Текст книги "Две коровы и фургон дури"

Автор книги: Питер Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 15

Старая церковь в Столи высится посреди полей, как ковчег среди зеленых волн бескрайнего моря – одинокая капля теплого серого камня, приют для странников, жаждущих помощи и утешения. Мне нравилось это место, тихое, умиротворенное, сюда нас приводили на уроках истории, и учительница рассказывала про норманнских завоевателей и про человека по имени Генри Хоу. Он был богатым и влиятельным прихожанином и жертвовал нашему приходу много денег, так что после его смерти на одной из дверей в церковь выгравировали надпись: «Молитесь за душу его». Мне было тогда лет девять или десять, я прекрасно помню тот день: стоял пригожий весенний денек, на могилах цвели лютики, а Спайк дурачился и не желал слушать рассказ учительницы. Хотя я и сам всегда не прочь был подурачиться, в тот день я слушал ее очень внимательно, мечтая о том, как хорошо было бы родиться во времена сэра Френсиса Дрейка. Я бы сражался вместе с ним против Испанской Армады, грабил испанские корабли, а потом мы стояли бы рядом на приеме у самой английской королевы, и он положил бы мне руку на плечо и рассказал всем, какой я храбрец.

Я оставил «хонду» около входа на кладбище, постоял немного, глядя на увядающие на могилах цветы, а потом толкнул тяжелую дубовую дверь и вошел в собор. Внутри было пусто, темно и прохладно, я сел на скамью и постарался полностью погрузиться в спокойствие этого места. В Бога-то я никогда особенно не верил, мне всегда казалось, что не существует в мире сил могущественнее, чем силы леса или полей, поэтому молитву произносить не стал, просто сидел, склонив голову, и слушал тишину.

В одно из витражных окон билась пчела, ее гудение то стихало, то нарастало с новой силой. Она залетела слишком высоко – я все равно не смог бы ей помочь, поэтому я решил оставить пчелу на милость ее собственной судьбы. Кто знает, возможно, ей суждено спастись? Вдруг она найдет немного пыльцы на цветах, что украшают алтарь, а потом вылетит на волю через щель между створками дверей? Интересно, понимает ли пчела, с какой проблемой столкнулась? Может быть, она сейчас в панике, не знает, что делать? Способна ли она, к примеру, задуматься, постараться выработать план действий? Или же, как я читал в «Нэшнл Джиографик», пчелы представляют собой лишь простые механизмы, подчиняющиеся инстинктам, беспомощные и бесполезные без своей пчелиной матки, так же как и она беспомощна без них? Шестеренки, которые вертятся без устали до тех пор, пока смерть не заберет их, не способные ни сделать выбор, ни воспользоваться неожиданной возможностью? А пожалуй, подумал я, и даже вероятнее всего, так оно и есть. Я еще немного посидел, вдыхая запахи старого дерева, прохладного камня и ладана, а потом поднялся и вышел наружу, оставив пчелу биться о стекло в отчаянных и бесполезных попытках выжить, сродни, может быть, и моим собственным.

Когда я доехал до фермы, было уже половина девятого вечера. Я оставил байк во дворе, и тут из дома вышел мистер Эванс и сказал:

– Эл, тут тебя кое-кто искал. Я сказал, что тебя нет, но она решила подождать, так я пустил ее в твой трейлер.

– Ее? – спросил я.

– Ага.

– Спасибо, – сказал я.

– И вот еще что, – он немного замялся и несколько раз смущенно откашлялся, – я не хотел тебя обидеть нынче утром. Просто о некоторых вещах совсем не хочется вспоминать…

– Я понимаю, – сказал я. – Простите меня.

Он положил мне руку на плечо. Я думал, он мне еще что-нибудь хочет сказать, что-нибудь про войну или про ту женщину, которой он писал письма, но вместо этого он произнес:

– Похоже, она симпатичная девчонка. Смотри не повтори моей ошибки.

– Какой ошибки?

– Не упусти ее.

Он повернулся и захромал к дому, но в дверях обернулся:

– И смотри не опоздай утром на дойку.

– А я что, хоть раз опаздывал?

– Все когда-нибудь случается впервые, Эллиот.

– Да я подою их раньше, чем вы встанете.

– Я это так, на всякий случай, – сказал он и ушел в дом – к своей вечерней чашке чая у телевизора, чтобы потом, засыпая на ходу, подняться на второй этаж, в спальню.

