Текст книги "Тайна старого чердака"

Автор книги: Петр Стегний

Соавторы: Раймонд Сурвилло
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4. Рассказ кузена

А тем временем в Архангельском происходили не менее удивительные события. Правда, их истинный смысл открылся нам только после того, как мы с Ватсоном, встретившись вечером возле старого сарая, смогли, наконец, сопоставить свои впечатления от итогов этого необычного дня. Впрочем, не будем забегать вперед и продолжим наш рассказ с того момента, когда Александр Иванович, кузен мадам Толстой, застав меня, непрошенного гостя, у своего письменного стола, в столь любезной и, не скрою, лестной для меня форме («мой юный любознательный друг») предложил мне познакомиться.

Хорошо усвоенные мной советы знаменитого сыщика (откровенность порой бывает лучшим способом маскировки) подсказали мне, что представляться Ватсоном (а именно это, как вы помните, предусматривал первоначальный план действий), являясь на самом деле Шерлоком Холмсом, было бы так же наивно, как если бы, к примеру, профессор Мориарти попытался выдать себя за хромого боцмана из "Тайны четырех". Короче, я рассказал кузену все. Вернее, почти все, включая подозрения, возникшие у нас с Ватсонов в отношении его регулярных визитов к мадам Толстой. Но об истинных целях нашего, не скрою, не вполне тактичного вмешательства в частную жизнь наших соседей – поисках ключа от замка на чердаке старого сарая, – разумеется, не обмолвился ни словом. И, как вскоре выяснилось, моя предусмотрительность оказалась совершенно оправданной.

Здесь, думаю, будет уместно несколько отступить от нашего правдивого рассказа и вспомнить о не столь давно приключившемся со мной неприятном происшествии, выход из которого, как и в этот раз, мне удалось найти с помощью некоторой, впрочем, оправданной обстоятельствами мистификации. Дело в том, что с некоторых пор в нашем в целом дружном классе завелись два злостных нарушителя школьной дисциплины, назовем их, скажем, Хмырь и Чмо (разумеется, условно – предавать огласке имена этих, называя вещи своими именами, хулиганов было бы – цитирую папу – неэтично). Описывать все, что они творили не только на переменах, но и во время уроков, было бы излишним. Скажу только, что объектом их особого внимания в силу каких-то не вполне ясных мне причин стали мы с Ватсоном. И уже упомянутая выше Клава Козлова, с которой нас с Кириллом с первого класса связывали теплые товарищеские отношения.

Предпринятые нами попытки оказать моральное воздействие на распоясовшихся хулиганов дали, к сожалению, результаты, обратные ожидаемым. Хмырь и Чмо, пользуясь своим физическим превосходством, помноженным на полную моральную беспринципность, начали регулярно подстерегать нас во дворе школы и, грубо говоря, бить. Мы, разумеется, защищались, но что может сделать шпага против дубины, особенно если удар наносится из-за угла? Но, как известно, не в силе Бог, а в правде. И в сообразительности, добавлю я.

Короче говоря, в результате серии удачно проведенных конфиденциальных переговоров в старших классах в один прекрасный день у нас на большой перемене появился хорошо известный в школьных кругах восьмиклассник Вован по кличке Железный дровосек. Когда он, нагнувшись, вошел в класс, в нем воцарилась мертвая тишина. Вован огляделся и, переваливаясь, как бронтозавр, на коротких, но мощных ногах, направился прямо ко мне.

– Как ты тут, Ванек? – задушевным, хотя и несколько осипшим голосом спросил Вован. – Тебя, часом, никто не обижает? Если что, ты только скажи, мы придем с пацанами, разберемся.

При этих словах Вован пристально посмотрел на Хмыря и Чмо.

Стоит ли говорить, что после визита Вована наш с Ватсоном авторитет в классе резко возрос. Причем не только в глазах Хмыря и Чмо, предпочитавших с этих пор обходить нас стороной. Да и вообще как-то, к радости нашего классного руководителя, подтянувшихся и посолидневших.

Но и Клавы Козловой. А это, согласитесь, гораздо важнее.

