, но он и пальцем не желал пошевелить ради Саладена, подозревал, что в моей любви к ребенку кроется что-то гнусное, что, должно быть, я состоял в преступной связи с его матерью, хотя, клянусь, этого и в помине не было! С помощью всяких ухищрений я выведал-таки, каков источник его доходов: он промышлял вместе с теми, кто спрашивает «Будет ли завтра день?».

– Вот мерзавец! – вскричала госпожа Канада. – И ты не натравил на него полицию?!

Эшалот глядел на нее с искренним изумлением.

– Само собой, нет, – сказал он. – Мне бы и голову не пришло заниматься доносительством. Что мне полиция, я в полиции не служу и никогда в жизни не предам лучшего друга моей юности. К тому же тебе прекрасно известно, что власти, начиная с инспекторов и кончая комиссарами, глохнут на оба уха, когда речь заходит о Черных Мантиях.

– Верно, верно, – прошептала укротительница. – По этой причине и погиб несчастный господин Реми д'Аркс. Продолжай.

Эшалот помедлил какое-то время и в задумчивости отер тыльной стороной ладони пот, струившийся по его вискам.

– Странное дело, – проговорил он, – я искренне хочу рассказать тебе всю эту историю, но слова отчего-то нейдут у меня с языка, и я с трудом заставляю себя возвращаться в прошлое. Мне кажется, будто ты и вправду мой исповедник.

Госпожа Канада грозно сдвинула брови, уподобившись в этот момент Юпитеру.

– Если хочешь, Леокадия, побей меня, – еле слышно прошептал бедняга Эшалот, – но только не прогоняй: я этого не переживу!

Огненные щеки укротительницы слегка побледнели. Она испугалась, что откроется и в самом деле нечто ужасное.

– Ах, вот как? – произнесла она угрожающе. – Ты, выходит, и впрямь вляпался в какую-то мерзкую историю? Ты, такая чистая душа!

Эшалот вскинул голову.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Клянусь, я не губил своей души!

Но затем он снова понурился.

– Видишь ли, Леокадия, – голос его дрожал, – я уж и не знаю, как сказать... Я повержен тобой в прах, я словно предстал перед Вечным Судией! Я пытался прожить плутовством, но, видимо, я недостаточно ловок. Я расскажу тебе без утайки, как все было на самом деле, и ты увидишь, что вообще-то я страшно наивен, несмотря на все мои хитрости. Начнем с того, что Черных Мантий больше не существует... Во всяком случае, они еще долго никого не потревожат, потому что слишком заняты поисками сокровищ.

– Каких сокровищ? – спросила госпожа Канада.

– Десятков, сотен миллионов, спрятанных где-то Отцом-Благодетелем. Они даже и называют себя теперь не иначе, как «Охотниками за Сокровищами». Амедей тоже в этой компании, и тут нет ничего предосудительного, ведь правда, Леокадия?

– Как знать...

– Да, ты права. Как знать? Из-за этих сокровищ совершено уже немало злодейств. Вот, например, господин Винсент Карпантье, да ты его знаешь, исчез, как сквозь землю провалился. Говорят, это он устроил тот тайник, куда полковник спрятал деньги. И бедный господин Ренье, молодой художник, его ты тоже знаешь, – мы с Симилором столько раз ему позировали! – бесследно пропал. А Фаншетту, я имею в виду графиню Франческу Корона, прикончили ударом итальянского стилета лишь потому, что она последняя говорила с полковником в день его смерти. Убийцы наверняка подозревали, что она знает тайну.

– Тайну сокровищ?

– Именно! Величайшую тайну, священную тайну – как они говорят. Ты не знакома ни с Карпантье, ни с Ренье, но зато ты не раз говорила с дочерью первого, бывшей некогда невестой второго...

– Так, значит, Ирен?.. – воскликнула укротительница.

– Да, да. Вышивальщица, что живет напротив нас. Госпожа Канада широко раскрыла глаза от удивления.

