Текст книги "Сладкий вкус огня"

Автор книги: Поль Андреотта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

V

Мне нравилось, что Марк говорил только тогда, когда его спрашивали. Он был еще тут, а вы уже забыли о нем. Через плечо перекинуты две камеры: «Хассельблад» для цветной съемки, «Контафлекс» – для черно-белой. И всегда под рукой черная сумка с линзами. Марк часами протирал их носовым платком, дышал на них и смотрел на свет: не осталось ли отпечатков пальцев или пылинок – лишь затем, чтобы засунуть обратно в сумку. Он всегда бродил где-то поблизости, и то тут, то там слышалось щелканье затвора. Можно было внезапно обнаружить его застывшим в какой-нибудь необычной позе, например, лежащим на спине прямо у твоих ног. Тонкие губы, длинный нос, очень красивые серые глаза и длинные с проседью волосы делали Марка красивым и загадочным. То ли ему было все до лампочки, то ли, наоборот, он воспринимал все ужасно серьезно, и внешнее безразличие лишь скрывало огромную сосредоточенность – я никогда не мог понять.

После трех пересадок мы наконец добрались до места в девять часов утра.

В этом глухом городе станция была пустынна, как и все остальное, и от станции шла длинная липовая аллея. Кроны деревьев смыкались, образуя сплошной зеленый свод. Прекрасная картина.

– Значит, вы вернулись? – сказал хозяин гостиницы. – Надолго останетесь? У меня свадьба в конце недели. С пятницы все будет забито.

Я сказал, что мы останемся на два дня, и он дал нам двухместный номер. Едва мы очутились в комнате, Марк занял позицию у окна и начал снимать собор. Потом он спросил, не могли бы мы выйти и взглянуть на этот собор под другим углом.

– Мы приехали не для того, чтобы снимать собор, – сказал я

– Он очень красив.

– Таких не меньше пятиста во Франции.

– Расскажи, в чем тут дело, Серджио. – Он всегда называл меня «Серджио». – Берни почти ничего не объяснил. Какая у тебя цель?

– Не знаю.

– Берни говорил что-то о девушке, которая живет одна в большом доме. И это вся история?

– Более-менее.

– И что в ней особенного?

– Она очень хорошенькая.

– Во Франции пять миллионов хорошеньких девушек.

– Идея Берни, не моя, в том, что девушка, город и… окружающая обстановка – все связано воедино.

– Некая картина Франции, так?

– Не совсем. В здешних краях есть волшебные источники, колдуны, легенды…

– И ты хочешь, чтобы я снимал легенды?

– Три тысячи триста жителей, – прочитал я вслух, открыв путеводитель. – Средняя высота сто семьдесят четыре фута. Отдельные холмы достигают пятисот девяти футов. В ясную погоду можно видеть Пиренеи, которые находятся в сорока восьми милях отсюда. Главный источник дохода – сельское хозяйство. Фруктовые сады. Сосновые леса. Незначительные остатки архитектуры римского владычества. Развалины средневековых укреплений. Нормандские вторжения в девятом и десятом веках. Испанское вторжение в шестнадцатом веке.

– И что дальше?

– Все.

– Но зачем конкретно ты приехал, Серджио? Какая у тебя идея?

– Идея в том, что у здешних ящериц женские тела, а луна на самом деле из зеленого сыра.

– Нет, серьезно.

– Я знаю не более твоего.

– С чего же мы начнем?

– С начала. Берни интересует девушка.

– А тебя?

– Меня тоже.

Мы нашли ее во фруктовом саду – в клетчатой рубашке, бежевой юбке, зеленом шифоновом шарфе. Птицы устроили вокруг нее адский шум. Тереза срывала листья латука.

Она выпрямилась. Ее фигура отбрасывала колеблющуюся косую тень. Марк начал снимать с выдержкой 1/28, но перешел на 1/135, когда мы подошли ближе.

– Что случилось? – спросила она, глядя на него.

С Терезой – как я мог забыть? – все было не так, как со всеми. Она не проявила ни малейшего интереса к ответу на свой вопрос («Мой приятель хочет сделать несколько снимков для газеты, кое-какая дополнительная информация, если не возражаешь. Разве я не обещал, что мы скоро снова увидимся? Но ты, кажется, не очень рада? Я, конечно, был…») и, указав на плодовое дерево, объявила:

– У нас будут вишни в сентябре.

