Текст книги "Героический рейд 20-й"

Автор книги: Петр Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Большую помощь офицерам штаба 20-й мотострелковой бригады оказывала хозяйка дома № 27/29 по улице Красный Пахарь (ныне улица имени Героя Советского Союза Дубинец, дом № 49) Антонина Ивановна Бычкова, в доме которой стоял КП бригады, а в саду – блиндаж комбрига. Муж Антонины Ивановны, Кирилл Прокофьевич, в то время воевал в рядах 64-й армии недалеко от Калача.

Антонина Ивановна с большой теплотой относилась к военнослужащим штаба бригады. Она предоставила им весь дом, кровати, постельное белье и несколько раз давала продукты из своих скудных запасов, и не раз говорила: «Кушайте и отдыхайте, дорогие товарищи, еще лучше и больше бейте проклятых фашистов». Сама же устраивалась отдыхать где-нибудь и как-нибудь. А когда 1 сентября 1942 года 20-я мотострелковая бригада по приказу Военного совета 62-й армии стала отходить на Сталинград, Антонина Ивановна, не задумываясь, оставила свой домашний очаг, ушла с отходящей бригадой.

Сейчас, когда прошло так много лет, мы, однополчане бригады, с благодарностью вспоминаем жителей города Калача и не забудем их никогда.

К вечеру мы хоронили погибших бойцов и командиров. Низко склонили свои головы герои, оставшиеся в живых, над могилами павших друзей, тех, с кем только что делили последний кусок хлеба, укрывались в окопе одной шинелью, курили одну закрутку на двоих, и вот их не стало.

В безмолвной тишине прощались мы навсегда с боевыми товарищами, отдавшими свою жизнь за честь, свободу и независимость нашей Родины. Похоронили мы в этот вечер и славного героя, командира роты разведчиков лейтенанта Егора Гавриловича Бирюкова, павшего в неравной схватке с врагом.

В этом тяжелом и кровопролитном бою мы принимали все меры, чтобы не дать возможности противнику прорвать нашу укрепленную линию в центре, прижать нас по частям к Дону и разгромить. Этот маневр врага мы сразу разгадали, как только начался бой. В итоге противник натолкнулся на наши сильные оборонительные позиции и на высокую стойкость всего личного состава бригады, а наши люди еще больше обрели уверенность, смелость и навык в бою.

Над освобожденным Калачом на землю опустились сумерки. Усталые бойцы всех подразделений после тяжелых схваток с захватчиками и большого нервного напряжения спешили поскорей привести оружие и себя в порядок, укрепить разрушенные блиндажи и хоть немного отдохнуть. Оставил и я свой НП, с которого стало не видно ничего, и пошел на новый КП бригады на южную окраину города.

Помню, здесь произошел случай, после которого у всех у нас появилось кроме ненависти чувство какой-то брезгливости к противнику. Прибежал на КП комсомолец Павел Павлович Бердов, волоча за собой большой узел. Видимо, от возмущения Бердов докладывал сбивчиво, но мы его поняли. Оказалось, что на северной окраине Калача, в лощине, упершись пушкой в откос бугра, стоял подбитый немецкий танк. Проходя мимо него, Бердов решил посмотреть, что делается внутри танка, – ему показалось, что там кто-то есть. И когда он залез в него, то там никого не обнаружил, но прихватил вот этот узел. И Бердов развязал его. Из узла на пол посыпались детские платьица, рубашонки, штанишки, чулочки, женское белье.

– Вот мерзавцы! – не выдержал я. – Да это же настоящие грабители, а не солдаты!

