Текст книги "Алое восстание"

Автор книги: Пирс Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

17
Отбор

– Сын Лайнуса и Лексы Андромедус из братства Аполлона, – скучно бубнит золотой администратор. – Желаешь ли ты сделать особую отметку, что отдаешь предпочтение данному братству?

В первую очередь аурей хранит верность своему цвету, затем семье, планете и братству. В братствах, как и везде, делами заправляют представители нескольких влиятельных родов, на Марсе это семьи Августус и Беллона.

– Нет, – отвечаю я.

Он возится с планшетом, вводит данные.

– Так, хорошо… Как ты оцениваешь свои результаты по речевой идиоматике? Я имею в виду экстраполяционный тест.

– Думаю, мои оценки говорят сами за себя.

– Ты невнимателен, Дэрроу, ставлю тебе минус. Я спрашивал, как ты сам оцениваешь результаты?

– Думаю, я просто-напросто обосрался, сэр.

– Что ж, отлично, – улыбается он, – так и есть, так и есть. Братство Минервы вполне устроила бы твоя сообразительность, Плутона – изворотливость, Аполлона – гордость… Так, хм… Ну хорошо, тогда вот тебе задание, выполни его как можно лучше. Как только закончишь, с тобой побеседуют.

Он дает мне игру с погружением, в которой нужно добыть драгоценный кубок, спрятанный на вершине горы, преодолев множество препятствий. Само по себе это не слишком сложно, и я стараюсь выбрать оптимальный путь, но, когда проказливый гном крадет один из найденных ключей, едва сдерживаю гнев. И так на каждом шагу: то и дело происходят мелкие неприятные случайности, которые невозможно предвидеть, и никакая экстраполяция не помогает. В конце концов я забираю кубок, уничтожаю зловредного колдуна и жестоко порабощаю всю расу гномов с помощью его магического посоха. Гномов мог бы и пощадить, но слишком уж они меня взбесили.

Затем по очереди беседую с кураторами. Все они нобили со шрамами, надзирают за курсантами своих братств и отвечают за них перед лордом-губернатором. Внешность у кураторов приметная: великан с львиной гривой и молнией Юпитера на воротнике, статная женщина с ласковым сияющим взглядом, хитрый непоседа со знаком в виде крылатых сандалий и лицом младенца. Последнего особенно заинтересовали мои руки, и он затеял игру: подставлял ладони и, когда я клал сверху свои, пытался шлепнуть по ним – однако ни разу не успел, чему явно очень обрадовался.

Следом приходит надменный красавец Аполлон с завитыми локонами и знаком в виде лука со стрелами. Этот первым делом спрашивает, насколько привлекательным я себя считаю, и явно огорчен моим скромным ответом. Мне все же удается немного исправить впечатление о себе, когда он интересуется, кем я хочу стать.

– Императором флота, – отвечаю.

Аполлон вздыхает, а затем говорит, мягко растягивая слова:

– С флотом можно делать большие дела, это высокое призвание. Боюсь, слишком высокое для такой семьи, как у тебя. Если только ты не найдешь себе патрона более благородного происхождения – тогда да. Впрочем, это маловероятно. Что ж, удачи!

Битый час маюсь без дела, потом заходит мрачный длиннолицый тип с поджатыми губами, но шрам на щеке по всем правилам, а на боку висят ножны для боевого хлыста. Перекатывая во рту жевательную резинку, представляется Фичнером. Из-под черного с золотом мундира выпирает брюшко. Воротник украшает золотой двуглавый волк, на рукаве – странный знак в виде ладони.

– Оставляют для меня одних паршивых псов, – брюзжит мрачный тип, – дикарей и головорезов. – Морщась, принюхивается. – От тебя так и несет неприятностями, парень.

Я молчу. Привалившись к дверному косяку, он бросает неприязненный взгляд на дверь, словно и она в чем-то провинилась, потом снова, крутя носом, изучает мое лицо.

