Текст книги "Поиск седьмого авианосца"

Автор книги: Питер Альбано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– «Зулус»? – почти ахнул представитель ЦРУ. – Нам об этом ничего не известно.

– Потом выясните отношения, – нетерпеливо прервал его Фудзита. – Полковник, доложите ТТД!

– По нашим сведениям, – Бернштейн вновь послал Кингу насмешливый взгляд, – по нашим сведениям, полученным из надежного источника, у Каддафи – десять субмарин. «Зулус» крупнее «Виски», водоизмещение – две тысячи тонн. Но в конструкции обеих за основу взята германская лодка времен второй мировой войны. Двести девяносто пять футов… то есть девяносто метров длины, дизель-электрическая гребная установка, восемь торпедных аппаратов. Все лодки этого класса были построены в 42—45-м годах. Хорошие, надежные посудины с дальностью шестнадцать тысяч миль. Сейчас все они переоборудуются на военно-морской верфи в Триполи. – Он поднял глаза. – И переоборудование это весьма странное: на них ставят палубную артиллерию и подвешивают койки. Мое ведомство считает, что лодки будут использоваться как транспорты.

– И сколько же они могут взять на борт?

– Если сократить экипаж до минимума, – человек пятьдесят.

– Пятьдесят! Да ведь такой скученности и скотина не выдержит!

– Эти люди могут и не такое выдержать.

Пальцы адмирала нащупали и дернули длинный белый волос на подбородке.

– Десять лодок по пятьдесят человек в каждой… Пятьсот. Это батальон! Два транспорта и эти лодки могут доставить куда угодно полнокровный полк с тяжелым вооружением. – Он поочередно взглянул на обоих разведчиков. – Хотя бы примерный курс?

– Данных нет, – сказал Кинг, а Бернштейн покачал головой.

– Сэр, – сказал Аллен. – Восемь наших субмарин класса «Огайо» постоянно несут боевое дежурство на основных морских путях.

– Вы сами, адмирал, понимаете, что арабы как раз постараются держаться от этих путей подальше.

– Да-а, – протянул тот. – Спутниковая разведка нужна, а спутников нет, все уничтожены.

Фудзита медленно поднялся и подошел к карте Тихого океана, висевшей на переборке под портретом микадо.

– Тысяча двести миль, – проговорил он задумчиво. – Сотни островов, и каждый может стать авиабазой. – Указкой он очертил широкую дугу вокруг Японии, охватив южную оконечность Сахалина, Боненг, Марианские острова, север Филиппин, Тайвань, Рюкю, западное побережье Китая, Корейский полуостров, восточную часть Манчьжурии.

– Да, господин адмирал, – следя за указкой, заметил Тасиро Окума. – Вы, наверно, не ждали такой безрассудно дерзкой, такой сумасшедшей выходки от Каддафи?

– А чего же еще мне было ждать от маньяка? – адмирал опустил указку. – Он скрыл свои намерения в иглах сосны, и пока не подует муссон, ветвь не будет видна. – Костлявый кулачок стукнул по карте. – Он направляется сюда, в южную часть Тихого океана, и мы должны быть готовы к встрече. А прежде всего – решить вопрос с «Мабруком» и «Эль-Хамрой», – указка ткнула во Владивосток. – Когда они выйдут из гавани, мы их примем.

– Банзай! – привстав, дружно выкрикнули Окума и Сайки.

Кацубе хотел последовать их примеру, но не удержался на ногах и осел на стул.

– Господин адмирал! – громко сказал Брент. – Разрешите доложить соображения?

– Прошу вас, лейтенант Росс.

– Слишком все просто.

– Просто? – фыркнул Окума. – Еще бы не просто! Я разнесу их в клочья, прежде чем они выйдут из гавани!

– А я уничтожу их еще до того, как подполковник успеет пустить торпеду! – вскричал лейтенант Сайки, стукнув пенсне о стол.

Однако Брент не смутился.

– Позвольте указку, господин адмирал. – Фудзита кивнул, отдал ему указку и вернулся на свое место. Брент прочертил линию от Корейского пролива к Японскому морю. – Пролив в самой своей широкой части имеет всего около двухсот миль, Японское море – семьсот. Весь этот район вполне досягаем для самолетов, базирующихся предположительно где-то в Манчьжурии, Китае или Северной Корее. Помните, господин адмирал, перед началом средиземноморской операции вы нам говорили, что судно с габаритами «Йонаги» должно избегать попадания в такую акваторию, и приводили в пример гибель «Бархэма» и «Арк Ройял» во время второй мировой войны.