Услышав наши возмущения, к нам поспешили штабные работники: Луговской, Скрыпник, Молозин, Величко. К той ненависти, которую мы питали к захватчикам, прибавилось чувство отвращения к врагу, так низко павшему морально…

Поговорив со штабными работниками по делам службы, а затем отдав распоряжение о сборе на совещание руководящего состава бригады, мы с комиссаром бригады Д. Давыдовым пошли проверить медпункт, который находился в двух домах и нескольких сараях на южной окраине Калача. Здесь располагалось сортировочное отделение медвзвода под командованием врача-хирурга капитана медицинской службы Марии Ивановны Киреевой (потом Рогач). Она среднего роста, худенькая, смуглолицая, застенчивая, но боевая, и в любых условиях, даже тогда, когда вблизи рвались снаряды, бомбы и мины, она не терялась и без суеты быстро наводила порядок на медпункте. Девять человек ее медсестер и санитаров работали хорошо и дружно по приему, сортировке, оказанию медпомощи раненым. Прибыв с Давыдовым на медпункт, мы осмотрели раненых, их размещение, поговорили с ними, большинство из них, кроме оперированных, в один голос говорили, что хотят идти в свои роты, но их отсюда не пускают. Давыдов находил для каждого теплые слова, прощаясь, сказал:

– Полежите, полежите, товарищи, поправляйтесь, набирайтесь сил. Будет время, и вы снова пойдете в свои подразделения.

Начальник эвакоотделения врач Киреева рассказала нам, что лично только она сделала перевязки 180 раненым бойцам и командирам и 5 операций тяжелораненым.

– Причем, – говорила она, – подавляющее большинство из них, несмотря на наши уговоры остаться на медпункте и подлечиться, категорически отказываются и уходят к себе в подразделения. Сегодня утром явился на медпункт молодой, высокий лейтенант, у которого пулей навылет был пробит бок. Пока обрабатывали ему рану, он мне рассказал, что в утренней схватке с фашистами лично уничтожил 7 фашистов. Потом оделся и, несмотря на то, что я его не пускала, тут же ушел, заговорщически прошептав, что его ждут бойцы взвода. Жаль, что забыла его фамилию, – закончила врач Киреева.

– Вот они какие у нас люди! – воскликнул комиссар Давыдов. – Я не могу сейчас вам, Петр Сысоевич, рассказать детально, – продолжал комиссар, – сколько на сегодняшний день получено писем бойцами и командирами от их жен, отцов, матерей и невест, но в каждом письме все они пишут им примерно одинаково. О том, чтобы быстрее разбили проклятых фашистов и возвращались домой с победой.

Это клич к воинам родных людей, клич родного очага, клич советского народа. А сколько было прислано посылок бойцам на фронт с разных концов Советского Союза, и в каждой посылке тоже было письмо с призывом бить больше фашистских извергов.

Вечером мы собрались на совещание, на котором присутствовали командиры и комиссары частей и начальники служб. На нем мы разобрали наш сегодняшний бой и наши недочеты. Здесь же я отдал приказание командирам частей занять круговую оборону, правильно расставить огневые средства, установить четкое взаимодействие, особенно в критические моменты боя, помогая друг другу живой силой и огнем. Отпуская командиров, я напомнил, что противник не оставит нас в покое, он повторит свои атаки с еще большим остервенением, к этому мы должны быть готовыми. Просил продумать все до мелочей.

После совещания снова в подразделения пошли политработники и офицеры штаба, чтобы помочь командирам. В частях и подразделениях к этому времени были выпущены боевые листки, в которых воины призывались равняться на храбрейших, таких как лейтенанты А. Сахаров, К. Звинцев, И. Швааб, сержанты Н. Степанов, Я. Сальников, красноармеец X. Ганеев.

Отличившимся было приятно сознавать, что их подвиг достойно оценен. Это придавало им новые силы, а на примерах героизма учились другие, как лучше бить врага. Боевые листки в подразделениях передавались бойцами из рук в руки и читались коллективно, а центральные газеты «Правда», «Известия», «Красная звезда», полученные накануне вечером, настолько интересовали личный состав бригады, что зачитывались, как говорится, до дыр.

