Текст книги "Ну как же себя не обожать?!"

Автор книги: Петр Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– И актёр получил роль.

– Да, получил. Вряд ли Вера достигла таких голливудских высот. Но с идеей дарственной у неё свои соображения.

– Какие?

– Она просит оформить бумагу только на пару серёг.

– Ей виднее. Я сделаю бумагу на серьги с изумрудами в бриллиантовом обрамлении. Она того заслуживает. Это её гонорар. Напишу в дарственной, что спасла мне жизнь.

– Как?

Екатерина Никитична развела руками:

– Как? Разве вы не знаете? Вытащила за ногу из-под трамвая.

– Ого! Явно заслуживает. А вы, я вижу, становитесь всё находчивей. Приятно видеть.

– Когда есть дела, голова начинает работать. С кем поведёшься…

В разговоре со мной Вера была более информативна:

– Серьги лично для меня. Спасибо. С бумагой оно надёжнее. Про ногу не забуду. Левую, если быть точным.

– Где?

– Метро «Университет». Трамвай в сторону Черёмушкинского рынка. Но по поводу ожерелья есть пояснения. Оно нам нужно, как говорят, в незасвеченном виде. То есть, чтобы не проходило ни через ломбард, ни через комиссионку, ни через таможню и – не приведи господи – не числилось среди потерянных или краденых вещей. Само взяло и с луны свалилось.

– Естественно. На луне, там много чего валяется.

– Да, как раз то, что нужно для затравки.

– Наживка, затравка. Я второй раз об этом слышу. Для какой цели? Можете рассказать?

Обычно Вера любила делиться своими планами. Знала, что ценю её юридическую подготовку и живую смекалку. Но тут твёрдо ответила:

– Пока не могу. Если всё выгорит, то где-нибудь через полгода-через год. Операция затяжная, требует терпения, учёта обстоятельств.

Обстоятельства учли, но ждать пришлось больше двадцати лет. Я уже об этом почти забыл. Вспомнил, когда Вера пришла попрощаться перед отъездом в Америку вместе с супругом. Кстати, дарственная с благодарностью за спасённую жизнь потом пригодилась на таможне – серьги после часовой ругани разрешили вывезти как «предмет эмоциональной значимости». Когда мы вышли из университетской поликлиники в сквер зоны «Е», оглянувшись, сказала:

– Да, цвела весна и май кивал цветком. Давайте присядем на скамейке. У меня нет мании преследования, но лучше на этой, без кустов сирени позади. – И продолжила, – Помню, что за мной должок. Вы тогда спрашивали про наживку, я вам нетактично отказала, но пообещала объяснить, что она из себя представляла и для чего была нужна. Помните?

– Ещё бы.

– Операция давно закончена. Теперь можно рассказывать. Только имена изменю.

Она говорила очень серьёзно. Замечание насчёт кустов заставило меня поёжиться. Сначала даже показалось, что лучше бы мне всё это не слушать, не то что потом пересказывать. Но сам напросился. Чтобы избежать громоздкости, я сообщу всё, что мне рассказала Вера, как бы от третьего лица. На вопрос о том, как ей удалось узнать закулисные подробности улыбнулась:

– Есть многое в природе, друг Горацио…

Оказалась, что занимательная история связана с некоей Филанок, с которой Вера училась на одном потоке юрфака МГУ, но, изящно выражаясь, отклонилась от основного курса. Отклонение это произошло на четвёртом курсе, в сторону ненормативной юриспруденции. Филанок, истовая комсомольская сволочь, никуда не отклонялась, вступила в партию и стала судьёй. Их судьбы сошлись так, что именно она попыталась посадить Вериного мужа. Бесцеремонно, грязно стряпала дело, коррумпированный следователь с её подачи подкинул нужные вещдоки. Инструктировала прокурора, в процессе грубила, хамила, затыкала рот адвокату, угрожала свидетелям, – словом, рьяно, фанатически старалась его далеко и надолго упрятать. Походя заметила:

– Я так его укатаю, что света белого не взвидит.

А коллегам, когда ей посоветовали не свирепствовать, бросила:

– Неважно, что нет улик. Он виноват уже потому, что я, коммунистка со стажем так считаю.

Когда эта фраза дошла до подсудимого, тот усмехнулся:

– Как в басне. Я виноват уж тем, что хочется ей кушать. Но, стерва, подавится.

Джентльмен почему-то к назначенному развитию событий не был склонен, поскольку посадка – это единственное, что могло угрожать его авторитету. Воры в законе не сидят. Так что не подумала, кого гробить.

