Текст книги "Две коровы и фургон дури"

Автор книги: Питер Бенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 24

Уэлс – небольшой городок, но в нем есть старинный собор, поэтому мне было легко затеряться в толпе туристов. Я с полчала побродил по улицам, нашел телефонную будку и набрал номер полицейского отделения Тонтона. Я спросил, могу ли поговорить с Поллоком, но после многочисленных гудков, щелчков и кликов мне ответил незнакомый голос:

– Офис детектива Поллока.

– А он на месте?

– Нет.

– А вы знаете, когда он будет?

– Нет. Кто говорит?

– Не важно, – сказал я и повесил трубку.

Я пару минут простоял в будке, вытер пот со лба и позвонил домой. К телефону подошел отец:

– Эллиот! Где ты пропадаешь? Мы так волнуемся за тебя! Матери даже стало плохо – ей пришлось лечь в постель.

– Что? – Я в жизни не помнил, чтобы мама лежала в кровати посреди бела дня. – А что с ней?

– Голова сильно закружилась. Доктор считает, что она переутомилась.

– Господи!

– Вот именно Господи. Доктор еле уложил ее. Она все время твердит, что тебе грозит опасность. Тебе правда грозит опасность?

– Больше не грозит, – сказал я, – надеюсь, что мне удастся все уладить. Можно с ней поговорить?

– Она заснула, я не хочу будить ее. Где ты?

– В Уэлсе.

– Какого черта тебя туда занесло?

– Мне надо было кое с кем повидаться. Но я уже еду домой.

– Хорошо. Позвони, когда приедешь.

– Обязательно! – Я попросил отца поцеловать за меня маму, повесил трубку и пошел брать билет на другой автобус. Этот повез меня через Гластонберри в Тонтон.

По дороге я снова задремал, а когда открыл глаза, мы уже ехали по сомерсетской равнине. Ивовые рощи, чибисы и покосившиеся изгороди. Сушь. Маленькие домики на берегу реки, огороды и пастбища, стада коров, собак с разинутыми пастями, изумленные овцы. Просторные небеса, плоская земля, поблескивающие поля. В этих местах даже в безветренную погоду в воздухе чудится ветер, и тень дождя рисует свой след на земле.

Когда я работал помощником того обрезчика деревьев, мы выполняли работу в одной деревне, которая называлась Берроубридж. Посреди деревни там громоздятся развалины старинной церкви, а рядом с тем местом, где мы работали, бежит мутная, раздувшаяся от воды река. Из-за нее-то нас и позвали: на берегу росли три ивы, корнями уходя прямо в реку, так вот, они наклонились с обрыва к реке и своей тяжестью стягивали вниз часть берега. Нам надо было обрубить ветки, спилить деревья, чтобы остались одни пни, потом просверлить в пнях дыры и залить ядом. «Против яду никто не устоит», – усмехнувшись, заметил мой босс, а он знал о деревьях все.

Мне это совсем не нравилось. Не хотелось убивать невинные, совершенно здоровые деревья, а больше всего не хотелось заливать в дырки яд, но деревенский совет постановил убрать ивы, и если бы мы не стали этим заниматься, вместо нас пригласили бы кого-нибудь другого. И вот мы прибыли, вооруженные бензопилами и обвязанные страховочными веревками. Понятное дело, на верхушки деревьев лазал я, а босс снизу лишь выкрикивал команды. Когда я долез да верха первой ивы, я отвязался от страховки и огляделся по сторонам. Наверное, этот взгляд на мир с высоты птичьего полета и был самым приятным моментом в той работе. Вид оттуда действительно открывался замечательный: на солнце блестели зеркальные тарелочки озер и серебряные ленты рек, мягко стелились по ветру зеленые плюшевые равнины, оживляемые горстками ивовых рощ, из труб поднимался дымок, тонконогие овцы зачарованно глядели в небо. Я начал пилить, осторожно сбрасывая ветви вниз, следя за тем, чтобы какая-нибудь особенно пружинистая ветка не сбросила меня самого. Постепенно я слезал ниже и ниже, а босс тем временем относил ветки в грузовик и укладывал в кузов. Он показывал мне рукой, где еще остались неспиленные ветки, а когда я закричал ему, что устал и хочу отдохнуть, громогласно расхохотался.