Так, в бою, труде незаметно подошла еще одна ночь. После жаркого дня она ободрила нас своей свежестью и прохладой. Вдруг, как по команде, в разных концах старого Калача застрочили немецкие автоматчики. Строчил один, недалеко от КП. Мы с майором П. М. Ковганом немедленно выскочили из блиндажа узнать, в чем дело. Но когда подбежали к месту стрельбы, автоматчик умолк. Наши поиски не дали результатов. Когда же мы ушли, через некоторое время автоматчик снова открыл огонь. Так делали и другие фашистские автоматчики в разных местах города, рассаженные гитлеровским командованием, чтобы пугать нас и держать в постоянном напряжении. Это продолжалось в течение трех ночей. Но наши командиры и красноармейцы, испытанные в боях, поняв всю хитрость фашистов, не обращали никакого внимания на эту затею и делали свое более важное дело, чем искать ночью замаскированных фрицев. Плохо фашисты знали советского солдата. Недаром обер-фашист Геринг на Нюрнбергском процессе в 1946 году говорил, что они перед войной хорошо знали, сколько у нас в Красной Армии солдат, сколько пушек, танков и самолетов, но самого русского человека они не знали, и это была их самая большая ошибка. Гитлеру, Герингу и другим нацистам и в голову не пришло то, что наша родная ленинская партия за 23 года до войны не только сумела вооружить Красную Армию современным оружием, но и воспитала на идеях марксизма-ленинизма нового советского человека, который всем своим сердцем и разумом глубоко предан своему отечеству и партии. И он готов в любую минуту, в случаях агрессии, встать на защиту Родины и, если нужно, пожертвовать за нее собой. Ведь не случайно подвиг Александра Матросова повторили 263 воина разных национальностей Советского Союза.

В Калаче и на переправе эта ночь была тревожной. Под утро меня разбудила сильная стрельба на переправе. Я тут же схватил телефонную трубку и спросил командира 1-го мотострелкового батальона, в чем дело. Он доложил, что с западного берега Дона подошло несколько немецких лодок с автоматчиками к нашей части невзорванного моста и пытались тихо высадиться. Но их заметили наблюдатели батальона в скрытых пулеметных точках у моста и открыли такой огонь из пулеметов, что некоторые лодки были совершенно опустошены от десантников и плыли по течению, а остальные вражеские лодки с десантниками пустились наутек. И снова десантная операция противника была сорвана.

На какое-то время наступила тишина. Только в штабе бригады ни днем ни ночью не прекращалась работа, он гудел, как пчелиный улей: отдавались распоряжения частям, собирались сведения, проверялось исполнение приказов и распоряжений командования бригады.

Им некогда было отдыхать. Вот и сейчас я вижу: сидит у телефона майор Петр Данилов. Он настойчиво требует от всех командиров частей и отдельных подразделений наградные листы на отличившихся в бою.

– «Лилия», «Лилия»! – кричит он в трубку. – Я «Ландыш», «Лилия»! Очень хорошо. Почему так долго не отвечали, товарищ Шубин? Почему вы до сих пор не представили наградные листы и данные о потерях личного состава и техники? Давайте скорей, не задерживайте, а то скоро утро.

Послышался короткий ответ Шубина:

– Сейчас высылаю.

Вошедший, усталый начальник связи бригады майор Михаил Михайлович Громов, доложил мне, что телефонная связь, нарушенная во время боя, полностью восстановлена.

Всю ночь без сна и отдыха работали тыловые труженики во главе с вездесущим капитаном Николаем Брусликом, снабжая части продовольствием, боеприпасами, создавая некоторые запасы в боевых частях.

С рассветом в небе снова появились самолеты. Они немного пробарражировали над нашей обороной, а потом один за другим пошли в пике. Вокруг Калача, как в кипящем котле, грохотали взрывы бомб, а стервятники все бросали и бросали свой груз на головы людей и строчили из пулеметов. Одновременно обрушила на нас снаряды немецкая артиллерия из-за Дона. Дрожала пересохшая земля в огне и дыму.