Не знаю, просыпался ли кто-нибудь с окровавленной лошадиной головой в постели, но, несмотря на запугивания, во время слушания в Горсуде свидетели обвинения наотрез отказались от показаний, вещдоки исчезли, и дело было направлено на новое рассмотрение в нарсуд. Та же судьиха без согласия заседателей, на одном нахрапе оставила приговор в силе и этим громко похвалялась. Однако нитки были слишком белыми, и в результате последней апелляции дело тихо скисло. Скисло, но не заглохло. Память у подследственного была отменная.

Через какое-то время, возвращаясь на дачу, судья Филанок, заметила около дачных кустов небольшую сумочку. Огляделась вокруг, сделала вид, что поправляет чулок, и украдкой бросила найденные предметы в пластиковый пакет с продуктами. В сумочке, как потом выяснилось, кроме тёмных очков в модной оправе находилось и некрупное ожерелье с голубым камнем. Через замок цепочки был просунут шелковый носовой платок, по-видимому для того, чтобы ожерелье как-нибудь не выскользнуло. Всё указывало на то, что хозяйка не из простых и не из местных. Прямо скажем, приятная находка. Нечаянный интерес, как выражаются гадалки.

Но Филанок была не одна. Вера, наблюдавшая из соседней дачи через полевой бинокль, обернулась и удовлетворённо сказала своему спутнику:

– Подобрала и воровато огляделась.

Потом с улыбкой добавила:

– Глупое выражение. Я что-то не припомню, чтобы ты когда-нибудь оглядывался.

– Только на тебя.

– Мерси. Психологически её поведение означает, что припрятала, ой – бой, ничего отдавать не собирается. Не предполагала, что имеем дело с такой дурой. Найди она что-нибудь на самом деле, в дачном посёлке давно бы раззвонили о потере и с игрушкой пришлось бы расстаться.

Её спутник спокойно ответил:

– Ну и хорошо, что дура. Как бы нам жить, мой свет, если бы все были умными? А нам пока лучше схипнуть. Не хватало только, чтобы она углядела блеск стекла.

– Не беспокойся. Бинокль безотражательный.

– Тогда приступаем к следующему этапу.

Начиная с этого времени, за судьёй было установлено ненавязчивое наблюдение. Но никто, боже упаси, не бегал за ней по следам, не таращил глаза и не прятался в подъездах. Просто в гастрономе рядом с домом, где та приобретала продукты, кассирше Марине было удобно рассматривать покупательницу вблизи и иногда перебрасываться с ней короткими замечаниями.

Четыре месяца подряд ничего не происходило. Наконец, однажды под вечер кассирша позвонила Вере и взволнованно сообщила:

– Есть новости. Но не те, которых вы ожидали. Я ничего не могу понять. Надо поговорить.

Из сбивчивых объяснений стало ясно, что ожерелье с сапфиром обнаружилось на шее совершенно незнакомой женщины.

– Опиши её, пожалуйста, – попросил Верин супруг.

– Лет сорока пяти. Коренастая, мужиковатая. С двойным подбородком. Я, собственно, из-за подбородка и заметила кулон.

– Ожерелье.

– Ах, да, ожерелье. Там же синий камень. Я сразу закрыла кассу и отошла к окну посмотреть фотографию. Точно как на снимке, который мне дали.

– Снимок у тебя?

– Я его порвала и пока сюда ехала, разбросала мелкие кусочки по дороге.

– Молодец, сообразила, – похвалила Вера. С появлением камня на сцене это было бы опасной игрушкой.

– Какие ещё приметы у женщины?

– Волосы выкрашены марганцовкой в красно-бронзовый цвет. У меня платила несколько раз. Такие запоминаются. В последний раз отоварилась беконом.

– Отсюда и двойной подбородок. Растёт прямо из окорока. Не знают удержу в жратве. Но дело не в этом.

Естественно, что Вера ожидала увидеть ожерелье на судье, подобравшей сумочку. Предполагалось, что та должна была выждать, не объявится ли хозяйка и не придётся ли расстаться с находкой. А тут украшение на мужиковатой тётке со свининой в сумке.

И вдруг Веру озарило:

– Мне кажется, я знаю кто это. Дайте чуть подумать.

И тут же объявила:

– И вы тоже знаете. Прокурор, новенькая, сестра Филанокши. Но у неё другая фамилия, Соловейчик, кажется.

Муж употребил несколько коротких, но выразительных слов и с сожалением заметил:

– Невезуха. Это отвлечёт обвинение от сестрицы.