– С нашим братством Марса всегда одна и та же проблема: выгораем быстро. Сначала ребятишки рулят всем училищем, а потом порох кончается… – Фичнер щелкает пальцами, – и пшик! – Шумно вздохнув, он плюхается на стул. Долго смотрит на меня, потом лениво встает, приближается и неожиданно бьет в челюсть. – Попробуешь распустить руки, эльфик, мигом свалишь домой под мамочкину юбку.

Я пинаю его под коленку.

Фичнер хрипло хохочет и хромает прочь – вылитый дядька Нэрол после пары кружек.

Домой меня, ясное дело, не отправляют, а ведут в числе ста других в огромный зал с воздушными креслами и диковинной квадратной решеткой десять на десять ячеек во всю стену до потолка. В каждую помещается один человек, мне достается место в среднем ряду метрах в десяти над полом. Из верхней ячейки свисают ноги какой-то девицы. В воздухе передо мной загораются цифры и буквенные обозначения. Насколько можно разобраться в этих бюрократических наворотах, лучшие результаты у меня – по части интуиции, лояльности и, что интересно, воинственности.

Сидящие в креслах напротив разделились на двенадцать групп, которые кучкуются вокруг золотых штандартов со знаками братств. Здесь и знакомый мне лучник, и двухголовый волк, а также перевернутая корона, трезубец, сова и все прочее. Каждую группу приемной комиссии сопровождает соответствующий куратор, и только он сидит с открытым лицом, все остальные в золотых церемониальных масках своего братства. Знай я, что такой случай представится, захватил бы с собой атомную бомбу. Здесь собрались высшие чины Сообщества – преторы, императоры и трибуны, главы лучших семей, – чтобы выбрать в свои братства и взять под свое покровительство самых многообещающих курсантов. Одним ударом можно было бы обезглавить всю их элиту… Но спешить не стоит.

Первым определяют к Юпитеру накачанного гиганта-переростка, затем еще три образца физического совершенства обоих полов. Неужели они еще и гении? Наступает очередь пятого, и живчик с младенческим лицом вдруг взмывает на своих золотых гравиботах прямо ко мне в сопровождении сановников в масках братства Меркурия. Обсудив что-то шепотом между собой, они принимаются задавать вопросы:

– Кто твои родители? Чем прославилась ваша семья?

Старательно излагаю подготовленную легенду о моих ничем не выдающихся покойных предках. Один из выборщиков даже припоминает кого-то из них и кивает благожелательно, однако, несмотря на бурные возражения куратора, в конечном счете мне предпочитают другого курсанта, семья которого владеет девятью десятками шахт и немалыми землями на южных континентах.

Меркурий в сердцах отпускает крепкое выражение, затем пожимает плечами и подмигивает:

– Может, в другой заход повезет.

Следующим предметом обсуждения становится изящная девушка с насмешливым лицом. Я выглядываю, пытаясь отследить, кого в какое братство возьмут, но это не так просто, уж очень неудобно нас разместили. Отбирают еще несколько человек, и вот снова куратор подлетает ко мне, на этот раз тот, который ударил меня на собеседовании. Золотые маски долго спорят между собой. За меня горячо высказываются двое: женщина ростом почти с Августуса и с волосами, заплетенными в три длинные золотистые косы, и широкоплечий мужчина, очень старый, судя по шрамам и морщинам на мощных руках. По массивному перстню всадника-олимпийца его легко узнать даже в маске – это Лорн Аркос, Рыцарь Гнева, третий по значению человек на Марсе. В свое время он добровольно отказался от борьбы за верховную власть и поддержал Договор Сообщества. Рыцарь указывает на меня, и Фичнер расплывается в торжествующей улыбке.

Я отобран десятым по счету из тысячи курсантов.