В это время противник по дороге из Сокоревки бросил на северо-восточную окраину Калача 8 мотоциклов с колясками, на которых сидело по два гитлеровца с пулеметом. При сильной поддержке артиллерии и авиации, на бешеной скорости, открыв огонь из пулеметов, они пытались ворваться в нашу оборону, пробить брешь и навести панику. Им на первых порах удалось это. Засыпав свинцом участок младшего лейтенанта Комара, они врезались в его оборону. Растерявшись от такого неожиданного огня и «тарана», он первый стал отходить, оставив траншеи. За ним, отстреливаясь, стали отступать бойцы его взвода. Обстановка на какие-то минуты сложилась опасная. Но были приняты вовремя меры командованием бригады, и положение было восстановлено. Враг потерял возле окопов 4 мотоцикла и 8 фашистов, а остальные умчались на Сокаревку. Но гитлеровское командование, надеясь на успех смертников-мотоциклистов, из направления Камыши – Илларионовский бросило против нас свыше двух полков пехоты, 25 танков. И снова, как вчера, они, развернув свои боевые порядки, стали охватывать дугой Калач.

Немецкие танки, развернувшись фронтом, обогнав свою пехоту, быстро приближались к минному полю. За ними в два ряда бежала пехота. Отважные артиллеристы подполковника Кузьмы Парфенова и капитана Василия Узянова организованно и без суеты, быстро разворачивали пушки для стрельбы прямой наводкой, а потом, прильнув к прицелам, выжидали, когда ближе подойдут танки. Бой разгорался.

^{Соловьев Петр Иванович, офицер связи.}

Мне с комиссаром Дмитрием Давыдовым с НП было ясно видно, как два танка с перебитыми гусеницами крутились на минном поле, а еще три были подбиты артиллеристами П. Аврамчуком и А. Ефимчуком взвода лейтенанта Александра Сахарова. Они горели, как свечи, пуская в небо черные клубы дыма. После этого танки дальше не пошли, а начали маневрировать вдоль минного поля. Тогда гитлеровская пехота, подгоняемая офицерами, обогнав танки, двинулась на минное заграждение. Несколько фашистов взорвались на противопехотных минах, а другие все же прошли, быстро приближаясь к нашим узлам сопротивления. Они шли во весь рост, упирая приклады автоматов в живот и стреляя длинными очередями. Наши мотострелки и пулеметчики молчали, подпуская ближе, чтобы потом косить наверняка. Лишь минометчики батальона старшего лейтенанта Василия Ивановича Ерхова вовсю били гитлеровскую пехоту, засыпая ее десятками мин. Только одна минометная рота младшего лейтенанта Кимаковского из своих 120-мм минометов стреляла так метко по скоплениям врага, что за два часа боя уничтожила до двух рот фашистской пехоты.

И все же, несмотря на большие потери, немецкая пехота, поддержанная своим огнем, преодолев минное поле, стала близко подходить к траншеям. Вот тут заработали наши пулеметы и автоматы мотострелков, уничтожая гитлеровцев. Губительный огонь косил их десятками, но они все лезли и лезли, пытаясь любой ценой захватить наши траншеи. Каждый красноармеец дрался за десятерых. Кое-где на восточной окраине города в оборону 2-го мотострелкового батальона ворвались фашисты. Там слышались крики, команды, автоматная стрельба, разрывы гранат и огонь из пушек артиллеристов Узянова.

Разгорелась рукопашная схватка. Советские бойцы стояли насмерть и выбивали гитлеровцев из захваченных траншей. Наконец фашистская пехота дрогнула, покатилась назад, усеяв поле трупами, но в двухстах метрах от переднего края залегла. На помощь ей двинулись танки, но им преградили дорогу огнем своих орудий бесстрашные комсомольцы – наводчики Павел Михайлович Аврамчук и Александр Яковлевич Ефимец. Против орудия Аврамчука шло 12 танков, а против Ефимца – 8. Немецкие танки осыпали их орудия градом снарядов. В этом поединке погибли заряжающие, замковые, правильные. Не стало подносчиков снарядов. Но Аврамчук и Ефимец одни сражались с бронированными чудовищами, метко ведя огонь. С НП мне хорошо было видно, как загорелся один немецкий танк, остановился другой с перебитой гусеницей, третий, пятый, седьмой, открыв с места сильный огонь из пушек по нашим орудиям. Одним разорвавшимся снарядом у орудия насмерть был сражен Аврамчук. Он упал лицом вниз, головой к врагу, широко раскинув сильные руки, ухватившись пальцами за родную землю, как будто бы мертвый говорил: «Не отдам злодеям святую землю!»