– Никак не отвлечёт. Думаешь, она возьмёт взятку на себя?

– Хороший каламбурчик.

– И вправду. Прокурорская закваска не позволит. Сдаст сестрицу, как пить дать. А наша задача заложить обеих.

– Садись и пиши. Кто у нас юрисконсульт?

– Напишем в областной суд, но это не их дело. Москва – столичный город. Перекинут куда надо, а пока переадресовывают, перекидывают – словом, пока бумага гуляет – обязательно начнутся утечки, и отношение к коллегам начнёт меняться. В судебной практике нет ничего хуже недосказанностей и недомолвок. Не будут торопиться с повышением. Этот лишний раз не так сердечно поприветствует, тот забудет поздравить с днём рождения, а иная просто подожмёт губы и отойдёт. И всё это будет продолжаться больше года. Юристы народ осторожный и предусмотрительный. Наша парочка станет токсичной для общения. Уже успех. Но я подготовлю заявление. Для этого мне нужно перевоплотиться во взяткодателя, как учил Станиславский.

Супруг заметил с серьёзным видом:

– Я не очень доверяю старику. Из него сделали икону. Но он учил не только стрелять из ружья, но и коверкать речь, когда надо. Ведь донос это тоже речь, только письменная.

Вера подвела итог:

– То есть не должно казаться, что некий грамотный автор имитирует слишком явную безграмотность.

– Ты, как всегда, определяешь безошибочно. Мы не должны быть настолько умными, чтобы никто не подумал, что мы умные.

– Примем во внимание, хозяин.

– То-то же.

В Московский областной суд

«Не могу сообщить моё имя и отчество, так как это может грозить непрятностями от людей, которые меня обманули жестоко. С другой стороны приступление настолько серьёзно, что не могу умолчать. Опишу всё верно, что вы можете проверить чтобы поверить в мои слова. Обвинение в вымогательстве и взятке касается судьи Филанок и её сестры-прокурора. Ужасно. За неделю до суда над моим мужем эта Филанок на автобусной остановке всё на меня зыркала, а когда автобус отъехал, подошла и потихоньку сказала: дело можно уладить. Как так? Если я согласна её отблагодарить, всё будет путём. Я была в жудком положении, готова на всё и не взяла умом, что иду на преступление. Спросила её, какой подарок лучше. Она сказала: А вот это украшение, на вашей шее. Дешёвенькое, но мне нравится. Я хотела тут же снять ожерелье и отдать ей, но она сказала, что я сошла с ума. Зачем сходить с ума, ежели дешёвенькое? Наказала, что мне нужно оставить его в футляре завтра на повороте к её дачи. Чёрный футляр положить в кусты напротив того места, где на тропинке будет валяться карандаш, надломленный. Достала из сумки футляр и мне дала. Я оставила там ожерелье, но она меня крупно надула. Ушла в отпуск и дело расматривал другой судья. Брата засудили а он ни в чём, ни в чём ни виноват. Теперь ожерелье носит её сестра. Канешно вы можете мне не верить и никто ни будет удивляться, что ей удалось отовраться. А ожерелье не «дешёвенькое», оченно дорогое. Вот его описанье, к щастию оно у меня сохранилось с тех пор как собиралась продавать:

«Объект экспертизы: сапфировое ожерелье (правильнее – кулон с сапфиром). Камень в виде голубой капли тёмно-морского оттенка, вес 4,24 карата в оправе из серебра, на четырёх захватывающих лапках в виде лепестков по периметру. Камень без видимых дефектов. Следы новой пайки в основании верхней левой заклёпки. Элементы ажура указывают на первую треть девятнадцатого века или раньше. Серебряная цепочка Бисмарк и замок современные, 925 пробы».

И за подписью ювелира из Столешникова переулка Аптекаря. То есть он как бы ювилирный мастер. Частный, а никакой ни аптекарь. Фамилия такая. Можете с ним поговорить. Он должен узнать ожерелье. Предлагал купить. А мне не нужно никаково ожерелья или кулона, как он сказал правильнее. Сами виноваты. Что упало то пропало. Но прошу проверить мое объяснение, как оно оказалось на шее с погонами. Тоже мне цаца. Купила, взяла поносить или получила за какую услугу от Филанок? Или подобрала около дачи, как сестра наказала? Та сама не пошла, сестрёнку отправила. Прямо скажу, что они обе бесчесные злодейки задействованы в вымогательстве и взятки. С такими судьями и прокурорами греха не оберёшься».

