Текст книги "Система природы, или О законах мира физического и мира духовного"

Автор книги: Поль-Анри Дитрих Гольбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

Фатализм упрекают в том, будто он лишает людей энергии, охлаждает их души, погружает их в апатию, разбивает узы, которые должны были бы привязывать их к обществу. Если все необходимо, говорят нам, то надо предоставить вещам идти своим чередом и ни о чем не волноваться. Но разве от меня зависит быть чувствительным или нет? Разве я властен чувствовать или не чувствовать боль или скорбь? Если природа дала мне гуманную и нежную душу, то разве я могу не интересоваться существами, которые, как мне известно, необходимы для моего собственного счастья? Мои чувства необходимы. Они зависят от моей собственной природы, видоизмененной воспитанием. Благодаря моему легко возбудимому воображению мое сердце сжимается и трепещет при виде бедствий, от которых страдают такие же, как я, люди, при виде деспотизма, который угнетает их, суеверия, которое вводит их в заблуждение, страстей, которые их разделяют, и безумств, которые заставляют их вечно воевать друг с другом. Хотя я знаю, что смерть есть фатальный и необходимый конец всех существ, моя душа все же испытывает потрясение от потери дорогой супруги, ребенка, который мог бы утешить меня в старости, друга, ставшего необходимым моему сердцу. Хотя мне хорошо известно, что огню свойственно жечь, я все же сочту необходимым употребить все усилия, чтобы прекратить пожар. Хотя я твердо убежден, что зло, свидетелем которого мне довелось быть, представляет собой необходимое следствие исконных заблуждений моих сограждан, но если природа наградила меня мужеством, то я осмелюсь раскрыть перед ними истину. Если же они выслушают ее, то она станет мало-помалу верным средством против их страданий; она произведет действия, свойственные ей по природе.

Если отвлеченные умозрения людей влияли на их поведение или изменяли их темперамент, то учение о необходимости, несомненно, должно оказать на них самое полезное влияние. Оно не только способно успокоить большую часть их тревог, но может также внушить им полезную покорность, разумное подчинение своему жребию, которым они из-за своей чрезмерной чувствительности часто бывают удручены. Такое благодетельное бесстрашие, несомненно, было бы желательным для людей, слишком нежная душа которых часто делает их жалкими игрушками судьбы и которые из-за своей хрупкой организации рискуют быть сломленными ударами несчастий.

Но из всех преимуществ, какие может извлечь человечество, применив к своему поведению учение фатализма, самое большое – это терпимость и всеобщая снисходительность, которые вытекают из положения, что все необходимо. В силу этого принципа фаталист с чувствительной душой сожалел бы о своих ближних, печалился бы по поводу их заблуждений, пытался бы раскрыть им глаза, никогда не сердясь на них и не издеваясь над нищетой их духа. Действительно, по какому праву можно ненавидеть или презирать людей? Разве их невежество, их предрассудки, слабости, пороки и страсти не являются неизбежными следствиями их дурных учреждений? Разве они не подвергаются за это суровым наказаниям в виде множества бедствий, осаждающих их со всех сторон? Разве деспоты, налагающие на них железную руку, сами не являются постоянно жертвами собственных тревог и подозрений? Разве существует дурной человек, наслаждающийся вполне чистым счастьем? Разве народы не страдают непрестанно от своих предрассудков и своих безумий? Разве невежество правителей и их ненависть к разуму и истине не наказываются слабостью и гибелью управляемых ими государств? Одним словом, фаталист будет страдать при виде того, как необходимость не перестает произносить свои суровые приговоры смертным, которые не знают ее власти или чувствуют ее удары, не желая признать карающей десницы. Он поймет, что невежество необходимо, что легковерие – его необходимое следствие, что порабощение с необходимостью вытекает из легковерного невежества, что развращенность нравов необходимо обусловлена порабощением; наконец, что несчастья обществ и их членов являются необходимыми следствиями этой развращенности.