Так умолк наш запевала, весельчак, наш дорогой герой Павлуша. Погиб в неравной схватке у орудия и наводчик Александр Ефимец, бесстрашно стоявший против 8 немецких танков, он ни на шаг не отошел от орудия перед стальными громадами.

Незадолго до этого мать ему писала: «Смотри, сынок, как следует защищай наш край родной и живым возвращайся домой». Но героя не стало, а долг свой он выполнил с честью. П. Аврамчук и А. Ефимец своей отвагой и героизмом сорвали танковую атаку гитлеровцев, подбив 7 танков врага. А в это время брошенный мною резерв Ивана Швааба, ударивший во фланг фашистам на восточной окраине Калача, окончательно сломил врага, который, неся огромные потери, быстро стал отходить на северо-восток, преследуемый нашим минометным огнем. После такой кровавой схватки захватчики в этот день больше не решались повторять атаки, и мы могли после многочасового боя отдохнуть и накормить бойцов. Стоящие начеку и ждавшие такого момента повара с горячей пищей уже спешили к усталым воинам.

Наступила очередная ночь. Придя на КП бригады, я первым долгом спросил у начальника штаба, нет ли связи со штабом армии. Он ответил отрицательно. Да, мы уже много дней с врагом деремся за переправу и Калач, а связи со штабом все нет и нет. Почему штаб армии молчит? Эта неизвестность меня беспокоила.

– Игнат Федорович, – говорю Турбину. – Думается, что 71-я дивизия, которую мы потрепали, уже полностью дерется против нас. Но нам не известно, какая же часть с западного берега Дона пытается захватить переправу? Через часа два вышлите разведку на западный берег во главе со старшиной Иваном Клименко, пусть он захватит там «языка». Кроме того, вышлите мелкие разведгруппы в направлении Камыши – Сокаревка и Колпачки с задачей узнать, где находится противник, что делает и каковы его силы.

Перед рассветом с западного берега Дона разведчики группы Клименко доставили «языка», унтер-офицера. Он рассказал, что несколько дней назад в район переправы у Калача и дома отдыха прибыла 3-я немецкая моторизованная дивизия с переправочными средствами, которой командует генерал-лейтенант Шлемер, и что дивизия имеет задачу захватить переправу и Калач.

Утром 27 августа, после небольшого отдыха, мы с Турбиным подсчитали оставшееся наличие людей и техники. Личного состава было в бригаде около 800 человек, да в 175-м батальоне укрепленного района около 100 человек. Из огневых средств осталось: орудий 76-мм – 6, орудий 45-мм ПТО – 5, минометов 120-мм – 3 и 82-мм – 6, пулеметов «Максим» – 6 (из 45 положенных по штату), ручных пулеметов – 10 (из 110 по штату), ружей ПТР – 8 (из 80 по штату).

Вот с таким небольшим количеством бойцов и командиров и мизерными огневыми средствами надо было во что бы то ни стало выстоять.

Если учитывать, что против нас дерутся две дивизии противника (3-я моторизованная и 71-я пехотная) и в каждой – минимум 8 тысяч человек, не меньше, не считая танков и другой техники, то получалось, что против каждого нашего бойца и командира встанут 18 фашистов с подавляющим количеством огневых средств и авиации. Вот в каких тяжелых условиях пришлось сражаться воинам 20-й мотострелковой бригады в тылу врага.

Вся надежда была на стойкость и отвагу испытанных бойцов и командиров, готовых на самопожертвование, на умелую расстановку огневых средств, их маневренность на поле боя. Патроны, снаряды и мины еще были. Мы очень надеялись на таких отважных артиллеристов-командиров, как К. С. Парфенов, В. П. Узянов, А. В. Сахаров и минометчиков В. И. Ерхова, С. Ф. Должикова, Кимаковского.