Кому бы говорить про злодеек и особенно про бесчестье. Как правило, такие заявления в теперешней полиции, как и в прежней милиции, всерьёз воспринимать не принято. Оценивают как обычную клевету и очернительство. Словом, в качестве мотивировки просто-напросто месть за неугодный приговор. Но автор анонимки резонно объяснила, что не собирается сообщать свою фамилию, чтобы её не засудили как взяткодателя. Или взяткодательницу. Не знаю, существует ли у слова женский род. Но бывает, некто увидел кольцо на пальце и решил устроить неприятности представителю закона. При проверке выяснилось, что кольцо действительно принадлежит хозяйке. Никто его не тихонько не передавал при слишком сердечном рукопожатии, в почтовый ящик не скидывал. Стандартный вариант глупого оговора. Вряд ли прокуратура захотела бы заводить дело при таком раскладе. Ворон ворону глаз не выклюет.

Однако случай был далёк от примитивного и ворону не стоило торопиться щадить глаза. Уже в доследственном периоде возникла масса вопросов. В том, что чужое ожерелье было у судьи, никто не сомневался. Но разъярённые Филанок и Соловейчик не отвечали на вопросы, даже на самые простые. Почему, например, ценная находка не была немедленно передана в отделение милиции. То есть прокурорша смогла объяснить, что увидела сапфир у сестры и примеряла ожерелье перед зеркалом, но кто-то позвонил, поговорила и, уже позабыв про украшение на шее, вышла с ним в продуктовый магазин за покупками. Но не может объяснить то, каким образом её сразу взяли на прицел и послали подмётное письмецо. Как будто возле дома кто-то поджидал когда она пойдёт отовариваться беконом. Филанок же в голову не приходило, что вещь ей просто подбросили, как платок Дездемоны генералу Отелло. При расспросе, а потом и при допросе, она (Филанок, не Дездемона), как обычно, грубила и настаивала на том, что нашла его на дороге и возмущалась, как её, члена партии со стажем, посмели в чём-то подозревать. Впрочем, я как-то столкнулся с пациенткой, которая при шестимесячной беременности сучила ногами и вопила: «Как вы смеете подозревать, что я не девушка!?»

Даже нейтрально настроенные коллеги над объяснениями сестёр откровенно смеялись. Можно ли поверить судье со стажем, когда та утверждает, что сапфиры валяются на дороге, особенно в подозрительной близости к даче? Это вам не вещдоки, подкинутые мерзавцем-следователем по её наущению. Хорошо, вы согласны, что сапфиры на дороге не валяются. Но почему тогда не сдать находку в милицию? Повесить объявление? Молчит, набравши в рот воды. Уточните, пожалуйста, по поводу ценной вещи, как именно вы её обнаружили. Ведь не валялась же она на дороге? Филанок сказала, что ожерелье было в футляре, но цвет не помнит, кажется, чёрный. Были ещё какие-нибудь предметы рядом? Небрежно бросила, что рядом вроде был какой-то карандаш. Точно не помнит. Следователи мгновенно дали протокол на подпись. Скорчила презрительную мину и подписала без всяких возражений. Дознавателей поразило, что судья со стажем может так беззубо, бездарно себя спалить. Спалила. После этого дело можно было передавать. наверх. Передали.

Однако, и этих совпадений было мало. Самым убийственным пунктом для Филанок оказалась не столько неправдоподобность и путанность объяснений, сколько приведённое в подмётном письме доскональное профессиональное описание кулона, которое точно совпало с экспертной оценкой «найденного» предмета. Особенно пригодилось совпадение веса и наличие следов пайки точно в указанном месте. Пригласили эксперта. Аптекарь, он же ювелир, действительно опознал вещь и подтвердил своё прежнее описание на основании индивидуальных особенностей. Начал так:

– Знаете, в отличие от живописи, ювелирное дело имеет свою специфику. В прикладном деле невозможны ни абстракции, ни натурализм. Импрессионизм так же невозможен, как и соцреализм. Камни холодны. Эмоции на них только проецируются.

– Нельзя ли без импрессионизма? Поближе к делу. Конкретно, кто принёс вещь?

– Не припомню. Какая-то старуха с клюкой.

– Можете описать точнее?

– Только как бабу-Ягу. Разница в том, что не хромала.

– Тогда почему с клюкой?

– Потому что была сгорбленная.

– Вы предлагали приобрести означенное изделие?

– Клюку?

– Какие шутки! Вещь, которую принесли на экспертизу.

– Что вы говорите! Не надо мне делать нервы! Их есть без вас кому портить!