– Она мне чужая, ведь верно? И все-таки, сама не знаю почему, я всегда вспоминаю нашу Валентину, когда вижу ее грустный ласковый взгляд. Прелестное, чудное дитя! Если выяснится, что ты сделал ей что-нибудь плохое...

– Ну, бей меня, Леокадик! – перебил ее Эшалот, чуть не плача. – Бей смертным боем, но только Не прогоняй от себя!

III
ШЕВАЛЬЕ МОРА

Эшалот замолчал: молчала и его повелительница. Госпожа Канада глядела на мужа сурово, и в ее глазах таилась тревога. – Голубчик, – наконец проговорила она, – чтобы вынести тебе приговор, я должна все знать. Я женщина справедливая и не потерплю, чтобы мой муж... Одним словом, если окажется, что ты мерзавец, то – берегись!

Эшалот собрался было что-то возразить ей, но она положила руку ему на плечо и грубо велела:

– Нечего вилять, давай рассказывай. Мне не терпится узнать все до кон ца.

– Хорошо, – сказал Эшалот. – Одно утешение: все-таки и у меня было в жизни счастье. Жаль только, что сейчас оно развеется, как сон. Что ж, малыша я поручу твоим заботам, а сам пушу себе полю в лоб. Зачем мне жить, раз ты перестанешь уважать меня?

А вышло все так потому, что мне претила даже мысль о том, чтобы притронуться к твоим деньгам. В своем первом письме ты писала: «Я сейчас пересекаю океан, желая убедиться: действительно ли Морис и Валентина прибыли в Новый Свет живыми и невредимыми. Горю желанием скорее вернуться на родину». Прочитав это, я подумал: «Нужно работать. Мое состояние должно быть не меньше, чем ее, иначе я как последний негодяй сяду к ней на шею».

Итак, как видишь, намерения у меня были наилучшие. И кажется, я не сделал тогда ничего плохого. Разве что, вопреки твоему запрету, возобновил знакомство с Симилором – с благой целью, разумеется, а вовсе не для того, чтобы ввязываться в разные истории, интересуясь, «Будет ли завтра день?». Впрочем, я не хочу ничего скрывать от тебя: мне поручили вкрасться в доверие к моему старому приятелю и выведать у него всю подноготную Черных Мантий.

– Так, значит, ты все-таки бываешь на Иерусалимской улице? – спросила укротительница без гнева, но с некоторым презрением.

– Вот еще, скажешь тоже! – воскликнул Эшалот. – Власти тут ни при чем. Ты обратила внимание на соседа, что снимает комнату для прислуги в конце коридора – ту самую, окна которой выходят на Грушевую улицу и кладбище?

– Ну да, бледный такой и бороду бреет. Шевалье Мора, кажется?

– Вот-вот! Это мой патрон.

– И чем же занимается этот патрон?

– Я не могу тебе сказать.

– Черт побери! Ничего себе исповедь у тебя получается! – вспылила укротительница.

– Слушай, Леокадия, ну чего ты все вскипаешь, как молочный суп?! Не могу сказать, потому что сам не знаю.

– А что за работу он тебе поручил, ты можешь мне открыть?

– Могу. И скажу тебе все без утайки. В Париже сейчас разыгрывается драма, главные действующие лица которой живут здесь, в особняке Гейо, на нашей лестничной площадке. Я знаю это абсолютно точно, знаю наверняка. По поручению шевалье Мора я кое-где бывал и кое к чему присматривался – и все ради его любви.

– Любви? – переспросила госпожа Канада, окончательно сбитая с толку.

– И благополучия, – продолжал Эшалот. – Ведь он в одиночку сражается со всей этой мразью.

– Как? – вскричала укротительница. – Значит, шевалье Мора противостоит «Охотникам за Сокровищами»?

– Леокадия, – проникновенно произнес Эшалот, – ты осудила меня слишком поспешно. Да я сквозь землю провалился бы со стыда, я бы умер прямо перед тобой от невыносимой душевной боли, если бы не надеялся в конце концов вернуть твое расположение. Потому только я и рискнул все тебе объяснить.