Только тут она впервые взглянула не меня и улыбнулась – Марк за моей спиной снимал уже при 1/250.

– Я ждала тебя, – сказала она. – Мне приснился сон прошлой ночью. Она взяла меня под руку, и мы стали бродить по полянам. «Этого не надо, – говорил мой взгляд Марку. – Вырежь сцену встречи трагических любовников во втором акте, когда они гуляют, не подозревая, что их ожидает скорая смерть».

Между тем Тереза рассказывала свой сон. В город прилетели птицы. Их вожак разыскал мэра и сообщил, что они намерены расположиться на ночлег в сквере; путь каждый житель принесет веточку, щепку или кусок проволоки для постройки гнезда. Птицы очень устали после дневного перелета, и они не могут собирать все это сами в столь поздний час. И так далее.

– Тогда я выбрала самую лучшую ветку в саду и пошла к скверу. Но когда я проходила мимо большого магазина, у меня возникла идея. Я зашла и спросила, где у них игрушки для птиц.

Марк перестал снимать и шел рядом с нами. Я поймал его взгляд, словно говоривший: «То ли еще будет».

– И все игрушки для птиц появились на витрине, – продолжала Тереза, сорвав ветку с дерева.

Я решил играть в ее игру.

– И на что были похожи эти игрушки для птиц?

– Всех форм и всех цветов, как их песни.

– Но при чем тут мое возвращение?

– Подожди.

Она говорила серьезно, почти торжественно. Звуки ее голоса накатывались волнами – и такими же волнами колыхалась рожь, через которую мы теперь шли, стараясь не топтать колосьев.

– Когда я пришла к скверу, там уже было построено огромное гнездо – от собора до гостиницы. Все птицы сидели внутри, и вдруг одна из них подлетела ко мне. Она была такая большая, темная, очень красивая, и я дала ей игрушку.

– Как у тебя со стариком Фрейдом? – поинтересовался я.

– Подожди… После этого был какой-то провал. А потом я осталась в сквере одна. Рассвело. Птицы уже улетели, и мне хотелось только попасть в гнездо. Я знала, что это запрещено и даже приведет к несчастью, но не могла устоять. И когда я оказалась в самой глубине гнезда, оно стало медленно-медленно закрываться надо мной. Тогда я позвала на помощь ту птицу…

– Ту, которой вы дали игрушку? – вежливо осведомился Марк.

– Да.

– И он пришел, этот тип? – спросил я.

– Да. Ты пришел.

– У нее не все дома, – сказал Марк вечером за обедом.

Как мы провели день? У меня не было никаких мыслей… Огромные клочья чистого неба плыли над нашими головами, когда мы гуляли под палящим солнцем. От ее тела исходил запах теплого нетерпеливого животного. Мы остановились в прохладной тени у ручья. Глубокая зелень листвы отражалась в глазах Терезы. Она присела на корень дерева, от ее тела исходила какая-то скрытая, накопленная бесцельно сила. Когда мы пересекали небольшой перелесок, ее голая рука защищала меня от веток, и я ловил эту руку, целовал кончики пальцев и задавал себе абсурдный вопрос: виноват ли я в том, что мне так хорошо?

Когда я вернулся в сад в дремотной тишине полудня – ленча в программе не было – судя по всему, собиралась гроза Марк с довольным видом начищал свои фильтры, надеясь пополнить коллекцию живописных картин неба. Потом – Бог знает, говорили мы о чем-то или нет – солнце опять вернулось на небо, а я не заметил, как это произошло, и в саду засмеялись птицы. Позднее, когда последний луч солнца медленно покинул лужайку, небо внезапно стало темно-синим. Я уловил едва ощутимый запах оранжереи – перегной, торф, черви, копошившиеся среди гниющих листьев – невдалеке прошел садовник Фу, прижимая к груди целую охапку горшков с дрожавшими цветами. И лето словно превратилось в зиму.

– Теперь я кое-что понял, – сказал Марк.

– Что именно?