– Вот именно – шутить не надо.

Сомнений не оставалось: на основании серьёзной доказательной базы стало очевидно, что действительно существовал некий даритель, который в силу предварительной договорённости о положительном исходе процесса в качестве взятки передавал дорогую вещь, и получательница этой вещи – взяточница. При этом последняя не смогла убедительно объяснить, как эта вещь у неё оказалась. А поскольку было доказано, что получательница судья, то даритель должен был называться взяткодателем, а судья-взяточницей. Несмотря на все сложности возбуждения уголовного дела через Высшую квалификационную коллегию судей и предъявления обвинения, скандальный процесс не удалось замять. Черновик приговора коллективно выверяли специалисты высокого пилотажа. Кроме прочего, в решении было отмечено, что судья первого квалификационного класса «умалила авторитет судебной власти». Что правда, то правда, умалила. Умаляла, и не однажды.

Попытались было проверить, какие отложенные уголовные дела рассматривались во время отпуска Филанок. Но их было много и они вполне могли рассматриваться, но не в этот период, а позже. Так что авторство анонимки установить не удалось, прищучить по этой части было некого. Никому не пришло в голову, что надо бы прищучивать двоих. Личность «бабы-Яги» тоже осталась неустановленной. Улетела на клюке.

Украшение, естественно, поступило в казну, сестрицу оправдали, но рекомендовали перейти в адвокатуру, а Филанок получила четыре года тюрьмы с пребыванием в колонии строгого режима, причём с запретом занимать государственные и выборные должности после отбытия срока. Особенно страдалицу огорчило требование сдать партбилет. Кроме чтимого документа, душевная тяжесть была даже не в перспективе длительного пребывания в тюрьме или на зоне, а в том, что судьихе пришлось на себе испытать унижения, которые она сама садистки практиковала: жгучий позор в присутствии бывших коллег, суровый неправедный приговор при полной неспособности оправдаться, публичное взятие под стражу в конвойные наручники. «Взяли в железы», как говорилось на Руси. Зал суда был переполнен, восторг, аплодисменты, гогот, – словом, людская молвь и конский топ. Какая-то искусственная, неблагонадёжная, хотя и прилично одетая публика. Может быть, даже слишком прилично одетая, во всё новенькое. Порой среди мельтешения счастливых лиц она смутно различала черты, которые ей кого-то или что-то напоминали. Какой-то шрам, прищур? Или ей так показалось? Кто-то вроде шептал: «Бригадир», «Шеф», «Лидер отрицательной направленности».

Так и отсидела, голубиная душа, от звонка до звонка. Пока делила досуг со взяточниками, вымогателями, мошенниками, насильниками, убийцами в прилегированном – от сумы да от тюрьмы не зарекайся – заведении для прокурорских и судейских, окончательно осознала, кто был тот, кто своим присутствием почтил страшное для неё судебное заседание. Ей он часто являлся в липком кошмаре: лицо со шрамом, увеличиваясь до гигантских размеров, с усмешкой надвигалось на неё и кто-то вещал: «Твои понты не прокатывают».

Сообразив и обдумав, что и откуда, возликовала и срочно собрала консилиум из коллег-юрпреступников на зоне, чтобы обсудить возврат дела на новое рассмотрение. По воспоминаниям одного из этих зэков теневой судейско-прокурорский консилиум собрался, но к идее пересмотра многоопытные юристы отнеслись с явным раздражением. Состоялся такой разговор.

Бывший председатель облсуда, сидящий за растление малолетней племянницы, поинтересовался:

– Какую мотивировку вы предлагаете для пересмотра дела?

– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами.

Послышался неодобрительный гул:

– Где вы их открыли? Всё с ваших слов. Почитайте Процессуальный кодекс! Одолжу.

– Где сумма доказательств, мотивировка? Кто вам поверит?

– Дураки есть, но их не так много!

Облсуд заключил:

– Хотите добавить срок? Я бы вам прибавил за то, что не раскаялись. Я‑то раскаялся и вот мне скостили. Так что не рыпайтесь.

Эдмону Дантесу, графу Монте Кристо, пришлось просидеть четырнадцать лет в тюрьме, прежде чем начать мстить. Вору в законе, одетому не хуже графа, которого судьиха обещала укатать на всю жизнь без всяких улик, удалось обойтись без срока и укатать её.

Никто не будет спорить: справедливость восторжествовала в широком смысле. Но не совсем так, как себе это представляет официальная юриспруденция. Игроки всего-навсего поменялись местами. Рокировка.

Не с тем связалась.