Подсчитав все свои силы, мы тут же создали из оставшихся людей четыре роты: автоматчиков, управления, инженерно-минной и разведчиков, резерв бригады во главе с Иваном Шваабом и резерв из офицерского состава всех служб во главе с майором И. Ф. Рогачом, которые с автоматами и гранатами должны были драться как рядовые бойцы. Подчистили административно-хозяйственный состав во всех частях и послали их бойцами в траншеи, оставили на своих местах только тех, без кого нельзя было обойтись.

Противник в этот день атак не предпринимал, а лишь вел методический обстрел наших позиций артиллерией, да в воздухе носились взад и вперед несколько «мессеров», обстреливая из пулеметов и пушек траншеи мотострелков. Но мы хорошо понимали, что это затишье перед бурей. Враг готовился к чему-то большому. По сведениям пленных, захваченных на поле боя, и «языков», приведенных разведчиками, гитлеровское командование считало, что Калач и переправу обороняют крупные силы советских войск. Это подтвердил захваченный 27 августа в районе Ильевки вражеский лазутчик. На допросе он сказал, что ему дано задание узнать, какие части обороняют Калач и переправу, где КП командующего войсками обороны и места огневых позиций артиллерии и минометов. На мой вопрос, каким путем он пробрался на восточный берег Дона, он ответил, что переплыл Дон. Я спросил, какая дивизия противника находится на западном берегу Дона против Калача и моста. Он, не задумываясь, бодро ответил, что 3-я моторизованная, то есть то, что уже сказал «язык», захваченный ранее разведчиками.

Пока мы находились в штабе, пришла врач Мария Ивановна Киреева, которая со слезами сообщила печальную весть. Оказалось, что отправленные вчера на двух машинах тяжелораненые бойцы в Сталинград в госпиталь по дороге подверглись бомбардировке немецких самолетов. В одну из машин, которую вел шофер Юра (его все звали только по имени), было прямое попадание бомбы. Все раненые и шофер Юра погибли. Об этом доложил прибывший шофер второй машины Плужников, сдавший раненых в Сталинграде.

Мы с болью в сердце выслушали эту трагическую весть. Я, как мог, утешал врача:

– Разве, Мария Ивановна, фашисты только это творят? Вы, наверно, слышали по радио сообщение, что они сотни тысяч, а может быть, и миллионы удушили в газовых камерах женщин, детей и стариков. Фашисты – это не люди, а настоящая чума. Крепитесь!

Вечером небо заволокло темными тучами, и ночь на 28 августа выдалась очень темной. Даже плохо было видно зеркало реки и почти не виден западный берег Дона.

Ночью немцы открыли по переправе интенсивный огонь из артиллерии и тяжелых пулеметов. В эту ночь я совсем не отдыхал. Как говорят, седьмое чувство подсказывало мне, что надвигается какая-то беда. Позвонил начальнику штаба, сказал, чтобы проверил связь с частями и подразделениями и наблюдательные посты. Утром противник снова, еще большими силами пошел в атаку с севера и востока, охватывая весь город двумя густыми цепями. Его артиллерия, минометы и развернувшиеся танки обрушили ураганный огонь по нашим позициям. Прилетели и бомбардировщики и один за другим пошли в пике, сбрасывая по несколько бомб каждый на наши траншеи. Тяжелые пулеметы заливали свинцом узлы сопротивления. Но наши молчали, подпуская врага поближе. Немецкие танки, обогнав свою пехоту и не снижая скорости, быстро подкатили к минному заграждению и выбросили с брони минеров для прокладки проходов. Мы это давно предусмотрели, поэтому здесь, на восточной окраине города, находились бронебойщики роты ПТР капитана Ивана Корнеевича Тарана, которым было дано задание не только подбивать немецкие танки, но и уничтожать минеров на случай их высадки. Вот тут бронебойщики и заработали, да так метко били на расстоянии 200–300 метров, что не многим фашистам удалось убежать. Немецкие танкисты, увидав это, не пошли дальше, а начали маневрировать перед минным заграждением. В этот момент из лощинок открыли огонь артиллеристы Василия Узянова и Александра Сахарова. Мгновенно задымил один немецкий танк, загорелся другой, замер на месте третий…

Видя заминку танков, к ним подошли частые цепи пехоты и, преодолев минное поле, открыв бешеный огонь из автоматов, бегом бросились к нашим траншеям. Заработали все наши огневые средства, опустошая немецкие цепи. Ураганный огонь быстро охладил их пыл, фашистская пехота дрогнула, бросив убитых и раненых, покатилась назад, а им вдогонку били минометы.