Не кажется ли тебе, любезный читатель, что отступление наше несколько затянулось? Если так оно и есть, и история с Хмырем и Чмо кажется тебе не имеющей прямого отношения к нашему рассказу, то прошу тебя не торопиться с выводами. Тем, кто внимательно размышлял над дедуктивным методом величайшего сыщика всех времен и народов, хорошо известно, что бывают обстоятельства, когда незначительная, на первый взгляд, деталь приводит в движение всю логическую цепь событий, проясняя неведомый до этого смысл казалось бы случайных обстоятельств.

Кроме того, опыт действий в условиях личной опасности весьма пригодился мне и в непростом разговоре с Александром Ивановичем. Не будем забывать, что при первом знакомстве я еще не мог знать о том, каким добрейшим, лишенным предрассудков существом окажется кузен мадам Толстой. Любой, оказавшийся в моем положении, имел полное право предположить, что странный старик с тростью без особых церемоний выкинет наглого мальчишку, копающегося в его бумагах, за дверь.

Александр Иванович, однако, повел себя совершенно иначе.

Усадив меня в старинное кресло-качалку, он предложил мне чаю, и только после этого спросил, усмехнувшись:

– Ну-с, что же странного вы нашли в моей дружбе с милейшей Софьей Ивановной или, как вы ее совершенно справделиво называете, мадам Толстой?

Боюсь, что мой ответ, носивший слишком общий характер, не вполне удовлетворил кузена. Однако, в отличие, к примеру, от бабушки, которая непременно подвергла бы меня в подобных обстоятельствах унизительному допросу, он повел себя иначе. Александр Иванович просто рассказал, что по роду своих научных занятий он изучает историю рода князей Юсуповых, владевших Архангельским. Софья Ивановна же состояла в дальнем родстве со владельцами Ильинского графами Остерманами-Толстыми, которые были очень дружны с Юсуповыми.

– Надеюсь, теперь вы понимаете, мой юный друг, – кузен по-прежнему обращался ко мне на "вы" – что мы с Софьей Ивановной пытаемся продолжить давние традиции владельцев Ильинского и Архангельского. Александр Иванович Остерман-Толстой, генерал, участник Отечественной войны 1812 года, герой сражений при Бородино и под Кульмом (он лишился руки в битве под этим чешским городом, в которой соединенная русско-австрийско-прусская армия нанесла сокрушительное поражение Наполеону) и Николай Борисович Юсупов, если и не строитель, то устроитель Русского Версаля – Архангельского, меценат, просвещенный вельможа, бывший церемониймейстером на коронациях Екатерины II, Павла и Александра I, друг Вольтера и Дидро, были близкими приятелями. Липовая аллея в два ряда, протянувшаяся вдоль Ильинского тракта, нынешнего Ильинского шоссе, была посажена ими в 1818 году в память о русских воинах, погибших на Бородинском поле. Остерман-Толстой начал тянуть ее от своего Ильинского, а Юсупов пошел ему навстречу от Архангельского. Всего было посажено около 60 тысяч деревьев – по числу русских солдат, офицеров и генералов, погибших на бородинском поле.

Не скрою, слова Александра Ивановича задели мое самолюбие. Чуть ли ни каждый день проезжать по Ильинскому шоссе – и не знать, что вековые деревья, выстроившиеся по обе стороны дороги, – это памятники солдатам Отечественной войны.

Кузен между тем продолжал:

– Александр Иванович Толстой, владелец Ильинского, получил двойную фамилию Остермана-Толстого после того, как в конце XVIII века пресекся род Остерманов, славно послуживший России еще с петровских времен. Андрей Иванович Остерман и его сын Иван Андреевич, находившиеся с Толстыми в близком родстве, были выдающимися дипломатами. Случилось так, однако, что Александр Иванович тоже умер бездетным, Ильинское после его смерти было куплено императором Александром II для своей супруги Марии Александровны. А она уже завещала его своему сыну великому князю Сергею Александровичу, губернатору Москвы.