18
Однокурсники

Шумная галдящая толпа втягивается в обеденный зал. Переступаю порог и обалдеваю. Роскошь бьет через край. Мраморный пол, белоснежные колонны, на голографическом потолке парят птицы в закатном небе. И это после речи Августуса, который обещал снять стружку с этих маменькиных сынков. С трудом сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Их бы всех на годик к нам в шахту.

В зале дюжина длинных столов, за каждым может разместиться сотня человек. Над спинками кресел парят золотыми буквами наши имена. Мое – справа от председательского места во главе стола, здесь сидят отобранные первыми, элита списка. Возле имени стоит одинокая золотая полоска, с другой стороны светится минус единица за один неверный ответ на экзаменах. Первый, кто наберет пять полосок, становится примасом в своем братстве. Полоски даются за особые заслуги. Очевидно, высокий результат на экзаменах считается таковой.

– Прекрасно, – слышу знакомый ехидный голос. – Подрезала в фаворитах.

Девчонка с экзаменов. Над креслом значится «Антония Северус». Личико точеное, с высокими скулами, но злобой так и пышет. Язвительная улыбка, в глазах презрение. Волосы ослепительно-золотые, словно от прикосновения Мидаса, и падают волной почти до пояса. Рождена ненавидеть и возбуждать ненависть. У нее пять неправильных ответов. Вторая после меня. Кассий, тоже знакомый мне с экзамена, уселся напротив и наискосок от меня. Справа от его широкой улыбки мерцает в воздухе цифра 6. Красавчик самодовольно поправляет свои золотые локоны.

Прямо напротив у парня точно такой же результат, как и у меня: одна полоса и минус единица. В отличие от Кассия, который развалился, как у себя дома, этот Приам сидит, будто кол проглотил. Лицо ангельское, взгляд острый, безупречная прическа. Ростом с меня, но шире в плечах. Такого красавца я здесь еще не видал – мраморная статуя, да и только. На отборе его не было, это один из тех, кого в братство определяют родители. Как выясняется вскоре, мамаша Приама, хранительница штандарта семьи Беллона, известная своей скандальностью, владеет обоими спутниками Марса.

– Судьба опять свела нас вместе, – хихикает Кассий, оборотясь ко мне, – нас и Антонию… Ах, Антония, любовь моя! Похоже, наши отцы уже сговорились.

– Напомни мне послать им письмо с благодарностью, – ядовито парирует она.

Он грозит пальцем:

– Не вредничай, Тония, будь хорошей девочкой! Лучше одари меня своей улыбкой.

Антония показывает средний палец:

– Лучше я одарю тебя пинком под зад.

Кассий шутливо рычит и посылает ей воздушный поцелуй, она отворачивается.

– Что ж, Приам, – вздыхает он, – придется нам с тобой одним отдуваться за этих убогих.

– Думаю, ты не прав, Кассий, на мой взгляд, они вполне достойны, – чопорно возражает статуя. – Вместе мы составим отличную группу.

– Если только отбросы не утянут нас на дно. – Кассий морщится, кивая на конец стола. – Один типичный брюзга, другой лохматый клоун, третий тощий, как скелет… носатая ведьма… а вон та, рядом с бронзовым малышом, совсем крошка, от земли не видно.

Приам укоризненно качает головой:

– Уверен, что эти «отбросы» еще удивят тебя, патриций. Пускай они уступают нам ростом, атлетическим сложением, красотой и даже умом – если экзамен вообще способен измерить интеллект, – но я без всякой снисходительности назвал бы их становым хребтом нашей команды. Соль земли, так сказать.

Бронзовый малыш Севро сидит на дальнем краю стола в полном одиночестве. Похоже, «соль земли» не пользуется популярностью. Как и я, впрочем. Кассий поглядывает на мою минус единицу с кислой миной и не упускает случая упомянуть, что ни разу не слышал о моих родителях. Он может простить превосходство Приаму, но не мне.

– Дэрроу, поведай нам наконец, как ты провел экзаменаторов, – ухмыляется он. Антония отвлекается от беседы с Аррией, коротышкой с кудряшками и ямочками на щеках, и тоже бросает на меня насмешливый взгляд.