Через несколько минут остановленная офицерами пехота снова пошла вперед и, преодолев минное заграждение, невзирая на большие потери, вплотную подошла к узлам сопротивления. Бойцы косили фашистов беспощадно, но они все лезли и лезли и во многих местах прорвали оборону. Завязалась рукопашная схватка за каждый окоп, траншею, блиндаж. Уже слышны крики: «Рус, сдавайся!»

Стойко отбивались наши солдаты от наседавшего врага. Я с тревогой и болью в сердце следил за ходом боя. Фашисты хотели лавиною огня и массой пехоты раздавить нас и захватить Калач. В это время майор Шубин сообщил по телефону, что немцы ворвались в его оборону на северной окраине города, что опорные пункты переходят из рук в руки и что немцы несут большие потери, но сильно нажимают. Несем немалые потери и мы. Я приказал ему во что бы то ни стало держаться, не робеть и выбить фашистов. Имеющиеся у меня резервы я не мог еще пускать в ход, не настало время. Тут позвонил командир 2-го мотострелкового батальона старший политрук Михаил Ковалев и сообщил, что немцы их прижали к восточной окраине города и до роты немцев уже ворвалось в Калач у дороги, идущей на Сталинград. Это меня очень забеспокоило. Я передал приказание лейтенанту Шваабу быть готовым по моему сигналу своим резервом атаковать эту прорвавшуюся роту, а сам все же решил проверить, так ли это. С комиссаром Дмитрием Давыдовым, майором Петром Ковганом, адъютантом Александром Жигалкиным и шофером Николаем Сурковым мы немедленно выехали на указанное место, но, не доехав примерно 150 метров до дороги, идущей из Калача в Сталинград, остановились, и, кроме шофера, все пошли пешком к дороге. Не прошли и 100 метров, как с противоположной стороны улицы появилась большая группа автоматчиков противника. Они, увидев нас и машину, сразу открыли огонь из автоматов. Упал раненый комиссар Давыдов. Помню, я крикнул Ковгану и Жигалкину, чтобы они бежали к комиссару и тащили его в машину, сам намеревался прикрывать их огнем. Они побежали, схватили раненого и бегом потащили его к машине. Я, став за дерево, очередь за очередью поливал огнем немецких захватчиков, бежавших к нам.

В эти минуты, помню, мозг сверлила только одна мысль: успеют ли Ковган и Жигалкин донести Давыдова к машине раньше, чем немцы добегут до нее.

Фашисты уже были от меня в 40 метрах, я посмотрел назад, донесли ли раненого, но им осталось еще метров 15. Тогда я, открыв огонь, перебежал назад к следующему дереву. Тут ко мне, прячась за деревья, стреляя на ходу из автомата, подбежал Николай Сурков. Он одну за другой бросил в гитлеровцев две гранаты. Это на какое-то мгновение заставило фрицев остановиться. Мы воспользовались паузой, сорвались с места и бегом бросились к машине. Вскочили в нее только тогда, когда комиссар уже лежал в машине, но и в эти секунды мы огня не прекращали, пока Николай Сурков не дал ход «виллису». И мы помчались на КП.

Как видно, нам суждено было уцелеть, хотя эта минута была равна вечности. На командном пункте я приказал лейтенанту И. Шваабу уничтожить прорвавшуюся немецкую группу автоматчиков, а Дмитрия Давыдова отправить в госпиталь. Через час лейтенант Швааб доложил, что все до одного фашисты истреблены, но горячий бой и схватки по всей обороне вокруг Калача продолжались с нарастающей силой, с большим упорством с обеих сторон.