Что мне известно о шевалье Мора? Да почти ничего. Кто он и чем занимался прежде – никто не знает. Живет, как девица какая-нибудь, – не пьет, не курит, табаку не нюхает. Молчалив, говорит с чуть заметным овернским акцентом, что и понятно, – он родом из Италии. Роскоши, судя по всему, не любит, нерасточителен, но платит хорошо. Одна у него слабость: неравнодушен к своей соседке, молоденькой вышивальщице, но, клянусь, ухаживает за ней с самыми серьезными намерениями. Им очень удобно строить друг другу глазки, улыбаться и кивать: господин Мора живет в эркере, и окно Ирен как раз напротив одного из его окон.

– Не нравится он мне, – проговорила укротительница в задумчивости.

– У каждого свой вкус! – пожал плечами Эшалот. – А по-моему, он мужчина красивый, женщины на таких заглядываются.

– Может быть, – отозвалась бывшая мамаша Лео, – да больно уж лицо у бедняжки Ирен печальное. С чего бы это?

– Что ж тут удивительного, – ответил Эшалот. – Она безумно влюблена в моего патрона, а пожениться они почему-то никак не могут.

– Постой, ты ведь говорил, что у нее есть жених, – перебила его укротительница. – И по-моему, это вовсе не шевалье.

Рассказ мужа вызывал у госпожи Канады все больший интерес.

– Ну да, это красавец Ренье, художник с Западной улицы, – объяснил Эшалот. – По правде сказать, я не встречал человека легкомысленнее его. Но что мы с тобой все ходим вокруг да около, пора наконец и до сути добраться.

Итак, я жил в мансарде, как раз над нашей теперешней компанией. И вот однажды сталкиваюсь я на лестнице с шевалье Мора. Я раньше никогда его не видел и просто остолбенел от изумления. Почему? Сейчас объясню. Как-то паз я приподнял полотно, закрывавшее одну картину в мастерской господина Ренье. Странная это была картина, ну да ладно, не в этом дело... Так вот, там был нарисован шевалье Мора собственной персоной. Я его сразу узнал, даже вскрикнул. Господин Мора спросил, что со мной, а я честно признался, что видел его лицо на картине господина Ренье.

– Да что вы? – удивился он. – Вы знакомы с молодым художником?

– Когда он писал большую картину для графини де Клар, то Диомеда рисовал с нас – с меня и моего друга Симилора, – ответил я.

– Да вы и графиню де Клар знаете? – снова спросил он.

Я молча кивнул.

– Вы кажетесь мне неглупым, да и многословием не отличаетесь. А мне как раз нужен человек, на которого я мог бы положиться в одном весьма деликатном деле. Если вас не смущает возможность получать неплохое жалованье, но при этом не носиться целый день по Парижу с поручениями и не просиживать штаны в какой-нибудь пыльной конторе, то заходите как-нибудь ко мне – надеюсь, столкуемся.

В то время мы с Симилором снова объединились в идеального натурщика. Я говорю «идеального», но это не совсем так, – да, у него красивые икры, а у меня хорошо развита грудная клетка, но для полной гармонии нам всегда не хватало третьего компаньона, с физиономией поприличнее наших – ведь ни Симилор, ни я никак не можем сойти за красавцев, чьи лица желал бы запечатлеть на холсте любой художник.

Я растил малыша и с каждым днем чувствовал все большую потребность в няне для него, а дела наши шли хуже некуда, так что Симилору и мне приходилось даже продавать наши изысканные формы за жалкие пятнадцать су, позируя господину Барюку-Дикобразу и господину Гонрекену-Вояке в хорошо известной тебе мастерской Каменного Сердца, где рисуют для ярмарочных балаганов всяких акробатов, канатоходцев с шестами, тигров, львов, ученых обезьян и прочих зверюшек.