– Да ладно тебе, – отмахиваюсь я. – На меня даже бюро стандартов натравили, а их не проведешь. А ты не жульничал? У тебя тоже результат неплохой.

– Я? Жульничать? Вот еще. Думаю, я просто занимался не так усердно. Это ты сидел пыхтел, а я перед экзаменами больше с девочками развлекался.

Он пытается мне доказать, что мог бы выступить так же хорошо, будь он чуточку поусерднее. Черта с два. Слишком занятой, видите ли. Будь мы друзьями, это сошло бы ему с рук.

– Так ты занимался? – делано удивляюсь я. – Мне это и в голову не пришло.

В воздухе повисает ледяная тишина.

Не стоило этого говорить. Сердце у меня сжимается. Манеры, патриций!

Кассий бледнеет и хмурится, Антония откровенно ухмыляется. Я унизил его. Лицо Приама еще больше каменеет. Кассий – сын императора флота, и, чтобы сделать там карьеру, лучшего покровителя, чем претор Тиберий Беллона, не найти. Столько сил потратил Маттео, вдалбливая это мне, и все коту под хвост! Власть – это флот с армией и чиновники, но в чиновники меня не тянет, не говоря уже о том, что такое оскорбление пахнет поединком. По спине у меня пробегает холодок. Кассий наверняка хоть как-то владеет хлыстом, в отличие от меня. Порвет на мелкие кусочки, и такое впечатление, что ему сейчас этого очень хочется.

Подмигиваю Кассию:

– Я пошутил, патриций. Как бы я набрал столько ответов, если бы не пыхтел день и ночь? Под конец глаза уже не смотрели. Жаль, не гулял, как ты, – в конце концов, мы оба оказались здесь, так какая разница?

Приам одобрительно кивает, мир восстановлен.

Кассий хохочет:

– Ну, еще бы не пыхтел! – Кивком он показывает, что такое неформальное извинение его устраивает. Я боялся, что в пылу обиды он пропустит смысл мимо ушей, но спесь спесью, а золотые не дураки. Ни один из них, и об этом нельзя забывать.

Больше я ошибок не допускаю, Маттео может гордиться мной. Флиртую с хорошенькой смуглолицей Куинн, по-приятельски обмениваюсь шутками с Кассием и Приамом – который небось ни разу в жизни не выругался! – и обмениваюсь через стол рукопожатием со здоровенным Титусом, у которого шея толщиной с мое бедро. Бугай пытается доказать свое превосходство и едва не остается с переломом, но силища у него, конечно, неимоверная. Ростом он выше нас с Кассием. Титус удивленно усмехается: руки у меня и впрямь намного мощнее всего прочего. Тем не менее уважения ко мне в его глазах и громоподобном голосе я не замечаю. Знакомлюсь и с хрупким пареньком по имени Рок, этот по внешности и речи – типичный поэт. Улыбается мало и сдержанно, зато явно искренне, таких тут редко встретишь.

– Кассий! – окликает Юлиан, подходя. Тот встает с кресла и обнимает его, они шепчутся. Хотя Юлиан и упоминал в пути брата, который уже в Эгее, я только сейчас сообразил, кто это. Они даже близнецы, хоть и не похожие – Кассий мощнее и не такой красивый.

Юлиан вдруг мрачнеет и обращается к сидящим за столом, указывая на меня театральным жестом:

– Между прочим, наш Дэрроу – скрытый враг.

– Как, неужели?.. – Кассий, округлив глаза, закрывает лицо рукой.

Я замираю, пальцы сами собой сжимаются на рукоятке мясного ножа.

– Да-да, – горестно кивает Юлиан.

– О нет, не верю! – решительно трясет головой Кассий. – Невероятно… Болельщик Йорктона? Дэрроу, как ты можешь? Да им в жизни не выиграть чемпионат по спортбою! Приам, ты слышишь?

Я поднимаю руки в знак признания вины:

– Проклятие моего низкого происхождения… Вечно тянет на сторону аутсайдеров.

– Он признался мне там, в челноке, – объявляет Юлиан.

Он явно гордится знакомством со мной, о чем поспешил доложить брату, и ждет его одобрения. Кассий видит это и что-то с улыбкой говорит. Юлиан со счастливым видом возвращается на свое скромное место в середине стола. Оказывается, и Кассий способен на доброту.

Из всех однокурсников откровенно враждебна одна Антония. Даже не смотрит в мою сторону, как другие, и всячески демонстрирует свое презрение. Смеется, кокетничает с Роком, но едва чувствует мой взгляд, делается холоднее льда. Впрочем, наши чувства взаимны.

Комната моя – предел мечтаний. Окно с позолоченной рамой, вид на долину. Огромная кровать, заваленная перинами и шелками. Перед сном розовый массажист целый час разминает мне мышцы. Потом в дверь неслышно проскальзывают три изящные фигурки, предлагая услуги иного рода, но я отсылаю их к Кассию. Чтобы отогнать соблазны, принимаю холодный душ и включаю фильм с погружением, снятый в шахтерской колонии Коринф. Я снова проходчик – не такой умелый, конечно, но тряска, душная влажная жара и окружающая тьма, полная гадюк, настолько реальны, что новые тревоги понемногу забываются и я даже натягиваю на лоб старую головную повязку.

Ближе к ночи приносят ужин. Августус – жалкий болтун. Это у них называется трудностями и лишениями? Ворочаясь на мягкой перине с туго набитым желудком, я чувствую себя виноватым. Сжимаю в руке золотой кулон с цветком Эо внутри и думаю о своих родных, которые сегодня, как всегда, лягут спать голодными. Достаю из кармана обручальную ленту, целу́ю со сжавшимся сердцем. У меня отняли Эо… но она сама так захотела. Оставила меня одного с моими слезами, болью и тоской. Бросила, чтобы заставить ненавидеть. Я злюсь на нее за это, но лишь мгновение, а потом остается одна любовь.

– Эо, – шепчу я, и Пегас скрывает в себе алый лепесток.

19
Проба

Просыпаюсь оттого, что меня выворачивает наизнанку. Еще удар – кулаком в переполненный живот. Третий удар… Наконец я пуст. Валяюсь в собственной блевотине, судорожно глотая воздух и кашляя. Пытаюсь ползти, но мощная рука хватает меня за волосы и швыряет о стену. Рука чертовски сильная, и пальцев на ней слишком много. Тянусь за перстнем, но меня уже тащат в коридор. Даже новому телу трудно переносить такое избиение. Четверо в черном, рост под три метра, мертвые оскалы масок вместо лиц. Вороны, прирожденные убийцы. Все кончено, меня раскрыли. Вспоминаю о столовом ноже, который припрятал за поясом, выхватываю и готов уже пырнуть того, кто меня держит, в пах, но замираю, разглядев блеск золота у него на запястье. Получаю новый удар и роняю нож. Это новое испытание. Бить золотого низшие цвета имеют право, только получив специальный браслет. Значит, не раскрыли. Просто очередной тест.

Опять же могли применить шокеры, а раз бьют, значит не просто так. Изнеженные детки к такому обращению не привыкли. Потому и бьют, чтобы посильнее напугать. Сворачиваюсь в клубок и терплю. Дергаться все равно бесполезно, пускай думают, что добились своего.

Попинав меня хорошенько, набрасывают на голову мешок и волокут дальше по коридору. Интересно, скольких моих сокурсников сейчас вот так же тащат, избитых и униженных? В мешке воняет потом и мочой. Вспомнив родной скафандр, я не могу сдержать смех, но веселье тут же выбивают из меня крепким тычком в живот.

Судя по тому, как громко отдается в ушах мое дыхание, в мешке звукоизоляция. Потому, наверное, и не слышно, как избивают других, ведь в здании больше тысячи курсантов. Не слышно вообще ничего. Каждый должен думать, что остался один, привилегии его цвета ничего не значат. Внезапно ловлю себя на том, что возмущен таким обращением. Как они, черт возьми, посмели поднять руку на золотого? С трудом сдерживаюсь, чтобы снова не прыснуть со смеху.

Меня поднимают, несут, потом грубо кидают на пол. Ощущаю под собой вибрацию. Значит, куда-то летим, но мешок не дает определить направление. Дышать он тоже мешает, хрип все чаще вырывается из избитой груди. Впрочем, по сравнению со скафандром-печкой это ерунда.

Так проходит час, а может, и два. Садимся, меня выносят и тащат за ноги, голова в мешке цепляется за камни. Наконец мешок снимают. Я в комнате с голыми каменными стенами, тускло освещенными единственной лампой. Содрав с меня всю одежду и драгоценный кулон, вороны уходят. Но в комнате есть кто-то еще.

– Замерз, Юлиан? – Мой голос отдается от стен гулким эхом.

Мы оба голые. Разжимаю кулак с пропотевшей и скомканной головной повязкой и встаю, нарочно припадая на ногу. Я уже знаю, что нам предстоит.

– Дэрроу? – робко подает голос Юлиан. – Как ты?

– Ничего, только вот нога…

Юлиан тоже поднимается, помогая себе левой рукой, – значит он левша. Выпрямляется, высокий и тонкий, как тростинка. Я гораздо мощнее, но и сильнее избит. Пара ребер, должно быть, сломана.

– Что происходит? – спрашивает он.

– Проба, надо полагать.

– Значит, нам соврали. Говорили, завтра.

Массивная деревянная дверь скрипит толстыми петлями, и в камеру неторопливо заходит Фичнер, выдувая на ходу пузырь из жвачки.

– Куратор! – возмущенно восклицает Юлиан, откидывая со лба прядь золотистых волос. – Сэр, вы нас обманули!

Движения Фичнера ленивы, но глаза блестят по-кошачьи.

– Слишком много чести вас обманывать, – хмыкает он.

– Как… Как вы смеете? Всем известно, кто мой отец. Моя мать – легат! Стоит мне пожаловаться, и вас привлекут за разбойное нападение… А еще они сломали Дэрроу ногу!

Куратор криво усмехается:

– Уже час ночи, придурок, завтра давно наступило. – На губах его вырастает и лопается новый пузырь. – Короче, здесь вас двое, но, к сожалению, в группе есть место только для одного. – Он бросает на грязный пол золотое кольцо с волчьим знаком Марса. – Вы, я вижу, туповаты, так вот, чтобы вам зря не гадать: живым отсюда выйдет только один.

Он разворачивается и уходит, дверь снова скрипит и захлопывается. Юлиан нервно вздрагивает, я стою спокойно. Оба не сводим глаз с кольца. На душе паршиво. Похоже, я один понимаю, что происходит.

– Что они себе позволяют? – возмущается Юлиан. – Неужели и впрямь хотят, чтобы мы…

– Убивали друг друга? Да, именно так. – Проглатываю комок, подкативший к горлу, и сжимаю кулаки, ощущая на пальце обручальную ленту Эо. – Я хочу это кольцо, Юлиан. Позволишь взять?

Он выше меня, но я крепче, да это и не важно. Шансов у мальчика нет.

– Дэрроу, мне придется взять кольцо, – виновато бормочет он, поднимая глаза. – Я из семьи Беллона и не могу вернуться домой без него. Ты ведь знаешь, кто мы… С тебя спрос невелик, а я не могу. Мне оно нужно больше, чем тебе!

– Домой никто не вернется, Юлиан. Живым выйдет только один из нас, ты же слышал.

– Нет! Они не могут… – начинает он.

– Ты уверен?