– Верно! – сказал Фудзита. – Обоих потопили подлодки. И еще я вспомнил, как наша авиация пустила ко дну «Рипалс» и «Принца Уэльского» на траверзе Малайского архипелага. Заметьте, лейтенант, я бы и сейчас никогда не сунулся в Средиземное море если бы не приказ императора Хирохито.

Подполковник Окума улыбнулся так, что лицо его стало похоже на нелепую карнавальную маску:

– Господин адмирал, если лейтенант Росс опасается за свою жизнь, его можно списать на берег, а мы отомстим за подлый позавчерашний налет как подобает мужчинам.

Брент вспыхнул от этого оскорбления, но прежде чем он успел открыть рот для ответа, адмирал Фудзита вмешался и не допустил нового столкновения:

– Прекратить «это подкусывание и подкалывание! – он стукнул кулачком по столу. – Сколько раз вам повторять: нельзя сражаться одновременно и со своими, и с врагами! Лейтенант прав! Это действительно слишком просто. А у нас есть поговорка: „Бесплатный сыр бывает только в мышеловке“. Вот как бы и нам туда не попасть. – Он повернулся к Мацухаре: – Двенадцать наших B5N оборудовать дополнительными емкостями для горючего. Когда мы выйдем, проводить по крайней мере тысячемильный поиск в режиме кругового обзора, не заботясь при этом, в чье воздушное пространство вы вторгнетесь. – Он взглянул на адмирала Аллена, а потом на Кинга: – Мы получим бортовые радары?

– Видите ли, сэр, – начал разведчик, не поднимая на него глаз. – Бортовые радары – это…

– А-а, понимаю, можете не продолжать. Они входят в перечень, о котором вы договорились с русскими!

– Совершенно верно. Мы можем поставлять только бортовые системы опознавания «свой – чужой».

– Но хоть судовой электроники это не касается?

– Нет, не касается. И с вашего позволения, мы смонтируем на «Йонаге» кое-что из новейших систем РЭЗ, РЭКП и РЭР…

– Скажите по-человечески! – воздел руки к небу Фудзита.

– Простите, сэр. Я имел в виду радиоэлектронную защиту, радиоэлектронное контрпротиводействие и радиоэлектронную разведку, мы еще называем ее ЭЛИНТ.

– А это что такое? Ваши мудреные компьютеры?

– В некотором роде, – улыбнулся Кинг. – ЭЛИНТ способен анализировать излучения судов противника, определяя основные параметры – используемую частоту, периодичность импульсов, типы частотных модуляторов и умножителей частоты, а также безошибочно идентифицировать…

– Довольно, довольно! – умоляюще простер руки Фудзита. – На авианосце за связь и всю электронику отвечают адмирал Аллен, полковник Бернштейн и лейтенант Росс. Обсудите все с ними и завтра к шестнадцати подайте подробный рапорт и наставления по эксплуатации всего нового оборудования.

– Есть, сэр.

Капитан третьего ранга Ютака Накано, робко откашлявшись, решил напомнить о себе, и Брент сообразил, что совсем забыл о присутствии маленького офицера сил самообороны.

– Господин адмирал, – сказал он тихим, нерешительным голосом. – Мы располагаем шестью сторожевыми фрегатами, двумя транспортами и большим количеством мелких вспомогательных судов. Если арабы высадятся, – он показал на карту за спиной Фудзиты, – у нас есть конституционное право дать им отпор.

– Разумеется.

– И девятая статья вам в этом случае ее указ, – добавил Марк Аллен. – Тем более что наши силы и средства даже не диетический рацион, а подкормка для новорожденных котят.

Фудзита оглядел присутствующих:

– У кого есть вопросы»? – Все молчали, и тогда он обратился к Йоси Мацухаре: – Подполковник, вы поэт. Пожалуйста, прочтите одну из своих хайку.

Йоси медленно поднялся и негромко сказал:

– Господин адмирал, многие из наших самураев уже вошли в храм Ясукуни, многим еще предстоит путь туда. И вместо моих топорных стихов я позволю себе прочесть строки монаха Риокана.