– Убитому в Кремле Иваном Каляевым, – решился я, наконец, продемонстрировать свою образованность, значительно превышающую пределы школьной программы.

Кузена приятно удивила моя осведомленность в событиях отчест-венной истории.

– Совершенно верно, – сказал он. – В 1905 году, в канун первой русской революции, народоволец Каляев взорвал экипаж великого князя, выезжавший из Кремля. А потом, в июле 1918 года, его жена Елизавета Федоровна тоже погибла вместе с другими членами императорской семьи в уральском городке Алапаевске. Но это уже совсем другая, печальная история.

Александр Иванович немного помолчал, будто давая мне время оценить важность сказанного. А затем перешел к главному.

– Вы, конечно, понимаете, мой юный друг, что я не напрасно занимал ваше время столь подробным изложением истории владельцев Ильинского и Архангельского. Без этого вам будет трудно понять существо одного весьма деликатного, но, смею надеяться, небезинтересного для вас дела, которым, как вы уже поняли, занимаемся мы с Софьей Ивановной. Короче говоря, мы очень рассчитываем на то, что вы с вашим другом не откажетесь нам помочь. Не скрою, дело непростое, скажу больше – в некоторой степени загадочное, и помощь знаменитого Шерлока Холмса и его помощника доктора Ватсона была бы весьма кстати.

Разумеется, я согласился, не раздумывая. Кузен поблагодарил, предложив встретиться завтра утром у мадам Толстой.

На том и расстались.

Не скрою, Архангельское я покидал в несколько смятенном состоянии духа. Конечно, беседа с Александром Ивановичем прошла, как говорят дипломаты, когда им нечего больше сказать (цитирую деда), в теплой и дружественной обстановке. Кузен, надо отдать ему должное, не задавал вопросов, которые могли бы поставить меня в затруднительное положение. Однако, и я, со своей стороны, вынужден был вести себя аналогичным образом. В результате ряд вопросов, волновавших нас с Ватсоном, в частности, о франкоговорящем коте мадам Толстой так и остались без ответа.

Рассказ Кирилла только еще более запутал дело.

– А что же ты не спросил у кузена, что за манекен сидел у него в кабинете? – выговаривал мне Кирилл во время вышеупомянутой вечерней встречи у старого сарая. – Может, это тамплиер?

– Сам ты тамплиер, – поставил я на место Ватсона. – Это-то я как раз и спросил.

– И кто же это? – вскричал Ватсон.

– Жан-Жак Руссо, мой друг, Жан-Жак Руссо.

Глава 5. Что Ватсону Гекуба?

О Жан-Жаке Руссо Кирилл, как я и предполагал, имел весьма смутное представление.

– Французский писатель, – сказал он, когда мы встретились на следующее утро. Потом добавил:

– Возможно, бывал в Архангельском.

Поскольку у меня была возможность еще вчера вечером пообщаться с дедом, я быстренько, разумеется, без ссылок на источник, ввел Кирилла в курс дела.

– Друг Вольтера, один из составителей французской Энциклопедии, автор знаменитого сочинения "Об общественном договоре". В России никогда не бывал, потому что Екатерина II, находившаяся в переписке с Вольтером и Дидро, недолюбливала Руссо за его республиканские взгляды. К тамплиерам никакого отношения не имел.

– Жаль, – сказал Кирилл. – Это многое бы объяснило.

В душе я был согласен со своим другом: если бы манекен в кабинете Александра Ивановича действительно оказался магистром ордена тамплиеров, то сон Кирилла и мои приключения в Архангельском слились бы в единый и, не скрою, весьма щекочущий любопытство сюжет.

Но они не слились, и вскоре мне стало окончательно ясно, что простых решений в этой запутанной истории не предвидится.

Но обо всем по порядку.

В 11 часов утра, как и было условлено, мы с Ватсоном уже сидели на веранде у Софьи Ивановны. Мадам Толстая разлила чай, подвинула к нам вазочку со смородиновым вареньем. Мюрат, король неаполитанский, разумеется был тут же. Он сидел вполоборота на подоконнике, обвив себя хвостом и навострив уши. Вид он имел отсутствующий, но, по некоторым признакам, рассматривался хозяйкой дома в качестве полноправного участника встречи. Во всяком случае, перед ним также было поставлено блюдечко с вареньем, к которому он время от времени не без изящества склонял голову, а потом долго картинно облизывался с выражением деланного безразличия на морде.