– Я те дам отдохнуть! Работай, парень, я кому сказал!

Вообще-то он был хороший мужик, всегда позволял мне бесплатно забрать домой несколько поленьев.

И вот когда я перелез на нижний сук и уселся на нем, мне вдруг пришла в голову одна поразительная мысль: а ведь я – последний в мире человек, наслаждающийся видом с этого сука, вот сейчас отпилю его – и все! Я поразился глубине своей мысли и решил провести еще пару минут в созерцании. Река подо мной была мутной, бурной, по ее поверхности неслись воронки, маленькие вихри и водовороты, и я вдруг понял, что открыл одну очень важную тайну. А что, если я буду думать так обо всем? Ведь все, что я делаю, я делаю в последний раз, и все это есть только у меня одного, словно я единственный человек на белом свете. Трубить об этом незачем, но надо не забывать: я счастливчик, который что ни день получает подарок. Тут я вспомнил, как босс крикнул, чтобы я заканчивал мечтать и занялся делом, а то ради чего мы приехали в Берроубридж?

И вот сейчас автобус промчался сквозь Берроубридж, мимо реки, освобожденной нами от ив, мимо места, где Альфред Великий когда-то сжег хлеб в печи и получил нагоняй от жены рыбака. Автобус остановился, чтобы пропустить пару овец. Овцы остановились на обочине, подняли головы и уставились в окно прямо на меня. Мы несколько секунд смотрели друг на друга, а затем они отпрыгнули в сторону, перемахнули через изгородь и исчезли в поле. Еще через несколько минут в автобус вошла женщина с собакой и села напротив. У собаки были разные глаза – один светло-голубой, другой карий, а зубы желтые.

Я протянул руку, чтобы погладить ее, но женщина сказала:

– Я бы не стала этого делать.

– Ладно, – сказал я, поспешно убирая руку, и мы сидели, наблюдая, как равнины плавно переходят в холмы, а автобус все катился вперед, со свистом пролетая бесконечные поля, чистенькие деревеньки, пестрящие вывесками «Ночлег и завтрак» и написанными от руки объявлениями «Свежие яйца», поломанные трактора в полях и заброшенные парковки, на которых ритмично качались машины с запотевшими стеклами.

В Тонтоне я сошел с автобуса не доезжая реки, прошел по Хай-стрит, нашел телефон и снова позвонил Поллоку. На этот раз он сам взял трубку.

– Ну и что за херня? – спросил я.

– Он нас ждал.

– Он собирался меня убить!

– Мне очень жаль…

– Жаль? Вам жаль? Вы что, не слышали, что я сказал? Он хотел меня пытать, а потом убить!

– А что мне еще сказать? – Голос Поллока звучал так, будто он только что хорошенько получил по яйцам от начальства.

– Что, получили по яйцам? – спросил я.

– Угу.

– И на том спасибо.

– Слушай, Эллиот…

– Он связал меня по рукам и ногам и запихнул в свою вонючую машину, как мешок картошки. Он играл ножичком у меня перед глазами. Этот человек – полный псих!

– Расскажи, как это было.

– А я что делаю? Но я никак не могу врубиться…

– Во что?

– Из-за чего все эти разборки? Стрельба, угрозы… Из-за пары мешков дури?.. О чем тут вообще говорить? Не такое уж это великое богатство. Ну почему он никак не успокоится?

– Я же говорил тебе. Здесь замешана не только твоя дурь. Он приторговывает в других местах, поэтому не может допустить, чтобы хоть кто-то выбился из-под его контроля. Тогда и другие начнут таскать у него, как вы. Теперь врубаешься?

– О да! Наконец-то я получил разумное объяснение!

– Где ты сейчас?

– Здесь.

– Где это здесь?

– В Тонтоне.

– Так ты сбежал от Диккенса?

– Представьте себе! Где-то по дороге в Бристоль… – Я начал пересказывать ему, что произошло.

– Я знаю, – сказал Поллок. – Мы взяли его шестерок и фургон, но сам он ушел от нас.

– Да я видел, что произошло.

– А его красный фургон мы нашли в Бриджуотере.

– И что теперь? Дать вам за это медаль?

– Слушай, Эллиот…

– Ну?

– Мы найдем его.

– Очень на это рассчитываю. Этот маньяк знает, где я живу!

– Наши люди сидят у него дома.

– Ага, а он, я полагаю, сразу же попрется к себе домой.

– Нет, не думаю, что сразу попрется.

– Ну а другие версии у вас есть?

– Ну да, еще парочка.

– Он вернется, чтобы прикончить меня.

– Я понимаю, что ты напуган. Хочешь, я пошлю кого-нибудь из наших, чтобы обеспечить тебе защиту?

Я расхохотался.

– Защиту? Вы помните, что произошло сегодня утром? Не надо мне вашей защиты. С этого момента я буду защищать себя сам.

– Нет, Эллиот, это плохая идея.

– Да? У вас есть идеи получше? – Я не стал ждать его ответа и просто повесил трубку, вышел из будки и в сердцах плюнул на асфальт.

Я был страшно зол, зол, как рыба с крючком в глазу. Как горящий куст. Как канюк, только что схвативший полевку. Я шел быстро, опустив голову, злой как сам сатана. Не глядя перешел дорогу, чуть не врезался в старушку с сумкой на колесиках, не пропустил ни одного камня – все они отправились в канаву. Паника и страх отступили, теперь мной правил гнев. Я направился в сторону больницы, но, проходя мимо дверей бара, вдохнул затхлый запах пива и сигарет и решил зайти на минуту. Вообще-то я не люблю виски, но сейчас мне показалось, что стаканчик мне не повредит, придется как раз впору моему гневу и вытолкнет его наружу. Пламя в стакане. Жги меня! Я толкнул двери, вошел внутрь и огляделся. Навстречу мне повернулись три или четыре мрачных физиономии. Я подошел к стойке бара.

От толстого лысого бармена за версту несло потом. Он взглянул на меня, облизнул губы и буркнул:

– Ну?

– Полпинты горького, – сказал я, – и «Беллз».

– Двойной?

– Почему нет?

Он нацедил мне пива, бухнул кружку на картонную подставку, лихо плеснул мне в рюмку виски и с таким же стуком поставил рюмку рядом, а я положил на прилавок купюру. Пока он отсчитывал сдачу, я отхлебнул пива, а затем понес свои напитки в дальний угол.

Местечко было еще то. Липкий ковролин под ногами, липкие столы, пепельницы, полные окурков, музыкальный автомат сломан, у стены валяется старый облезлый пес, по виду какой-то больной. Я залпом выпил пиво, глотнул – виски обожгло мне нёбо, я закашлялся. И вспомнил слова Поллока, что самому защищать себя – плохая идея. Когда нёбо попривыкло, я сделал еще глоток и подумал, что Поллок ошибается на все сто. Наоборот, единственная защита, что есть у меня, – это как раз я сам, унаследовавший дар от мамы и сделавший его своим даром! Я – тот, кто нашел повешенного на дереве, тот, кто жил в трейлере и видел зайцев во сне, у кого на глазах чужой человек напоролся на вилы. Я – тот, у кого есть друг и подруга, сестра, мать, отец и работа.

Нет, виски не помогло мне выпустить ярость наружу. Скорее оно отвело ее в сторону, погладило по щеке, пошептало на ушко и велело на время затихнуть. Оно напело моей ярости песенку, что-то из классики, и на время внутри меня воцарилась тишина. Я не сразу проглотил остатки виски, сначала покрутил их во рту, и мне показалось, что я ощутил на языке вкус моря, утреннего тумана, слез и соли. Я попрощался с барменом и вышел на улицу с чувством облегчения, а может быть, и освобождения.

До больницы было рукой подать, но я шел медленно, нога за ногу, стараясь не думать ни о чем, чтобы дать виски раствориться в крови, а гневу – утихнуть. В коридоре я увидел знакомую медсестру и по ее радостному лицу понял, что что-то произошло. Она отвела меня в сторону, усадила на стул и сказала:

– Саманта вышла из комы сегодня утром.

– Правда? Она в сознании?

– Да.

– И как она сейчас?

– Сложно сказать. К вечеру будем знать больше.

– А можно ее повидать?

– Конечно! Она спрашивала о тебе.

И я пошел за сестрой в палату к Сэм, сел рядом и взял ее за руку. Она спала, обнимая своего медвежонка, но спустя полчаса пошевелилась, повернула голову и открыла глаза. Сначала она смотрела на меня не узнавая, как будто не понимала, кто я такой и как тут очутился, но вдруг в ее глазах вспыхнуло узнавание, и она сказала:

– Эллиот! Это ты?

– Привет! – сказал я.

– Знаешь, а я в больнице.

– Знаю.

– Я спала.

– Ага. Всего пару дней. Я приходил навещать тебя. И твои родители тоже приходили. Медсестра заставила меня разговаривать с тобой.

– Правда? А о чем ты разговаривал?

– О всякой ерунде.

Сэм улыбнулась:

– Мне снился сон.

– О чем?

– О собаках.

– Господи, неужели о собаках?

– Да.

– Хороший?

– Да, очень. Наверное, я от него и поправилась.

– А что случилось с теми собаками?

– Надеюсь, ничего плохого. Мы с ними дружили. Они кормили меня печеньем и учили танцевать собачий вальс.

Я сжал ее руку:

– Ну, теперь ты пойдешь на поправку.

– Да.

И мы стали болтать о приятных вещах: как они с Роз откроют пекарню в Ашбритле, и кто лучше, кошки или собаки, и какие фильмы мы хотим посмотреть вместе, и какие ей нравятся цвета, и как мы проведем воскресенье, когда ее выпишут из больницы. А потом Сэм уснула, а я купил билет на автобус до Веллингтона, позвонил отцу и попросил его забрать меня с ратушной площади. Я выпил еще пинту пива в баре и вдруг понял, что за этот день страшно устал. Сил у меня ни на что не осталось, только сидеть в баре, растворяясь в пиве, да слушать неторопливые разговоры людей, пришедших сюда провести пару приятных часов.

Глава 25

Мама лежала в постели и выглядела так, будто неделю ничего не ела. Щеки у нее ввалились, глаза были мутные, волосы грязные и растрепанные. Когда она увидела меня, то глубоко, судорожно вздохнула и улыбнулась вымученной улыбкой.

– Малыш… – Она похлопала по одеялу рядом с собой, приглашая меня сесть. – Я боялась, что ты умираешь.

Я сел на постель рядом с ней и сказал:

– Глупости. Я не собирался умирать. Ни одной минуты не собирался.

Но она протянула руку и пощупала мне голову. На голове у меня была здоровенная шишка, волосы перепачканы засохшей кровью.

– А это что?

– Меня ударили.

– Кто ударил? Спайк?

– Нет. Один чувак, когда запихивал меня в свой фургон.

– А зачем он это сделал?

– Наверное, потому, что я ему не очень нравился.

– Не понимаю. Как ты можешь не нравиться кому-то, кто тебя совсем не знает? В этом нет никакого смысла. Ты хороший мальчик.

– Мама, это долгая история.

– Понимаю.

– Я бы не хотел рассказывать ее тебе сейчас.

Мама повернулась и пристально посмотрела мне в глаза:

– Тебе придется мне все рассказать. Я не могу жить в неведении. Я от этого болею. Вам с отцом кажется, что я сильна как бык, но на самом деле это не так. Я многое вижу, многое понимаю, но не больше… В остальном я как все…

– Обещаю, что все тебе расскажу, но не сейчас, хорошо? – Я спустился вниз, чтобы сделать ей чашку чая.

Я провел ночь в своей старой комнате, а утром встал пораньше и отправился на ферму. Женщина, которую мистер Эванс нанял в мое отсутствие, доила коров. Я спросил, как ей наши коровки.

– Наитишайшие, – сказала она с улыбкой и похлопала одну из буренок по крупу, потом открыла стойло, чтобы выпустить ее наружу. – Никаких проблем с ними нет.

– Да, мы стараемся их не огорчать, – сказал я и пошел к хозяйскому дому.

Я постучал, мистер Эванс вышел на крыльцо, и тогда я сказал:

– Я вернулся.

– Неужели? – спросил он.

– Хотите поручить мне какую-нибудь работу?

– А ты что, хочешь поработать?

– Очень.

– Сначала скажи, ты разобрался со своими делами? Послал своего Спайка в задницу?

– Вроде того.

Мистер Эванс сердито нахмурился и зашарил глазами по моему лицу. Наверное, искал в нем подтверждение моим словам.

– Ну ладно. Возьми серп и сходи на дальнее поле – пора избавиться от чертополоха, все поле им заросло.

Я так и сделал. Как приятно было снова заняться любимым делом! Конечно, работа эта не самая приятная – по жаре срезать под корень толстые колючие стебли, но вокруг стояла тишина, только наше стадо наблюдало за мной с соседнего поля, размеренно пережевывая жвачку, да иногда взлаивала соседская собака. Птицы щебетали в небесах, канюки нарезали круги, а от запаха сухой земли кружилась голова.

Головки чертополоха созрели, и, когда я резал стебли, пушистые семена отрывались от серединки цветка, плыли по воздуху и тихонько опускались на землю. Мама когда-то объясняла мне, что по тому, как плывут по ветру семена чертополоха, можно предсказать неурожай, засуху и что-то еще – я не мог вспомнить точно, что именно, но это меня не сильно беспокоило. Когда я добрался до конца поля, то весь взмок от пота. Рубашку можно было выжимать, так что я снял ее и обернул вокруг пояса. К счастью, я додумался захватить с собой бутылку с водой и, сев на землю, жадно присосался к ней. У воды был вкус освобождения и надежды, честности и невинности. Правильная вода. Я вылил немного на руки, сполоснул лицо и провел влажными руками по волосам. На руках остался пыльный след. Я вытер руки о штаны, потянулся и зевнул. Я находился недалеко от того места, где Диккенс повесил несчастного Фреда, и я решил снова сходить туда. Поставив полупустую бутылку в тень, я перемахнул через изгородь и через пять минут был там. Кроме маленького кусочка синебелой ленты, что когда-то огораживала место убийства, да вытоптанного кое-где кустарника, ничто больше не напоминало о том, что здесь недавно произошло нечто ужасное. Но когда я встал под ветку, на которой когда-то качался труп, я почувствовал ледяной холод – словно палец смерти провел по моему лицу и указал мне путь в царство мертвого сердца. Я отпрянул, но ледяной луч успел нарисовать круг и звезду на моей груди и высосать силу из мышц. Старый тис тоже испускал холодные лучи, но не такой силы. Его воспоминания были размыты годами и людьми, что приходили посидеть под его сенью. Воспоминания тиса были подобны воспоминаниям старика, тихим, почти радостным, а здесь они были совсем свежие и сильные. Я отступил на несколько шагов и вышел из холодного круга, и тут тихий голос прошептал мне на ухо несколько слов. Я не знал того языка, но отчетливо понял смысл: беги из этого места и никогда не приходи сюда больше, а не то оно заразит тебя, выпьет твою душу и отдаст птицам – они унесут ее себе в гнезда и скормят птенцам. Мне пробрала дрожь, я быстро пошел по тропинке прочь, и в этот момент с дерева с шумом поднялся грач и полетел за дальнее поле.

В старину люди умели читать знаки во всем. Например, если грач, взлетая, поворачивал налево, это значило, что прошлое вернется, чтобы не давать тебе покоя. Пусть даже не твое прошлое, а чужое, все равно тебе придется нести за него ответ. Если он поворачивал направо – берегись! В будущем тебя ожидают большие неприятности. Если грач полетел прямо – за углом караулит смерть. Ну а если он садился на дерево, это значило, что пока у тебя все в порядке, жизнь идет своим чередом и даже, возможно, немного улучшится. Но как бы то ни было, ни в коем случае нельзя следить за полетом грача дольше минуты, иначе невестой твоей станет беда и оставит тебе у алтаря букет мертвых цветов.

Я нашел свою бутылку, отпил еще глоток и вернулся к работе. Когда я закончил, солнце стояло очень высоко и настало время обеда. Я вернулся в трейлер, сделал себе сэндвич, сел за стол у окна и ел, глядя в небо. С запада в нашу сторону медленно плыло единственное во всем синем океане белое облачко, на бреющем полете пикировали ласточки, а седой хвост, оставленный пролетевшим самолетом, пушился по краям и расползался в стороны. На минуту день показался мне совершенно мирным, словно все кости земли улеглись на покой. Вдалеке залаяла собака. Примерно за милю отсюда. Она лаяла пять минут подряд, а когда замолчала, я закрыл глаза и полчасика подремал.

Глава 26

На вечернюю дойку пришла подмена, так что я отправился домой навестить маму. Она уже поднялась с постели, сказала, что чувствует себя намного лучше и не понимает, что тогда на нее нашло. Мама возилась на кухне, варила куриный суп. Помешивая бульон деревянной ложкой, она рассказала мне, что в молодости ей казалось, что за ней всюду следует белая кошка с черными лапами и черной кисточкой на хвосте.

– Нет, когда все шло нормально, кошки не было, но она всегда появлялась, как только я начинала о чем-то беспокоиться. Она старалась не попадаться мне на глаза, караулила за углом. Словно приглядывала за мной. – Мама попробовала бульон на соль, качнула головой, добавила щепотку и продолжала: – А ты что-нибудь подобное в своей жизни видел?

– Нет, никогда, – сказал я. – А что, кошка и сейчас ходит за тобой?

– Нет, представляешь, она исчезла, когда мне было примерно столько лет, сколько тебе сейчас.

– И что это значит?

– Не думаю, что это вообще что-то значит. Просто она была да сплыла, только и всего. Знаешь, Малыш, с возрастом мне все больше кажется, что у вещей нет скрытых значений. Мы рождаемся на этот свет, выполняем свое предназначение, умираем. Вот и все. Иногда мы грустим, иногда смеемся и чаще всего сами выбираем, смеяться нам или грустить. Человек сам должен научиться пользоваться тем, что ему дано природой. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Начинаю понимать.

– Хорошо. – Мама еще раз попробовала суп и одобрительно кивнула. – Ты сегодня дома ночуешь?

– Нет, вернусь на ферму. Думаю, что утром доить буду я.

– Ты хороший мальчик, – сказала мама задумчиво, – но такой… доверчивый… – Она улыбнулась, и я увидел, как болезнь начала быстро-быстро уползать с ее лица, собралась на макушке и растаяла над маминой головой, как поднимающийся из трубы легкий дымок.

Мама принялась молоть перец, а я отправился на ферму. Когда стемнело, ко мне заявился Спайк на доисторическом мопеде, одолженном у приятеля. Мопед был совсем никакой, передняя фара расколота, все сиденье в дырках. Одно крыло держалось на единственном винте и дребезжало при езде, а пердел этот драндулет, как небольшая петардная фабрика. Спайк поставил мопед за трейлером и постучал в дверь. Наверное, мне следовало послать его подальше, но он смотрел на меня, как больная бездомная дворняга, остановившаяся в дождь у темного крыльца.

– Можно войти? – спросил он.

– Валяй.

Спайк сел за стол, а я вытащил из холодильника пару бутылок пива. Я вскрыл свою ногтем и жадно присосался к ней, а он только вертел бутылку в руках, тер наклейку и шмыгал носом. Он выглядел совсем забитым, потерянным, поникшим. Я рассказал ему о стрельбе около придорожного кафе и о том, как Диккенс взял меня в заложники… Я думал, он будет ахать от ужаса, но он только спросил:

– Так чё, выходит, моему фургону конец?

– Похоже на то, по крайней мере последний раз я его видел обернутым вокруг столба.

– А дурь?

– Тебя все еще интересует дурь?

– Ну да.

– Это вещественное доказательство. Скорее всего, ее отвезли в полицейское хранилище.

– Ах вот как, – сказал он.

– А чего ты ожидал?

Он покачал головой, глядя в пол, почесал голову и пробормотал:

– Уеду я отсюда на фиг.

– А куда?

– Все равно куда… Может быть, в Уэльс. Там я хоть на работу устроюсь.

– Наверное, устроишься, – сказал я, – но это значит, что ты решил сбежать. Раньше ты никогда не бежал от неприятностей.

– Да плевать мне! Я от всего этого устал.

– Вы только послушайте его! Ты устал?

– Да. – Он наконец открыл бутылку и сделал глоток.

– Интересно, а как, ты думаешь, чувствую себя я?

– Не знаю.

Я рассказал ему про угрозы Диккенса и дал пощупать желвак на макушке.

– Они собирались меня убить!

– Вот дерьмо!

– Не без того. И все из-за твоей проклятой дури.

– Ладно, я точно уеду в Уэльс… – Он помолчал, сделал еще один глоток и выдохнул сквозь сжатые зубы: – Не могу я здесь больше оставаться. Боже, что я за гребаный идиот!

Я готов был с ним согласиться, но в этот момент в дверь постучал мистер Эванс. Я открыл, и он спросил меня:

– Эллиот, ты сейчас свободен?

– Да, а в чем дело?

– Мне только что позвонил мистер Робертс. – Мистер Робертс работал управляющим на соседней ферме. – Там две наших коровы проделали в изгороди дыру. Он отвел их к себе во двор.

– Хотите, чтобы я сходил забрал их?

– Да, если тебе не сложно.

– Сейчас схожу. – Когда я произнес эти слова, я почувствовал, как что-то необъяснимо странное зашевелилось прямо в центре моего живота и разбежалось по рукам и ногам. Может быть, то, чего я ожидал все эти двадцать с хвостиком лет, заползло наконец внутрь, как паук заползает в постель, медленно, старательно перебирая тонкими лапами, ощупывая воздух впереди себя, вращая дюжиной всезнающих глаз. Волшебное существо, мягкое и жуткое, с тисками во рту и программой в голове. Оно двигалось по моим жилам, плескаясь в моей крови, и я почувствовал себя легким, пружинистым, упругим, готовым ко всему. Я встал, вытащил еще одну бутылку для Спайка, велел ему не высовываться и вышел в ночь, вооруженный палкой и фонарем.

Ферма мистера Робертса находилась подальше за дорогой, в самой низкой части долины, не доходя моста через реку, и продолжалась на другой стороне реки. Я шел быстро, постукивая палкой по изгородям, высматривая первые появляющиеся в небе звезды. Где-то ухнул филин. Кто-то – то ли лиса, то ли барсук – шмыгнул в темноту прямо из-под моих ног. Опять заухала сова, а вдалеке, ближе к мельнице Столи, глухо взревел двигатель машины.

Я дошел до калитки в изгороди, вошел на поле и оглянулся на ферму мистера Эванса. Свет в трейлере горел, я даже разглядел голову Спайка – темный силуэт на фоне окна. Тут Спайк протянул руку и задвинул занавески. За холмом мелькнули фары автомобиля и пропали. Я пошел дальше. Совы перекликались в лесу. Мама когда-то говорила мне про сов и про их перекличку, но я не мог вспомнить, что именно. Наверное, что-нибудь связанное с судьбой или с древними обрядами. А может, и нет. Я зевнул. Двигатель снова взревел, на этот раз немного ближе, а затем заглох, и больше я его не слышал.

На мосту я остановился и перегнулся через перила, чтобы посмотреть, как булькает вода, перепрыгивая через камни. С деревьев на меня разноголосо орала стая грачей. В воздухе пахло горелыми листьями.

Я ступил на тропинку, ведущую к ферме мистера Робертса, и, когда дошел до ворот, его собака залаяла. Собака колли, здоровенная, с обтрепанными ушами, бегающая на длинной цепи по всему двору. Я подошел к задней двери и постучал. Мистер Робертс, невысокий мужчина с удивительно белыми зубами, вышел ко мне в одной майке. Спущенные подтяжки болтались на уровне коленей. В зубах у него торчала неизменная трубка.

– А, Эллиот! Я как раз тебе поджидаю. Вон твои красавицы, стоят во дворе.

Он натянул сапоги и поманил меня за собой. Ферму мистер Робертс содержал в идеальном порядке, ничего не скажешь. Все было вычищено, надраено, разложено по местам. У парадного входа припаркован его мини-комбайн «масси-фергюсон». Коровы стояли в углу и жевали сено, которое мистер Робертс насыпал им в укрепленную на стене железную сетку.

– Хорошие коровки, спокойные, – сказал он.

– Они у нас такие, – сказал я.

Он раскрыл ворота и придержал их, пока я слегка постучал палкой по крупам коров, выгоняя их наружу. Я пожал ему руку на прощание.

– Ты завтра придешь починить изгородь, хорошо? – спросил он. – Я заделал дыру железной сеткой, но она долго не продержится.

– Первым делом приду. Не беспокойтесь.

Я побежал вперед догонять коров – надо было проводить их обратно в стадо.

Они шли неторопливо, и я положил каждой руку на спину и гладил их шелковистую шерсть. Грачи все не унимались, совы тоже, а когда мы переходили мост, запах горелых листьев стал так силен, что я даже огляделся по сторонам в поисках остатков костра.

– Ладно, прибавьте шагу, – сказал я коровам, и мы начали взбираться на наш холм.

А через секунду я услышал треск. Я говорю «треск», но я точно знал, что это был выстрел. Негромкий, но очень ясный. Сначала я не понял, что он мог означать. Мало ли кто решит пострелять, у нас и по ночам некоторые пуляют. Но потом я услышал еще один выстрел, который звучал по-другому. Винтовка мистера Эванса! Я ударил коров по крупам палкой, заорал на них «Хо! Пошли!», и мы все вместе помчались вверх по холму.

Стадо спокойно лежало на одном из боковых полей. Я нашел ворота, открыл их и загнал коров внутрь, затем хорошенько запер ворота и помчался по полю напрямик в сторону фермы. Прогремел еще один выстрел. Я не останавливался, пока не добежал до изгороди и, перепрыгнул через нее, поскользнулся, упал, поднялся, и вылетев из темноты во двор, остановился как вкопанный. Мистер Эванс, белый от ярости, стоял посреди двора, держа винтовку у плеча. Он повернулся ко мне и заорал:

– Эллиот!

– Что здесь происходит?

– Ты меня спрашиваешь?!

– Ну да…

– Кажется, я его подбил.

– Кого?

– Негодяя, что всадил пулю в мой трейлер. Вот кого! – Он махнул рукой в сторону дороги.

Вдали я увидел свет удаляющихся фар. Он исчез за холмом, появился на секунду и снова исчез.

– А кто это был?

– Да я почем знаю? Он не представился!

– А где Спайк?

– Спайк?

– Да.

– Вот уж понятия не имею, – грозно сказал мистер Эванс.

Я со всех ног понесся к трейлеру. Одно окно было полностью выбито выстрелом. Я распахнул дверь. Пол был усеян битым стеклом, в воздухе висел синий дым.

– Спайк, ты здесь? – Хрустя подошвами по стеклу, я вошел внутрь.

На столе стояла пустая бутылка, в пепельнице дымился окурок. Спайк лежал на полу лицом вниз, одна рука под головой. Я присел рядом и осторожно перевернул его на спину. Он застонал, открыл глаза, посмотрел на меня, облизнул губы и хрипло сказал:

– Чё за хрень?

– Кто-то пытался тебя подстрелить.

Он моргнул. Я тоже моргнул в ответ и помахал руками, чтобы развеять дым. Мне показалось, что дым тоже помахал мне рукой, как призрак.

– Чё, прямо из пистолета?

– Нет, Спайк, из арбалета! Очнись, мужик!

– Как это?

– А так это! Из пистолета. Пиф-паф! Прямо через окно, – я указал на разбитое стекло.

– Ох, ни хрена себе!

– Он думал, что ты – это я.

Спайк зашевелился и сел.

– Он думал, что я – это ты? А почему он на хрен так думал? И кто он на хрен вообще такой?

– Ты что, ничего так и не понял?

Пару секунд Спайк помолчал, пока до него наконец не дошло, в чем дело.

– Господи Иисусе!

– Ты не ранен?

Он ощупал живот, грудь, лицо. На лбу у него был глубокий порез, но других повреждений не оказалось.

– Я в порядке, – пробормотал он потрясенно.

Я сел на пол рядом с ним.

– Ты уверен?

В этот момент на пороге появился мистер Эванс. Он прошелся по битому стеклу и остановился прямо над нами.

– Эй, вы, придурки чертовы! – заорал он. – Вам все мало? Вас что, убить надо, чтобы хоть чему-то научить?

Я не знал, что на это ответить.

В глазах мистера Эванса дымилась и кипела злая кровь.

– Отвечайте! – заорал еще громче. Изо рта у него летела слюна. – Вы будете учиться?

Я потряс головой.

– Да или нет, я спрашиваю?!

– Не знаю, сэр.

Мистер Эванс указал на Спайка трясущейся рукой:

– Ты… – Он глубоко, с хрипом, втянул в себя воздух, и на секунду я испугался, что его сейчас хватит удар. Но я сразу же понял, что неправ. Старик был слишком силен для каких-то там ударов. – Вон с моей земли! Даю тебе десять минут! – Он повернулся ко мне: – А тебе… тебе я даю час.