Сэм сидела на подушках перед трейлером, подогнув под себя ноги, и читала книгу при свете свечи. На ней были коротенькие шорты и футболка, распущенные волосы пушились на плечах и груди.

– Ой, привет! Надеюсь, я тебе не очень помешала?

– Совсем не помешала. – Если честно, я не знал, как мне лучше поступить. Просто плюхнуться рядом? Поцеловать ее? От волнения меня даже немного замутило.

– Не нашла, где у тебя включается электричество.

– У меня только газовая лампа. – Я нащупал спички, уронил их, поднял, уронил еще раз и на пятый раз зажег лампу. – Хочешь чего-нибудь выпить?

– А что у тебя есть?

– Пиво.

– Чудесно!

Я достал из холодильника две бутылки, передал ей одну, сел рядом и вытянул ноги вперед.

– Ты что, устал? – спросила Сэм.

– Ага. Ну и денек выдался! Иногда… иногда мне кажется, что я прямо как пчела, что бьется в стекло…

– Какая пчела? Ты о чем? Что вообще у тебя происходит?

Я посмотрел в ее озабоченные карие глаза, на розовые губы, на изгиб шеи в том месте, где она переходит в плечи. Наверное, ее шея ничем не отличалась от шеи любой другой женщины, но у Сэм ключицы немного выступали, и в свете свечи и газового фонаря на них плясали тени. Даже если бы у теней не было особого желания плясать, они все равно заплясали бы, не устояли бы, чтобы не попробовать на ощупь нежную бархатистую кожу Сэм, подернутую прозрачным пушком.

Полагаю, что в тот момент у меня была возможность все ей объяснить, но мне не хотелось мешать танцу теней, не хотелось портить нам обоим настроение, выслушивать вопросы, находить ответы. Мне совсем не хотелось говорить – только слушать ее голос, поэтому я сказал:

– Знаешь, лучше сначала ты расскажи мне о том, как прошел твой день, а потом, может быть, я расскажу тебе о своем.

– Ну хорошо. – Сэм отпила из бутылки маленький глоток, поставила бутылку на голую коленку и промокнула губы пальцами. Даже то, как она пила пиво, поднимало мне настроение. – Утром я пошла на работу…

– Подожди, разве ты работаешь?

– Конечно работаю. Мы все работаем.

– А где?

– В Бамптоне. Там у друзей небольшой магазинчик. Я стою за прилавком.

– Что за магазин?

– Продуктовый… Они пекут для туристов всякие ништячки. Очень симпатичный магазинчик. Потом пришла домой, выпила чаю с нашей бандой, а потом решила пойти посмотреть, как ты тут живешь. Но по дороге случилась небольшая авария… – Она наклонилась вперед, отодвинула волосы и показала мне здоровенную шишку на лбу.

– Ух ты, – сказал я, – как же ты ее поставила?

– Поскользнулась на коровьей лепешке.

Я расхохотался. Не мог удержаться.

– Прости, – сказал я, прикладывая руку ко рту, – я не хотел… То есть я…

– Да ладно, я и сама понимаю, как это нелепо. – Она взяла меня за руку и немного потерла между пальцами. – Давай ты поцелуешь шишку, чтобы быстрее зажила.

Я взглянул в ее глаза, посмотрел на ее щеки. Я протянул руку, согнул мизинец и потер ей нос. Я легонько поцеловал ее в лоб.

Когда мои губы коснулись ее лица, Сэм закрыла глаза, а я закрыл свои и почувствовал, как она тихо дышит мне в шею. Она чуть вздохнула и подняла голову, и ее губы скользнули по моим и задержались там. А потом мы начали целоваться, и я вдыхал идущий из ее рта запах пива и еще какой-то еле слышный ванильный запах, напомнивший мне детство, когда мама пекла кексы и давала мне выскрести остатки сырого теста. Запах ванили, сахара и старой деревянной ложки. Я на секунду отстранился, пробормотал: «Точно!» – и мы стали целоваться еще сильнее прежнего, глубже и глубже проникая друг в друга. Как будто в стене, которую я всегда считал глухой, отворилась дверь, такая низенькая дверь, ведущая в дрожащий влажный сад, залитый солнцем. Солнечные лучи пробивались сквозь густую листву, заставляя листья трепетать. А под деревьями в траве стояли теплые лужи, и узкие тропинки вели от одной лощины к другой. Лощины были сотканы из сказанных шепотом нежных слов, а тропинки уносили с собой дурные мысли и воспоминания. Уносили их за самую далекую гору и там сжигали без остатка, а пепел съедали добрые звери и плели из дыма ленточки.