Кузен сразу же перешел к делу.

– Если не ошибаюсь, Холмс, вчера, уходя, вы прихватили с моего стола одну важную бумагу. Надеюсь, она у вас с собой?

Я не стал отпираться и вытащил из-за пазухи пожелтевшую от времени газету. Это был номер "Ильинской правды" за 3 июля 1918 года.

Александр Иванович удовлетворенно кивнул головой и предложил мне прочесть обведенное красным карандашом сообщение на первой странице.

– "Загадочное убийство", – прочитал я заголовок. А затем короткий текст, который детально изучил накануне.

– "Вчера на окраине парка б. имения Романовых Ильинское был обнаружен труп неизвестного мужчины. Прибывшие на место сотрудникиуездной милиции допросили управляющего имением И. Ф. Плевако, а также крестьянина деревни Глухово Ивана Ткачева, обнаружившего труп. Личность неизвестного установить пока не удалось, но по предварительным оченкам, убийство может быть связано с имевшей место вчера ночью попыткой проникновения в библиотеку усадьбы Ильинское. Следствие продолжается".

Когда я закончил чтение, Софья Ивановна затребовала газету и, надев очки, сама внимательно прочла сообщение о загадочном убийстве.

– Donc c'etait bien Tkatchev, mon cher[6]6
  Значит, это все же был Ткачев (фр.)


[Закрыть], – сказала она, обращаясь к Александру Ивановичу.

Кузен, однако, сразу же решительно пресек попытку мадам Толстой перейти на французский.

– Не думаю, что у нас должны быть секреты от наших юных следопытов, мягко произнес он. – И, обращаясь к нам, добавил:

– Вы, наверное, уже догадались, что нас интересовала фамилия жителя Глухово, обнаружившего убитого. Дело в том, что газета, которую вы так ловко умыкнули с моего стола, лежала там так долго, что я просто-напросто забыл о ее существовании. Как знатоки метода Шерлока Холмса вы, конечно, понимаете, что лучший способ спрятать что-то, представляющее интерес для людей с не совсем добрыми намерениями, – оставить это, в нашем случае – старую газету, там, где никому не придет в голову ее искать.

– "Тайна неотправленного письма", – встрял по своему обыкновению Ватсон в серьезный разговор.

– Вот именно, – подтвердил кузен. – Холмс не стал прятать компрометирующее письмо, а оставил его на самом видном месте, на каминной полке, где его, разумеется, и не нашли шантажисты. Со мной произошло примерно то же самое с той только разницей, что я одурачил сам себя, забыв, куда положил эту злополучную газету. Так что некоторым образом мы с Софьей Ивановной благодарны вам за помощь, хотя бы и оказанную столь необычным образом.

В отличие от Ватсона я сразу же по достоинству оценил такт, с которым кузен напомнил о допущенной мной бестактности.

– Теперь по существу дела, – продолжил Александр Иванович. – Наша вчерашняя встреча имела еще одно непредвиденное, но, как мне кажется, многообещающее следствие: я вспомнил, где может находиться подшивка "Ильинской правды" за 1918 год, в которой наверняка имеются сообщения о дальнейшем ходе следствия.

– Это очень, очень важно, – поддержала кузена Софья Ивановна. – Если мы найдем остальные газеты, в них может находиться ключ к разгадке тайны, которая…

– Не будем отвлекаться, – решительность, с которой Александр Иванович охладил пыл старой дамы, ясно показала, кто играет главную роль в этой франкоговорящей парочке. – На нынешнем этапе следует сконцентрироваться на ближайшей задаче. А она состоит в том, что искомая подшивка, как полагает Софья Ивановна, была по оплошности оставлена ею на чердаке того самого сарая, который она продала вашим родителям, Холмс, прошлой весной.

Софья Ивановна энергично закивала головой, подтверждая справедливость сказанного, но прервать кузена на этот раз не решилась.

– Как вы понимаете, мои юные друзья, – продолжил тот, – сами мы в силу возраста, да и воспитания не можем позволить себе лазить по чужим чердакам. Обратиться за помощью к вашим родителям тоже представляется нам не вполне удобным: они могут расценить нашу просьбу как странное чудачество. И будут правы тем более, что никто не может быть уверенным, что газеты все еще находятся на чердаке. В общем, мы рассчитываем на вашу помощь.

После столь убедительно изложенной просьбы нам ничего не оставалось, как ответить откровенностью на откровенность. Я кратко, но ярко описал наши безуспешные попытки проникнуть на чердак старого сарая. Кирилл был еще более лаконичен.

– Ключ не нашли, – мрачно сообщил он. – А замок здоровый и ржавый, его фиг откроешь.

– Ну, эту проблему мы решим, – успокоил нас Александр Иванович. – У нас совершенно случайно остался дубликат ключа. Вы его получите, если согласитесь с нашими… не то, чтобы условиями, но пожеланиями.

– Какими? – спросили мы с Кириллом хором.

– Пожеланий два, – не заставил себя ждать кузен. – Во-первых, не от-крывать саквояжа – если подшивка в сарае, то она находится в старом потертом саквояже, с которым в прежние времена наносили визиты своим пациентам врачи. Во-вторых, мы рассчитываем на полную конфиденциальность с вашей стороны. О том, что вы, возможно, обнаружите на чердаке, говорить кому бы то ни было, включая ваших родителей, было бы пока преждевременно.

Честно говоря, условия, поставленные кузеном (а это, конечно, были не просто ни к чему не обязывавшие пожелания, а именно условия, нарушить которые было бы в сложившейся ситуации бесчестно), меня несколько смутили. Начали со старых газет, а закончили саквояжем, в котором, между прочим, неизвестно, что находится. Александр Иванович и сам, очевидно, понял, что переборщил.

– Мы понимаем, – сказал он, переглянувшись с мадам Толстой, – что вам хотелось бы знать больше о давней и чрезвычайно запутанной истории, в которой мы с Софьей Ивановной давно уже, но, к сожалению, безуспешно, пытаемся разобраться. Но всему свое время. Пока же могу твердо вам обещать одно: саквояж – если, разумеется, вам удастся его обнаружить, – мы откроем вместе.

Думаю, что по выражению моего лица Александр Иванович понял, что его аргументы на этот раз меня убедили. Ватсон, однако, не был бы Ватсоном, если бы не задал мучивший его второй день подряд вопрос о коте-чревовещателе. Реакция кузена меня, признаюсь, удивила.

– Тамплиеры, говоришь, – протянул он, задумчиво глядя на Кирилла. Причем здесь тамплиеры?

И почему-то процитировал:

– Что он Гекубе? Что ему Гекуба?

– "Гамлет", Уильям Шекспир, – вырвалось у меня автоматически (дурное влияние деда, любившего кстати и некстати щегольнуть цитатой из классиков).

– А вы мне начинаете нравиться, молодые люди, – сказал кузен. Знакомство с мировой классикой облагораживает.

Затем произнес, уже обращаясь ко мне:

– Знаете, Холмс, было бы неплохо, если бы, отправляясь на чердак, вы захватили с собой кота.

При этих словах Мюрат, внмательно слушавший кузена, дважды одобрительно кивнул головой и вполне определенно промурлыкал:

– Bon[7]7
  Хорошо (фр.)


[Закрыть].

Глава 6. На чердаке и в зачердачье

Надо ли говорить, что остаток дня мы с Ватсоном провели в раздумьях. Просьба кузена держать наш предстоящий поход на чердак в тайне от родителей ставила перед нами ряд проблем не только этического, но и чисто технического характера. Обсудив детали, мы решили, что самое подходящее время для нашего предприятия – ранний вечер, когда бабушка с дедом уже прилипают к телевизору, а мама воспитывает Асю перед отходом ко сну. Папу мы в расчет не брали – с тех пор, как он занялся бизнесом, время его возвращения с работы стало непредсказуемым.

В технической организации наших предприятий Кирилл был незаме-ним. Он быстренько уговорил своих родителей разрешить ему остаться ночевать у меня разумеется, для того, чтобы позаниматься со мной математикой, которая не входила в число моих любимых предметов. Где-то раздобыл и проверил в работе два ручных фонаря – действовать предстояло в сумерках, а то и в кромешной темноте. Принес даже из гаража две пары отцовских нитяных перчаток, хотя внятно объяснить, зачем они могут понадобиться, не смог.

Исчерпав в целом, вполне разумный набор подготовительных мероприятий, Кирилл присел рядом со мной на садовую скамейку и задумался. По опыту зная, что предоставленный самому себе, Ватсон приобретает разрушительную силу, я попытался вывести его из явно овладевавшего им состояния прострации.

– О чем размышляем? – спросил я его с деланным безразличием.

Ответ Ватсона прозвучал неожиданно.

– О концентрации энергии, – сказал он задумчиво.

– А конкретнее?

– Ну, помнишь, в четвертом классе с нами учился Миша? Хороший парень, но как вызовут к доске, начинал страшно заикаться.

Еще бы я не помнил историю, прогремевшую на всю школу. Бедного Мишу целый год таскали по врачам, те пичкали его разными таблетками. Но все без толку. Мишино заикание прогрессировало, встал вопрос о его переводе в школу для детей с ограниченными возможностями.

И в этот момент мишиному папе кто-то посоветовал обратиться к врачам, лечившим при помощи гипноза. Через месяц мишино заикание, к радости родителей, как рукой сняло. Но вместо Миши заболел весь класс. Правда, не заиканием, а гипнозом.

Дело в том, что, по мишиным рассказам, вся соль лечения была в способности пациента концентрировать энергию. Во всяком случае, именно так понял Миша слова лечившего его врача-психолога. Понятно, что, став свидетелями чудесного исцеления, мужская, более инициативная и предприимчивая часть нашего класса тут же занялась опытами по концентрации энергии. Особенно преуспел в этом уже упоминавшийся в нашем рассказе Чмо, друг Хмыря. На переменах и даже на уроках он производил странные пассы руками, хмуря при этом брови и делая страшные глаза. На парте у него стояла фотография Кашпировского.

И вот в один не очень-то прекрасный день случилось то, что должно было случиться. На уроке физики Мишу вызвали к доске, но к ответу он был не готов и, будучи человеком находчивым не нашел ничего лучшего, как снова начать заикаться. Разумеется, уже не по объективным причинам, а по чисто тактическим соображениям.

Психологически рассчет Миши на жалость преподавателя был точным. Наша физичка Маргарита Прохоровна тут же ринулась ему на помощь. И надо сказать, что путь ее лежал вдоль той стены нашего класса, на которой были развешаны портреты великих физиков. В массивных рамах, под каждой из которых имелось какое-то изречение, призванное, по мысли нашего директора, навсегда запечатлеться в нашем сознании. К примеру, под портретом Альберта Эйнштейна значилось: "Тот, кто хочет видеть результаты своего труда немедленно, должен идти в сапожники". Кстати сказать, любимая цитата Маргариты Прохоровны, вернее, вторая после пословицы "терпение и труд все перетрут".

И надо же такому случиться, что именно этот, любимый портрет нашей учительницы вдруг срывается с крюка, на котором он много лет мирно покоился. Причем именно в тот момент, когда Маргарита Прохоровна оказалась точно под ним. Страшно подумать, что могло бы произойти, если бы не Хмырь, друг Чмо, сидевший, кстати, на крайней парте по ходу движения физички. С молниеносной, неожиданной для его на вид неуклюжей фигуры быстротой он взмыл в воздух в акробатическом прыжке, успев каким-то немыслимым образом изменить полет великого физика, рухнувшего на подоконник.

Когда Маргариту Прохоровну откачали, народ обступил Хмыря. Принимая поздравления, бывший Хмырь, а ныне Вася Иванов объяснял свою невероятную реакцию регулярными занятиями в секции баскетбола.

Впрочем, истинным героем дня, правда, в несколько ином смысле, стал Чмо. Дело в том, что, как показал проведенный вскоре коллективный "разбор полетов", в то время, когда Миша мучился у доски, он совершал в его направлении интенсивные пассы руками. Концентрируя, как он полагал, энергию и направляя ее на помощь страдальцу Мише (по другой версии, энергетический поток, генерируемый Чмо, был направлен в сторону Маргариты Прохоровны и был призван внушить ей, что вызывать в тот день к доске самого Чмо было вовсе необязательно).

Спустя короткое время коллективная мысль, правда, вошла в нужное русло. Подозрения, дремавшие в головах большинства из нас, со своей обычной прямотой сформулировала Клава Козлова.

– Он, может, и пытался сконцентрировать энергию, но так как толком не знает, как это делать, то часть ее пошла куда надо, то есть на Маргариту Прохоровну, но другая – на портрет. Вот он и рухнул, причем никто не знает, что было бы, если бы не Вася.

При этом она тепло, на мой взгляд, излишне тепло посмотрела на Хмыря. Тот, осмыслив сказанное, подошел к Чмо и дал ему крепкий подзатыльник.

Вот такая история. И, мне кажется, я понимал, почему она вспомни-лась Ватсону именно сегодня: в тот вечер у нас обоих было ощущение, что события могут начать развиваться в неожиданном направлении. Причем совсем не обязательно, что мы окажемся в состоянии их контролировать.

Впрочем, мы, кажется, в очередной раз отвлеклись от главного сюжета нашего правдивого рассказа. Между тем наступил вечер, окна на втором этаже нашего дома погасли. На Глухово опустилась тишина, только с первого этажа, где коротали время бабушка с дедом доносилось усыпляющее журчание телевизора.

– Пора, – наконец, выдохнул Ватсон.

– Пора, – согласился я, и мы, подсвечивая себе дорогу фонариками, направились в глубину сада, где на фоне угасающего неба темнел силует старого сарая.

Мюрат, король неаполитанский, уже ждал нас, сидя у приставной лестницы, ведущей на чердак. Первым по лестнице поднялся Ватсон. С замком проблем действительно не было – он открылся с первого поворота ключа. За Ватсоном на чердак проникли и мы с Мюратом, причем кот сам вспрыгнул мне на руки.

Огляделись. Чего только здесь не было. Лучи фонариков вырывали из темноты какие-то доски, наваленные в правом углу, оконные рамы без стекол, шкаф с оторванной дверцей, видавшие виды валенки, два погнутых самовара с отбитыми носиками, ящик с гвоздями. Словом, все, кроме докторского саквояжа со связкой старых газет.

Внимательно исследовав все чердачные закоулки, заглянув в шкаф и даже в ящик с гвоздями, мы вынуждены были констатировать полную бесплодность своих поисков.

– Ничего нет, – мрачно произнес, наконец, Ватсон. – Туфта все это, фантазии мадам Толстой.

При этих словах кот, следовавший за нами по пятам, вдруг фыркнул, будто обидевшись, и исчез в темноте. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Кот лавировал между обломками мебели, как акула в бурном море. Я едва поспевал за его метаниями. Наконец, в дальнем углу сарая Мюрат замер, как вкопанный, потом встал на задние лапы опершись передними об стену, посмотрел наверх и громко мяукнул. Ватсон, подоспевший мне на помощь, подсветил фонариком балку, проходившую на высоте чуть больше человеческого роста. Приподнявшись на цыпочки, он пошарил рукой поверх балки, но сделал это так неловко, что на голову ему, поднимая клубы пыли, упал какой-то увесистый предмет.

Все произошло так неожиданно, что я, в отличие от Хмыря, защитившего физичку, не успел придти к Ватсону на помощь. Впрочем, он, судя по всему, не пострадал. Он нагнулся, а выпрямившись произнес свистящим шепотом:

– Есть.

В руке его был саквояж.