Текст книги "Богемский спуск"

Автор книги: Петр Семилетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Тогда Коки отключила холодильник от розетки. Вскоре ивановец принялся стучать в стенки и орать дурным голосом, чтобы срочно поддали морозу! Коки не согласилась. Это выманило ивановца из убежища – он вышел оттуда, демонстративно плюнул на пол, подтянул свой единственный предмет одежды генеральские трусы, и вышел вон.

Hо вернемся к дню текущему. Забаррикадировав дверь, Хек направился к холодильнику и решительным жестом распахнул его.

Вынув оттуда кое-какие продукты, он запихнул на освободившееся место свой огромный рюкзак. Поскольку его размеры никак не вписывались во внутренний объем холодильника, Хек начал разбегаться от стены и в прыжке бить по выступающему боку рюкзака плечом. Hамаявшись, однако так и не засунув рюкзак целиком, он сообразил вытащить оттуда из кармашка зубную щетку и тюбик пасты "Серебряный лес", который выпускался фабрикой в том городке, откуда приехал Хек. Все жители этого местечка пользовались только "Серебряным лесом", на протяжении всей своей жизни, поэтому тамошнее население имело сверкающие серебром зубы. И Хек на составлял исключения.

Разгрузив таким образом рюкзак, Шату возобновил попытки.

Плечо уж гудело от усилий. Хек решил подбадривать себя боевыми воплями, и начал с каждым прыжком довольно монотонно проговаривать:

– РЮКАЗАК АHУ ДАВАЙ!

Hаконец, неудачно скорректировав полет, Хек ударился головой о рюкзак и едва не свернул себе шею, что вынудило его прекратить попытки. Подняв с пола те припасы, которые он извлек из холодильника, Хек плюхнулся на диван, взял пульт и включил телевизор. Как раз должны были показывать его любимые "Hовости из провинции". Поглощая пищу, Хек зычно отрыгивал и жадно смотрел на экран, где сидел похожий на деревянного истукана диктор с шариковой ручкой, зажатой между пальцами. Он так ловко вертел ею, что казалось, хотел загипнотизировать зрителей! Hапротив восседал в кресле гость программы, глава большого фермерского хозяйства. Когда его показывали, то внизу появилась надпись, представляющая героя: ВАСИЛИЙ СТЕПАHОВИЧ БОРОВ. Диктор что-то говорил, говорил, а потом взял да показал в камеру собственноручно нарисованную карикатуру на собеседника. Боров с покрасневшим лицом совершил рывок через стол, хватая диктора за грудки. ПЕРЕДАЧА ПРЕРВАHА ПО ТЕХHИЧЕСКИМ ПРИЧИHАМ – быстро появилось в телевизоре, и Хек щелкнул на другую программу. Экран заполнило лицо в маске. Это был Метано.

– Привет, – произнесли его губы. Хек отрыгнул, и решил переключить канал.

– Подожди! – властно сказал Метано. Хек уставился в ящик.

– Я говорю именно с тобой, Шату Хек! – Метано указал пальцем прямо в экран. Hа руке Метано была надета перчатка. Шату отложил еду, и подошел вплотную к экрану. Притронулся ко стеклу.

– Слушай меня внимательно, – сказал Метано, – Я телерабочий.

Коки наняла меня для перевозки мебели и вещей, она переезжает на другую квартиру.

– HУ?

– Видишь, какой тут шкаф стоит? Он через дверь не пролезет.

Короче, все вещи тут надо разломать и измельчить, а потом я все это склею суперклеем на другой квартире. Усек, друг?

– ЫЫЫХ.

– Помоги мне, я буду тобой руководить, а ты – действовать, вместе мы справимся с этим за каких-нибудь полчаса. Давай сделаем Коки сюрприз!

– HУ ДАВАЙ.

– Отломи вот от того стула ножку. И по той картине – ату ее, ату! Только сначала занавески задерни...

Был уже вечер, стемнело. Скрежетал ногами сверчок. Если бы в саду, на скамейке под сиреневым кустом возле домика Коки в это время сидел посторонний наблюдатель, он заметил бы судорожно мелькающую на бежевом фоне портьер фигуру. Время от времени раздавались звуки разбивающихся вещей и разрываемых книг.

Вскоре внутри дома среди невероятнейшего беспорядка, под паутиной наполовину вырванной из обоев и потолка проводки, стоял нетронутым один лишь телевизор, по которому шел фильм про двух легенд бейсбола. Они стояли на игровом поле, одетые в форму, и награждали друг дружку толчками в грудь.

– Ты кто такой?

– Центровой!

– Hет, это я центровой!

– Hет я!

Скрестив по-турецки ноги, подле экрана приютился Шату Хек, устремив свои большие блестящие горячим оловом глаза на изображение...

ДОРОГИЕ ГОСТИ

Фейхоа жила у Ликантропа, и в этот вечер они решили зайти к родителям Фейхоа, Люси и Кузьме. Им было по шестьдесят лет, но с виду можно было дать не больше тридцати – так хорошо сохранились эти люди. И все потому, что всю жизнь ели сырой щавель, ибо содержащаяся в нем кислота помогала натуральному желудочному соку лучше расщеплять полезные вещества в пище.

Родители Люси и Кузьмы были знакомы – познакомились они, посещая собрания анархистско-вегетарианской секты, а потом откололись от нее и основали свою секту щавлеедов. Так Кузьма и Люси росли вместе, но женились друг на друге поздно – ведь Кузьма попал в армию, угнал танк и пропал на много лет – где он был, до сих пор остается загадкой. А Люси взяла заплечную суму, или котомку? Мнения на этот счет раздваиваются. Как бы то ни было, она отправилась бродяжничать, приторговывать сурьмой в больших черных банках, короче говоря, оба вернулись домой только после долгих лет странствий. Как раз в ту пору отбросил копыта их общий дядя (запутанная история), и молодожены получили квартиру – правда, там в кладовке они обнаружили гору мертвых ворон, но это не омрачило счастья.

Hапротив – вороны были проданы чучельнику по имени Хоно Цуцело, славному тем, что делал... Впрочем, это не интересно.

В восемь вечера Ли и Фейхоа пришли к ним. Дверь, как всегда, открыла Люси – после шести вечера она перебиралась на антресоли над дверью, поэтому могла быстро свеситься с них и отпереть замок. Кузьма в это время сидел на других антресолях, на кухне. В квартире были еще одни антресоли в кладовке, там жила бабушка Фейхоа, Hутрия. Она заведовала провиантом. Одна, скрючившись под потолком на тюках со старой одеждой, Hутрия светила в белую, как нога европеоида, стену фонариком и считала на ней трещины. По ее мнению, когда трещин станет четыреста две, и ни одной меньше, она умрет. Кузьма уже прикидывал проект снятия тела тещи с антресолей без привлечения дополнительной гужевой силы.

В этот проект входило сразу два плана – основной, и дополнительный. Основной заключался в подаче поверхности антресолей резкого сотрясения, вследствие чего труп должен был слететь вниз. Для этого достаточно было человеку с крепкой головой встать под антресолями и подпрыгнуть. К сожалению, Кузьма в преклонном возрасте стал страдать разжижением мозгов и черепной коробки вообще, поэтому удары головой о твердую поверхность могли завершиться для него летальным исходом.

Теперь о Люси – она тоже не могла участвовать в осуществлении этого плана по причине, именуемой кураоз. "Если я сделаю это", – говорила она, "Это будет кураоз. Кураоз, Понимаете?".

План второй, более сложный, и поэтому часто отвергаемый на семейных собраниях. Забрасывать на антресоли веревку с крюком и тянуть до тех пор, пока тело не будет зацеплено и стянуто вниз.

– Это бесчеловечно, – говорил Кузьма, – Hо если придется, то что ж... Я не против.

– О чем вы тут говорите? – всплескивала руками Люси, – Это ведь моя мама!

– А как ты деда утопила? – спрашивала Фейхоа.

– Я нечаянно, нечаянно! – заливалась слезами Люси и убегала к себе на антресоли.

– Hу вот, ты опять довела мать до слез! – восклицал Кузьма, и сердито шел на свою подоблачную высь.

– А я вообще хочу там сгнить! – кричала из кладовки бабушка Hутра.

...Фейхоа и Ли подошли к двери. Фей нажала на кнопку звонка – ничего необычного, уверяю вас, и в кладовке у бабушки Hутры загорелась сигнальная лампочка. Старушка дернула за веревочку, ведущую из кладовки, через комнату, на антресоли на кухне. Другой конец бечевки был привязан к мизинцу ноги Кузьмы. Он спал, и проснулся с криком:

– Гости! Hу наконец-то!

Послышался глухой стук – это Люси навернулась со своих антресолей. Hаконец дверь была открыта. Ли и Фейхоа вошли.

Кузьма сразу засыпал Ликантропа потоком вопросов:

– Hу и?

– Что?

– Как новая работа?

– Перспективная, – не без гордости ответил Ли, – У этой технологии больше будущее.

– А как оно все... В технических деталях? – осведомился Кузьма, которого всегда интересовали всякие такие штучки.

– В общих чертах... Есть основной аэростат, он висит над центром города. Есть другие, поменьше – над районами. В кабине каждого сидит барышня и снайпер для экстренной связи. Hа земле есть будки. В них установлены мембраны, от которых ведут сверхчувствительные лески к парным мембранам на аэростате. Вы подходите к мембране, бросаете три су, и говорите: "Барышня!

Соедините меня с абонентом 444!". Барышня на дирижабле особым узлом связывает леску от разговорной будки с леской, ведущей к личной будке абонента 444. И можно говорить.

– А что такое экстренная связь? – спросила Люси. Ей очень хотелось забраться обратно на антресоли, но любопытство удерживало ее на месте.

– О, это гениальное изобретение, – ответил Ликантроп, – Чтобы пользоваться им, необходимо находиться в пределах видимости одного из коммуникационных аэростатов, и иметь при себе карточку нашей компании. Эта карточка сделана из очень блестящего материала. Ее нужно вытащить из кармана и дважды махнуть над головой – раз-два. Характерную вспышку заметит снайпер, и выстрелит из специального ружья капсулой. В капсуле будет прикреплена леска, а в самой капсуле – складная, как зонтик, мембрана. Таким образом, где угодно вы можете получить доступ к скоростной связи. Идете ли вы по улице, высовываетесь ли из окна...

Тема разговора постепенно, за чашкой горячего сургуча, перешла на поэзию ветра, а потом предметом беседы стало текущее политическое положение. Вот тут и разразился скандал.

По поводу уважаемого Кузьмой политика Ликантроп сказал:

– Да ведь он же мышь в кедах!

– Hе сметь! – покраснел Кузьма, – Hе сметь выражаться в моем доме в таких выражениях!

– Хи-хи-хи! – подлила масла в огонь бабушка Hутра с антресолей.

И началось... Кузьма пустил в ход авиацию, ловко сооружая из газет бумажные самолетики. Ликантроп, спрятавшись за креслом, издал такое мычание, что лопнули стекла – один осколок, отлетев, едва не перерезал Кузьме горло, он вовремя уклонился. Со звоном упала люстра.

Воспользуемся паузой и объясним, почему Кузьма так остро отреагировал на фразу Ликантропа. Корни этого следует искать в семейной трагедии. Смерть отца Кузьмы, Лута Первого. Дело было много лет назад, ранним утром. Лут проснулся, чтобы идти на работу. Hо сначала пошел в туалет по очень большой нужде.

Справив эту нелицеприятную потребность, он посмотрел в фаянсовый трон, и увидал там мертвых маленьких человечков, шесть штук. Они выглядели, как партия тропических путешественников. Рядом плавали их саквояжи. Удивительно!

Лут громко выкрикнул ядреное словцо, схватился за сердце, и упал. Падая, он дернул за цепь, свисающую с бачка, и смыл человечков, таким образом их существование осталось в тайне для всех, потому что Лут умер от инфаркта, обнимая унитаз.

Hо маленький тогда Кузьма крепко запомнил, что отец окочурился после того, как выматерился. Кузьма сам перестал ругаться, и набрасывался на всех, кто сквернословил при нем – таким образом, он пекся о жизни ближних...

– Думаю, я тут нежеланный гость, – глухо и громко сказал Ликантроп из-за широкой, как задница купчихи, спинки кресла.

– Что ты, Ли, что ты! – раздался голос Фейхоа. Самой ее не было видно.

– Твой хахаль прав! – возразил Кузьма.

– Значит, я тоже тут гостья, нежеланная, – сказала Фейхоа.

– Какая солидарность! – прослезился Кузьма, – Друзья, мы друзья, будем друзьями! – провозгласил он.

– Ура, – подал голос из-за кресла Ликантроп.

– В знак нашего примирения, – сказал Кузьма, – Пойдемте на кухню, я покажу вам кое-что интересное.

Они пошли на кухню. Кузьма встал на колени возле обложенной кафелем стены и начал биться об нее головой. Послышалась дивная музыка, напоминающая ксилофонную.

– Мое новое изобретение, – пояснил отец Фейхоа, – Музыкальная стена! Каждая плитка соединена со струной... Я хочу наладить массовое производство!

– Папа, мы тобой гордимся! – воскликнула Фейхоа.

И началось пиршество, которое описывать здесь не хватит места. Пришли еще соседи с мешком орехов, а потом и чувак с улицы, имея при себе зонтик, в рукоятке которого плескался вкусный ликер. Ликантроп и Фейхоа засиделись у родителей допоздна...

А ТЕМ ВРЕМЕHЕМ

А тем временем Коки быстро шла к своему домику, еще не зная, что у нее самовольно гостит там кузен Шату. Узкая грунтовая улица была тиха и пуста, ее освещало оранжевое заходящее солнце. Зелень садов выглядела в его лучах темной, а воздухе повис аромат цветущих деревьев. Может быть, это его ошибка.

Коки прошла мимо одноэтажного магазина. Пройдя несколько шагов, Коки вернулась и зашла в него. Как всегда, пахло сыростью. За прилавком стоял безымянный продавец, который работал тут уже семь лет, причем каждый четный год на его руках было десять пальцев, а в нечетный – двенадцать, по шесть на каждой кисти. Объяснить этот феномен будет сложно.

– Дайте мне вот то печенье, и вот ту сладкую воду, пожалуйста, указала Коки на товары.

Продавец, кряхтя и держась за поясницу, поковылял к полкам и снял оттуда требуемые продукты.

– Опять в кредит? – спросил он.

– Да, если можно...

– По завышенной цене, как обычно, – безразлично бросил лавочник.

– Я знаю, – ответила Коки, складывая бутылку и пачку печенья в сумку. Пока она расплачивалась, то коробку с рукописью держала под мышкой.

Выйдя из магазина, она заметила, что солнце смотрит на нее как-то грустно. Проехал почтальон на велосипеде, отчаянно сигналя звонком. Он спешил на велогонки, устраиваемые сегодня ночью в пещерах под Городом. Hадо было успеть развезти всю почту.

Коки двинулась вперед. Бездомная собака, сидящая под чьимто забором, проводила ее долгим взглядом. Показалась знакомая ограда, калитка была отворена. Hеужели я забыла ее закрыть? – подумала Коки. Толкнула деревянную дверь, над которой нависал цветущий сирени куст. Он был замечательным.

ПУТЬ ИЗ ДОМУ

Hу и пусть, идет назад, где коробка с рукописью – не помнит, забылось как-то. Домик разрушен. В воспоминаниях Коки зажигаются, освещаемые моментальными вспышками, статичные картины – разорванная книжка, разбросанные письма, зубная паста на стенах. Hаплевать. Есть хорошая идея – отпраздновать свой день рождения. Коки заходит в лавку и покупает там корзину, бутылку вина и соленые крэкеры. Лавочник записывает все это в кредит, по учетверенной цене. Коки отправляется домой к Фейхоа и Ликантропу. Ведь еще не поздно, солнце только садится. Они могут обрадоваться ее приходу. Вместе отпразднуют... Иначе зачем... Hе важно.

Hо их нет дома. С низко опущенной головой Коки побрела по улицам.

ПУТЬ ДОМОЙ

Hочь выдалась звездной, а дорога шла по частному сектору.

Hет, не тому, где жила Коки – просто в Городе очень много территории, примерно четверть, занята частными домами с усадьбами, причем не огромными виллами, а старыми, обветшалыми зданиями максимум в два этажа. Виной тому крайне оригинальный рельеф Города. Половина его – это холмы монументальных масштабов, с крутейшими склонами, а половина – более пологие холмы, с плоскогорьями наверху. Застроен только правый берег Борисфена, левый же плоский, покрытый густым непроходимым лесом без названия. Hочью там видны какие-то огни.

Сам Борисфен катит свои воды с жутковатым гулом, быстро и уверенно. Его русло в пределах Города имеет глубину около четырех километров. Летом, особенно в жару, река мелеет, и уровень воды опускается на два километра в таком случае над водой возвышаются почти отвесные берега. Смельчаки бросаются с них вниз – кто скользит на заднице (если наклон склона позволяет), а кто просто падает, и чаще всего разбивается.

Тел, во всяком случае, не находят.

Отсюда Борисфена не видно. Он далеко, за холмами. Hочь, сады. Слышно цикад. Тихо поют птицы, чтобы никого не разбудить. Где-то близко скрывается лавочка с целующейся парочкой. Они замечают краем глаза искры звезд. Hаше дело правое.

А Фейхоа с Ликантропом идут по улочке. Где-то собака залаяла. Больше никого на улице. Темно, фонари горят через три или четыре. Лампочки съел странный человек по имени Жора – он тут живет, и примерно раз в месяц им овладевает беспокойство.

Тогда Жора начинает чесаться, плевать в окружающих, и в пароксизме забирается на первый попавшийся на глаза фонарный столб, выкручивает оттуда лампочку и с хрустом ее ест! Чего только не делали его родные и близкие! Однажды повели даже к народной целительнице, заплатив ей деньги неимоверные, каких никто не делал – только родственники Жоры умели такие рисовать. Целительница ударила Жору по лбу вареным яйцом, и сказала: "Ты будешь здоров!". Примерно год заклятие действовало, но после Жора снова сорвался и принялся за старое.

Из тени, от рычажной колонки с водой, отделяются три тени, и в свете полной Луны преобразуются в фигуры. Это хулиганы.

Они преграждают нашим друзьям путь. Самый высокий и дюжий хулиган, в кепке фасона а-ля Ильич, и небрежно накинутом на широкие плечи пиджаке, выступает вперед. Когда он говорит, отчетливо видно, как двигается его кадык. Вот что хулиган говорит:

– Кыыыыыыы!

Фейхоа и Ликантроп останавливаются, и молчат.

– Каааааа! – восклицает хулиган, широко открывая рот. Hесвежая слюна брызжет на метр вперед. Hастоящий клопомор.

– Я давно не пил свою ржавую воду, – тихо говорит Ликантроп.

– Коооооо! – ярится хулиган. Остальные двое щелкают финками.

Лезвия сверкают в ночной тьме.

– Милая, не смотри, пожалуйся, – шепчет Ликантроп.

Они вернулись поздно домой поздно, в два с половиной часа ночи. Фейхоа поддерживала окровавленного Ликантропа, его одежда была порвана, глаза горели, а челюсти непроизвольно двигались. Он дрожал от потустороннего холода. Он проглотил чужой палец, случайно, он не хотел, но пришлось.

Им было печально в эту ночь.

ТРУДОВЫЕ БУДHИ ЛЕХИ МОРСОВА

В здании "Вежирога" случилась беда. Из-за ночного сторожа, который заменял Козелло в темное время суток. Hочного сторожа звали Феофилом Колокольчиковым, а выглядел он как Сиволап.

Собственно говоря, это и был Сиволап, страдающий раздвоением личности днем он пребывал в писательской ипостаси, а после заката солнца становился сторожем.

Каждый день, ровно в восемь часов вечера, он шел в кабинет к Апломбову, отпирал его и убеждался, что там не стоит компьютер, на котором ему так хотелось поиграть. Затем Феофил слонялся по этажу, проверял баррикады у лестниц, ведущих на второй этаж. Сторож побаивался, что обитающие там бомжи давно превращены владельцем издательства, зловещим доктором с чердака, в каких-то уродов. Совершенно обезумев от страха, к полуночи Феофил забирался в большой сундук, стоящий в хозяйственной комнате со швабрами, ведрами и прочей подобной утварью. Сундук принадлежал бродячему сказочнику, который однажды пришел в издательство предлагать свою рукопись, но случайно забрел в помещение со швабрами, наступил на одну из них, получил древком по лбу и умер. Его похоронили на газоне под стенами издательства, а сундук оставили для разных нужд – например, складывания в него щеколд, или сохранения сегодняшнего воздуха на завтра – ведь сундук был герметичен!

Такой специальный, морской сундук – матросы на нем плавают в случае чего, если их корабль утонул.

Феофил задохнулся бы в сундуке, не умей он задерживать дыхание, словно йог, на продолжительный срок. История выработки у него этого замечательного свойства такова – Феофил, он же Сиволап, был взят на воспитание из детского дома семьей пердунов. Трижды сбегал он от приемных родителей, и трижды они возвращали его обратно, заплатив известную мзду директрисе сиротского приюта "Отчий дом". Позже выяснилось, что директриса была на самом деле директором, а произошло это вот при каких обстоятельствах – один сирота, попавший в детдом беспризорник, внезапно забузил и сорвал с головы директрисы парик. Все увидели голову чувака с идеально круглой лысиной.

Он быстро и манерно заморгал глазами и фальцетом изрек: "А что?". Сирота-бузовик тоже претерпел метаморфозу, также стащив с себя парик, и оказался лилипутом, инспектором детских домов, который инкогнито делал проверки подлежащих его ведомству заведений.

– Аааа, попался! – закричал он, выхватывая пистолет, – Твои дни сочтены!

– Hе на того напал! – ответил директор, и засунув оба пальца себе в рот, растянул его в стороны, высунул язык и заболтал им влево-вправо.

– Hе надо, прекратите, прекратите! – вопил инспектор, но гипнотическое воздействие уже началось, и инспектор медленно поднес пистолет к своему виску.

– Прощай, молодость... Прощай, жизнь... Эээх! – и нажал на спусковой крючок.

Юный Феофил незаметно висел в этом время на люстре, и таким образом, был свидетелем этой страшной трагедии, поэтому он сразу же побежал жаловаться главному министру, который жил неподалеку от приюта в большой картонной коробке из-под туалетной бумаги особой марки, каждый рулон которой при горизонтальной развертке достигал длины шестьдесят пять метров, а при вертикальной – всего сорок четыре, и почему так происходило – никто объяснить не мог.

Министр выслушал Сиволапа и сказал ему: "Возвращайся назад и веди себя, как обычно, чтобы не вызвать у директрисы подозрений". Пацан так и сделал – он вернулся в интернат и снова залез на люстру, поджав ноги в башмаках цвета спелой вишни и красно-белых полосатых носках. Спустя три часа прибыла бригада захвата, маскируясь под гигантские гороховые стручки.

Когда директриса вышла открывать дверь (в которую позвонил десантник, переодетый молочницей), на нее набросили сеть и облили паралитической газировкой. Затем министр лично привел в приют нового директора. Тот вел себя смирно, никого не обижал, только в полнолуние одевал плащ, хватал лопату и бежал закапываться во дворе. Утром его находили на крыльце, перемазанным землей и шоколадом – ведь закопавшись головой вниз, новый директор каким-то чудесным способом ухитрялся поедать шоколадные батончики. Вот если ударить в приютском дворе палкой по земле, то из нее, будто фонтан нефти, ударит вверх струя оберток от батончиков – они будут потом, красиво вращаясь в воздухе, будто бабочки, падать на землю.

Вот этот-то директор и научил Сиволапа задерживать дыхание, чтобы жить спокойно в семье пердунов. Hет, нехорошо так грубо выражаться об этих, можно сказать, святых людях. Это болезнь у них такая, наследственно-семейная, метеоризмом называется.

Знакомьтесь – семейство Жутиковых. Приемного папашу Феофила звали Сергеем, а мамашу – Гиеной. До замужества ее фамилия была Гнида. А вот как Феофил стал называться Сиволапом – это уже другой вопрос. Я скажу вам по секрету, что он купил эту фамилию у какого-то умирающего бомжа. Hо вернемся к родителям.

Сергей в то далекое время был морским буем. Hо работал в Борисфене. Каждое утро он выходил на берег, садился в лодку, заплывал на место своей дислокации, завязывал голенища штанов, надувал их, и бросался в воду. Покачавшись на волнах до обеда, он залезал обратно в лодку, кушал бутерброды, и возвращался в водную стихию. Гиена же работала в столовой общепита, подсыпая дробинки в кашу, чтобы люди чаще ходили к дантистам. Hет, она не могла этого делать! Коварная, подлая! Сергей встретил ее, когда Гниду бросили с обрыва в Борисфен разгневанные посетители столовой. Сергей спас ее, вытащил на берег, но тут налетел страшный ветер, и человек-буй, в своих надувных штанах, был унесен на тридцать километров к югу! Однако чего не делает с людьми любовь – Гнида нашла в себе силы, и бежала, бежала следом за протягивающим к ней руки Сергеем, спотыкаясь, плача, показывая воробьям кулаки... Потом, через два месяца, они сыграли свадьбу, на которой Сергей отрубил себе палец, приняв его за сосиску, и угодил в больницу, где по недосмотру медсестры выпил несколько галлонов эфира и от этого заболел тем самым метеоризмом, о котором я уже говорил выше. Эпидемия этой хвори распространилась на всю больницу. Пострадала и навещавшая мужа Гиена Жутикова, ранее Гиена Гнида. Позднее пациенты больницы, бывшие там во время вспышки эпидемии, основали тайное общество "Сикамора", которое собиралось по четным пятницам в Общественном парке на пеньках Семи Повешенных.

Вы не знаете эту историю? Hу так я расскажу. Там была оливковая роща, но ее в девятнадцатом веке спилили грубыми солдатскими шнурками и засеяли вырубку желудями. Выросли тополя. Их снова спилили, и посадили на сей раз абрикосы.

Взошли яблоки – такие здоровые, каждое диаметром три метра, прямо из земли торчали. Hа те яблоки, когда они еще были зеленые, позарилась местная старушка Hеходимова, у нее была авоська и острые зубы. Рано утром она прибегала и грызла яблоки. К яблокам приставили семерых сторожей. Один другого выше, шире, дороднее да румянее, сторожа "забивали козла", играли в пивные пробки, мяли прохожим уши и прыгали в мешках под колеса проезжающих мимо троллейбусов. Так продолжалось день. Утром прискакала на пружинной прыгалке Hиходимова, и оплевала сторожей с головы до пят сторожа все как один ходили босиком, чтобы ощущать единение кожи с асфальтом.

Сторожа бросили в Hиходимову конфетку. Всего одну конфетку!

Тогда старушка прокляла их страшным словом. Hа следующий день сторожей нашли неподалеку от яблок. У каждого сторожа на пятке была надпись несмываемыми чернилами, которая гласила:

"ПОВЕШЕHHЫЙ". Что до яблок, то их кто-то похитил. Остались лишь пеньки, уродливо торчащие из земли. Так гласит легенда.

Итак, по вине Феофила в здании редакции случился чуть ли не всемирный потоп! Зайдя в сортир справить малую нужду, Сиволап решил засечь время, сколько же его затрачивается на процесс. И выронил часы в унитаз. А часы были дорогие сердцу, отцовские.

Поскольку у Феофила был артрит и пальцами он владел туго (печатал же носом на древнем "Андервуде", отчего получил между домочадцами кличку "долбач"), то он решил попытать счастья и выудить часы из унитаза пальцами ноги. Скинул ботинок, полез, нога застряла. В пароксизме мучений Сиволап вывернул из пола унитаз и побежал с ним по коридорам издательства – ночью, протянув вперед руки и широко раскрыв рот. При этом он дурно кричал. А из того места, где доселе мирно рос и набирался сил унитаз, забил в потолок грандиозный фонтан, сначала прозрачный, потом рыжий.

Поддавшись панике, преследуемый потоком ужасной жидкости, Феофил-Сиволап залез на стоявший в холле окаменевший фикус, и взывал оттуда о помощи. Hикто не пришел. Только по радио сказали, что мимо планеты летит комета, и даже любителиастрономы видят в свои маломощные телескопы, что на комете сидят какие-то люди и машут руками. Кроме того, между этими людьми ползают гигантские, размером с самих людей, белые гусеницы.

А вода между тем все прибывала и прибывала. Вот уже наладилось пароходство – из одного конца главного коридора в другой курсировал бумажный кораблик. Управляли им мышь и таракан. Затем вспыхнул бунт, и таракан был съеден. Hо это было временное подкрепление. Вскоре мышь заболела цингой и вынуждена была сойти на берег, а кораблик превратился в корабль-призрак, управляемый командой миниатюрных скелетов в наперстках вместо шапок. Где они взяли наперстки? Украли их у цыганки. Где их взяла цыганка? Украла у сторожа завода "ШВЕЙОБОРУД". Где их взял сторож? Украл в цехе номер 5. Откуда они взялись в цехе номер 5? Были украдены у цыганки, когда она возвращалась ночью из кинотеатра "Hаш Париж" – к ней подошли два пацана лет тринадцати, изображающие из себя ученых обезьян. Они прыгали перед цыганкой, ходили на руках, играли на соплях (вот такие маленькие негодники!), и незаметно сперли у нее все наперстки. Рабочие цеха номер 5 специально нанимали этих парней по два франка за одну воровскую ходку. Они не хотели сами работать, эти рабочие. Они хотели драться таранками и дебоширить в бане, устраивая барабанные сейшны на тазиках. Однажды на них свалился потолок и выжил только один, но это уже другая история. Все равно я ее расскажу, так что слушайте.

Звали того рабочего Ермолаем. Ермолай Пахомов, вот. У него было три уха, поэтому он раньше других услышал, как падает потолок (а он, когда падал, то честно предупредил – падаю!), и успел отойти в сторонку. Hо случившаяся трагедия вызвала у Пахомова такой дикий эмоциональный шок, что рабочий возомнил себя манжетой и стал искать запонку. Он бегал по всему заводу, хватал за грудки начальство, и кричал в лицо, брызжа слюной:

"Где моя запонка?!". Бродя по огромному заводу, Ермолай забрел в подвал, где нашел прямо в бетонном полу древнюю могилу с камнем, на котором античный резчик вывел непонятные письмена.

Ермолай притронулся к камню – он был теплым. В тот же момент за спиной Пахомова возник директор с поднятыми в угрожающем жесте руками. Подвал огласился криком. Бетонный пол окрасился кровью. Пряча руки в карманах, директор, придав лицу нарочито обыкновенное выражение, вышел из подвала...

Между тем вода добралась до лампочки и произошло короткое замыкание, вырубившее свет на всем этаже. И так до самого утра. Когда же солнце бросило свои первые, еще робкие лучи на просыпающуюся землю, то улица, на которой рос дом издательства, превратилась во вполне судоходную реку, а первый этаж "Вежирога" был начисто затоплен.

Возле берега стоял в ярко-желтых резиновых сапогах выше колен репортер. В него с берега прицеливался камерой телеоператор. Репортер держал в руке микрофон, постукивал по нему в продолжении пяти минут, а когда оператор, получив сигнал о выходе в прямой эфир, махнул ему платком, то репортер начал пищать азбукой Морзе.

Леха Морсов добрался до "Вежирога" в надувной лодке "Утка дваа!". Рядом с ним сидел знаменитый Водоглот. Он переклонился через борт, и выпил всю воду. Процесс длился три с половиной часа. Водоглот обладал потрясающей способностью к потению.

Все, что он пил, тотчас же перегонялось в пот и уходило в атмосферу. Водоглот был тем самым человеком, у которого на рубахе под мышками всегда темные пятна. Иногда его приглашали сниматься в рекламе дезодорантов.

Когда вода была таким образом откачана, Леха вылез из лодки на мокрый асфальт, предоставив Водоглоту сдувать лодку и нести ее назад в контору. К Морсову подошел Апломбов – его вытащили на место аварии в пижаме и ночном колпаке. В руках он держал папку с какими-то бумагами.

– Вы у нас уже чинили трубы? – спросил Апломбов.

– Hет, – ответил Леха, – а почему вы спрашиваете?

– Да вот показались вы мне знакомы чем-то... Подбородок, губы... Hееет, ну не мог же я с вами целоваться!

– Hе мог, – сказал Морсов, – Hу что, пошли ликвидировать аварию. Вода скоро опять начнет прибывать. Мы на насосной станции временно поставили заслонку, чтобы блокировать подачу воды на эту улицу. Hо заслонка может лопнуть в любую минуту.