И вот дверь распахнулась еще шире, и я вошел в сад и прошелся под деревьями, трогая пальцами их огромные стволы. Они были такие гладкие, прохладные, а надо мной звенели листья. Мимо пролетела птичка, совсем ручная, задела крылышком по лицу, и пыльца ее крылышек стала воздухом. И в воздухе пахло сеном.

В саду играла музыка, которую играют буддийские монахи на колокольчиках, сосудах с водой и деревянных палочках. Музыка, которую узнают горы и ледники, которая может обертываться сама вокруг себя и превращать свои ноты в картины. И эти картины больше чем просто картины. Они пахнут кожей, волосами и сеном.

Пошел легкий дождик, совсем небольшой, и вокруг нас собрались звери и птицы. Зайцы, мыши-полевки, ягнята, кошки… Там, в одном месте, где соединилось несколько троп, сквозь ветки деревьев можно было увидеть море. Оно блестело и переливалось на солнце, и на нем я увидел маленькую желтую рыбачью лодку с красной рубкой. У нее были коричневые паруса, и она медленно, переваливаясь как корова на лугу, разрезала стеклянную поверхность моря. За ней летели чайки, а на мостике стоял человек и вглядывался в даль. Он был одет в клетчатую рубашку и синие джинсы. Он заслонил глаза рукой от солнца… Тут я открыл глаза и пробормотал:

– А я чувствую запах сада.

– И я.

Я снова закрыл глаза.

– И еще я вижу море.

– И я тоже.

Не знаю, как другими словами описать то, что я чувствовал в тот вечер, но точно знаю одно: никогда раньше я не испытывал ничего подобного. Ни с другими подружками, ни с кем. Может быть, мое состояние передалось Сэм, а ее состояние передалось мне и заставило меня видеть окружающие вещи совершенно в другом свете, но мир вокруг наполнился видениями. То мне мерещилось чистенькое кафе на улице, полной народа, то дрейфующий в океане плот, то деревянная скамья в тихом уголке парка. И когда Сэм спросила: «Можно, я останусь?» – это был единственный оставшийся вопрос, а ответ себя ждать не заставил.

Я поставил низкий столик между двумя топчанами, положил подушки, закрепил конструкцию простыней, и у нас получилась удобная двуспальная кровать. Сэм попросила чего-нибудь поесть. Я дал ей печенье, и она съела его, глядя мне прямо в глаза, медленно, подставляя руку под сыплющиеся на пол крошки. Она протянула мне полную крошек ладонь, и я ссыпал крошки себе в рот. Мы умылись. Я нашел чистое полотенце, дал ей зубную щетку и стакан воды. Мы постояли друг напротив друга, чувствуя, как земля притягивает нас к себе. Мы стояли лицом к лицу, и я протянул руку, чтобы дотронуться до ее лица. Все стало просто.

Она легла первая. Когда я пришел с улицы, она лежала на животе, подперев кулачками голову, и смотрела в окно на поля, луну и хоровод звезд. Вдали среди полей двигались тени – нервное овечье стадо. Еще дальше светилась башня церкви в Столи. В трейлере пахло чем-то новым, незнакомым. Словно бы примулой и полиролью… Сэм закрылась до пояса простыней. В лунном свете ее спина сияла белизной. Газовая лампа подмигивала, то вспыхивая, то затухая опять. Я лег рядом с Сэм. Она повернулась ко мне и положила руку на плечо, пальцем рисуя невидимые круги.

– По-моему, это лучший вид с лучшей из кроватей.

– Мне тоже так кажется.

– Ты можешь сделать его еще лучше…

– А ты можешь сделать меня лучше.

Глава 16

Утром Сэм помогла мне согнать стадо с пастбища. День начинался ясный, солнечный и жаркий, дождя не предвиделось, только зной. Мы дошли до нижнего поля, и, пока Сэм уговаривала отставших коров пойти с нами домой, я подошел к кромке леса и поглядел туда, где недавно видел повешенного. Лес не подал мне никакого знака, никакой подсказки, тихий и темный.