Загрохотали орудия у переправы. А потом по всей обороне началась огневая канонада. Снаряды и мины рвались десятками. Противнику каждый метр достался дорогой ценой. С переправы мне позвонил мой заместитель подполковник Гаврилов и доложил, что гитлеровцы, обрушив ураганный огонь из пушек и минометов по 1-му мотострелковому батальону и 175-му батальону 115-го укрепрайона, двинули к нашему берегу 15 моторных лодок с десантом. Кроме этого, за ночь они достроили западную часть моста и бросили по нему около 300 автоматчиков, которые бегом устремились к нашему берегу. Тогда комиссар батальона Тюленев и поднял батальон в контратаку. Произошла кровавая схватка на мосту. Много фашистов было перебито из пулеметов и в рукопашной схватке. Десятки их были сброшены в волны Дона. Здесь, на мосту, сержант комсомолец Леонид Григорьевич Юхнов из ручного пулемета скосил до 40 захватчиков. Разбиты несколько лодок с десантниками. Немцы бегут на западный берег. Мост сейчас расстреливаем из пушек и минометов, часть его горит. Печально то, что погиб смертью героя отважный комиссар Тюленев. Вражеская пуля пробила партийный билет и остановила горячее сердце коммуниста.

Только сейчас я понял, почему прошедшей ночью немцы стреляли до рассвета. Им нужно было больше шума для маскировки, чтобы достроить мост. Командование 3-й моторизованной немецкой дивизии пыталось захватить плацдарм, они одновременно с атакой 71-й пехотной дивизии хотели нас взять в кольцо и уничтожить в Калаче всех до одного, согласно приказу командующего 6-й немецкой армией Паулюса.

В этот день кровопролитный бой за Калач не умолкал ни на одну минуту. В неравной схватке падали бесстрашные мотострелки. Таяли и вражьи силы. Но, несмотря на большие потери, противник все усиливал натиск, и к 15 часам ему снова удалось занять старый Калач (северную часть города). Судьба обороны висела на волоске. Учитель 1-й школы города Калача Петр Минанко сложил песню о том времени:

 
К Дону врагом прижатая…
Мин круговорот, снарядов,
Бой за боем, огня обвал,
Но насмерть дралась бригада.
Ни огонь, ни металл не брал.
 

Я верил своим родным бойцам и командирам, верил, что они сделают все, не жалея жизни, чтобы выбить врага из города, не дадут гитлеровцам закрепиться на захваченных позициях. С этой уверенностью отдал приказ командирам частей через час начать решительную контратаку с призывом «Вперед, только вперед! Смерть фашистским захватчикам!» Этот призыв был немедленно передан в части.

Наступил час, и командиры подняли бойцов в контратаку. Мы наносили ответный яростный удар. Пошли стеной. В цепи стрелков катили свои пушки герои-артиллеристы Узянова и старшего лейтенанта Егорова. Калиберными снарядами они уничтожали танки, картечью – пехоту и огневые точки врага, прокладывая дорогу нашим подразделениям. Со своими орудиями они появлялись на самых тяжелых участках боя. Их мужество и инициатива вдохновляли мотострелков, которые в полном взаимодействии с ними продвигались вперед. Каждый из воинов понимал, что сейчас идет схватка за жизнь всего личного состава бригады. Ожидать откуда-то помощи, когда все части 62-й армии у Сталинграда, исключено. В бою политработники и командиры, начиная от сержанта, наступали с лозунгом: «Вперед, товарищи, только вперед! Бей фашистов!» Бойцы отвоевывали каждый метр земли, каждый дом у фашистов. Крики «ура!», автоматные очереди, треск гранат, разрывы снарядов и мин гулом стояли в воздухе.

^{Парфенов Кузьма Степанович, командующий артиллерией бригады.}

На центральной улице, где происходила самая тяжелая схватка, вдруг среди мотострелков 3-го батальона появился с автоматом высокий крепкий комиссар батальона Василий Андреевич Шубин. Его сильный голос далеко разнесся по улице: