Текст книги "Антихрист"

Автор книги: Питер Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

15

Трехлучевая звезда на радиаторе почтенного «мерседеса-пульмана» рыскала по сторонам со зловещей грацией ружейного прицела, преследующего свою цель, – лимузин плыл по течению одного из лондонских транспортных потоков.

Джон, напряженный, как скрученная пружина, смотрел на дорогу через дымчатое ветровое стекло. Лет тридцать назад такая машина могла принадлежать диктатору в какой-нибудь стране третьего мира, подчеркивая его положение. Возраст смягчил ее величие, и теперь от нее веяло спокойным, мягким благородством.

Звезда нацелилась на такси, затем на велосипедиста в антисмоговой маске, затем на светофор. Через дорогу перешла хорошо одетая женщина с длинным красным шарфом. Несмотря на густую облачность, еще больше подчеркиваемую затемненным стеклом, дождя не было. Похолодало. Кондиционер в машине был настроен на жаркую погоду, поэтому в салоне было холодно, и Джон мерз.

Этим утром мистер Сароцини показался Джону совсем другим человеком, нежели тот, с кем он сидел на соседних стульях на банкете. Сегодня швейцарец был не менее величественным и столь же безукоризненно одет – на этот раз в изумительно сшитый серый костюм из шерсти, дополненный желтым галстуком «Гермес» и желтым же носовым платком, который показывал свой идеальный угол из нагрудного кармана пиджака, – однако его поведение изменилось.

На банкете он был окружен аурой доброжелательности и расслабленности и создавал впечатление человека, без труда получившего от жизни все, что он хотел получить. Сегодня это был жесткий, отстраненный, холодный и серьезный человек. От его доброжелательности и искрящегося юмора не осталось и следа, и пока что все попытки Джона растопить лед окончились неудачей. Он попытался снова.

– Те две лошади, на которых вы мне посоветовали поставить, – сказал он. – У меня просто нет слов.

Сложив руки с длинными элегантными пальцами на коленях, мистер Сароцини смотрел в окно. Даже его голос звучал сегодня по-иному. На банкете его акцент был похож на итальянский, а теперь в нем слышалось столь же сглаженное, но явственно ощутимое немецкое порыкивание.

– Мистер Картер, скачки – спорт королей и дураков. Если вы выиграли – сами ли или следуя чьему-либо совету, – вам следует относить это либо насчет удачи, либо насчет знакомства с устроителями скачек – и ничего иного.

Джон осторожно взглянул на мистера Сароцини, так как не был уверен, что именно – удача или подтасовка – имело место в данном случае. Обе названные ему мистером Сароцини лошади выиграли вчера: первая при двадцати к одному, вторая при пятнадцати. Джон поставил по двести фунтов на каждую, пятьдесят фунтов на прогноз и унес с собой двенадцать тысяч фунтов выигрыша.

Но вместо того, чтобы испытывать воодушевление, подобное тому, какое испытывала Сьюзан, которая восприняла его везение как хороший знак, он корил себя за то, что не поставил больше. Если бы он пошел ва-банк (и если бы у него при этом было нужное количество денег), то он мог бы решить на скачках все свои проблемы. Но конечно, он бы не пошел на подобный риск.

– Ваш баланс показывает финансовый убыток, равный сорока восьми тысячам семистам пятидесяти одному фунту, расписанный вперед на два года. Вы можете это объяснить? – спросил мистер Сароцини.

– Да, конечно. – Джон мигом спустился с небес на землю. – Это стоимость графического оборудования, приобретенного у одной обанкротившейся фирмы. Мы купили их акции, чтобы создать убыток, не требующий немедленной ликвидации.

– А в прошлогоднем балансе есть запись аудитора об отчислении тридцати пяти тысяч шестисот восьмидесяти семи фунтов на счет в банке «Швейцарский кредит» в Цюрихе. Я не понимаю, куда пошли эти деньги.

Вопрос немного смутил Джона, хотя он был уверен, что мистер Сароцини, будучи сам швейцарским банкиром, поймет его.

– Это часть нашего соглашения с гинекологом Харви Эддисоном. Он очень важен для нас, так как представляет успешный сетевой проект. Одним из его условий было, чтобы мы… спрятали часть его зарплаты за границами Великобритании.

Джона все больше удивляло то количество деталей, которые смог запомнить мистер Сароцини. Несмотря на то, что банкир провел в его офисе всего полчаса и просматривал подготовленные для него цифры, не делая никаких записей, он, казалось, не пропустил ничего.

– Этот композитор, – сказал мистер Сароцини. – Зак Данцигер. Как вы считаете, можно ли в ближайшем времени уладить возникшие с ним разногласия?

Джон со всей тщательностью обдумал вопрос и решил, что умнее всего держаться правды.

– Нет, не думаю. То есть, наверное, можно, но это недешево станет.

Уделяя все внимание вопросам мистера Сароцини, Джон не заметил, как машина остановилась перед входом в клуб. Это было георгианское здание, расположенное в районе Мейфэр, впечатляющее, но давно уже требующее свежей побелки. Швейцара у входа не наблюдалось, названия клуба также нигде не было видно – просто дверь с цифрой «3» на ней и звонок.

Они вошли. Судя по предупредительности, с какой обслуга относилась к мистеру Сароцини, его здесь хорошо знали. Он тепло поздоровался с каждым, кто вышел встречать его, называя всех по имени. Они миновали конторку портье и вошли в просторный зал, по стенам которого были развешаны портреты, перемежающиеся зелеными суконными досками объявлений.

Обслуга клуба состояла по большей части из людей пожилых, но все они были безукоризненно вежливы с Джоном и обращались с ним так, будто человека значительнее его не появлялось в этом заведении с самого его открытия. Джон подумал было, что они относятся так к каждому посетителю, но тишина, воцарившаяся в момент, когда он следовал за мистером Сароцини в другой зал, свидетельствовала о том, что его внимательно изучают.

Обеденный зал был выдержан в величественном барокко и сверкал позолоченными колоннами и хрустальными люстрами, но в то же время не был настолько огромен, чтобы потерять уютность. Как и все в этом клубе, его, казалось, не мешало бы подновить. Лепной потолок, на который годами оседал табачный дым, местами приобрел охристый оттенок, зеленые бархатные занавески выцвели, ворс на коврах вытерся. Даже немногие посетители, пожилые джентльмены в темных костюмах, выглядели какими-то блеклыми.

Джон был доволен, что сегодня предпочел консервативный стиль в одежде: темно-синий пиджак, белую рубашку и полосатый гольфклубовый галстук, который вполне мог сойти за классический.

Ему принесли меню, а мистеру Сароцини – нет.

– Я всегда ем здесь одно и то же, – объяснил банкир. Он сидел за столом с прямой, как палка, спиной. – Пожалуйста, заказывайте. Здесь неплохо готовят.

Джон заказал копченого лосося и дуврского палтуса. Лосось был подан тут же, вместе с тарелкой перепелиных яиц для мистера Сароцини. Официант разлил по бокалам минеральную воду и белое вино. Джон поднял свой бокал:

– Ваше здоровье.

Мистер Сароцини улыбнулся вежливой улыбкой, но ничего не ответил, и Джон, помедлив, поставил бокал на стол и, чтобы сгладить неловкость, сказал:

– Хороший клуб. Красивое здание.

Мистер Сароцини развел руками:

– Я нахожу его удобным для себя.

– Как он называется?

– Название держится в тайне. Оно известно только членам клуба. Это прописано в уставе. – Мистер Сароцини опять улыбнулся, на этот раз более холодно.

– А как можно вступить в этот клуб?

Мистер Сароцини насыпал аккуратную горку соли на край своей тарелки.

– Я вижу, вы обладаете пытливым умом, мистер Картер. Однако сегодня у меня не так много времени. Позвольте мне задавать вопросы. Я должен представить отчет о вашей фирме нынче же днем, если мы хотим успеть в срок, отведенный вам вашим банком.

– Разумеется.

Джон выжал лимон на рыбу. Его внимание привлекла картина, висящая на стене, – живопись маслом, на полотне была изображена компания херувимов, завтракающих на фоне живописного моста. В картине было что-то беззаботное, что резко контрастировало с атмосферой клуба, и Джон позавидовал херувимам, наслаждающимся простыми радостями жизни.

Мистер Сароцини разбил перепелиное яйцо о тарелку, очистил его и обмакнул в соль.

– Мистер Картер, расскажите мне о ваших религиозных убеждениях.

Джон был атеистом. Он задумался, прежде чем ответить, так как боялся, что вступает на минное поле. Не еще ли один это Клэйк? Неужели мистер Сароцини – глубоко религиозный человек?

– Э… у меня нет предубеждений на этот счет, – наконец сказал он.

– Вообще?

Зрачки мистера Сароцини зафиксировались на Джоне, и у него появилось стойкое ощущение, что банкир заглядывает прямо ему в душу. Солгать было невозможно.

– Я ищу объяснения вопросов бытия скорее в науке, чем в религии или мистицизме.

– А ваша жена?

– Она верующая христианка.

– Она посещает церковь?

– Да. Раньше ходила туда каждую неделю, сейчас реже.

– Влияют ли разные взгляды на религию на ваш брак?

– Нет. Еще в самом начале мы решили относиться друг к другу терпимо и теперь почти не обсуждаем вопросы веры.

– Понятно. Простите за то, что затронул такую деликатную тему.

Они умолкли и продолжили есть. Джон ждал от мистера Сароцини новых вопросов, но банкир сосредоточенно чистил второе яйцо. Джон не мог понять, разочаровал ли он его своим ответом и должен ли сейчас сказать что-либо, чтобы исправить положение. Вдруг мистер Сароцини произнес:

– Еще раз прошу прощения за то, что затрагиваю деликатные темы, но скажите, пожалуйста, не повлияли ли ваши религиозные убеждения на ваше решение не иметь детей?

Похоже, мистер Сароцини намеренно избегал разговора о деле, в то время как Джон стремился поскорее приступить к нему. «Диджитрак» вот-вот должен был заключить несколько крупных сделок, и Джон хотел, чтобы банкир узнал о них – ведь в ближайшие несколько лет значительно повысятся прибыли компании. Цифры в балансе будут выглядеть значительно лучше.

– Нет, не повлияли. Сьюзан терпима в вопросах религии. У нас есть крестный сын, маленький мальчик, и мы очень рады этому. Религия не играет в нашей жизни большой роли.

– А ваше решение не иметь детей, мистер Картер? Играет ли оно большую роль?

Джон попытался уйти от вопроса, но мистер Сароцини был настойчив, и ему пришлось рассказать все о том, почему они с Сьюзан решили не иметь детей. Он почти доел палтуса к тому времени, как закончил.

Мистер Сароцини, оторвавшись на секунду от вареной рыбы, которую он задумчиво поглощал, подытожил:

– Значит, основной причиной послужило отношение к детям в вашей семье?

– Да.

– Вашей семье не хватало стабильности. Ваш отец пил. Он был водителем такси, затем парикмахером, затем купил магазинчик и прогорел. Он стал коммивояжером, но в один прекрасный момент все бросил и уехал на отдаленный шотландский остров пасти овец. Позже он вернулся домой опустившимся и озлобленным. Он считал, что ваше появление на свет разрушило его брак и отняло у него свободу.

У Джона стоял комок в горле. Эта рана по-прежнему болела. Много лет он пытался забыть о ней, залечить ее, как-то даже попробовал психотерапию – ничего не помогало.

– А потом он бросился под поезд в метро?

Джону тогда было четырнадцать лет, и он учился в школе в Северном Лондоне. О самоубийстве его отца написали в местной газете. Школьники шептались и показывали пальцами. Когда он проходил мимо, все разговоры затихали. Если твой отец бросается под поезд, к тебе уже никогда не будут относиться по-прежнему. Какой бы червяк ни завелся у него в голове, все считают, что у тебя он живет тоже.

«Держитесь подальше от Джона Картера: он может утащить вас с собой под поезд».

Банкир вынул кость из рыбы.

– А ваша мать? – спросил он.

Джон не хотел рассказывать мистеру Сароцини о своей матери. Он вспомнил об игрушках, которые она ему покупала, и о том, какие скандалы закатывал ей из-за этого отец. Он вспомнил модель «Аполлона-11», подаренную ею, когда он заболел высадкой на Луну. Экшн-мэна, который мог быть кем угодно – от солдата до спортсмена. Модели самолетов, детские энциклопедии, наборы «Лего».

Все его детство вращалось вокруг ее подарков. Они были его братом, сестрой, лучшим другом, окном в мир. Он почти не выходил из своей комнаты: читал там, учил уроки, собирал модели, проживал вместе с Экшн-мэном каждое из его головокружительных приключений. Он не слышал стонов матери, проводившей время с мужчинами, когда отец уезжал или бросал их, не слышал ее криков, когда она приходила в его комнату и обвиняла его в том, что он разрушил ее жизнь. Она кричала, что, если бы не он, они с отцом жили бы счастливо.

Все детство он провел в придуманном мире. Мире настольных игр, «Донжонов и драконов», потом – компьютеров.

Он рассказал мистеру Сароцини отредактированную, приглаженную версию своего детства.

Подали кофе. За весь ленч они и словом не обмолвились о деле. Мистер Сароцини взглянул на тонкие старомодные часы «Картье», смотревшиеся частью его запястья. Джон потянулся за стоящим под столом портфелем.

– У меня есть для вас копии балансовых отчетов и прогнозов, – сказал он.

Банкир вынул из кармана маленькую золотую коробочку и вытряхнул из нее в чашку с кофе две таблетки заменителя сахара.

– Весьма предусмотрительно с вашей стороны, но, скорее всего, мне они не понадобятся.

Джон затравленно посмотрел на мистера Сароцини. Загоревшая вчера надежда потухла, будто залитая дождем свеча. Он что, сказал что-нибудь не то? Эта неожиданная перемена в настроении мистера Сароцини ничем не объяснялась. Джон не мог понять, зачем банкиру было утруждаться и везти его на ленч, если он не собирался говорить с ним о деле.

Мистер Сароцини аккуратно промокнул рот салфеткой и встал из-за стола. Джон подумал, в своем ли уме этот человек, но, вспомнив, сколько тот запомнил из чтения отчетов, рассудил, что дураком его никак не назовешь.

«Мерседес» вез Джона обратно в офис. Мистер Сароцини сидел молча и смотрел в окно. Когда Джон вновь попытался выяснить, стоит ли ему рассчитывать на то, что Ферн-банк вступит в игру, мистер Сароцини после долгой паузы ответил, что он пришел к выводу, что Зак Данцигер представляет собой большую проблему, чем он решил вначале.

Джон совсем отчаялся. Мистер Сароцини не взял никаких бумаг. Он потерял интерес.

Календарь в компьютере Джона говорил ему, что у него осталось всего одиннадцать дней. Завтра суббота, гольф с друзьями – если он будет в состоянии поехать. В понедельник будет восемь дней. Радоваться нечему. Джон взял трубку телефона и набрал номер Арчи Уоррена.

Арчи не смог ничем помочь. Ему больше некого было предложить.

16

В отличие от всех остальных помещений дома подвал Сьюзан не нравился.

Дверь провисла в петлях, и ей пришлось резко рвануть ее, чтобы та открылась. Подвал встретил Сьюзан пахнущей сыростью темнотой. Она щелкнула выключателем и стала спускаться по лестнице. Особенно ей не нравился клаустрофобически низкий потолок и висящая повсюду паутина, в которой притаились соткавшие ее пауки.

Она миновала ряд пустых бутылок из-под кьянти, сложенные рядами когда-то не понадобившиеся водосточные трубы, пустые фанерные ящики, стопку ржавых жестяных листов и, дойдя до большого морозильника, попыталась открыть его дверцу. Та подалась – с ледяным хрустом замерзшей уплотнительной прокладки и порывом холодного воздуха. Взглянув внутрь, Сьюзан беззвучно выругалась: надо же было так сглупить и не подписать все продукты, прежде чем сложить сюда. В поисках пакета тигровых креветок, которые, как она думала, должны были лежать тут, она вытащила что-то, напоминающее баранью ногу. Отложив ее в сторону, она стала искать дальше. Даже эта простая задача была ей сегодня не по силам: ее с головой накрывали тяжелые мысли, мешая сосредоточиться. Сегодня к ним придут гости. Обыкновенно она любила вечеринки и подготовку к ним, но сегодня это было для нее пыткой.

Вчера вечером Джон приехал в еще более расстроенных чувствах, чем обычно. Он очень рассчитывал на швейцарского банкира, которого встретил на банкете в Гилдхолле. И она поверила в этого человека – после того как в Аскоте выиграли указанные им лошади. Но, как оказалось, зря. Встреча с ним ни к чему не привела, как и все остальное, что пытался делать Джон.

Она вздрогнула от неожиданности, когда в дальнем конце подвала ожил бойлер. Затем она продолжила поиски, хотя руки у нее уже ничего не чувствовали от холода. Сегодня придут Алекс и Лиз Гаррисоны. Алекс, который раньше был лучшим сотрудником в фирме Джона, теперь работал в крупной компании, производящей программное обеспечение. Джон хотел выспросить его, не сможет ли какая-нибудь компания купить «Диджитрак». Лиз была близкой подругой Сьюзан – самой близкой в Англии после Кейт Фокс, с которой Сьюзан работала в одном издательстве.

Также будет Харви Эддисон с женой Каролиной. Сьюзан гинеколог не очень нравился – она считала его слишком высокомерным и заносчивым, – но Джон ради бизнеса настаивал, чтобы они поддерживали дружеские отношения. Он хотел предложить доктору организовать новую компанию на правах партнерства, если «Диджитрак» все же потонет.

Сьюзан находила Каролину милой, но скучной и зацикленной на себе. Она была привлекательной – ожившая кукла Барби, – и сфера ее интересов ограничивалась встроенным шкафом-купе, который она себе поставила, диетой, на которой она сейчас сидит, новыми тенденциями в воспитании детей, которых она, как и мужа, слепо обожала. За пять лет их знакомства Сьюзан не могла припомнить момента, когда Каролина Эддисон захотела бы узнать что-нибудь о ней самой.

Была суббота. Джон уехал играть в гольф. Передышка была ему необходима, и Сьюзан была рада, что муж проведет несколько часов на свежем воздухе. После гольфа он собирался в офис, на встречу со специалистом по банкротству – его посоветовал Арчи Уоррен, охарактеризовав как профессионала экстра-класса. Спец представит Джону схему, как сохранить то имущество фирмы, которое еще можно сохранить, до того как банк завинтит пробку. Все в рамках закона, сказал Джон, но по его тону Сьюзан поняла, что все как раз наоборот.

Его отчаяние пугало ее. До настоящего времени она всегда доверяла способности Джона правильно оценивать ситуацию, но теперь она боялась, что он сделает что-нибудь такое, что доведет их до беды. Вчера вечером муж снова напился и грубо оборвал ее, когда она завела разговор о поиске других вариантов разрешения кризиса. А потом он уснул перед телевизором.

Тяжелое детство или калечит, или делает сильнее. Джона оно сделало сильнее. Имея перед глазами пример отца-неудачника, он был полон решимости достичь успеха в жизни, доказать, что в его генах нет предрасположенности к краху. Он отличался упорством в достижении своих целей и никогда не отказывался от начатого, однако его вчерашние слова свидетельствовали о том – и это вызывало у Сьюзан нешуточное беспокойство, – что он начал рассматривать банкротство как избавление.

Она и сама могла понять, что в каком-то смысле оно и будет избавлением. У него появится возможность начать все заново, хотя потребуется много времени на то, чтобы достичь нынешнего уровня; еще им придется продать дом – но Сьюзан могла все это принять. Настоящей проблемой была Кейси.

Если бы только с ее работой все было стабильно!

Когда Джон попросил ее выйти за него замуж и переехать в Лондон, она колебалась, уезжать из Лос-Анджелеса или нет, только из-за Кейси.

Мишурный город[8]8
  Мишурный город – используемое в обиходе название Голливуда.


[Закрыть] ассоциировался у нее с несчастьем. Ее отец был неудавшимся актером, за тридцать лет карьеры не получившим ни одной крупной роли. Он зарабатывал на жизнь, заправляя топливом яхты и катера богатых, знаменитых и просто успешных людей в Марина-дель-Рее. В возрасте пятидесяти лет он начал рисовать и все еще мечтал об успехе – теперь уже не в качестве актера, но художника. Сьюзан же, как ни горько ей от этого было, понимала, что успеха он никогда не добьется: он, бесспорно, обладал талантом, но ему не хватало напора.

Ее мать, чьей самой крупной ролью была сцена в лифте с Клинтом Иствудом в «Грязном Гарри», вырезанная в телевизионной версии, перестала мечтать много лет назад и работала билетершей.

Кейси, ее чудесная, бесшабашная и ошеломительно красивая младшая сестра, приняла на вечеринке грязную таблетку экстези всего через несколько дней после того, как ей исполнилось пятнадцать. С тех пор она находилась в клинике, в состоянии стабильного вегетативного существования. Мать Сьюзан не дала своего разрешения на отключение ее системы жизнеобеспечения, а Сьюзан с отцом, хотя и не без некоторых сомнений, поддержали ее в этом решении.

В том, что случилось с Кейси, Сьюзан винила себя. Родители и друзья не уставали повторять ей, что это была не ее вина, и она понимала их, но ничего не могла поделать с горечью, поселившейся внутри ее. Родители тогда уехали на выходные, оставив Кейси на попечение Сьюзан. Когда Кейси пригласили на вечеринку, Сьюзан сначала не хотела ее отпускать, но Кейси упросила ее, пообещав вернуться рано.

«Если бы только…» – тысячи раз думала Сьюзан.

Первые пять лет Сьюзан приходила к Кейси каждый день и проводила у нее час. Она сидела у ее кровати, разговаривала с ней, слушала вместе с ней ее любимую рок-музыку. Постепенно ее посещения сократились до двух-трех раз в неделю, затем до одного раза.

Переехав жить в Англию, Сьюзан стала навещать сестру всего два раза в год, находя утешение в мысли, что те деньги, которые они с Джоном заработают в Англии, позволят Кейси оставаться в роскошной частной клинике, вместо того чтобы отправиться в пасть американской государственной системе здравоохранения. И теперь Сьюзан было больно от осознания того, что они могут оказаться не в состоянии помочь Кейси.

Тигровые креветки лежали на дне последнего обысканного ею ящика. Запихивая продукты обратно в морозильник, она вдруг подумала о детях. У Алекса и Лиз Гаррисон четверо, два мальчика и две девочки, каждый старше другого на три года. Лиз была отличной матерью: внимательной, умной, доброй, смешливой – и Сьюзан, которая не доверяла во всем совершенным людям, вдруг позавидовала своей подруге черной, иррациональной завистью.

А зависть привела с собой тоску.

Сьюзан хорошо знала ее: это был старый враг, непременно возвращающийся раз в несколько месяцев. У Сьюзан были способы справляться с ней, отгонять ее – на время, до следующего ее возвращения.

Сами собой возникли всегдашние резоны: в мире и так слишком много людей; дети убивают в браке романтику, лишают родителей свободы; требуется целое состояние на то, чтобы вырастить их; и в любом случае они с Джоном могут быть физически не способны завести их, даже если захотят, – Сьюзан перебрала целую батарею отговорок, но ни одна из них не помогла.

Правда состояла в том, что она любила Джона, а Джон не хотел детей. Она любила свою работу, а она не оставляла ей времени на детей – и не важно, хочет она их или нет. И кроме того, ей всего двадцать восемь, у нее еще есть время. Джон может передумать. Со временем она как-нибудь заставит его передумать. Или она сама передумает и начисто забудет о детях – и, может быть, так будет лучше.

Как бы то ни было, в их теперешней ситуации мысль о том, чтобы завести ребенка, была еще более бессмысленной, чем обычно. Так зачем она об этом думает? Навязчивая идея.

Течение ее мыслей прервала трель дверного звонка, донесшаяся сверху через пол первого этажа. Кто бы это мог быть? Маляр Гарри? Вроде бы он хотел привести приятеля-ремонтника, для того чтобы тот выполнил те мелкие работы, за которые сам он не брался, – например, поправил покосившуюся подвальную дверь. Нет, он же уехал на неделю и вернется только в следующую субботу.

Она поднялась в холл. Звонок прозвучал снова, когда она была уже в прихожей. Сьюзан открыла дверь и вспомнила.

На пороге стоял высокий, простовато выглядящий мужчина в униформе «Бритиш телеком». В одной руке у него был ящик с инструментами, в другой – большая коробка в заводской упаковке. На улице рядом с ее маленьким «рено» стоял телекомовский фургон.

– Надеюсь, я вовремя? – спросил мужчина.

– Да, да, конечно.

– Вы не забыли о том, что я должен прийти? Мы договорились, помните?

– Э… нет, я… – Она заметила, что он смотрит на пакет с замороженными креветками, который она держала в руках. – Извините. Я была в подвале. Я не забыла. Новая сетевая плата? Материнская плата? Вы упомянули о чем-то подобном.

– Именно так. – Кунц улыбнулся.

Так хорошо было снова быть с ней рядом, снова чувствовать ее запах. На этот раз в нем не присутствовало призвука спермы, и Кунц был рад этому. Она пахла так, будто ни разу не занималась с мужем любовью с тех пор, как Кунц был здесь последний раз, и он отчаянно хотел вознаградить ее за это, прямо здесь, на ступенях.

Сьюзан, сладкая моя, ты была хорошей девочкой.