Адмирал, кивнув в знак согласия, откинулся в кресле и скрестил руки на своей впалой груди. Мацухара, вскинув голову, отчего в глазах его отразился свет ламп, торжественно произнес:

– Риокан оставил этот мир с такими словами:

 
«Что оставлю в наследство?
Цветение вишни весною,
Кукование кукушки в предгорье,
Осенние листья».
 

Он сел на место, а адмирал подался вперед и сказал:

– Благодарю, подполковник. Будем надеяться, что те, кому придется отправиться в последний путь, сохранят мужество и твердость, достойные самураев.

В ответ грянули крики: «Банзай!» и «Да здравствует император!» Окума и Сайки размахивали над головой кулаками, а престарелый Кацубе, держась одной рукой за стол, вскинул другую в воздух.

– Все свободны, – сказал Фудзита, а потом, когда восторженные крики сменились грохотом отодвигаемых стульев и офицеры стали выходить из салона, добавил: – Лейтенант Росс, задержитесь на минуту.

Марк Аллен остановился в дверях и сказал:

– Брент, когда освободишься, зайди ко мне.

– Есть, сэр, – ответил тот, и Аллен скрылся в коридоре.

Фудзита указал лейтенанту на ближайшее кресло и через стол подтолкнул к нему книгу.

– Это «Хага-куре», – с почтением в голосе сказал он. – Вы должны прочесть ее и не просто прочесть, а изучить досконально.

Лейтенант взвесил на ладони тяжелый том.

– Это ваша Библия, господин адмирал?

– Да, но читаю я эту книгу не так, как вы – Священное Писание. Здесь совсем нет теологических рассуждений, а философия обращена скорее к чувству, нежели к разуму, и бесконечно далека от западного прагматизма, гуманизма и материализма, – он погладил кожаный переплет своего экземпляра. – Она научит вас постижению мира через медитацию. А интуиция, которая зиждется на истине и незыблемых моральных ценностях, может стать краеугольным камнем человечества.

– И все это здесь, в одном томе?

Адмирал усмехнулся:

– Каждый берет из «Хага-куре» столько, сколько может унести. Лично вам, лейтенант, она поможет лучше понять самураев и побудительные причины их поступков. Вы, Брент-сан, уже успели проявить лучшие качества приверженца бусидо – вы от природы наделены отвагой и преданностью.

– Спасибо, сэр… Вы слишком добры…

– Доброта ту не при чем. Вы заслужили себе место за этим столом своим поведением в бою. У вас орлиный глаз, и вы не теряете мужества даже перед лицом смертельной опасности.

– Временами мне бывало очень страшно.

– Нам всем временами бывает очень страшно, Брент-сан. Но я уже говорил вам: «Храбрец – это трус, который умеет обуздывать свою трусость».

Лейтенант задумчиво провел ладонью по щеке:

– Господин адмирал, вы часто мне говорили, что у меня – самые зоркие глаза из всей команды. – Фудзита наклонил голову, подтверждая это. – Раз нам не дают бортовых радаров, заставляя полагаться тем самым на остроту нашего зрения, я прошу разрешения летать наблюдателем на одном из патрульных самолетов.

– Что ж, этим можно послужить «Йонаге», – адмирал дернул свой одинокий волосок. – Разрешаю. – И снова дернул. – Вы умеете, обращаться с авиационным пулеметом?

– Ну, разумеется! Когда мы с Йосиро Такии и Морисадой Мотицурой летали на B5N в Тель-Авив, я над Средиземным морем сбил из этой штуки DC—3.

На лице старого адмирала появилось смущенное выражение – все-таки ему было сто лет, и безупречная память, способная до мельчайших подробностей воспроизвести события далекого прошлого, иногда давала сбои на совсем недавних эпизодах.

– Мы должны были забрать израильский шифратор, – подсказал Брент.

– А-а, да-да! Конечно! Над Средиземным морем. Вы были ранены, кажется?

– Царапина, – ответил Брент. – Если вы согласны, сэр, прошу направить меня в экипаж лейтенанта Йосиро Такии.

– Не возражаю. Да, вот еще что. Брент-сан, вы заметили, наверно, что я стараюсь не вмешиваться в конфликты моих подчиненных, даже самые острые, – если, разумеется, это не грозит безопасности «Йонаги» – пусть разбираются сами.

Брент понял, куда клонит Фудзита.

– Заметил. Это мудрая политика. Но подполковник Окума, по всей видимости, ненавидит меня. Он относится ко мне с откровенной враждебностью…

– Знаю. Не в моих правилах требовать, чтобы человек молча сносил оскорбления и обиды, затрагивающие его офицерскую честь. Но в ближайшие несколько месяцев мы столкнемся с очень серьезными испытаниями. И потому я прошу вас сдерживаться и потребовать удовлетворения – если до этого дойдет – по окончании нашего рейда. С этой же просьбой я обращусь и к подполковнику Окуме.

– По моему мнению, о моей дуэли речь пока не идет, но за подполковника Мацухару ручаться не могу. Окума довел его до предела… Господин адмирал, могу я задать вам один вопрос не по службе?

Адмирал рассмеялся:

– Можете, лейтенант. А я в свою очередь – могу на него и не ответить.

– Ходит слух, что император лично приказал вам зачислить на «Йонагу» лейтенанта Даизо Сайки?

– Кто ходит?

– Слух. Молва, сплетни.

– А-а, теперь понимаю. Да это же всем известно. Лейтенант открыто говорит об этом. У вас, американцев, есть выражение «не для протокола». Эта часть нашей беседы, Брент-сан, тоже будет «не для протокола». – Брент энергично кивнул. Фудзита сложил руки на столе и переплел пальцы. – Да, это так. Император изъявил желание, чтобы я записал в судовую роль «Йонаги» и подполковника Окуму, и лейтенанта Сайки.

– А желание императора – закон, не так ли?

– Как же можно ослушаться микадо, Брет-сан? Вы меня удивляете? Он священен. Он бог, сто двадцать четвертый прямой потомок богини Аматэрасу-О-Ми-Ками. Если я не выполню волю императора, моя жизнь – да нет, жизни всех нас! – и само существование «Йонаги» утратит всякий смысл. – Он показал на книгу. – Вот прочтете «Хага-куре» – кое-что вам станет понятней.

– Разумеется, – пробормотал Брент: логика этого нелепого утверждения была безупречна.

Раздался стук в дверь, и вошел матрос корабельной полиции Катай. Вытянувшись, он вручил адмиралу пакет. Фудзита надел очки, прочел содержимое конверта и после этого взглянул на лейтенанта.

– Маленькая ранка на заду у нашего американского гостя Кеннета Розенкранца воспалилась и нарывает. Мой главный хирург, начальник корабельной медчасти Хорикоси требует его госпитализации.

– Я и не знал, что он ранен. Может быть, это с позволения сказать, – членовредительство. Самострел? И он надеется, что из госпиталя ему легче будет бежать?

Фудзита снова заглянул в рапорт:

– Доктор опасается заражения крови – газовой гангрены. Он может умереть.

– Невелика потеря.

По лицу адмирала скользнула одна из его нечастых улыбок.

– Перевести его в госпиталь. Приставить караул.

Камаи поклонился, ловко повернулся и вышел из салона.

Адмирал показал на груду карт, лежавших на столе.

– Мне надо поработать – приготовить нашим арабам достойную встречу. Я учту ваши соображения, лейтенант. Действительно, все выглядит слишком просто и легко – как бы нам не попасть в хитроумную западню. И потом, лейтенант, не стоит заставлять ждать адмирала Аллена.

– Не стоит, сэр.

– Пожалуйста, постарайтесь убедить его, что вы вовсе не смотрите мне в рот и не ловите каждое мое слово.

Брент был поражен: неужели от внимания этого старика ничего не может укрыться?!

– Вы по-прежнему принадлежите только самому себе и в любую минуту вольны переменить место службы.

– Да, сэр, конечно… – выдавил из себя Брент. – Но я хочу служить здесь… на «Йонаге»… с вами…

Когда он вышел, старый адмирал улыбнулся вновь.

– Я тебе подыскал в Пентагоне великолепную должность – заместителя начальника шифровального отдела. Через полгода будешь носить две «сосиски».[15]15
  Жаргонное наименование нарукавных нашивок, соответствующих званию капитан-лейтенанта.


[Закрыть] Надо быть полным идиотом, Брент, чтобы упустить такую возможность, – сказал адмирал Аллен, откидываясь на спинку кресла.

Брент через стол пристально взглянул в его серо-зеленые глаза.

– Я вам очень благодарен, сэр, за все, что вы для меня делаете, но…

– Что «но»? – прервал его Аллен. – Но «предпочитаю остаться на „Йонаге“. Так?

– Угадали, сэр.

– Решается твоя судьба, Брент.

– Решается судьба этой планеты, и во многом она зависит сейчас от авианосца «Йонага».

Адмирал откинул со лба длинные пряди седых волос.

– Ладно, Брент, не буду больше пришпоривать дохлую лошадь. Ты просто не хочешь расставаться с Фудзитой. Верно?

– Но ведь мы уже столько раз говорили об этом…

– И ни до чего не договаривались. – Он показал на «Хага-куре». – Это он тебе дал?

– Да. По его словам, это учебник бусидо.

– Так оно и есть: перед войной и во время войны книгу изучали в школах. Только японец мог написать такое. А звали его Ценутомо Ямамото – он был вассалом крупного феодала Мицусиге Набесимы, скончавшегося в тысяча семисотом году. Ямамото, убитый горем, стал буддийским священником и через семь лет написал эту книгу. «Хага-куре» значит «Под листьями». Это свод коротких историй о его сюзерене и других японских аристократах, афоризмов, правил хорошего тона и воинских ритуалов, и в каждой строчке указывается, как важно хранить верность своему повелителю и уметь правильно умереть.

– Да, я знаю, я ее просматривал.

– Но там есть очень забавные штучки. – Аллен, перегнувшись через стол, взял книгу и принялся перелистывать ее. – Ага! Вот! Слушай, Брент! «Если ты поранил себе лицо, помочись на него, потом наступи на него соломенными сандалиями: говорят, что кожа тогда слезет». – Засмеявшись, адмирал отшвырнул книгу.

Брент открыл ее наугад:

– Послушайте-ка вот это: «Отними чужую жизнь во имя микадо, и ты очистишься».

– Смерть и умение умереть достойно и правильно – главные темы. Подобные сентенции в этой книге – на каждой странице.

Брент захлопнул книгу и вернулся к прежней теме:

– Так вот, сэр, я очень благодарен вам за хлопоты по устройству моей карьеры, но чувствую, что нужен здесь, на судне. «Йонага» – единственное, что может остановить Каддафи. Мы здесь – в самом центре событий, а не где-нибудь на обочине. Вы ведь тоже хотите остаться здесь.

– Пожалуй, да, – вздохнул адмирал. – Это война. И хотя, как говорится, очко играет, когда тебя берут в «вилку», но мысль о том, что ты не пойдешь в бой, – непереносима.

– Да-да, вот именно это я и чувствую.

– Все мы это чувствуем. Ты знаешь, Брент, как называли сражения во время первой мировой?

– Я немного не застал ее.

Адмирал рассмеялся:

– «Большое шоу». И люди шли, и шли, и шли прямо в пасть дракона, сожравшего десять миллионов человек.

– Думаю, все мужчины смотрят на это как на представление.

– В известном смысле это так, – произнес Аллен с поразившей Брента серьезностью. – Но когда убитых становятся горы, все меняется. Ты начинаешь мучиться виной, и с каждым из твоих убитых братьев умирает и частица тебя.

Серо-зеленые глаза адмирала пристально глядели на Брента, но не видели его. Аллен смотрел в прошлое. Брент, до глубины души тронутый тем, как созвучны оказались ему мысли этого человека, представшего перед ним совсем в ином свете, сказал:

– У нас есть какой-то встроенный механизм, обуздывающий страх, – он уничтожает его, оставляя только восторг, который ни с чем не сравним… Разве только с любовью.

– И каждый раз нам приходится преодолевать его, этот страх?

– Да. И в бою мы познаем себя по-настоящему.

– Ты прав. Бой сдирает с тебя всю мишуру, и каждый видит, чего ты стоишь на самом деле. – Он вздохнул, откинулся на спинку кресла, а потом неожиданно улыбнулся: – Ты становишься философом, Брент.

– То же самое сказал мне вчера Мацухара, – расхохотался тот.

– И еще: ты собираешься влюбиться.

– Как вы догадались?

– Когда вчера ты пришел с берега, щеки у тебя горели, а глаза плясали. Ты не забывай, Брент, я знаю тебя с колыбели.

– Она необыкновенно красива. И умна. И завтра мы с ней встретимся. Она мне покажет достопримечательности Токио.

– Вот как?

– Храм Ясукуни, например. Ну, а теперь я должен осмотреть другую достопримечательность – задницу Кеннета Розенкранца. Он – в лазарете, рана у него нагноилась. Подозрительно мне что-то все это. Пойду проведаю.

– Розенкранц – воплощение зла. Редкий негодяй.

6

Когда старший фельдшер Эйити Хорикоси – маленький, хрупкий и сгорбленный старичок с венчиком пушистых седых волос над бледным лицом, на котором восемь прожитых десятилетий прочертили вдоль и поперек глубокие пересекающиеся морщины, – расхаживал на подгибающихся ревматических ногах по госпиталю и трубка фонендоскопа свисала с его тоненькой птичьей шейки, всегда казалось, что он вот-вот запутается в полах накрахмаленного белого халата, упадет и уже не сможет из-под него выбраться. Однако живые, быстрые, не по-японски широко прорезанные глаза, противореча его дряхлому виду, посверкивали бодро и энергично.

Он был призван на «Йонагу» в 1940 году и начинал службу простым матросом, добровольно вызвавшись быть в судовом лазарете санитаром. Через два года он уже ассистировал на операциях главному врачу майору Ретецу Хосино, учившему его хирургии и тайнам диагностики. Во время ледового заточения в бухте Сано, когда Хосино и пять других врачей умерли, Хорикоси возглавил МСЧ[16]16
  Медико-санитарная часть.


[Закрыть] авианосца. По возвращении в Японии адмирал Фудзита, считавший все медицинское сословие «бандой коновалов и шарлатанов», наотрез отказался от предложения командования сил самообороны укомплектовать судно дипломированными судовыми врачами, и бразды правления по-прежнему оставались в маленьких, со вздутыми синими венами ручках Хорикоси, державших их так же крепко, как скальпель и пинцет. Под его началом было шестеро санитаров столь же преклонного возраста.

Сверкающий чистотой лазарет находился в кормовой части надстройки, и сейчас из его тридцати коек двадцать две были заняты пострадавшими при авианалете японскими моряками, а на двадцать третьей лежал на животе американский летчик Кеннет Розенкранц с загноившейся раной правой ягодицы. Рядом стояла кровать Таку Исикавы.

Из всех видов повреждений Хорикоси больше всего не любил ожоги. Обгоревшие люди испытывают мучительные и – что еще хуже – постоянные страдания: они совершенно беспомощны и могут только стонать и плакать от не отпускающих ни на миг болей, которые причиняют им страшные, незаживающие ожоги третьей степени, и от всепроникающего тошнотворного запаха гниющей плоти начинает першить в горле. Хорикоси перерыл горы книг по лечению ожогов, выписывал самые последние новинки фармацевтики, искал наиболее эффективные сочетания болеутоляющих и барбитуратов. Его помощники лили прямо на раневую поверхность раствор сернокислого серебра, потом накладывали на омертвевшие участки тела пропитанные особым составом бинты, чтобы через несколько часов снять их вместе с отслоившейся кожей. Потом вся процедура повторялась.

Раненым, у которых замечалась сердечно-легочная недостаточность, ставили капельницы и катетеры для внутривенных вливаний. Чудовищное обезвоживание организма требовало огромных доз физиологического раствора. Раненые, сохранившие губы и слизистую рта, получали – иногда до тридцати раз в день – питательные смеси.

И тем не менее, несмотря на все старания Хорикоси и его помощников, многие умрут. А те, кто благодаря новейшим лекарствам выживет, вряд ли поблагодарит за это судьбу. Первыми сгорают эпидермис, мышечная масса, хрящи, потом – кости, и старый фельдшер проходил между рядами коек, на которых лежали люди без носов, без ушей, с лицами, сплошь покрытыми уродливыми струнами. Один матрос лишился половых органов, двоим ампутировали руки и ноги.

Хорикоси не любил злоупотреблять болеутоляющими, но тем, кому оставалось жить недолго, безотказно назначал большие дозы морфина, чтобы они, по крайней мере без мучений, вошли в храм Ясукуни, нечувствительно оказавшись в стране лотоса. Какая жестокая ирония: мало того что пламя пожрало их тела при жизни, и трупы их тоже будут преданы огню, мрачно размышлял он.

– Эй ты! Болит! – услышал он внезапно голос пленного американца.

– Ничего страшного, – ответил Хорикоси, – представь, что у тебя еще одна дырка в заднице.

Их голоса разбудили Таку Исикаву. Он повернул голову и встретил взгляд зеленых глаз Кеннета Розенкранца.

– Ты кто? – спросил лейтенант.

– Тебе, косоглазая макака, не все равно? – вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.

Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.

– Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.

– Я тебе, Исикава, не «Рози»!

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Вон, на табличке написано, – американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. – Протри свои щелочки, косой!

– Не смей называть меня косым.

– Но ты же косой?!

– Прекратить! – лаконично приказал фельдшер. – Чтоб поубивать друг друга, силенок еще маловато. – Он очертил в воздухе дугу. – Вы и так меня работой завалили.

Лежащий на соседней койке юноша, забинтованный с ног до головы и весь утыканный резиновыми трубками, выходящими из всех отверстий его тела, внезапно дернулся и издал тонкий пронзительный вопль – так стонет под слишком высоким давлением предохранительный клапан парового котла.

– Да заткните ж вы глотку этой суке! – крикнул Розенкранц.

– Такеда, введи ему четверть грана морфина, – распорядился Хорикоси, и старый санитар, взяв гиподермический шприц, впрыснул его содержимое в одну из трубок. Запеленутый в бинты кокон почти мгновенно затих.

– Долго не протянет, – вполголоса сказал санитар.

– Вот и хорошо, – заржал Кеннет. – Одной макакой меньше.

Хорикоси выпрямился и взглянул на американца:

– Капитан, предупреждаю: не укоротите язык – я вам сделаю колостомию[17]17
  Операция по созданию искусственного наружного свища ободочной кишки.


[Закрыть] и отправлю обратно на гауптвахту. – Он кивнул в сторону вооруженного матроса-часового, стоявшего у единственной двери в палату, и только собирался еще что-то добавить, как послышались крики:

– Доктор! Доктор! ЧП! Авария на полетной палубе! Вас срочно требуют к кормовому подъемнику!

Хорикоси двинулся по проходу между койками, потом на минуту остановился:

– Не забудьте о том, что я сказал. Колостомия, – с угрозой бросил он через плечо, взял маленький черный саквояж и мимо часового вышел из палаты.

– Что это еще за кол… кост… костоломия такая? Кости, что ли, мне ломать будет? – осведомился Кеннет.

– Нет. Тебе ушьют задний проход, а прямую кишку выведут наружу, и какать будешь в мешочек, – усмехнувшись, объяснил Исикава.

– И этот старый пердун решится на такое? – голос Кеннета дрогнул.

– Будь уверен.

Розенкранц некоторое время смотрел на него сквозь полуопущенные веки.

– Слушай, – сказал он. – А ведь это с тобой мы третьего дня схлестнулись над Токио?

– Как ты узнал?

– Разговоров было много. Ты молодец.

– Какой же молодец, когда валяюсь здесь?! Хотелось бы еще полетать.

– Мне бы тоже хотелось – и побольше, чем тебе. Ты оставил меня с носом, но без пятидесяти штук.

– Ты что, только ради денег воюешь?

– Да как тебе сказать… Я, конечно, не люблю жидов и кое-что насчет этого наболтал адмиралу. Но в конечном счете все решают деньги. – Он задумался на мгновение. – А для тебя? Неужели есть что-нибудь важнее?

– Честь. Гордость. Император. Кодекс бусидо.

– Кодексом сыт не будешь. И пьян, кстати, тоже. И бабу не подцепишь.

– Ты, я вижу, альтруист и бессребреник, – с сарказмом сказал Таку. – Высота твоих устремлений просто ошеломляет.

Кеннет побарабанил пальцами по тюфяку.

– А этот пижон… ну, с красным колпаком и зеленым обтекателем на машине – как его?..

– Подполковник Мацухара.

– Тоже летун – будь здоров. Мы с ним сцепились. Он сжег моего ведомого: отличный был пилот, хоть и поляк. Но и Мацухаре твоему от меня досталось. Я как врезал серию – крыло всмятку!