– Почему ты вернулся. И почему я здесь. Я – алиби, не так ли?

– Я вернулся не по своей воле, Марк.

– Эта девочка хочет тебя. Она похожа на кошку во время течки. Знаешь, что я собираюсь сделать завтра, Серджио? Пойду повидаюсь с этим целителем – и прекрасно управляюсь сам. Чем плоха программа?

– А что предлагается мне?

– Тебе предлагается переспать с ней.

И поскольку я лишь молча возил вилкой по тарелке, он спросил:

– Что-нибудь не так?

– Да.

– В чем дело, Серджио? Скажи мне. Это из-за… из-за Ким? Послушай, не мое дело давать тебе советы, но… сколько тебе лет, Серджио? Тридцать три? Тридцать шесть? Ладно. Во всяком случае, я старше тебя. Послушай опытного человека: в жизни тебе нужны будут только воспоминания. В конце концов, это единственная вещь, которая…

– Марк, – я поднял глаза, – она слишком много для меня значит.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю.

– Ты как будто боишься…

– Оставь меня в покое.

Я бросил салфетку и отправился спать. Марк пришел много позже. Он был пьян.

– Ты оказался прав, Серджио. Можно мне включить свет? Ты не спишь? Ты оказался прав, здесь происходят странные вещи. Во-первых, послушай…

Он споткнулся о кровать и сел на мои ноги.

– Это местное песочное вино – настоящая находка. У меня и правда все горло как в песке. – Он почесал горло. – Послушай, детка, я обошел всю местную знать и выпил с ними со всеми, но это только для того, чтоб помочь тебе. Вот так. Погоди-ка минутку, мне надо выпить стакан воды, чтобы промыть этот песок.

Он опять споткнулся об угол кровати, ухватился за раковину и стал пить прямо из-под крана

– Во-первых, дядюшка Бонафу был замешан в другом деле, более серьезном, чем это, шесть лет назад. Я точно не понял, что там случилось. Два человека погибли – расплата за старые долги, в чикагском стиле, понимаешь? Там было какое-то наследство и так далее. «Убийство на расстоянии». Тебе это не интересно? Или интересно? Теперь девушка. – Он подошел к кровати и, сделав мне козу, продолжал: – Ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Это официальная версия. Люди говорят… Но чего они только не говорят, Серджио? Есть две другие версии. Несчастный случай произошел, когда они ехали в деревню… Серизоль. Смотри, как я точен. Машина налетела на платан и разбилась в лепешку. И девушка – ей тогда было восемнадцать лет – находилась в машине. Но осталась цела и невредима. Теперь слушай внимательно. Только после седьмой бутылки они мне все выложили. Ее мать страдала от неизлечимой болезни… По одной версии – ты следишь за мной? – ее отец, двоюродный брат Бонафу, убил жену и представил ее смерть как…

– Марк, – сказал я, – ради Бога, заткнись и иди спать.

– Но это еще не все! Эти люди там в долине – все совершенно ненормальные. Здесь как раз вплетается история садовника Имею честь сообщить тебе, что садовник мертв. По непроверенным данным. Стал призраком в тысяча девятьсот сорок третьем, когда был совершен обряд освящения. Ты не хочешь послушать историю о святилище? Одна из величайших страниц в истории Сопротивления. Ты знаешь, что такое святилище? Я не знал. Один старик объяснил мне за стаканом вина. Святилище – это святые места. Посвящаются обычно Богу. Любому богу. Но могут быть посвящены и дьяволу!

– Продолжим завтра утром, – объявил я, выключая свет.

Я слышал, как он раздевается в темноте и невнятно бормочет:

– Это очень удобно: посвящаешь святилище дьяволу, и когда кто-то другой входит туда без твоего разрешения, он падает замертво. Так и пропали три немца, лейтенант и двое рядовых. Значит, ты приехал за легендами, Серджио? Отлично, мы попали как раз туда, куда надо. Это точно.

На следующий день жара стала невыносимой. В три часа разразилась гроза, и мы укрылись в хижине. На этот раз Тереза не стала зажигать огонь. Она только молча прижалась ко мне, и ее кристально-ясные глаза стали темно-зелеными. До этого были всякие расспросы: ее жизнь, детство, планы на будущее, взгляды. Рассказал о себе (служил в армии, в том числе восемь месяцев в Алжире, женился и так далее). Мы говорили обо всем, что когда-то чувствовали, любили, ненавидели, желали – или только думали, будто говорим, потому что на самом деле не придавали значения словам – они лишь отвлекали наши мысли от того, что неизбежно должно было произойти. И оно произошло. Именно там, в хижине, когда первые капли дождя упали не крышу и листья деревьев, мы поцеловались во второй раз. Первым был тот едва ощутимый трепет ее губ. Потом моя рука осторожно скользнула за ворот ее зеленой блузки – в то время, как она гладила мое лицо: два легких нежных пальца коснулись моего лба, потом носа и губ. С усердием слепого я в мельчайших подробностях изучил ее груди, прежде чем увидел их – жемчуг, сияющий в раковине – после того, как внезапным движением она отвела назад плечи и, изогнув спину, помогла мне сбросить ее блузку. Когда она разделась до пояса, я взял обе ее руки и поднял над головой. Мои губы зарылись в волнующий клочок волос под мышкой, затем, поднимаясь к шее, подобрали по пути каплю пота, пока вновь не слились с ее губами. В эту минуту я понял – я почувствовал это впервые в жизни, – что каждая частица наших тел предназначена и уже давно подготовилась к этой церемонии.

Все время во Вселенной принадлежало нам. Бесконечное время простиралось вокруг и струилось внутри нас. Внезапно резкий запах поднялся от ее лобка, тотчас смешавшись с запахом гниющего сена. И когда моя рука быстро опустилась к ее бедрам, я был приятно удивлен, обнаружив, что она уже расстегнула юбку. Я спустил ее юбку вместе с трусиками. Это движение, которое часто представляло для меня большие затруднения и неудобства, стало andante amoroso11
  Медленно и нежно(ит.).


[Закрыть] второй части симфонии. Оставалось одно препятствие – как избавиться от моей одежды? Но охвативший меня жар расплавил их, и они слетели сами, словно пыль. Когда наши обнаженные тела соприкоснулись и пришел конец нашей невыносимой разделенности, я спросил ее глаза в последний раз, и они ответили мне спокойно, прежде чем закрыться. Потом ее губы шевельнулись:

– Уже так поздно, – произнесла она, и эти три слова превратились в едва заметную зыбь в застывшем воздухе.

В тот вечер, укладывая в чемодан пижаму и туалетные принадлежности, я сказал Марку:

– Помоги мне, придумай что-нибудь.

– Не беспокойся, Серджио. Можешь на меня положиться.

Марк также был удовлетворен проведенным днем. Он подружился с Бонафу, который почему-то хотел сфотографироваться во всех мыслимых ракурсах.

– Он такой же комедиант, как и все остальные, – сказал Марк, – я даже видел, как он пытался загипнотизировать паралитика. Но самое удивительное вот – смотри! – Он вытянул свою левую руку. – Она у меня никогда полностью не распрямлялась – что-то там в суставе, какое-то затвердение связок. Он сразу заметил и предложил выправить. Взял мою руку, тряхнул ее несколько раз и поставил какую-то припарку на локоть. Потом положил обе руки мне на крестец… Крестец и локоть – вроде никакой связи, но я сразу почувствовал во всем теле чудесное тепло. Как будто кровь закипает. Очень приятно.

Марк упаковал свой небольшой чемоданчик и легко поднял его левой рукой.

– Видишь, раньше я так не мог. – Потом он осторожно уложил в черную сумку свои фотопринадлежности. – Переезжаешь к ней?

– Да.

– Надолго собираешься остаться?

– На несколько дней. До конца недели.

– Но теоретически ты еще в отеле? Я имею в виду, если они захотят тебе позвонить.

– «Они» – мне понравилось множественное число. «Ими» могли быть только Берни и Ким.

– Скажи «им», что они могут позвонить мне во время ленча. Я здесь буду питаться, по крайней мере, днем.

– Почему бы тебе не позвонить самому? Это гораздо проще.

– Не хватает смелости, Марк.

– И ты действительно считаешь, что получишь таким образом суперисторию?

– Это весьма обширная тема, – уклончиво ответил я. Ощущение радостной легкости и свободы от какой-либо ответственности не покидало меня с тех пор, как я решил остаться (с тех пор, как она решила за меня).

– Но завтра – последний срок, Серджио. У меня как раз осталось время проявить пленку.

– У них есть моя первая статья. Другая пойдет в следующий номер.

– Значит, это – история в несколько серий?

– Кто знает? Мы заключили кровавый договор.

– Что?

– Мы смешали нашу кровь. Это значит, что теперь ничто не сможет нас разлучит в.

– Ты шутишь?

– Нет. Посмотри.

Я показал ему след от укола, который был виден на кончике моего мизинца, и рассказал, как Тереза взяла булавку, проколола сначала мой, а потом свой палец, затем, бормоча какое-то заклинание, приложила их друг к другу и немного повращала, чтобы кровь смешалась. Похоже, Марку не очень понравилась эта затея, но он постарался не подать вида.

– Попрощайся за меня. Мне уже некогда ее навестить.

Он закинул на плечо свою сумку и взял чемоданчик.

– Чао, Серджио. Ты все-таки остерегайся.

– Остерегаться чего?

Он не ответил и стал спускаться по лестнице. Мы оплатили счет в холле. Я сообщил Лорагэ, что мой друг уезжает, а я нашел комнату в городе. Если на мое имя придут какие-то письма, пусть он оставит их для меня, и если кто-нибудь позвонит, пусть скажет, чтобы перезвонили в любой день во время ленча – Это было в пятницу.

– Я буду в Париже в понедельник рано утром, – сказал я Марку, когда, выйдя из гостиницы, мы пожали друг другу руки.

– Надеюсь, картинки получатся.

– Я тоже надеюсь.

VI

– Какого черта ты здесь?

Это было в среду, в полвторого. Берни рычал в телефонную трубку.

– Ты мне нужен. Слыхал новости? Закрыли «Ля Каж».

– Что такое «Ля Каж»?

– Клуб в Сен-Жермен-де-Прэ. Полиция закрыла его, и знаешь почему? Тайная проституция. Ты был прав. Ты часто бываешь прав – это мне всегда нравилось в тебе.

Я еще не знал, как себя вести.

– Что с тобой? Ты как будто не совсем проснулся. Мне нужна та история про девок, и быстро. Мы должны опубликовать статью, прежде чем они закроют еще какой-нибудь клуб. Сейчас самое время. Вержю (другой фотограф) не знает, что делать. Он ждет тебя. Возьми машину напрокат, приезжай любым способом, только скорее.

Он собирался повесить трубку, но я поймал его как раз вовремя.

– Как вышли картинки у Марка?

– Какие картинки?

– Наша история.

– Получилось не так интересно. Да и девушка не такая уж хорошенькая. Кстати, я сократил твою статью. На первом месте теперь убийца детей. Но я дам тебе первую страницу для девочек. Обещаю. И вообще, какого черта ты делаешь в этой Богом забытой дыре? Может, тебя околдовали или?.. В общем, передаю трубку Ким, она стоит рядом со мной.

– Здравствуй, дорогой! У тебя все в порядке?

В гостинице не было настоящей телефонной будки. Я стоял в углу у двери, и то и дело кто-нибудь проходил мимо меня в уборную и обратно.

– Все хорошо, дорогая. Берни совсем спятил. Он хочет пятьдесят страниц, и когда я обливаюсь кровавым потом, чтобы сделать их, он еще недоволен.

– Почему ты не позвонил мне?

– Дорогая, здесь один телефон на все это захолустье, и размен…..

– Я знаю. Ты скоро вернешься?

– Сегодня вечером. Завтра утром, в крайнем случае.

– Я очень скучаю без тебя.

– Я тоже очень скучаю. – Произнося эти слова, я украдкой оглядывался по сторонам. Казалось, вся мебель в холле готова обрушиться и придавить меня.

– У тебя не очень убедительный тон, – усмехнулась она.

– Погода хорошая? Здесь ужасно. Осень. – Я не знал, что еще сказать.

– Если мне удастся достать машину, я приеду в середине ночи и разбужу тебя.

– Да? – обрадовалась она. – Да!

Оплатив счет и докинув гостиницу, я ощущал такую же бодрость духа, как муха в сетях паука. Одна часть моего «Я» приказывала мне совершать некоторые действия, другая цеплялась за все, что угодно: теплое солнце, осенние паутинки. Или, например, за доктора Казаля, которого я встретил у крепостных стен по пути к дому Терезы.

– Вы еще здесь?

– Я уехал и вернулся.

– А что теперь?

– А теперь опять уезжаю… Если не останусь. Не знаю. Да, не знаю.

Он обвел окрестности одним из своих широких жестов.

– Этот город – ловушка. Возьмите к примеру меня: с тех пор, как я поселился здесь тридцать лет назад, никогда не тороплюсь. Зачем торопиться, если все время видишь одно и то же? – Он взял меня за локоть. – Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Он зашел в подлесок, прыгая с камня на камень.

– Остерегайтесь гадюк! – крикнул я.

Вскоре я увидел на голой округлой вершине холма часть старой стены, поросшую зеленью. Казаль остановился.

– Вот, – сказал он, – здесь когда-то стоял дом знаменитого мага.

Мне это было неинтересно. Я страдал от жары. Солнце напекло мне голову.

– Я должен вернуться в Париж. – В моей фразе прозвучали по меньшей мере три вопросительных знака.

– И что вы ожидаете найти, когда вернетесь?

– Мою жену. Работу. Друзей. Мою жизнь. Привычки. – стал перечислять я, словно перебирая четки. В четках у буддийских монахов сто восемь бусин. А у меня только пять. – Вы были здесь во время немецкой оккупации?

– Да.

– Что это за история со святилищем?

– Каким святилищем?

– В доме Дувов.

– Посмотрите, – показал он рукой. – Отсюда можно видеть часть парка. Вон тон клочок земли.

– Ну да.

– Как видите, это стратегический пункт, дающий превосходный обзор всей долины. Вам известна теория Кригсортера? Не важно. Некий Шеффлинг, немец, доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и тех же местах. Эта долина как раз одно из тех мест, где обычно проходили орды завоевателей. Во всяком случае, в один прекрасный вечер у дома Дувов остановились три грузовика. Они доставили команду саперов, которые начали выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день из Дакса прибыл бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы собирались укрепить дом, в парке поставить зенитные пулеметы, построить склады боеприпасов, вырыть бункеры.

– Вы знали старого Дува?

– Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, говорил очень мало.

– Он тоже был колдун?

– Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные обряды. Дув и его двоюродный брат Бонафу, в то время совсем молодой, возродили старинный колдовской ритуал, восходящий к средневековью, – они посвятили это место.

– Посвятили? Кому?

– О, не Богу, конечно. Обряд совершается для того, чтобы воспрепятствовать посещению данного места кем-либо, кроме совершивших посвящение.

– Тогда, значит, дьяволу?

– Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук вон плохо. Вскоре после начала работ в одном месте провалилась земля, и погибли два человека. На другой день, когда немцы валили деревья, один дуб упал в совершенно неожиданном направлении – я имею в виду, туда, куда по логике он упасть не мог – и насмерть задавил фельдфебеля. В конце недели они всё бросили и уехали. Не из-за заклятья. Во всяком случае., официально не из-за него. Как раз в это время высадились союзники, и из Берлина пришел новый приказ. Но, так или иначе, Дувь смогли вернуться в свой дом. Этот факт произвел сильное впечатление на местных жителей. Именно с тех пор все начали бояться Дувов… и обращаться к ним за помощью.

– И святилище все еще запретное место?

– Не знаю. Мне не приходилось его видеть.

– А мне приходилось.

Я встал и зашагал прочь. Мне ужасно хотелось громко расхохотаться. «Это уж слишком!» – думал я. Наконец-то у меня появилось ощущение свободы.

Дом был пуст. Быстро собрав вещи и уложив из в чемоданчик, я вышел в парк и позвал Терезу. Но единственной живой душой в парке был старый садовник, копавшийся в огороде. Я подошел к нему. Впервые мне удалось рассмотреть садовника как следует. Вблизи вид у него был довольно отталкивающий. Красноватое родимое пятно покрывало его правую скулу и нижнюю часть носа. Еще я заметил, что у него разноцветные глаза: левый – серый, правый – очень светлый, с зеленовато-голубой верхней и темно-синей нижней половиной. Не знаю почему, но они напомнили мне глаза собаки. Кстати о собаке: что случилось собакой, которую я видел здесь в первый день?

– Мадемуазель Дув дома?

– Нет, – сказал он, продолжая копать, – она у своего дяди.

– Но она сказала…

– Он пришел за ней после ленча. Она ему понадобилась.

– Не могли бы вы дать мне ваш велосипед? – попросил я.

– За сараем.

«Здесь была собака, – думал я, нажимая на педали, – такса, я помню очень хорошо. Что она сделала с собакой?» Подобными вопросами я занимал свои мысли, – лишь бы не думать о той единственно реальной проблеме, которая стояла передо мной: как сказать Терезе, что я уезжаю навсегда? Я говорил – было ли это прошлой ночью или позапрошлой, или во время полета к звездам? – что люблю ее, что всегда буду любить ее и не буду любить ни одну другую женщину. Я прижал ее к себе и сказал, что отныне мы едины, телом и душой. А что, если это так, Серджио? Не называй меня как Марк. Что, если ты околдован? Если хочешь избавиться от любовного недуга, перережь глотку жабе в новолуние, вымочи ее селезенку в отваре из васильков и барвинков, добавь немного крови крещеного петуха, хорошенько перемешай и принимай в горячем виде… Я продолжал крутить педали. Старый велосипед Фу жалобно дребезжал, словно сочувствуя моим путаным мыслям. Подъехав к большому серому дому, я не увидел ни машин, ни клиентов. Очевидно, по средам прием не проводился. Я прислонил велосипед к крыльцу, поставил рядом свой чемодан и обошел дом, как в первый день.

Тереза и ее дядя были на кухне. Они засыпали в большие котлы кучи каких-то листьев и трав и перемешивали их. Некоторые котлы стояли на слабом огне. Бонафу, в рубашке с засученными рукавами, встретил меня довольно приветливо.

– Заходите, дайте пожать вашу руку.

Тереза, увидев меня, не выказала удивления. Она подошла к шкафу, заполненному папками с сушеными травами, и спросила:

– Что теперь класть?

– Щепотку этого, – ответил целитель и, повернув улыбающееся лицо ко мне, добавил: – Peroinca minor… Подойди сюда, я покажу, как нужно готовить компоненты.

Только тут я заметил пожелтевшую картину, которая висела на стене. Это был Папа. Не нынешний – предыдущий. Папа. Но на кой черт мне знать, какой это Папа?

– Тереза, – сказал я, – мне нужно с тобой поговорить.

– Сейчас?

– Да.

– Но я не могу…

– Ничего, ничего, я и сам управлюсь, – заверил Бонафу, улыбаясь с видом соучастника.

Она вытерла о джинсы свои дивные руки с длинными пальцами и улыбнулась мне. Сумрачная кухня вдруг озарилась светом этой солнечной улыбки. Тереза неуклюже забралась на подоконник, ударившись коленкой, спрыгнула на землю и прильнула ко мне.

– Ты уезжаешь? – спросила она, повиснув на моей руке. Это была ее манера горевать – или защищаться от удара – Все будет хорошо. Я провожу тебя до станции. Я… – Она не давала мне возможности вставить слово. – Серж, почему бы тебе не остаться? Разве ты не был счастлив? Мы могли бы провести вместе всю зиму. Тебе так трудно изменить свою жизнь? Серж, я тебе скажу одну вещь: все люди хотят перемен, а когда появляется возможность, они передумывают.

Потом она замолчала и посмотрела мне в глаза.

– Назови мне причину, только одну стоящую причину, и я отпущу тебя.

«А если ты не отпустишь меня, как мы будем играть дальше, моя колдунья?»

Но она прочитала мои мысли.

– Конечно, ты и так свободен, Серж. – И она шла дальше, все еще не давая мне возможности вставить слово. – Ты бы не скучал здесь. Здесь никто не скучает. Ты говорил, что хочешь написать книгу. Вот и хорошо: тут у тебя будет сколько хочешь времени. Тебе даже не понадобятся деньги – у меня есть все, что нам нужно. Да ведь ты и сам говорил… – Она снова остановилась. – Ты сотни раз говорил, что твоя жизнь в Париже – это кошмар. Почему ты не можешь быть проще, милый? Иисус говорил: «Да значит да, нет значит нет – а все остальное от дьявола».

После введения в разговор Иисуса я почти готов был согласиться.

– И какую жизнь ты собираешься вести? Неужели тебе нравится быть марионеткой?

Берни, скрывающий свое лицо, явился предо мной на миг словно дьявол, пораженный торжествующим Святым Георгием.

– Почему, милый, почему? К чему тебе все это?

Она отошла, чтобы сорвать травинку, которую заметила по пути, положила ее в карман и вернулась.

– Я знаю, что тебе нужно, Серж. Тобой владеют злые духи. Тебе нужно освободиться от заклятья, но только ты сам можешь это сделать. Я бы помогла тебе, если бы ты согласился.

Внезапно я сменил пластинку. В конце концов, в моей жизни есть вещи, которых никто не имеет права касаться, даже она.

– Меня ждет жена, – сказал я, как идиот-муж, натягивающий трусы наутро после оргии. – Это достаточно серьезная причина.

Она улыбнулась, обезоруживающая Тереза!

– Видишь, какой ты Один день ты любишь ее, а на следующий день – меня. Разве можно любить двух сразу? Когда же ты обманываешь?

– В этом-то и весь вопрос, – сказал я, тоже улыбаясь.

Некоторое время я ничего не говорил. Даже не думал. Все, что мне оставалось, – это действовать. Действовать очень полезно, когда уже ничего не понимаешь. Пойти на станцию, сесть в поезд, повернуть ключ в замке, совершать заученные действия гораздо проще, чем непривычные. Тереза взглянула на меня.

– Бедняжка, – сказала она, – тебе надо поторопиться. А го опоздаешь на свой поезд.

Я посадил ее на раму велосипеда. Мне не очень хотелось брать ее с собой на станцию, но в то же время я не хотел упускать возможности побыть с ней до последней минуты. (А. завтра ты проснешься свободным, исцеленным от любовного недуга и будешь улыбаться своими тридцатью двумя зубами. Да и можешь ли ты в самом деле вообразить, что тебе придется стареть в обществе дядюшки Бонафу и садовника с собачьими глазами?)

– Что ты сделала со своей собакой? – спросил я, нажимая на педали – обратный путь был легче, дорога шла под уклон.

– Фу?

– Фу? Фу – это садовник.

– У них одно и то же имя, – ответила она.

«Она не в своем уме», – говорил Марк. Одно последнее усилие, еще пара рывков, и я в безопасности, на твердой земле.

– Моя собака погибла в тот день, когда ты уехал в первый раз. Она перебегала дорогу на Серизоль, и ее задавила машина. На этой дорою никогда не было движения

Голос Терезы становился выше, словно Гегорианский хорал, восходящий к сводам собора. И ей удалось представить все таким образом, будто я – главный виновник. С ее точки зрения собака умерла, потому что я уехал.

Искра ненависти внезапно зажглась во мне (она всегда полезна, когда собираешься кого-то бросить). Я раздул эту искру.

– Почему ты не говоришь, что в этом виноват я?

– Эти два события связаны

– И кто умрет завтра, когда я уеду?

– Я – сказала она тихо.

Слезы покатились по ее щекам. Совершенно неожиданно – я не заметил, как они появились. Остановив велосипед посреди дороги, я обнял Терезу, чувствуя, как ее хрупкая фигурка погружается в мое тело. «О черт! – думал я. – Если бы всего этого не было! Моя любимая, моя милая маленькая Тереза!»

Яростно сигналя, подъехала машина. Картина, конечно, была глупейшая. Я подхватил одной рукой велосипед, а другой обмякшее, содрогающееся от рыданий тело девушки и потащил обоих к краю дороги. Проезжая мимо, водитель дал пару коротких отрывистых гудков, как бы говоря: «Что, любовная ссора?» «Нет, мы не ссоримся, – мысленно ответил я ему, – мы просто умираем».