Таким образом, фаталист, последовательно придерживающийся этих взглядов, не будет ни докучливым человеконенавистником, ни опасным гражданином. Он простит своим братьям заблуждения, ставшие им необходимыми из-за их испорченной множеством причин природы; станет утешать и ободрять их, внушит им мужество, раскроет им глаза на их пустые химеры, но никогда не обнаружит по отношению к ним озлобления, способного скорее возмутить их, чем склонить на сторону разума. Он не нарушит общественного покоя и не подымет народов против верховной власти; он поймет, что извращенные взгляды и ослепление вождей народов – необходимые следствия лести, которой они окружены с детства, неизбежного коварства тех, кто неотступно развращает их, чтобы воспользоваться их слабостями, а также полного непонимания ими своих подлинных интересов, в котором все стремятся удержать их.

Фаталист не вправе гордиться собственными талантами или добродетелями, так как он знает, что эти качества являются лишь следствием его природной организации и изменений, внесенных в нее обстоятельствами, которые совершенно не зависели от него. Он не будет ни ненавидеть, ни презирать тех, к кому природа и обстоятельства не были так благосклонны, как к нему. Фаталист принципиально должен быть скромным и смиренным; разве он не вынужден признать, что все, чем он обладает, получено, а не создано им самим?

Одним словом, того, кого опыт убедил в необходимости вещей, все склоняет к снисходительности. Он с болью видит, что дурно организованное и дурно управляемое, подчиняющееся предрассудкам, нелепым обычаям и бессмысленным законам, унижаемое деспотизмом, развращаемое роскошью, вводимое в заблуждение ложными взглядами общество должно заполниться порочными и легкомысленными гражданами, пресмыкающимися рабами, которые гордятся своими цепями, лишенными представлений об истинной славе честолюбцами, скупцами и мотами, фанатиками и распутниками. Убежденный в необходимой связи вещей, он без изумления будет взирать на то, как беспечные и тиранические правители несут отчаяние в села, как кровавые войны опустошают и бесполезные траты разоряют их и как все эти злоупотребления и эксцессы делают повсюду граждан несчастными людьми, лишенными просвещения и добродетели. Во всем этом он увидит только необходимое взаимодействие физического и духовного миров. Одним словом, всякий человек, признающий силу необходимости, будет убежден, что дурно управляемый народ представляет собой плодоносную для ядовитых растений почву. Они растут на ней в таком изобилии, что теснят и заглушают друг друга. Только на земле, возделанной руками ликургов, произрастают бесстрашные, гордые, бескорыстные, чуждые удовольствиям граждане; на земле же, возделываемой Тибериями, мы увидим лишь злодеев, холопов, доносчиков и предателей. Обстановка, в которой находятся люди, взрастившая их почва делают их полезными или вредными членами общества. Мудрец избегает последних, как тех опасных пресмыкающихся, которым свойственно кусать и отравлять свои жертвы. Он привязывается к первым и любит их, как те восхитительные плоды, которые так приятны на вкус. Но, приветствуя добродетельные натуры, он смотрит на дурных людей без гнева; он знает, что дерево, которое чахнет в песчаной и безводной пустыне, сделавшей его уродливым и искривленным, быть может, распростерло бы далеко свою листву, принесло бы сочные и сладкие плоды, дало бы прохладную тень, если бы его семя было посажено в более плодородную почву и о нем позаботился искусный садовник.

Пусть не говорят нам, что сравнивать человека с деревом или каким-то жалким растением – значит постыдно унижать его, сводить его функции к функциям простого механизма. Свободный от предрассудков философ не понимает этого языка, придуманного людьми, не знающими, что составляет настоящее достоинство человека. Дерево – это предмет, который соединяет в себе приятное с полезным; оно заслуживает нашей любви, когда производит сладкие плоды и дает приятную тень. Всякая поистине полезная и верно исполняющая свои функции машина ценна. Да, я смело повторяю это: хороший человек, обладающий талантами и добродетелями, является для остальных людей деревом, доставляющим и плоды, и тень. Хороший человек – это машина, механизм которой устроен так, что она исполняет свои функции, удовлетворяя людей. Нет, я не постыдился бы быть подобного рода машиной, и мое сердце затрепетало бы от радости, если бы оно знало, что когда-нибудь плоды моих размышлений будут полезны для моих ближних и принесут им утешение.

Разве сама природа не есть обширная машина, маленькой пружиной которой является человеческий род? Я не вижу ничего худого ни в природе, ни в ее произведениях; все выходящие из ее рук существа хороши, благородны, прекрасны, если они способствуют сохранению порядка и гармонии в сфере их действия. Какова бы ни была природа души, я нахожу эту душу, смертную или бессмертную, духовную или телесную, благородной, великой и возвышенной у Сократа, Аристида, Катона. Я назову ее гнусной, грязной у Клавдия, Сеяна, Нерона. Я буду восхищаться ее энергии и деятельности у Корнеля, Ньютона, Монтескье. Я буду скорбеть по поводу ее низости, видя, как подлые люди курят фимиам тирании и рабски поклоняются суеверию.

Приведенные в этом сочинении соображения с очевидностью доказывают нам, что все необходимо. В природе, в которой все тела и существа следуют предназначенным для них законам, все находится в порядке. Согласно плану природы известные почвы производят восхитительные плоды, в то время как другие порождают лишь тернии, колючие растения, опасные травы. По ее велению некоторые общества производят мудрецов, героев и великих людей, другие же порождают только низких людей, лишенных энергии и добродетели. Бури, ветры, грозы, болезни, войны, чума и смерть равно необходимы для поступательного движения природы, как и благодетельная теплота солнца, прозрачность воздуха, освежающие весенние дожди, годы плодородия, здоровье, мир, жизнь. Пороки и добродетели, мрак и свет, незнание и наука одинаково необходимы. Одни – благо, а другие – зло лишь для отдельных существ, образу жизни которых они благоприятствуют или не благоприятствуют. Целое не может быть несчастным, но может заключать в себе несчастных.

Итак, природа одной и той же рукой распределяет то, что мы называем порядком и беспорядком, удовольствием и страданием. Одним словом, в силу необходимости своего существа она распространяет в обитаемом нами мире и добро и зло. Не будем же на этом основании считать ее доброй или злой; не будем воображать, будто наши вопли и пожелания могут остановить ее силу, всегда действующую согласно незыблемым законам. Покоримся своему жребию и, страдая, не станем прибегать к созданным нашим воображением химерам. Будем черпать в самой природе целебные средства против причиняемых нам ею бедствий. Если природа насылает на нас болезни, будем искать среди ее творений целительные лекарства. Если природа вызывает наши заблуждения, то она дает нам и противоядие, способное разрушить вредное действие заблуждений, в виде опыта и истины. Если природа допускает, чтобы человеческий род так долго страдал под бременем пороков и безумий, то она указывает ему надежное средство против всех его слабостей – добродетель. Если испытываемые некоторыми обществами бедствия необходимы, то, когда они станут нестерпимыми, эти общества вынуждены будут искать лекарства против них и непременно найдут их в природе. Если эта природа сделала существование невыносимым для отдельных несчастливцев, которых она как будто выбрала себе в жертвы, то смерть всегда является для них открытой дверью, освобождающей их от бедствий, когда они разуверятся в возможности избавления от последних.

Не будем же обвинять природу в беспощадности к нам; в ней нет бедствий, против которых она не давала бы лекарств людям, достаточно мужественным, чтобы искать и применять их. Природа во всех своих действиях следует всеобщим и необходимым законам. Физическое зло и зло духовное происходят не от ее злобности, но от необходимости вещей. Физическое зло это расстройство наших органов, производимое видимыми нам физическими причинами. Духовное зло – это расстройство, производимое в нас физическими причинами, механизм которых скрыт от наших взоров. Эти причины в конце концов всегда производят заметные действия, способные влиять на наши чувства. Мысли и желания людей проявляются лишь в доступных наблюдению результатах, производимых этими модификациями в самих мыслящих и желающих субъектах или же вызываемых у существ, по своей природе способных воспринимать эти модификации. Мы страдаем, потому что некоторым вещам свойственно нарушать гармонию нашей организации; мы наслаждаемся, потому что свойства некоторых вещей сходны с нашим способом существования; мы рождаемся, потому что некоторым веществам свойственно сочетаться определенным образом; мы живем, действуем, мыслим, потому что некоторым сочетаниям свойственно действовать и сохраняться в течение известного срока при помощи определенных средств; наконец, мы умираем, потому что согласно необходимому закону все образовавшиеся сочетания должны распасться, или разрушиться. Из всего этого следует, что природа беспристрастна ко всем своим произведениям. Природа подчиняет нас, как и все прочие тела и существа, вечным законам, от которых она не могла избавить нас; если бы природа приостановила действие этих законов хоть на одно мгновение, то все в ней пришло бы в беспорядок и ее гармония была бы нарушена.