По дороге назад Сэм открыла ворота стаду, потом закрыла, продолжая что-то ласково говорить коровам, пока они проходили мимо. Я прислонился к воротам, наблюдая за моей девушкой. Мне нравились ее тяжелые каштановые локоны – они так мягко ложились ей на щеки, нравилось, как она тянулась и гладила животных по бокам, нравился звук ее тихого голоса, ее спина, сужающаяся к талии, ее глубокие карие глаза. Я вспомнил, что когда впервые увидел эти глаза, то подумал, что они похожи на созревшие каштаны, выглядывающие из осенней кожуры, этакие осенние жемчужины.

Когда все коровы собрались во дворе, она прислонилась к стенке доильни, а я приступил к дойке. Теперь уже Сэм наблюдала за моей работой, задавая мне бесчисленные вопросы: «Это для чего?», «А зачем ты так сделал?», «А коровам это нравится?». Она налила молока коту, помогла мне вымыть пол и убрать навоз, и мы пошли завтракать.

Когда мы ели, в дверь постучал мистер Эванс. Из-под мышки у него торчало ружье. Он кивнул в сторону изгороди и сказал:

– Когда закончите здесь, начинай красить коровник. В сарае найдешь побелку.

Позади меня в дверях появилась Сэм с тостом в одной руке и чашкой чая в другой. Мистер Эванс улыбнулся ей, немного закраснелся и сказал:

– Доброе вам утречко, мисс.

– Доброе утро, мистер Эванс.

– Как спалось?

– Отлично, спасибо.

Он взглянул на меня, вытащил ружье из-под мышки и махнул в сторону поля.

– Схожу посмотрю, что у нас делается в дальней роще. Эти кролики… занимаются тем, чем они обычно занимаются. – Он заговорщически подмигнул мне. – Причем слишком уж часто.

– Хорошее ружье, – заметил я.

– Не ружье, а винтовка, – сказал мистер Эванс. – Двадцать второй калибр. Отлично сбалансированная и мне по руке, ложится как влитая… – он протянул ее мне, – вот попробуй.

Я принял винтовку из его рук – да, она оказалась совсем легкой. Сложно представить себе, что из такого оружия можно убить человека. Я приложил винтовку к плечу и прицелился в изгородь.

– Осторожнее, – сказал мистер Эванс, – мы ведь не хотим неприятностей.

Я опустил винтовку и передал ему.

– Точно, – сказал я, – совсем не хотим.

Он снова сунул ее под мышку и отправился на свою охоту.

Когда мистер Эванс скрылся из виду, Сэм тихо сказала:

– Знаешь, я не люблю ружья.

– Я тоже, – сказал я, – уж слишком часто они стреляют, когда не надо.

И мы отправились обратно в трейлер, быстренько разделись и забрались под простыни.

Через пару часов я отвез Сэм в Ашбритл. Она слезла с мотоцикла, обняла меня, а я поцеловал ее очень крепко и сказал:

– Ты мне очень нравишься.

– Неужели больше, чем печенье?

– Гораздо больше.

– Я рада, – сказала она и подула мне в ухо.

– Увидимся завтра?

– Давай.

Я посмотрел, как она заходит в дом, а потом на холостом ходу спустился вниз с холма, докатившись прямо до дверей нашего дома. Мама была на кухне, слушала радио и пекла пирог. Когда я появился в дверях, она всплеснула руками и воскликнула:

– Малыш!

– Привет, ты чего?

– Я очень волновалась.

– Мама…

– Я услышала про пожар у Спайка…

– Да. Это просто кошмар…

– Как это произошло? С ним-то все в порядке?

– Не знаю, что произошло, – сказал я, – но бедный Спайк потерял абсолютно все. Не то чтобы у него изначально много было… Он сейчас живет у друга в Уиви.

– Он может пока пожить у нас.

– Нет, мама, поверь, этого тебе не нужно.

– Почему нет?

– Говорю тебе, не нужно.

Мама открыла духовку, вытащила пирог, потыкала его ножом, сунула обратно и вытерла руки о передник.

– Он что, попал в переделку?

– Да, мама.

– Ты расскажешь мне об этом?

– Просто он вел себя как идиот.

– Ну, это меня как раз не удивляет.

– Конечно нет. Но все-таки он мой друг.

Она потрепала меня по руке.

– Тут ты весь в отца, – сказала она.

Мамина рука была теплая и пахла сдобой.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты верный. Не бросаешь друзей в беде.

– Мам, а как еще можно поступить?

На свете ничего не сравнится с запахом пекущихся пирогов. Он такой уютный и трогательный, в нем столько воспоминаний и надежды. Я болтал с мамой, пока пирог не испекся. Конечно, она говорила, что он должен остыть еще пару часов, но я все-таки уговорил ее отрезать мне кусочек. Мама заварила чай, мы сели за стол, и она сказала:

– А разве больше ты ничего не хочешь мне сказать?

– Да, хочу. Я встретил девушку.

– Мы ее знаем?

– Она живет в коттедже «Милтон». На Памп-корт. Ее зовут Сэм. Она работает в Бамптоне…

– Это что, одна из тех хиппи?

– Некоторые их так называют.

– Например, ты, да и Спайк тоже.

– Да, – поправил я, – только они не просто хиппи.

– Не сомневаюсь. По мне, так очень симпатичные ребята. Мальчики всегда здороваются со мной. К тому же они все работают.

– Да. Просто они хотят жить собственной жизнью. Как все мы. Они никому не желают зла.

– Не сомневаюсь. А она хорошая девушка?

– О, мама, чудесная!

– Что же, я рада за тебя. А когда ты говоришь, что «встретил» ее, это значит, что ты за ней ухаживаешь?

Пирог был еще теплый и внутри весь пропитан малиновым джемом.

– Мы только пару раз встречались, но, наверное, можно сказать, что ухаживаю.

Мама взяла мою левую руку, приложила к сердцу, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Когда она выдохнула, я почувствовал слабое покалывание под кожей и звон в ушах.

– Что ж, кто знает, возможно, именно она принесет тебе счастье.

– Я тоже надеюсь на это.

– Только не забывай про знаки.

– Мама, мне иногда кажется…

– Что?

– Ну, Спайк говорит, что все это ерунда. Он говорит, что надо жить реальной жизнью и не думать о глупостях.

– Что же, немного такой «ерунды» твоему Спайку сейчас совсем не помешало бы… Но речь не о нем. Что касается тебя, Малыш, ты имеешь право на сомнение. Сомнение на самом деле очень полезно. Но поверь мне, очень скоро ты поймешь, о чем я говорю. Может быть, раньше, чем ты думаешь…

Я решил не спорить с ней, потому что уж слишком серьезно она об этом говорила, и сказал:

– Поживем – увидим, – и отобрал у нее свою руку.

Послышался легкий щелчок, как щелканье клювом маленькой птички. Мама улыбнулась и сказала:

– Уж если твой отец понимает знаки, так ты и подавно сможешь.

Я засмеялся, доел пирог и сказал:

– Ну, мне пора возвращаться назад на ферму.

– Конечно, сынок.

– А то мистер Эванс забеспокоится, куда я подевался.

Я поставил кружку и блюдце в раковину и чмокнул в лоб маму.

– Поезжай осторожнее, – сказала она.

– Я всегда осторожен.

– Нет, не всегда.

– Хорошо!

Я вышел из задней двери, обогнул дом, сел на «хонду», с ходу завел мотор и погнал через деревню в сторону фермы. Там я нашел канистру креозота и занялся покраской забора.

Мне нравилось красить – простая, приятная работа. Я красил минут десять, когда послышался первый выстрел. Ага, мистер Эванс подстрелил кролика. Я пробормотал себе под нос «первый готов» и продолжал водить кистью по доскам забора в ожидании следующего. «Вот и второй готов». Я докрасил забор, закрыл канистру крышкой и отнес ее назад в сарай, а потом отправился в коровник, чтобы приготовиться к вечерней дойке.

Сквозь едкий запах креозота в жаркий воздух просачивались другие запахи – Сэм, мама, сено, малиновый пирог… Не так ли и должна протекать жизнь – в тишине и покое, чтобы наши ощущения могли переговариваться друг с другом? Но жизнь протекала не так, как должна была или как мне бы хотелось. Пока я разбирался с клубком запахов, она переменилась. Ее переменил звук незнакомого мне мотора. Я подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Во двор въезжал белый пикап; он остановился, немного не доехав до хозяйского дома. Кровь моя, как это всегда случается со мной при испуге, не застыла в жилах, а, наоборот, словно бы наполнила их с новой силой и потекла по ним как-то иначе, более осмысленно. В машине сидели двое. Водителя я не знал, а вот пассажира узнал сразу же. Лысый, с бледно-голубыми глазами и блестящим от пота круглым злым лицом. Он поднял руки и потер глянцевые щеки – на солнце блеснули серебряные часы. Он повернул голову, что-то сказал водителю, и тот вышел из машины и медленно направился в сторону моего трейлера. Он постучал в дверь, подождал минуту, затем резко пнул ее ногой. Дверь дернулась, но не поддалась. Тогда водиле пришло в голову, что можно повернуть ручку, и тут дверь распахнулась. Водила зашел внутрь, несколько минут гремел там чем-то, а затем вышел наружу, подошел к машине и что-то негромко сказал Диккенсу. Диккенс тоже вылез из машины, посмотрел на носки своих туфель и сплюнул. Я увидел, как губы его сложились в слова «Твою мать!». Он махнул рукой сначала в одну сторону, потом в другую, и водитель послушно пошел сначала в одну сторону, а затем обратно. Я отступил от окна, опустился на четвереньки, отполз к задней двери доильни и вышел наружу. На цыпочках пересек задний двор и шагнул в старый, полусгнивший сарай, где мистер Эванс держал кое-какой инструмент, мотки веревки, банки с краской и разный давно забытый хлам. Я взял крюк на длинном черенке – мы им пользовались, когда подстригали изгороди, – и залез по приставной лестнице на чердак. Здесь было душно и валялись растрепанные валки соломы. Доски пола давно прогнили, но ни дыр, ни торчащих гвоздей не было видно из-за разбросанной на полу соломы. Я спрятался у стены за валками. Отсюда было хорошо видно двор, заднюю часть дома и ближайшие поля. Я лег на бок, положил крюк рядом с собой и застыл.

Мне не пришлось долго ждать. Сначала водила появился во дворе как раз под моим окном. Он продвигался осторожно, на полусогнутых ногах, озираясь по сторонам, как будто готовился к прыжку, а глаза его так и стреляли туда-сюда. Невзрачный такой человечек, ничем не примечательный. Такого не заметишь, даже если он сядет рядом с тобой в автобусе. В руке он держал увесистую палку. Он тихо приоткрыл дверь в коровник и вошел внутрь, вышел с другой стороны и направился к моему сараю. Он просунул голову внутрь, но в этот момент во дворе появился Диккенс и рявкнул:

– Ну что, нашел его?

– Пока нет.

– Продолжай искать.

– Слушаюсь, сэр.

Водитель вошел в сарай и начал тыкаться во все углы, послышался грохот и злобная ругань – видимо, зацепился за что-то. Тень его упала на ступени лестницы, и я замер. Он начал подниматься наверх. Ступени протестующе скрипели, а потом его голова показалась над полом чердака, и я услышал его дыхание. Медленное, тяжелое, как ветер, что проносится по лощине. Как сопение быка. Или посапывание курицы, когда она устраивается на насесте. Я превратился в камень. Он вдруг тоже замер. Хриплые вздохи прекратились: он явно что-то почувствовал. Прошло секунд десять, потом двадцать, и водила поставил на пол одну ногу. Потом другую. Он шагнул в мою сторону, остановился, сделал еще один шаг. До меня донесся его запах – он пах пивом и гамбургерами. Он начал шарить своей палкой в кипах соломы, раскидывать их по полу. Оглушительно чихнул. Сделал еще один шаг и замер, прислушиваясь. В сарае повисла угрожающая тишина. И тут ее разорвал треск, прогнившая доска под ногой водилы проломилась, и его нога повисла в воздухе. Не успев найти опору, он полетел вниз с воплем «Бля!..», судорожно пытаясь за что-нибудь уцепиться. Не знаю, что именно он хотел схватить, но это не имело значения. Я не видел его, но мог хорошо представить себе, как выглядела эта картина: одна нога висит в воздухе, вторая под нелепым углом торчит то ли вбок, то ли вперед, пальцы судорожно хватаются за шершавые, занозистые доски. Водила опять выругался и постарался опереться на другую ногу, но тут под его локтем проломилась еще одна доска. Тут я осторожно приблизился и занес над ним мой крюк, глядя сверху вниз. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело. Сначала он увидел мои ботинки, потом перевел взгляд наверх. Он так и висел в своей нелепой позе – левая нога в дыре, правая рука до плеча ушла под пол. Изъеденные древесным червем и гнилью доски прогибались у него под грудью, а потом послышался еще более сильный треск – пол так и заходил ходуном. Водила открыл рот, протянул ко мне свободную руку и прохрипел:

– Помоги!.. – То ли просьба, то ли приказ, но я не двинулся с места.

– А зачем? – спросил я.

– Да я… – успел сказать он.

Но в этот момент пол окончательно провалился, и он рухнул вниз с двадцатифутовой высоты.

Я отскочил, успев заметить, как он выпучил глаза и задрыгал ногами. Затем он исчез из виду, и снизу послышался страшный грохот и вопль боли. Я прыгнул на лестницу, кубарем скатился вниз и наклонился над ним. Он был без сознания. Из бедра у него торчали навозные вилы, на лбу расплывалось багровое пятно. Я вышел из сарая, пересек двор и нырнул в коровник. Как раз вовремя – буквально через секунду я услышал топот сапог. Я прильнул глазом к щелястой двери и увидел, как Диккенс промчался к сараю, заглянул внутрь и гавкнул:

– Эй, ты здесь?

Ответа не последовало.

– Ты здесь, спрашиваю?

Ничего. Он вошел внутрь.

– Вот черт…

Еще через минуту он снова появился в дверях, держа водилу под мышки, и поволок бесчувственное тело через двор к машине.

– Мать его… – бормотал он. – Мать его… – Он исчез за углом, а я на четвереньках перебежал на другую сторону доильни, к окну, выходящему на дом мистера Эванса, и, осторожно выглянув наружу, увидел, как Диккенс засовывает водилу внутрь машины. Он выпрямился и потер спину. Потянулся. Посмотрел на своего истекающего кровью приятеля, покачал головой и еще раз презрительно сплюнул себе под ноги. И в этот момент, как будто только его и ожидая, во дворе появляется наш бравый мистер Эванс: винтовка наперевес, лицо багровое от ярости…

– Какого хера вы тут делаете?! – заорал он.

При виде винтовки руки Диккенса взметнулись вверх.

– Я… – начал он.

– Что «я»?

– Мы… старинные друзья… Эллиота.

– В самом деле?

– Точно.

Мистер Эванс взглянул в сторону трейлера.

– Просто заехали поздороваться, так?

– Ну да.

– А с ним что случилось?

– Мы искали Эллиота… там. Мой друг споткнулся и упал.

– Ничего себе упал – на нем живого места нет!

– Да он…

– Так вы нашли Эллиота?

– Нет… – начал Диккенс, и в это время водитель застонал и открыл глаза. Он сморщился от боли, приложил руку к ране на бедре и поднес окровавленные пальцы к глазам.

– Проклятая сволочь… там… – просипел он, но тут его взгляд упал на мистера Эванса.

– Какая еще сволочь? – спросил мистер Эванс, потряхивая винтовкой.

Водитель перевел взгляд на Диккенса, потом снова на винтовку. Казалось, он вообще перестал понимать, что происходит вокруг, как будто только что очнулся от кошмарного сна и понял, что не проснулся, а лишь попал в другой кошмар.

– Больно… – простонал он. – Болит как сволочь…

– Знаете что, – заявил мистер Эванс, – валите-ка вы отсюда подобру-поздорову! Я передам Эллиоту, что вы заезжали его проведать, – если он захочет связаться с вами, я уверен, он сделает это сам.

– Что же, – сказал Диккенс, – неплохая идея.

– У меня полно неплохих идей, – сказал мистер Эванс, потрясая винтовкой.

– Что ж, в таком случае мы поехали. – Диккенс подхватил своего напарника под мышки и помог ему усесться на сиденье, потом сам сел за руль и медленно выехал со двора.

Я удостоверился, что пикап уехал, подождал для верности еще минут пять, а затем вышел из коровника и отправился на поиски мистера Эванса. Он был на кухне, мыл руки у раковины. На столе лежало три подстреленных кролика. Когда я вошел, он медленно повернулся ко мне, тщательно вытер руки полотенцем и вдруг швырнул полотенце мне в лицо и заорал:

– Что здесь произошло, едрена мать?