– Дэрроу, пожалуйста! Просто вернись домой. Тебе оно не так нужно, а я… Пойми меня, пожалуйста. Кассий… ему будет стыдно за меня. Как я посмотрю ему в глаза после такого? В нашей семье шрам есть у каждого, мой отец – император! Император, понимаешь? И вдруг его сын не смог даже пережить Пробу… какие разговоры пойдут во флоте?

– Отец никогда не перестанет любить тебя, Юлиан… Мой бы не перестал.

Он отчаянно трясет головой, потом выпрямляется, выпячивая грудь:

– Я Юлиан Беллона из дома Беллона, патриций!

Мне очень не хочется его убивать. Просто нет слов, как не хочется. Только когда и кого интересовало, чего я хочу? Это нужно моему народу. Если Эо смогла пожертвовать своим счастьем и самой жизнью, то уж я своими желаниями – и подавно. Если надо, принесу в жертву и свою душу, и этого маленького принца.

Я нападаю первым.

– Дэрроу… – бормочет он.

Дэрроу, который жил в Ликосе, был добрым.

Я – нет и ненавижу себя за это.

Манеры, правила поведения, мораль – их больше нет. Есть только четыре каменные стены и два человека, которые не могут поделить нужную им вещь. Однако сдвиг в сознании происходит не сразу. Даже когда кровь из разбитого лица Юлиана обагряет мой кулак, это еще не кажется смертельным боем. В комнате тишина, хриплое дыхание отдается эхом, каменный пол холодит босые ноги. Мои движения странно скованны, по спине бегут мурашки. Все как-то странно, такое впечатление, будто я играю роль на сцене.

Они хотят, чтобы я убил Юлиана, потому что он плохо сдал экзамены. Мы явно неравные противники, и я – серп дарвиновского отбора. Природа избавляется от мусора… Но я ни разу не убивал и не знаю, как убивать. У меня нет ни лучевика, ни хлыста, ни даже дубинки. Как это возможно – заставить человеческое тело из мяса и костей истечь кровью, имея в качестве оружия только свои кулаки? Голые юнцы лупят друг друга в запертой комнате. Юлиан топчется в нерешительности, словно пытаясь вспомнить движения танца. Потом вдруг странно изгибается, поднимая локти на уровень глаз. Я чувствую панику, такой вид боя мне незнаком. Качнувшись в сторону обманным движением, он делает выпад, какой-то вычурный, похожий на театральный жест, – видно, что пока неуверенно, вполсилы, – и тем не менее маленький кулачок врезается мне в лицо.

Меня охватывает ярость.

Лицо немеет, сердце грохочет в глотке, по жилам бежит огонь…

Ударом правой я ломаю ему нос. Боже, какие сильные у меня руки!

Тоненько взвыв, Юлиан делает нырок и как-то странно заламывает мне руку. Сухой щелчок, острая боль обжигает плечо. Отвожу голову назад и бью со всей силы лбом в лицо. Потом еще раз и еще, обхватив затылок противника и не давая отстраниться. Что-то трещит, с моих волос капает кровь и слюна, его сломанные зубы царапают лоб. Отскакиваю назад и, крутанувшись на левой ноге, как в танце, бью правой в грудь, вкладывая в удар весь свой вес.

Ребра Юлиана хрустят, будто пучок сломанных прутьев, изо рта с шипением хлещет кровавая пена.

Он опрокидывается на спину. От удара лбом голова идет кругом, в глазах двоится. Я наклоняюсь к лежащему телу. Слезы бегут по моим щекам. Его ноги еще подергиваются, но когда я трогаю его золотые волосы, то понимаю, что передо мной уже труп. Золотые волосы, набухшие кровью, торчат мокрыми перьями. Кровь толчками льется из носа, губы, что так наивно улыбались, теперь скорбно поджаты. Юлиан больше не шевелится.

Шепча имя погибшей жены, падаю на колени и обнимаю ладонями голову мертвого мальчика. Лицо его похоже на кровавый цветок.