Лишь те, кто изучает природу, взяв в руководители опыт, могут разгадать ее тайны и мало-помалу разобраться в часто неуловимой ткани причин, которыми она пользуется, чтобы произвести свои величайшие явления. С помощью опыта мы часто открываем в природе новые свойства и способы действия, неизвестные предшествовавшим нам поколениям. Явления, которые были для наших дедов удивительными, чудесными и сверхъестественными, становятся для нас простыми и естественными фактами, причины и механизм которых мы знаем. Углубляясь в изучение природы, человек открыл причины землетрясений, периодических движений океанов, подземных пожаров, метеоров, которые были для наших предков, да и теперь еще являются для невежественной черни неоспоримыми признаками небесного гнева. Наши потомки, продолжая и исправляя опыты, проделанные нами и нашими отцами, пойдут еще дальше и откроют такие явления и такие причины, которые совершенно скрыты от наших глаз. Быть может, соединенными усилиями людям удастся проникнуть когда-нибудь в само святилище природы и открыть там много тайн, которые до сих пор она как будто упорно скрывала от нас, несмотря на все наши исследования.

Рассматривая человека под правильным углом зрения, заменив указания авторитета данными опыта и разума, признав, что человек целиком подчинен законам физики, от которых хотело избавить его воображение, мы увидим, что явления духовного мира следуют таким же правилам, как и явления мира физического, и что большинство тех грозных событий, которые наши невежество и предрассудки заставляли нас считать необъяснимыми и чудесными, оказываются простыми и естественными. Мы найдем, что для природы извержение вулкана и рождение Тамерлана – явления одного порядка. Доискиваясь первопричин тех поразительных событий, которые мы наблюдаем на земле с таким ужасом, этих грозных революций, этих страшных судорог, терзающих и разоряющих народы, мы увидим, что воля людей, производящих в этом мире самые поразительные и обширные изменения, приводится первоначально в движение физическими причинами, которые по своей малости кажутся нам ничтожными и совершенно неспособными вызвать наблюдаемые нами грандиозные явления.

Если мы станем судить о причинах по их следствиям, то во вселенной вовсе не окажется незначительных причин. В природе, в которой все связано, находится во взаимодействии, движется и видоизменяется, складывается и разлагается, образуется и разрушается, нет ни одного атома, который не играл бы важной и необходимой роли, нет такой ничтожной молекулы, которая, оказавшись в подходящих обстоятельствах, не произвела бы поразительных действий. Если бы мы были в состоянии проследить вечную цепь, связывающую все причины с их следствиями, не теряя из виду ни одного из ее звеньев, если бы мы могли распутать невидимые нити, приводящие в движение мысли, желания, страсти тех людей, которых называют могущественными в силу их поступков, то мы нашли бы, что тайными рычагами, которыми пользуется природа, чтобы приводить в движение духовный мир, в самом деле являются атомы. Неожиданная и в то же время необходимая встреча этих не различимых глазом молекул, их соединение, сочетание, соотношение, брожение, мало-помалу модифицируя человека, часто без его ведома и вопреки ему самому заставляют его мыслить, желать, действовать определенным и необходимым образом. Если его желания и поступки влияют на многих других людей, то духовный мир приходит в величайшее движение. Излишек едкости в желчи фанатика, разгоряченность крови в сердце завоевателя, дурное пищеварение какого-нибудь монарха, прихоть какой-нибудь женщины являются достаточными причинами, чтобы заставить предпринимать войны, посылать миллионы людей на бойню, разрушать крепости, превращать в прах города, погружать народы в нищету и траур, вызывать голод, заразные болезни и распространять отчаяние и бедствия в течение целого ряда веков.

Страсть одного человека, когда он может распоряжаться страстями огромного множества других людей, способна соединить и сочетать их желания и усилия, решая таким образом судьбу человечества. Так, честолюбивый, сластолюбивый, хитрый араб2 сообщил своим соотечественникам импульс, результатом которого явилось покорение, опустошение обширных областей Азии, Африки и Европы и изменение религиозного учения, взглядов и обычаев значительной части человечества. Но попробуем дойти до первоисточника этих странных переворотов и спросим себя, какие тайные причины влияли на этого человека, возбуждали его страсти, создавали его темперамент? Каковы элементы того сочетания, из которого получается сластолюбец, честолюбец, плут, энтузиаст, красноречивый оратор – одним словом, человек, способный подчинить себе других и заставить их содействовать своим целям? Это незаметные частицы его крови; это – неуловимая ткань его волокон; это более или менее едкие соли, щекочущие его нервы; это – большее или меньшее количество огненной материи, циркулирующей в его жилах. Но откуда берутся сами эти элементы? Из лона его матери, из пищи, которой он питался, из природных условий страны, где он родился, из воспринятых им идей, из воздуха, которым он дышал, не считая тысячи незаметных, мимолетных причин, которые в различные моменты видоизменяли и определяли страсти этого знаменитого человека, сумевшего изменить лик земли.

Если бы этим столь слабым вначале причинам в момент их возникновения противостояли малейшие препятствия, то эти чудесные, поражающие нас события не произошли бы. Приступ лихорадки, вызванный небольшим количеством слишком разгоряченной желчи, мог бы свести на нет все планы законодателя мусульман. Диета, стакан воды, кровопускание иногда могут быть достаточны, чтобы спасти от гибели царства.

Итак, мы видим, что судьба человечества, как и каждого из составляющих его индивидов, в любой момент зависит от незаметных причин, часто порождаемых, развиваемых и приводимых в действие мимолетными обстоятельствами. Мы приписываем следствия этих причин случаю и считаем их случайными, в то время как эти причины действуют необходимым образом и согласно твердым правилам. У нас часто не хватает ни проницательности, ни добросовестности, чтобы добраться до истинных принципов; мы с презрением смотрим на столь ничтожные причины, потому что считаем их неспособными произвести столь великие вещи. Между тем именно эти ничтожные побудительные силы, эти столь слабые пружины согласно необходимым законам природы приводят в движение нашу вселенную. Завоевания какого-нибудь Чингис-хана представляют собой нечто не более поразительное, чем взрыв мины, по сути дела вызванный слабой искрой; последняя зажигает сначала лишь одно зерно пороха, но ее огонь передается вскоре многим тысячам смежных зерен, объединенная и умноженная сила которых уничтожает в конце концов крепостные стены, города и горы.

Итак, судьба человечества и каждого человека в любой момент зависит от незаметных причин, скрытых в лоне природы до тех пор, пока их действие не обнаружится. Счастье или несчастье, процветание или нищета каждого из нас, равно как и целых народов, связаны с силами, действие которых мы не можем предвидеть, оценить или остановить. Может быть, в это самое мгновение собираются и сочетаются неощутимые молекулы, их соединение даст монарха, и он станет бичом или спасителем обширной империи. Мы ни на одно мгновение не можем ручаться за свою судьбу; мы не знаем того, что происходит в нас, не знаем действующих внутри нас причин, равно как и обстоятельств, приводящих их в действие и развивающих их энергию. А между тем от этих недоступных нашему анализу причин зависит судьба всей нашей жизни. Часто непредвиденная встреча порождает в нашей душе страсть, последствия которой с необходимостью отражаются на всей нашей участи. Так, добродетельнейший человек может в силу странных и неожиданно сложившихся обстоятельств в одно мгновение стать тягчайшим преступником.

Эту истину, несомненно, сочтут страшной и ужасающей. Но по существу чем она хуже другой истины, согласно которой столь дорогая нам жизнь в любой момент может прекратиться в силу бесконечного числа неотвратимых и непредвиденных случайностей? Фатализм примиряет добродетельного человека с перспективой смерти, он заставляет его смотреть на смерть как на верное средство избавиться от людской злобы. Эта система указывает даже счастливцу на смерть как средство избавиться от несчастья, которое под конец часто отравляет жизнь самого удачливого человека.

Подчинимся же необходимости; вопреки нам она всегда будет увлекать нас; покоримся природе; примем доставляемые ею нам блага; противопоставим необходимым бедствиям, которые она заставляет нас испытывать, необходимые лекарства, которые она готова нам дать. Не будем волновать нашего духа бесполезными тревогами; будем наслаждаться умеренно, если страдание является неизбежным спутником всякого излишества; будем идти тропой добродетели, раз все доказывает нам, что даже в нашем насильственно извращенном мире эта добродетель необходима, чтобы сделать нас уважаемыми в глазах других и довольными самими собой.

Слабый, суетный человек! Ты воображаешь, будто свободен! Увы! Разве ты не замечаешь всех тех нитей, которые связывают тебя? Разве ты не понимаешь, что тебя образуют и приводят в движение атомы, а не зависящие от тебя обстоятельства модифицируют твое существо и определяют твою участь? Неужели среди окружающей тебя могущественной природы ты являешься исключением и один способен сопротивляться ее силе? Неужели ты воображаешь, что твой слабый голос заставит ее остановиться в ее вечном движении или переменить направление этого движения?

Глава 13. О БЕССМЕРТИИ ДУШИ, О ВЕРЕ В ЗАГРОБНУЮ ЖИЗНЬ, О СТРАХЕ СМЕРТИ.

Изложенные в этом сочинении соображения ясно показывают нам, что мы должны думать о человеческой душе и ее функциях или способностях. Все убедительнейшим образом доказывает нам, что она действует и движется по тем же законам, как и другие тела и существа природы, что ее нельзя отличить от тела, что она рождается, растет и видоизменяется, развиваясь в той же последовательности, как и тело. Наконец, все должно убедить нас в том, что она погибает вместе с телом. Душа, как и тело, проходит через состояние слабости и детства; в эту пору она испытывает множество модификаций и приобретает много идей, которые получает через свои органы чувств от внешних предметов. Она накапливает факты, производит истинные или ложные опыты. Она формирует свою систему поведения, в соответствии с которой мыслит и действует определенным образом, результатом чего и является ее счастье или несчастье, ее рассудительность или безрассудство, ее добродетели или пороки. Достигнув вместе с толом поры силы и зрелости, душа ни на минуту не перестает разделять с ним его приятных и неприятных впечатлений, его удовольствий и страданий, вследствие чего одобряет или не одобряет его состояния. Она бывает здоровой или больной, активной или пассивной, бодрствующей или дремлющей. В старости человек окончательно увядает, его нервы и волокна деревенеют, чувства притупляются, зрение и слух слабеют, мысли становятся бессвязными, память исчезает, воображение истощается. Что же становится тогда с его душой? Увы, она дряхлеет и слабеет вместе с телом, она тоже с трудом выполняет свои функции; эта субстанция, которую хотели отличить от тела, испытывает те же превратности, что и последнее.

Несмотря на все эти столь убедительные доказательства материальности души или ее тождества с телом, некоторые мыслители предположили, будто душа в отличие от тела нетленна, будто эта часть человека пользуется особой привилегией бессмертия и освобождена от разложения и изменений форм, которые мы наблюдаем во всех телах природы. Словом, вообразили, будто душа в силу свойственного ей преимущества не умирает. Ее бессмертие казалось особенно бесспорным тем, кто признавал ее духовной; сделав из нее простое, непротяженное, лишенное частей существо, совершенно отличное от всего того, что мы знаем, эти мыслители утверждали, будто душа не подчинена законам, которые господствуют над всеми телами и существами, находящимися, как нам показывает опыт, в процессе непрерывного разложения.

Чувствуя в себе скрытую силу, невидимым образом производящую и направляющую все движения их организма, люди думали, будто и вся природа, энергии и способов действия которой они не знали, должна получать свое движение от некоего активного начала, аналогичного их душе и действующего на великую машину вселенной так, как их душа действует на тело.

Удвоив себя, человек удвоил и природу. Он отличил природу от ее собственной энергии; он обособил ее от ее двигателя, который мало-помалу сделал духовным. Отличное от природы существо было признано душой мира, а души людей – частичными эманациями этой универсальной души. Такой взгляд на происхождение наших душ относится к глубочайшей древности. Его придерживались египтяне, халдеи, евреи, а также большинство восточных мудрецов. В их школах Ферекид1, Пифагор, Платон почерпнули учение, столь лестное тщеславию и воображению смертных. Моисей, по-видимому, верил вместе с египтянами в эманацию души из божества: "И создал господь бог человека из праха земного и вдунул в лицо его дыхание жизни; и стал человек душою живою". См. "Бытие", гл. II, ст. 7. Но христиане в настоящее время отвергают теорию эманации, так как она предполагает делимость божества; кроме того, так как христианская религия нуждается в аде для мучений грешников, то вместе с душой последних пришлось бы осудить на муки и часть божества. Хотя из приведенных выше слов Моисея можно заключить, что душа является частью божества, мы не видим, однако, чтобы учение о бессмертии души проводилось в какой-нибудь из приписываемых ему книг. Евреи усвоили, кажется во время вавилонского пленения, учение о загробных наградах и наказаниях, которое Зороастр проповедовал персам, но которого не знал или по крайней мере не сообщил своему народу законодатель евреев. Таким образом, человек счел себя частью бога, поверив, будто какая-то часть его бессмертна, как и само божество. Но придуманные в дальнейшем религии отказались от этого лестного для человека учения, сочтя его несовместимым с другими элементами своих систем. Они стали утверждать, что владыка природы, или ее двигатель, вовсе не есть ее душа, что благодаря своему всемогуществу он творит человеческие души, по мере того как производит предназначенные для них тела, и что эти души, произведенные всемогущей волей, пользуются бессмертием.

Но, оставив в стороне различные варианты учения о происхождении душ, надо заметить, что те, кто считал, будто душа есть эманация божества, верили, что после смерти тела, служившего оболочкой или темницей души, она возвращается к своему первоисточнику, вновь сливаясь с ним. Сторонники же учения о духовности и бессмертии души, не признававшие догмата о божественной эманации души, были вынуждены допустить существование какой-то особенной области, какого-то местопребывания душ, которое их воображение рисовало им в соответствии с их надеждами и опасениями, желаниями и предрассудками.

Нет ничего более общепринятого, чем догмат о бессмертии души, и ничего более распространенного, чем ожидание загробной жизни. Так как природа вдохнула во всех людей страстную любовь к жизни, то необходимым следствием этого явилось желание, чтобы жизнь длилась вечно. Это желание скоро превратилось в уверенность, а внушенное природой людям стремление к вечному существованию сделали аргументом в пользу того, что человек никогда не перестанет существовать. Наша душа, говорит Аббади2, не имеет бесполезных желаний, она естественным образом желает вечной жизни. Руководствуясь какой-то странной логикой, он заключает отсюда, что это желание не может не быть удовлетворено. Цицерон сказал до Аббади: ("Tuskul. disput.", lib. I.) ("Сама природа безмолвно свидетельствует о бессмертии души; каким-то образом она запечатлела в сознании веков как бы некий пророческий знак этого. В согласии со всеми народами мы полагаем, что души уже пребывают вечно". ("Тускуланские беседы", кн. I.) Таким образом, идея бессмертия души уже превратилась здесь во врожденную идею; однако тот же Цицерон считает Ферекида автором этого догмата. Как бы то ни было, настроенные таким образом люди с жадностью прислушивались к тем, кто преподносил им столь отвечающие их желаниям учения. Однако не будем считать чем-то сверхъестественным желание существовать, которое всегда было и будет свойственно человеку. Не станем поражаться тому, что человек с таким восторгом принял приятную для него гипотезу, обещавшую ему удовлетворение его желаний, но остережемся заключать, будто это желание является несомненным доказательством реальности загробной жизни, которой люди занимаются слишком много и в ущерб своему земному счастью. Любовь к жизни является у нас лишь естественным стремлением одаренного чувствительностью существа, которому свойственно желать самосохранения. У людей это желание пропорционально энергии их души или силе их воображения, и они всегда готовы осуществлять то, чего очень сильно желают. Мы желаем жизни тела, и, однако, это желание остается неудовлетворенным. Почему же желание жизни души не может быть таким же обманчивым, как и первое? Вот как рассуждают сторонники учения о бессмертии души: "Все люди желают жить вечно, следовательно, они будут жить вечно". Но разве нельзя, рассуждая аналогичным образом, сказать: "Все люди естественным образом желают быть богатыми, следовательно, все люди когда-нибудь будут богатыми".