Лицо у него налилось кровью, взъерошенные волосы торчали на голове, как ячменная стерня. Он схватил разделочный нож и с такой силой воткнул его в стол, что нож закачался из стороны в сторону. Я в ужасе уставился на трясущуюся рукоять.

– Это не так просто объяснить…

– А мне плевать, сложно это или просто! Это моя ферма! Моя земля! Какого черта я должен, возвращаясь с охоты, наставлять ствол на двух отморозков, а? Отвечай! Ты что, хотел, чтобы я застрелил их?

– Но вы же не…

Он сделал шаг в мою сторону. Его гнев нарастал, глаза полыхали огнем, изо рта летела слюна. Никогда я не думал, что мистер Эванс может прийти в такую неописуемую ярость. Я всегда считал его одним из самых тихих жителей нашей деревни.

– Еще секунда, и я разрядил бы ствол в этого недоноска! Я уже снял винтовку с предохранителя! Палец лежал на курке! Если бы я нажал на курок, ты получил бы ответ на твой идиотский вопрос!

– На какой вопрос?

– На тот, что ты задал мне недавно, Эллиот. О войне. Вспомнил?

– Ах, на тот…

– Вот именно, «ах»… И поэтому, если не хочешь, чтобы я выкинул тебя с фермы пинком под зад да еще рассказал всем, что ты – самый никудышный работник на свете, немедленно объясни мне, что все это значит. Ты понял?

– Но, мистер Эванс…

Он сжал руками край стола так сильно, что костяшки пальцев побелели, а нож затрясся с новой силой.

– Никаких «но», Эллиот! Говори, мать твою!..

И что мне было делать? Куда деваться? Отступать мне было некуда, я не мог промолчать, поэтому я рассказал ему укороченную версию того, что произошло. Я сказал, что Спайк нашел в лесу парник с дурью и украл эту самую дурь у повешенного чувака и что нынешние посетители, скорее всего, имеют отношение к украденной дури. Я не сказал мистеру Эвансу, что спрятал фургон Спайка в его сарае и что один из бандитов – переодетый полицейский. Эти факты я опустил, так сказать, иначе старик, наверное, пристукнул бы меня на месте.

Когда я закончил рассказ, мистер Эванс набрал полную грудь воздуха и гаркнул:

– Идиот!!! Ты и твой Спайк – два сапога пара. Два идиота, один другого стоит!

– Но я ведь не…

– Заткнись! Если я говорю, что вы друг друга стоите, значит, так оно и есть.

– Но я…

Он наставил на меня палец, и я наконец-то понял, что мне действительно лучше заткнуться. В его жесте была не просто угроза, а реальная опасность.

– Сколько ты здесь работаешь?

– Несколько недель.

– Ты хочешь и дальше работать у меня?

– Да. Да, конечно, хочу!

– А я вот не уверен, что позволю тебе остаться.

– Вот черт!

– Именно так! Можешь и погромче крикнуть, да только это тебе не поможет.

– Но я же старался все уладить! Я предупредил Спайка. Я говорил ему…

– Ах так? Может быть, тебе следовало не просто поговорить с твоим дружком? Может быть, и прикрикнуть не мешало бы.

– По-моему, я даже кричал.

– По-твоему?

– Точно. Кричал.

– Ну не знаю. – Он покачал головой и отвернулся от меня. – Просто не представляю, что теперь делать…

– Мне так жаль…

– Тебе жаль, да?

– Да.

– Знаешь, после сегодняшней встречи я в этом почему-то не сомневаюсь. Как не сомневаюсь и в том, что ты скоро еще больше пожалеешь о вашей дурости. В общем, так. Веди коров на дойку, а я пока вызову тебе замену. По телефону. Возьми пару дней за свой счет – за это время ты должен уладить все свои дела, ясно? А потом решим, возьму я тебя назад или нет.

– Спасибо, мистер Эванс.

– За что это?

– За то, что дали мне еще один шанс.

– Кто сказал, что я его тебе дал? – Он шагнул ко мне, и на секунду я испугался, что он огреет меня по башке кулаком, уж больно угрожающе он выглядел: кулаки сжаты, в горле сипит, глаза сощурены в узкие злые щели. Но он только постучал себя по лбу согнутым пальцем и сказал: – Эллиот, если ты не полный идиот, думай, во что ввязываешься!