Тут мамаша Лео тяжело вздохнула. – Прости, я не должен был напоминать об ушедших днях счастья и славы, – сказал Эшалот. – Но слушай же дальше.

В общем, шевалье Мора предложил мне именно то, о чем я мечтал чуть ли не с детства, – надежный заработок, не мешающий жить спокойно и в то же время не ограничивающий меня в моих перемещениях по городу.

Да, я видел его бледное лицо на, какой-то картине, писанной маслом, – ну и что с того? Многие образованные люди в юности бедствуют, вполне возможно, что и шевалье Мора был прежде натурщиком. Тут нет ничего зазорного.

Само собой, от Симилора я все это скрывал тщательнейшим образом.

И вот как-то вечером я спустился сюда, на площадку, юркнул в коридор и постучал в дверь господина Мора.

Укротительница невольно придвинулась поближе к супругу.

– Мне почудилось, что из-за двери послышалось: «Войдите!» – и я повернул ручку. В комнате я обнаружил только даму в одежде то ли монахини, то ли послушницы; при моем появлении она опустила на лицо вуаль.

Сквозь вуаль трудно было что-нибудь разглядеть, и все же мне показалось, что монахиня как две капли воды похожа на шевалье Мора. Я решил, что это, возможно, его сестра, и не ошибся, поскольку в ответ на вопрос: «Могу ли я увидеть господина Мора?» – услышал: «Да, конечно, подождите минутку, я сейчас позову моего брата».

Она ушла, и буквально через минуту появился наш сосед. Пока я его ждал, я успел осмотреться. Комната была обставлена довольно скромно, но почему-то я сразу понял, что у хозяина водятся деньги – и немалые. Окна выходили на две стороны. Поглядев в одно из них, я заметил юную Ирен, севшую вышивать поближе к свету: из другого было видно только кладбище, казавшееся на таком расстоянии пышным ухоженным садом.

– Ба! Ба! – воскликнул, входя, шевалье Мора, и мне почудилось, будто я слышу голос его сестры. – Вы ли это, мой друг? Как ваши дела? Давненько я вас поджидаю. Успел даже справки о вас навести. Похоже, вы плутишка, каких мало!

Всегда приятно, когда твои способности и ум оценят по достоинству, ты согласна, дорогая? И я ответил, хотя и не хотел показаться нескромным, что и в самом деле очень сообразителен.

– Я и впрямь весьма нуждаюсь в ваших услугах, – проговорил господин Мора, вкладывая в мою руку луидор. – У меня на службе вы сможете не только обогатиться, но и получить Почетный итальянский крест. Я и сам его кавалер. К тому же я достаточно влиятелен в кругах, близких к правительственным. По мне этого не скажешь, но уж поверьте мне на слово. Так вот, я собираюсь помочь вам сделать карьеру...

– Ах, Никодимус, и ты мог принять все это за чистую монету?

– Леокадия! – воскликнул с горячностью Эшалот, и глаза у него заблестели. – При мысли о том, что я встречу тебя на пристани, когда ты вернешься из Америки, с орденом на груди, я просто обезумел. Я бросился бы очертя голову в кипящий котел со смолой, я пошел бы на все, лишь бы получить этот орден, ибо я не сомневался: столь высокая награда откроет передо мной любые двери. Вот и господин Мора, когда идет куда-нибудь, всегда надевает зеленую орденскую ленту.

Госпожа Канада только плечами пожала, хотя и была заметно взволнованна.

– Дурачок ты! – сказала она. – Но расскажи мне наконец, что же ты делал для этого странного типа.

– Нет, ты сама подумай: в нашем мире, где всем заправляют снобы и толстосумы, что может быть ценнее ордена?.. Да ничего я не делал.

– Но если ты ничего не делал, за что же тебя награждать?

– Видишь ли, я бездельничал только первое время. Он отпустил меня тогда со словами: «Живите, как жили прежде. Если Симилору вдруг захочется поболтать, слушайте его очень внимательно и мотайте все на ус. Ходите каждый вечер в «Срезанный колос», играйте в картишки – расходы я оплачу. А главное, всякий раз, как вам встретится юная особа, живущая вот тут рядом, потрудитесь повежливее с ней раскланиваться. Соседи при встрече должны быть приветливы и учтивы».