Таку окинул взглядом четкие очертания его тяжелого лица и вспомнил, как на совещании накинулся на Йоси, обвиняя того в трусости. От этого воспоминания на лбу выступила испарина, в горле застрял комок.

– Ты подбил Мацухару?

– Ну, я же говорю: крыло чуть не напрочь оттяпал.

– И он не мог продолжать бой?

– Какой там еще, к черту, бой?! Он лететь не мог! Спрыгнул, наверно, с парашютом?

– Нет, дотянул и сел на палубу.

– Ну ничего, следующий раз я его сделаю.

– Ты думаешь, у тебя будет «следующий раз»?

– Конечно! Иначе меня прикончили бы вместе с Харимой и Салимом.

– Мысль адмирала Фудзиты ходит никому не ведомыми тропами. Думаю, он припас для тебе что-то поинтереснее, чем просто смертная казнь.

Американец в явном волнении заерзал по кровати, не спуская глаз с лица Таку. Тот же взглянул Кеннету в глаза: это были глаза тигра, попавшегося в ловушку, сбитого влет ястреба, изготовившейся к броску кобры. Но страха в них не было – были смерть и ад. И низкий голос вдруг стал царапать, как наждак:

– Ты женат?

Таку насторожился было, но вопрос показался ему вполне невинным.

– Был женат. Жена умерла.

– Несчастные вы, в сущности, люди – японцы. Жалко мне вас.

– Это еще почему?

– Да потому, – через все его жестокое лицо поползла глумливая усмешка. – Что у вас за бабы? Это ж вообще не бабы – японки ваши! Титек нет, подержаться не за что… И еще, говорят, в этом месте у них – не вдоль, как у нормальных, а поперек и сикось-накось. Как вы их пилите – не представляю… – Он захохотал.

Исикава почувствовал, как всю кожу на нем вдруг туго стянули покалывающие мурашки. Внутри стало горячо, кровь забурлила. Исковерканное бешенством лицо, на котором резче и глубже проступили все морщины и складки, сделалось похожим на уродливую маску гнева. Рана давала себе знать, тело плохо слушалось его, но он встал, выдернув иглу капельницы из левой руки. Боли он не ощутил – только что-то теплое полилось от предплечья к ладони. Розенкранц тоже уже был на ногах и, продолжая посмеиваться, принял стойку.

Войдя в лазарет, Брент Росс услышал доносящийся из дальнего угла рев и мимо часового с «Оцу» в кобуре устремился туда. Мертвенно-бледный Таку Исикава и ухмыляющийся Кеннет Розенкранц стояли лицом к лицу. На обоих были только короткие больничные рубахи. Левая нога Таку была забинтована от лодыжки до бедра, из левой руки текла кровь. Он явно оберегал обожженную ногу и к тому же был еще слаб. Рубашка Кеннета была выпачкана сзади кровью и лимонно-желтыми подтеками гноя.

Закачались капельницы, зазвенев о штативы, – раненые повернулись к противникам. Брент, торопливо направляясь к ним, услышал за спиной шаги и голос Такеды.

– Прекратить! Дурачье! Сейчас же по койкам! – кричал он. За ним бухал тяжелыми ботинками по блестящему линолеуму часовой.

Но Исикава и Розенкранц уже ничего не слышали и ни на что не обращали внимания, готовясь к схватке.

– Розенкранц, не трогай его! – крикнул, переходя на бег, Брент.

Таку ударил первым, целясь американцу в горло. Если бы он сохранил свою прежнюю силу, удар мог быть сокрушительным, а то и смертельным. Но Рози успел закрыться, и ладонь японского летчика вместо того, чтобы разрубить гортань, ткнулась в бугор могучего плеча и уже на излете задела левое ухо. Американец не замедлил с ответом. От удара его огромного кулака, попавшего в ухо и щеку, Таку подкинуло вверх и отбросило спиной на металлическую прикроватную тумбочку. На пол со звоном и грохотом полетели лампа, графин с водой, стаканы, пузырьки с лекарствами. Отлетев к стене, Таку сполз вниз и присел на корточки, остекленевшими глазами следя за противником. Потом, ухватясь за спинку кровати, он сделал попытку подняться.