– М-да! – покачала головой укротительница. – К чему это он тебе сказал?

– В том-то и дело, что сказал он это неспроста, – ответил Эшалот. – Он все заранее продумал. Тогда мне это невдомек было, и я решил, что он нанимает мня с тем, чтобы я следил за девушкой и добывал доказательства ее добродетельности.

Госпожа Канада рассмеялась и протянула ему руку.

– Глупый ты, глупый, – прошептала она, – да, похоже, я прошу тебя, даже если ты совершил грех величиной с этот дом. Уж очень ты наивен.

– Конечно, вся эта история яйца выеденного не стоит, – продолжал Эшалот. – Но без нее ты не поймешь, что же стряслось с молодым художником Ренье.

Раз в два или три дня я заходил к господину Мора, пересказывал ему всякую чепуху, какую болтал Симилор, и получал за это деньги. Ну и, конечно, если какое-нибудь дело требовало особенной ловкости и изворотливости, он поручал его мне. Хотя ты, кажется, и считаешь меня полным идиотом, тем не менее я всех регулярно обыгрывал в карты и за игрой умудрялся, прибегая к различным уловкам, выведывать всяческие сокровенные тайны Черных Мантий. Это было, конечно, непросто, но в конце концов я понял главное: они из кожи вон лезут, чтобы узнать, куда полковник, эта старая мартышка, запрятал свои миллионы.

– Так значит, сокровища и правда существуют? – спросила укротительница.

– Мало того, что они существуют, мы еще и живем бок о бок с человеком, который знает о них больше, чем все Черные Мантии вместе взятые. Я говорю о господине Мора.

Симилор сказал как-то, что полковник перед смертью разжевал и проглотил тот документ, что содержал разгадку великой тайны. Кто только не ездил на Корсику! От Обители Спасения не осталось уже камня на камне. Перекопали всю землю в округе... И что же? Нашли только целую груду скелетов: эти горе-монахи во главе со своим приором Фра Дьяволо, когда под рукой не оказывалось никого более подходящего, с превеликим удовольствием убивали друг друга. Но вот миллионов там никаких не оказалось...

– А они не догадались обшарить особняк на улице Терезы? – снова перебила его укротительница.

На этот раз Эшалот улыбнулся чуточку снисходительно.

– Леокадия, ведь ты отлично знаешь, – сказал он, – что они продувные бестии, хитрецы вроде нас с тобой, хотя, конечно, их ум не идет ни в какое сравнение с твоим., Бывшая Маргарита Бургундская, а ныне графиня Маргарита де Клар, совсем не дура. Приятель-Тулонец долгонько обучал ее всяким наукам, так что ее вокруг пальца не обведешь. Доктор Самюэль тоже мастер придумывать всякие ловушки, да к тому же был среди них еще и Людовик XVII, судя по всему, ловкач и пройдоха. О нем-то ты наслышана, но есть еще и те, кого ты не знаешь, например, господа Комейроль и Жафрэ, да вдобавок еще виконт Аннибал Джоджа (заметь, еще один виконт), доверенное лицо прекрасной Маргариты, а из слуг – Кокотт и Пиклюс. Так что у них есть еще порох в пороховницах! Старец Мафусаил – то есть полковник – даже из могилы правит ими так же, как правил при жизни. В прошлое воскресенье мы с тобой смотрели феерию в Порт-Сен-Мартене. Помнишь, там был заколдованный замок? Стражи нет, но стоит кому-нибудь приблизиться, как сами замковые стены дают храбрецу отпор. Так вот особняк на улице Терезы очень похож на этот замок. Черные Мантии, или же «Охотники за Сокровищами» – это как тебе больше нравится – бродят вокруг него, но не осмеливаются войти внутрь, потому что знают: это очень опасно.